Иван Стремяков, СПб Тёщины блины 2014

Иван Стремяков

ТЁЩИНЫ БЛИНЫ

Санкт-Петербург

2014

В ХЛЕБНОМ ПОЛЕ

Грохотал за лесом гром,

Громко пели птицы.

Жала матушка серпом

Спелую пшеницу.

На меже, где золотел

Луч полдневный алый,

Под березкой я сидел

Полугодовалый.

То ромашку обрывал,

То жука тиранил –

Не канючил, понимал:

Некогда мамане.

Вот дожнет она постать,

Серп на землю бросит,

Будет Ваню целовать

В темечко и носик.

А пока терпи, казак,

Облетает жито,

Ты же, парень, сибиряк,

Деревенский житель.

Видишь, в поле зреет злак,

Лютик золотится?

Повезло тебе, чудак,

На селе родиться.

ПЕТУХ

В пылу потасовки недавней

Слегка поистративший пух,

Пощипанный, но не бесславный,

По дому гуляет петух.

Он радостью полон мирскою,

Не знает, дурило, того,

Что я с потаённой тоскою

Смотрю и смотрю на него.

За утренним чаем с опаской

Сказала мне мама, тиха:

«Сегодня, по случаю Пасхи,

Зарубим, сынок, петуха».

Ах, есть ещё горе на свете!

Я людям помедлить велю,

Разглажу я перышки Пете,

Крупицей его накормлю.

Увижу, как птица забьётся,

Запляшет вокруг чурбака,

И что-то во мне оборвётся,

А что — я не знаю пока.

НАСТАВНИКИ

Повсюду вы рядышком были,

Наставники-други мои,

Жалели меня и любили,

От бед и невзгод берегли.

А если ругали и били

За дело, так что за вопрос:

В прекрасном и яростном мире

Я тоже не паинькой рос.

Спасибо, детсадовский дворник,

За то, что мне уши надрал,

Когда, шалопай и негодник,

Я розы в саду воровал!

Спасибо, работница парка,

За то, что у клубных перил

Крапивой ожгла меня жарко,

Когда я махорку курил!

Родители и педагоги,

Свидетели буйной поры,

Вы были суровы и строги,

О как же вы были добры!

Сюсюканье – дело пустое,

Небитый всегда обречён,

И если я что-нибудь стою,

Так то потому, что учён.

НА ПАСЕКЕ

На поваленные сосны

Сев под липы в холодок,

Мы на пасеке колхозной

Ели липовый медок.

И, облизывая ложку,

Я сказал, сияя весь:

«Мёд, ребята, не картошка –

Никогда не надоест».

Старый пасечник Никита

Хмыкнул, пчёл сдувая с дынь:

«Мёд, понятно, не мякина,

Только мне он что полынь.

Не высказывай, Ванюша,

Слов нелепых на бегу:

Я его не то что кушать,

Даже видеть не могу».

Странно было нам немножко

Наблюдать в тени ветвей,

Как он, пасечник, картошку

Ел с горчицею своей.

Осерчала мать-природа

И не сжалится вовек:

Кто объелся в жизни мёда,

Тот несчастный человек.

ПЕРЕУЛОК

Песня моя – переулок,

Сколько ни слушаю – мало!

В хоре осиновых чурок

Старый колун – запевала.

В небе пронзительно-синем

Ласточка, будто заноза.

Пролопотала осина.

Прошелестела берёза.

Стал я мудрее и тише,

Кожей почувствовал землю,

Шорохи, шорохи слышу,

Шёпоту, шёпоту внемлю.

День по-весеннему гулок,

Небо со звоном упало.

Песня моя – переулок,

Сердце моё – запевало.

ЛЕБЕДИ

Я замер, позабыв про греблю,

И обернулся дед Матвей:

В вечернем сумеречном небе

Висела стая лебедей.

Покачивалась вереница,

Красиво вёл её вожак.

У деда дрогнула ресница,

Слеза упала на пиджак...

Спросил я шёпотом Матвея:

«А это правда, что она,

Царь-птица, зяблика слабее

И потому обречена?»

И перед лебедями стоя,

Как перед музыкой полка,

Старик ответствовал: «Пустое!

Она переживёт века!

Она мороза не боится,

Простая на еду-питьё.

Была бы неженкою птица,

Не почитали бы её!»

В НОЧНОМ

Вот и взяли в ночное меня,

Улыбнулись, как лучшему другу!

Застучали копыта коня,

Покатилась телега по лугу!

И попал я в диковинный сад,

Где сияли костры золотисто

И высокие небеса

Полыхали тревожно и мглисто,

Ржали кони, стонала ветла,

По-особому выла волчица,

И какая-то птица звала

К тайне жизни меня приобщиться.

Выезжал я на белом коне,

Чтобы встретить все радости мира,

И казалась русалкою мне

Тётя Таня – жена бригадира.

УКРОЩЕНИЕ КОНЯ

Над тихою речкой, над сонной водой

Гулял на свободе конёк молодой,

Об острые камни копыта точил,

К нему я подкрался, на спину вскочил.

Такого нахальства скакун не стерпел,

По ровному полю стрелой полетел

И около леса, где рос зверобой,

Он выдал мне «свечку», шалун молодой.

Исчезла опора, пропала тропа,

Я в грязную лужу с налету упал,

Зашиб себе спину, разбил себе нос,

А конь свою гриву в туманы унёс.

«Постой, – погрозил я ему, – хулиган,

Тебе я накину на шею аркан.

Узду присобачу, седло, стремена,

И будешь до смерти носить ты меня!»

ВАСИЛЬКИ

Был я в детстве несмел и поэтому был одинок,

Убегал я туда, где росла у дороги гречиха,

Находил я в полях темно-синий цветок василёк

И, как другу, ему все секреты рассказывал тихо.

Понимал ли меня он, не баловень русских полей?

Среди ярких цветов он и сам был несмел и неярок.

Только чудилось мне: «Ни о чём, ни о чём не жалей,

Все печали прими как судьбы драгоценный подарок!

Пусть накатит гроза и заблещут зарницы во мгле

И согнутся кусты и взметнутся вороны в тревоге –

Безответной любви не бывает на этой земле,

Это только мираж, только тени у края дороги».

Утихала печаль, и являлись мне думы легки

И гремел соловей где-то в роще, со мной по соседству.

Как же вас не любить, полевые цветы васильки,

Дорогие друзья моего незабвенного детства!

СЛАДКАЯ ЯГОДА

Встанут над землёю зори ярые,

Белые туманы поплывут,

Соберутся девушки по ягоды,

А меня, мальчонку, не возьмут.

Скажут, что в лесу трава колючая.

Пусть они, красавицы, не лгут:

Есть у них, я знаю, тайна жгучая,

Та, что пуще глаза берегут.

Тайна эта бабками завещана,

Сказана в овраге на ушко,

Ходят по лесам дремучим женщины,

Груди подпоясав ремешком.

Всё у них особенное, статное,

Сунешься – крапивой обожгут.

Солнышко лесное, перекатное,

Облака их тайну берегут.

БУКЕТ

Вздыхая про себя, что не Есенин,

А рядовой, непризнанный поэт,

Я собирал цветы в лесу весеннем,

Насобирал порядочный букет.

А на поляне тешились другие:

Роняя и позоря женский пол,

Прокуренные, пьяные, нагие

Девчонки танцевали рок-н-ролл.

О том, что все мы дурни и балбесы,

Они кричали в пять горластых ртов,

Но испарились вмиг, когда из леса

Я показался с кипою цветов.

Куда ж они? Цветы мои не веник,

И я не циник, нет, наоборот,

Кто красоту их, женскую, оценит,

Когда не я, районный стихоплёт?

Они умчались быстро, словно лани,

Им никого теперь не удивить,

А я стоял и думал на поляне:

«Кому бы эту радость подарить?»

МЕДУНИЦА

Паучок натянет лесу –

Поднырну и улыбнусь,

Целый день брожу по лесу

И никак не наброжусь.

Нянчат бабушки-берёзы

Несмышлёнышей галчат,

И жуки, как паровозы,

Перегруженно гудят.

Ну а главная страница,

Ну а главная глава –

Медуница, медуница,

Отворотная трава.

И кислит она, и сладит,

И немножечко горчит,

И любовь она отвадит,

И печали утолит.

Медуница, медуница,

Цвет небесно-голубой,

Я не буду больше биться

О ворота головой.

На затылок сдвину шапку,

Чтобы темя не пекло,

Принесу цветов охапку

В наше славное село

И в окно к тебе с разбега

Кину, девица-краса,

Пропадай моя телега,

Все четыре колеса!

СОЛОВЕЙ

Потакая своей ненаглядной,

Погибая от первой любви,

Пел соловушка в роще нарядной,

И молчали вокруг соловьи.

Он, бедняга, мотив сокровенный,

Точно тонкую вязь, выводил,

А любимая в роще соседней

У другого спала на груди.

Но, не веря в кощунство такое,

Доверяя лишь песне своей,

Ни минуты не зная покоя,

До рассвета гремел соловей.

О потерянном счастье печалясь,

Изливался всю ночь напролёт,

А прохожие думали: «Счастлив,

Оттого так чудесно поёт».

* * *

Слетает пушок с тополей,

Туман над рекою лилов,

И пахнет полынью полей

И мёдом соседних лугов.

Дымится прибрежный песок,

Такая вокруг тишина,

А матушка вяжет носок,

Вздыхает о чем-то она.

Соловушка в роще поёт,

Цветут за рекою сады,

Но вечно Россия живёт

В предчувствии новой беды.

Ударит мне в темя вино,

Пришпорю лихого коня,

А матушка смотрит в окно,

Тревожится за меня.

ОТЕЦ

Выдыхается перцовая

И скучает огурец –

На науку философию

Налегает мой отец.

Европейскою культурою

Обрастает азиат,

Пальцы жёлтые от курева

По кириллице скользят.

Ярый враг утопий розовых,

Он своё, земное, гнёт,

Посмеётся над Спинозою,

Оуэна критикнёт.

Оттого и темя голое,

Что немало повидал,

Грамотёшки бы поболее,

Академиком бы стал.

Мудрецы седоголовые

Не смекалистей отца.

Сапоги его пудовые

Отдыхают у крыльца.

МЫСЛИТЕЛИ

За кормою плавунец,

Селезень с казаркою,

На корме сидит отец,

Пыхает цигаркою.

Мироздание трясём –

Спорим о материи.

Бредень прямо с карасём

Сушится на дереве.

«Я в материях не ах,

Говоря по совести,

Но и ты тут на бобах, –

Батя хорохорится, –

Хватит врать в конце концов,

В разговорах путаться.

Помолчало бы, яйцо,

Не учило б курицу!»

Луговые петухи

Шелестели стёжками,

Мы материю ухи

Разбирали ложками.

* * *

Поев ушицы карасевой,

Залив костер из котелка,

Травы нежесткой и медовой

Мы накосили у леска.

Под шум дождя глухой и кроткий,

Шугнув на волю комара,

Под опрокинутою лодкой

Мы крепко спали до утра.

Мне снился луг, а бате — речка,

Над нами Млечный путь мерцал,

И конь железною уздечкой

В тумане утреннем бряцал…

ВЫЕЗД

Замело село с окошками –

Красоту не проворонь!

Пеклеванными лепёшками

Снег ложится на ладонь.

Величаво и уверенно

Бьют зимы колокола.

Хомутает батя мерина,

Поправляет удила.

«Не нужна коню орясина, –

Говорит он, как поёт. –

Ну, Ванюха, падай на сено!

Само время. Твой черёд».

Еду, еду вдоль по улице,

Жарко бьётся бубенец,

А на холоде сутулится

Мой стареющий отец.

РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Не нравилось ему, что я поэт

И даром ем котлеты и оладьи,

Какой такой нужды великой ради

Я пропадаю в цвете юных лет?

«Пустое это дело!» – уверял

И добавлял ехидное словечко,

А сам на память Пушкина читал,

Когда мы с ним рыбачили на речке.

А как он пел! Но спрашивал не раз,

Застав меня в раздумии глубоком:

«В кого ты, Ванька, этакий у нас?»

«В тебя, отец!» — я думал ненароком,

Он не читал поэм моих, стихов,

Но вся округа ясно понимала,

Что яблочко совсем недалеко

От яблони-кормилицы упало.

НА МЕЛЬНИЦЕ

Не стойте, друзья, у ограды

С потерянно-грустным лицом:

Сегодня мне игры не в радость,

На мельницу еду с отцом.

Вхожу, озорной и веселый,

Туда, где под сенью рогож

Вращается жёрнов тяжёлый

И мелет хрустящую рожь.

И голубь, как белое знамя,

Под крышею вьётся, высок,

И хлещет, как белое пламя,

Мука в домотканый мешок.

Я курточку радостно скину,

Ослаблю тугой ремешок,

Взвалю себе смело на спину

Наполненный рожью мешок,

И сердце замечется часто,

И спину обдаст холодком.

Какое великое счастье –

Себя ощутить мужиком!

СЛЕПАЯ ЛОШАДЬ

Слепая лошадь бродит за селом,

Глаза её белесые слезятся,

Свисает хвост тяжелым помелом,

И овода на морду ей садятся.

Слепая лошадь – экая печаль,

Какая незадача, ёлки-палки:

Порою стариков своих не жаль,

Когда они беспомощны и жалки.

И каждый норовит кобылу прочь

Прогнать с пути, ударив словом жёстким:

«Тебе уже, хвороба, не помочь,

Не стой и не маячь на перекрёстке!»

Но вот какой-то юный человек,

Перечеркнув вечернюю прогулку,

Подходит к ней и мух сгоняет с век,

И надвое разламывает булку.

И лошадью становится скелет,

И зоркие глаза уж не слезятся,

И можно жить на свете сотни лет

И старости убогой не бояться.

ВАНЬКА-АРТИСТ

Село Малыш – сельпо да пристань,

От тополей белым-бело.

Мечтает Ванька быть артистом

И тем смешит свое село.

Всё шьёт плащи себе да тоги,

Всё балаболит, чёрт рябой,

Всё произносит монологи

В чертополохе за избой.

Крестилась бабушка Ульяна,

Ей до могилы не забыть,

Как загремело из бурьяна

Шальное «быть или не быть?»

Шарахаются даже куры

От непонятного вранья,

И только Воронова Нюра

Всё ходит, будто не своя,

Переживает, как ребёнок,

Любовью первой дорожит:

«А вдруг и впрямь её милёнок

В Большой театр убежит?»

НА ГУЛЯНЬЕ

На праздник урожая,

Присев на чурбачок,

Подгорную играет

Весёлый мужичок.

Играй, играй, гармошка,

Слетай с берёзы лист!

Давай, давай, Алёшка –

Путёвый гармонист!

Гляди, поёт и пляшет,

Танцует всё село,

Все девки будут ваши,

А нам не повезло...

Сиреневая вьюга

По улице метёт,

А дома ждёт супруга,

Супруга дома ждёт.

Она, как баба-ёжка,

В сердцах её не тронь:

«Швырну твою гармошку, –

Кричит она, – в огонь!»

Подумала б немножко,

Смикитила сама:

Не эта ли гармошка

Свела её с ума?

Он жёнку приголубит,

К груди её прижмёт,

Ревнует – значит, любит,

А значит, не швырнёт.

Устроят у сарая

Веселый хоровод:

Он «Яблочко» играет,

Она чечётку бьет.

ТВОРЕНИЯ ЗЕМЛИ

Кто сочинит светлей и лучше

Творения, чем мать-земля?

Вон жаворонок из-под тучи

Роняет трели на поля.

Немало в сердце у июля

И золотых, и медных струн:

Вон соловей в кустах колдует,

Поди попробуй переплюнь.

Вон пахнет рожь и в руки колко

Суётся спелый колосок,

В ней на закате перепёлка

Оттачивает голосок.

Взирая с трепетом и дрожью

На всё, что создали века,

Хочу, чтоб слово пахло рожью

И пела птицею строка.

* * *

Туда паром ещё не пущен,

Сбит половодьем след саней,

А за рекой – туманы гуще,

Луга весенние синей.

Там коростели и стрекозы,

Там черемши невпроворот,

Внутри диковинной берёзы

Сова рогатая живёт.

Подкинь – и сердце, точно голубь,

Умчится за реку стремглав,

А старики мои глаголят,

Что я, неопытный, не прав.

Отец: «Не велика потеря!»

Мать: «Там такие же пеньки!»

А я не верю, я не верю,

Я жду парома у реки.

ВОРОШИЛОВСКИЙ СТРЕЛОК

Когда мне было десять лет,

Явились мне забавы:

Я на помойке пистолет

Нашёл тугой и ржавый,

Его отдраил наждаком

Тайком в тиши сарая

И ворошиловским стрелком

Почувствовал себя я.

Палил я из него в ворон

И в галок без умолку,

Нанёс значительный урон

Родимому посёлку,

Но закопал его в бору,

Когда в Москву подался.

Как хорошо, что в ту игру

Я в детстве наигрался.

Остались в юности моей

Жестокие проказы,

И, слава Богу, что в людей

Я не стрелял ни разу.

ШУРКА

Нам за сахар и морковка,

Нас, голодных, целый полк,

А у Шурки мать-торговка,

Он в конфетах знает толк.

Вот идёт он, разодетый,

Расфуфыренный такой,

Шоколадную конфету

Кувыркает за щекой.

Говорит он, еле-еле

Раскрывая полный рот:

«Вот сосу ее неделю,

А конфета всё растёт».

Мы стоим, глотая слюни,

Врёт, конечно, паразит!

Слава Богу, мы не нюни,

Плакать гордость не велит.

Но за этим косогором,

Где цыгане скот пасут,

Мы ему устроим скоро

Свой, ребячий, самосуд.

Разобьём ему сопатку,

Превратим её в желе,

Чтобы не было так сладко

Одному ему в селе.

МАТУШКА-ПЕЧКА

Запело-заныло сердечко,

Когда я ступил на порог,

Привет тебе, матушка-печка,

Тебя в своём сердце сберёг!

Бывало, за окнами вьюга

Шептала молитву свою,

А здесь мы, жалея друг друга,

Сидели, как будто в раю.

Скучали в сарае салазки,

Молчали в хлеву петухи,

Нам старший рассказывал сказки,

Читал вдохновенно стихи.

Вот здесь я в морозы, когда-то

Сидел при мерцании свеч

И здесь, у клюки и ухвата,

Впитал нашу русскую речь.

Ещё тебя, матушка-печка,

За что тебя нежно люблю?

Однажды, катаясь по речке,

Я сдуру влетел в полынью.

Морозец в железную корку

Одёжку мою превратил –

Мне дома устроили порку,

Зато я на печь угодил.

Она мои кости согрела,

Шепнула: «Родимый, не трусь!»

И ласково что-то пропела

Про нашу любимую Русь.

Оттаяло разом сердечко,

Простуда меня не взяла,

Привет тебе, матушка-печка,

Ты сказкою нашей была!

КВАРТИРАНТ

Когда поля заносит снеговей

И серебром осыпана берёза,

В печной трубе ночует воробей,

Спасаясь от сибирского мороза.

Хозяин Фрол – добрейшая душа,

Не важно, что избушка остывает,

Жалеет бедолагу малыша

И до утра трубу не закрывает.

Спит воробей и ухом не ведёт,

Что ветры над округою ярятся,

Лишь поутру чумазый, словно чёрт,

Выходит на дорогу прогуляться.

Спешит и Фрол по тропке в туалет,

В его душе поют златые горны,

Он воробью кричит: «Физкультпривет!»

И на снежок разбрасывает зёрна.

Как не помочь тому, кто сир и мал,

Не утереть рукой чужие слёзы,

Когда он сам не раз квартировал

В чужих домах в метели и морозы?

ДИКИЙ КОТ

Ему полезен климат Крыма,

А север режет без ножа,

Коту тепло необходимо,

Он должен на печи лежать,

Чтобы усы свои и лапы

Он о кирпич горячий тёр,

А этого спустили на пол

И вовсе выгнали на двор.

Теперь он должен кров и пищу

Сам добывать в стране чудес.

Дугою выгнулся котище

И жить ушёл в дремучий лес.

Он поменял прыжки и позы,

Посмотришь на мурлыку – зверь!

В дупле ощипанной берёзы

Живёт отшельником теперь.

Здесь и весною холод лютый,

Зимою вовсе маята.

Эй, кто-нибудь! Живые люди,

Возьмите в дом к себе кота!

СТОРОЖ

Снегу выпало в колено,

Под пятою луг и лес.

Сторожит собака сено,

А сама его не ест.

Ей не страшен край суровый

И мороз, что зол и лют.

Овцы, козы и коровы

Перед нею спину гнут.

Кость берцовая – подачка –

Возле ног её лежит, –

«Одолжи сенца, собачка!

Не ломайся, одолжи!»

Поломается немножко,

Поворчит, но всё же даст.

Сена целая копёшка,

Да мила собаке власть.

Неказиста, серой масти,

Лишаём объело бок, –

Что она без этой власти?

Так, зачуханный щенок.

ВОЗНИЦА

Замело пути-дороги

В нашей полосе.

Человек в санях убогих

Едет по шоссе.

Едет дедушка не скоро,

Лошадь бережёт,

Чертыхаются шофёры –

Бешеный народ.

На дворе пора иная,

Ярая пора:

В небе лайнеры летают,

Спутники парят,

На Луну прошла посадка

Гладко, без помех,

Ну а сани да лошадка –

Это просто смех.

Но возница не в обиде

На такой расклад,

Он, возница, только с виду

Тих да простоват.

Он в кармане держит кукиш,

Местный эрудит:

«Тише едешь, дальше будешь, –

Людям говорит, –

Это мы сегодня скачем,

Нынче – короли,

Завтра, граждане, заплачем,

Будем на мели,

Всё потратим без остатка,

Поубавим ход,

Вот и выручит лошадка,

Вот и повезет».

Удивляются вороны,

Тешится народ:

Едет дедушка на дровнях,

Песенку поёт.

И гаишнику-старлею

Машет бородой:

«Пропусти, – кричит, – скорее

Транспорт гужевой!»

АВДЕЙ

Старик Авдей с берданкою,

Артели старожил,

Кули с крупою манкою

Ночами сторожил.

Морозец помораживал,

А он, суровобров,

Покуривал, похаживал,

Попугивал воров.

Похаживал, попугивал

Парней охальных дед,

Народишко поругивал,

Что «дистиплины» нет.

Стерёг обыкновенную

Артельную суму,

А словно бы вселенную

Доверили ему.

ЧЕРЁМУХА

Такая сказочка запущена

Об этой дивной красоте:

Мол, хороша она, цветущая,

В кисейно-свадебной фате!

О ней дожди поют неистово,

Ветра влюблённые басят.

А каково ей зиму выстоять,

Когда мороз за пятьдесят?

Стоит недвижная, суровая,

На землю свалится вот-вот,

И месяц острою подковою

Ей платье старенькое рвёт.

Её поклонники не промахи:

Другую встретили красу,

Всё получили от черёмухи

И бросили её в лесу.

ОСТЯКИ

У Оби, большой реки,

Тихо, небогато

Жили-были остяки –

Славные ребята,

Наезжали к нам во двор

Табором промёрзшим,

Заводили разговор

О сетях да вёршах,

Чуни ставили в углу

Из оленьей кожи,

Расстилали на полу

Шубы да рогожи,

Сказки на ночь почитав

Из хорошей книжки,

Спали, руки разбросав,

Словно ребятишки.

ОСИНА

Шумит осина у окна,

Невесело осине:

Намёрзлась за зиму она

В неласковой России.

Трепещут листья на ветру,

И замирает сердце:

Она и в летнюю жару

Не может отогреться.

МЕДВЕДЬ

Упали косы и мотыги,

В пространство пули унеслись.

Он улепётывал, топтыгин,

Под улюлюканье и свист.

Скатившись кубарем с пригорка,

Рванул он к лесу напрямки.

Визжали бабы от восторга,

И гоготали мужики.

Детишки хлопали в ладоши,

Желая Мишеньке добра,

А он, злодей, гнедую лошадь

Освежевал ещё вчера.

Он за июль село Кружило

В который раз обворовал.

Его Кружило окружило

И уложило б наповал,

Да две слезинки подглядело

В его глазах и потому

Его, бродягу, пожалело

И помахало вслед ему.

ЖЕНИХ

Уронила запахи поленница,

На душе и радость, и уют:

На деревне снова кто-то женится,

Бубенцы веселые поют.

А собака глупая кусается,

Ветер обжигает мне лицо.

«Выходи-ка, девица-красавица,

С поясным поклоном на крыльцо!»

Но промчались кони и растаяли,

Разлетелся праздничный народ,

А меня на площади оставили,

Ничего, придёт и мой черед.

Отказали – экая досадушка,

Видно, мать и впрямь была права.

Запрягу я пегую лошадушку

И поеду в рощу по дрова.

* * *

Ничего, что снега вороха

Всё ещё лежат вокруг уныло,

Волосы покрасила ольха,

Тополю понравиться решила.

Ничего, что спит ещё ручей,

Непроглядны мартовские ночи,

Но синица тенькает звончей

И берёза весело лопочет.

А вчера, помаявшись с утра,

Известив село об этом звонко,

Пегая корова родила

Рыжего, как солнышко, телёнка.

РОЖЕНИЦА

В хлеву холодном и не новом,

Когда в округе таял снег,

Телилась пегая корова,

Стонала, словно человек.

Метались куры и овечки,

Тревожно блеяла коза,

Хозяин спал на тёплой печке,

Залив сивухою глаза.

Всю ночь промаялась бурёнка,

Но все силёнки собрала

И симпатичного телёнка,

В тяжёлых муках родила.

Она ещё лежала в шоке,

Мутился у коровы взор,

Когда хозяин хмуроокий

Зашёл взглянуть на скотный двор.

Она ему лизнула руку,

Слезинку уронила вдруг,

Глаза её являли муку,

Но он не понял этих мук.

ОБЛАКА

Там, где кудри лозняка

Над рекою вьются,

Кучевые облака

На небе пасутся.

Те, что с южных берегов

Прибыли, пригожи,

На верблюдов и ослов

Чуточку похожи.

Те, что с северных морей

Прибежали к ночи,

На тюленей и моржей

Смахивают очень.

Ну а наши на кого

Смахивают тучки?

На коней да на коров,

Да на нашу Жучку.

ВЕСНА

Сугробов белые громады

Перегорают что ни день.

Как золоченые оклады,

Сияют окна деревень.

Летит, звеня и землю роя,

С горы серебряный поток.

Горит, как солнце запасное,

Далекой церкви куполок.

А в небесах играют в салки

И веселятся облака,

И верба в белом полушалке

Красуется у большака.

СКВОРЕЦ

Со снегами и ливнями споря,

Ободряя себя: «Не робей!»,

Возвратился скворец из-за моря,

А в избе у него воробей.

Шугануть бы злодея из хаты,

Отметелить, прогнать бы взашей,

Да в гнезде у него воробьята –

Трое голых ещё малышей.

Воробьиной семьи не тревожа,

Удалился в лесок не спеша,

И у малого скворушки тоже

Существует большая душа.

На окраине рощи окрестной

Отыскал себе дом наконец

И залился весёлою песней,

Сам себя уважая, скворец.

ЖУРАВЛИ

Только обнажится лик земли,

Дед Макар свою починит лодку,

Сядут на поляну журавли

И начнут отплясывать чечётку.

Так они задорны и ловки

Пляшут, распахнув свои рубашки,

Словно это наши мужики

Расходились, выпив по рюмашке.

* * *

Что встречные ветры, туманные дали

И горных озёр ледяная вода?

Три тысячи вёрст журавли отмахали,

Чтоб снова родные места увидать.

Немало пера уронили в полёте,

На мокрую землю, на ветви ракит,

Завидев своё родовое болото,

Ликуют, живые, и плачут навзрыд.

Забыты невзгоды пути и страданья,

Гремит над полями победная медь.

О чистые души! О божьи созданья!

Да как же вам гимны, скажите, не петь?

Ведёт вас на Родину вера святая

И Богу угоден ваш гордый полёт, -

Кто руку поднимет на вольную стаю?

Кто выстрелом подлым вам путь оборвёт?

КОРОВА

Накатило лето снова,

Жизнь светла и весела,

По селу идёт корова –

Королевишна села.

У неё рога, как вилы,

Хвост висит, как помело.

Накормила, напоила

Всё огромное село.

Веселятся ребятишки,

Надудонясь молока.

Васька-кот лежит на выщке

И валяет дурака.

Что ему кроты да мыши,

Снегири да воробьи?

В животе урчанье слышит

Щурит серые свои.

Не придёт в Россию ворог,

Не возьмёт её болесть,

Если есть в подвале творог

И сметана тоже есть.

Молоко всему основа.

Смотрит весело народ:

По селу идёт корова,

Наша умница идёт!

Речники

Когда позабывали домочадцы

Нас посадить порою под замок,

Мы убегали на реку купаться,

А Енисей был грозен и широк.

Он бушевал и пенился сердито,

А было нам всего по восемь лет.

«Утоните – домой не приходите!» –

Кричали нам родители вослед.

ПАЙ-МАЛЬЧИКИ

Быть пай-мальчиком в детстве не гоже –

Всё изведай – жару и буран.

Что за детство без цыпок на коже,

Комариных укусов и ран?

Я безоблачно жить не пытался,

Испытал и мороз, и грозу,

Сколько раз я тонул и терялся,

Как телёнок в окрестном лесу!

Я на кедры высокие лазал

И портянки сушил у костра,

Никакая простуда - зараза,

Атамана, меня не брала.

Пусть потёртое чьё-то пальтишко

Я донашивал, плохо обут,

Не завидую я ребятишкам,

Что в другую эпоху живут.

Говорю им: «Эх вы, сладкоежки,

Кто вас счастьем земным обделил?

Вам достались одни головешки

От костра, что нам в детстве светил.»

БЕРЁЗА

Ей стоять бы на лужайке,

Да прикинули тверёзо:

«Хороша на балалайки

Обгорелая берёза!»

Выбирали, знали дело –

«Знамо, нет лесины краше:

Если с нами погорела,

Значит, тутошняя, наша!»

Тары-бары растабаря,

Бабы-вдовы и солдатки,

Удружи-ка, скажут, паря.

И пойдут плясать вприсядку.

Всё подчистит под метёлку,

Всё расскажет без утайки,

Балаболя без умолку,

Балаболка-балалайка.

Осуди, переиначь-ка!

Ай да музыка-заноза!

Душу вывернет варначка –

Обгорелая берёза!

Родина любимая

Погрозила пальчиком

На ночь туча грозная

И ушла на сторону,

Громко грохоча, –

Над селом Абрамкино

Снова небо звёздное,

За рекою Ягодной

Лебеди кричат.

Здесь мои товарищи,

Здесь мои родители,

Звёзд незанавешенных

Негасимый свет.

Вы куда нацелились,

Коренные жители?

Ничего хорошего

За морями нет.

Расцветёт черёмуха –

Сельская красавица,

Разольёт по горницам

Свой душистый мёд –

На чужой сторонушке

Сердце опечалится,

Ни любви, ни радости

Там не обретёт.

Нечего печалиться

Над рекой Алёнушке:

Прилетит Иванушка,

В том сомненья нет.

Хорошо на родине,

На родной сторонушке.

Родина любимая –

Негасимый свет.

РЫБАКИ

Дыроватый и лиловый

Под ногами ходит лёд.

Рыбаки – народ рисковый,

Безалаберный народ.

Унесёт на льдине в море

К иноземным берегам –

Детям горе, бабам горе,

Развлеченье мужикам.

Встанет на уши весь город,

Вертолёт блеснёт винтом –

То-то будет разговоров,

Будет памяти потом!

Дома тихо, дома сухо,

И жена, как пуховик,

Только дьявол шепчет в ухо:

«Ты мужик иль не мужик?»

РЫБАЧКА

Тревожно птица крачка

Зовёт девятый вал.

Морду плетёт рыбачка

У озера Байкал.

Все шхуны и галеры

Ушли в небытиё.

Все в мире кавалеры

Оставили её.

Пурга над нею кружит,

Шуршит в тумане лёд,

Плетёт она, не тужит,

Поёт себе, поёт.

Не тарахти, сорока!

Не каркай, вороньё!

Она не одинока,

Все вдовы за неё.

Запалит на досуге

Ядрёную махру.

Труды её, как струги,

Белеют на ветру.

СТОРОЖ БАЙКАЛА

Он только тут сторожевал,

Нигде поодаль не был.

Глаза, как озеро Байкал,

Как над Байкалом небо.

В больницу б на зиму залёг

(Радикулит – холера!),

Да забелеет омулёк

В сетях у браконьера.

На юг бы летом умотал

Погреть на солнце кости,

Да ведь испакостят Байкал

Непрошенные гости.

Горит-сияет за кормой,

Гудит весёлым басом

Такое чудо, Бог ты мой,

Что не обидно часом

Больные ноги промочить,

На сон махнуть рукою

И даже пулю получить

Не жалко за такое.

ОМУЛЁВАЯ БОЧКА

«Славное море — священный Байкал.

Славный корабль — омулёвая бочка…»

Из песни

Тучи сгущает осенняя ночка,

Раненым зверем погода ревёт,

А по Байкалу солёная бочка,

Словно японская мина, плывет.

Смел капитан, безрассудно отчаян,

Темен лицом и манерами груб.

Может быть, это политкаторжанин,

Может, известный в стране душегуб?

Как он, судьбу обманув, бедолага,

В этой калоше по морю плывёт?

Не согревает дешёвая брага,

Пища не лезет в расквашенный рот.

Волны встают, словно чёрные горы,

Лупит по доскам шуга, как шрапнель.

Нету у парня защиты, опоры,

Неравнозначна такая дуэль.

Пусть огоньки замаячат в тумане,

И баргузин его к месту прибьёт,

На берегу его ждёт не маманя,

А офицерик с солдатами ждёт.

Он ему белые руки заломит

И нарисует под глазом фингал.

Лучше пускай он в пучине утонет…

Славное море – священный Байкал…

ИВАНОВНА

Говорили: «Сердце не указ.

Не пришлось бы каяться потом».

Уверяли: «Мот и ловелас.

Увезёт и бросит с животом».

Пронесло молву, как вешний лёд,

Вызрело иное вдалеке:

«Хорошо Ивановна живёт

С капитаном на Оби-реке».

Капитан и строен, и высок,

Приведёт к причалу пароход,

Выбежит по трапу на песок,

Зацелует, на руки возьмёт.

«Эй, моряк! Смотри не урони

Ту, что вышла к трапу налегке!»

Красные, зелёные огни

Угольками тают на реке.

И кричит за рощею дергач,

Исходя истомою во мгле:

«Тот, кто не боится неудач,

У того удача на земле!»

КАПИТАН

И то сказать: тридцатый годик…

Ещё бы плавал, да нельзя…

Поистрепался пароходик,

Моря и реки бороздя.

И капитан поизносился,

Переметнулся в старики

И точно тиною покрылся

Без парохода и реки.

Душа его – на латке латка,

Один зияющий рубец.

А было все-таки несладко.

«Сознайся, было же, отец?»

Он слёзы горькие размажет,

По подбородку разотрёт,

О том, как было, не расскажет,

А лишь с три короба наврёт.

Пускай душа его потёмки,

Как это старое рваньё,

Сидят и слушают потомки

Его красивое враньё.

МОЯ СИБИРЬ

Развернулась во всю ширь,

Аж на полпланеты.

Холодна моя Сибирь,

Холоднее нету.

Но люблю её и так

И другой не надо,

Для кого она – Гулаг,

Для меня – отрада.

Не пугают сквозняки,

Комары да мошки, –

Собираю у реки

Ягоду морошку.

Плат зеленый на сосне,

На рябине – бусы,

Пролетают в вышине

Лебеди да гуси.

Приютились на юру

Ветхие домишки,

И гуляют по селу

Барсуки да мишки.

БАНЯ

Вставали над Обью седые дымки

И день занимался неведом.

Рубили мы баню у самой реки

С весёлым и пьяным соседом.

Пускай неказиста, тесна и черна,

Все брёвна – кривые берёзы,

Однако стоит и поныне она

И моет, и греет в морозы.

Ей гимны поют косяки журавлей

И машут дымами моторки,

И всем почему-то теплей и светлей,

Что баня стоит на пригорке.

Товарищ мой верный, мой друг дорогой,

Лишь только сойдёмся при встрече:

«А помнишь, мы баню рубили с тобой? –

И схватим друг друга за плечи. –

Не зря мы горбили с темна до темна,

Сбивали-мозолили руки,

Великая радость нам нынче дана

За все наши крестные муки».

ПОЛОВОДЬЕ

В сером небе звенит, не смолкая,

Одинокого лебедя крик.

Половодье – беда-то какая:

Робинзонами стали на миг!

Выручают деревья да крыши,

А не то бы, наверно, каюк.

В тишине настороженной слышу

Ледохода пугающий звук.

Доедаю последнюю корку,

Но не верю в летальный исход:

Мой сосед, словно Ной, на моторке

Разъезжает, спасая народ.

Он руками работает резво,

И кричу я ему с высоты:

«Всё живое с земли бы исчезло,

Пал Иванович, кабы не ты!»

Вот сидим мы и курим «Родопи»

Под стрехою его корабля,

А вокруг о всемирном потопе

Вспоминает родная земля.

СЧАСТЛИВЫЙ КОНЕЦ

Всё на этом свете белом

Поправимо, слава Богу.

Развязались люди с севом

И расслабились немного:

Свадьбы, проводы, поминки,

За беседою беседа...

На затопленной заимке

Позабыли люди деда.

Дожевал он макароны,

Кильку тощую в томате

И покорно под иконы

Лёг на койку умирати.

И замолкла бы тальянка

Ветерана-гренадёра,

Да закончилась гулянка

На деревне в эту пору.

Отворили той же ночью

Позабытую каморку

И ещё живые мощи

Погрузили на моторку.

Напоили деда чаем,

Дали с бубликом сосиску,

Дома фельдшер Молочаев

Принял деда под расписку.

Всем участникам спасенья

В клубе выдали медали,

И четыре воскресенья

Мужики потом гуляли.

И трепался на банкете

Председатель Задуваев,

Что у нас в стране советов

Никого не забывают.

ПОСЛЕДНИЙ БАКЕНЩИК

Покинутый дом у дороги,

Дождями размытый причал.

Здесь бакенщик жил одинокий,

Огни на реке зажигал.

За сорок рублей «деревянных»

В работу такую влюблён,

С коробкою спичек в кармане

Мотался по северу он.

И чудилось что-то святое,

Когда в непогоду и снег

Над чёрной вечерней водою

Огни зажигал человек.

За подвиг его неустанный,

За этот спасительный свет

Безусые капитаны

Гудки ему слали вослед.

Ах, бакенщик, добрый, усталый

Герой этих памятных лет!

Теперь в судоходном уставе

Такого названия нет.

А хочется летней порою

В вечернем тумане опять

Знакомого встретить героя

И шапкой ему помахать.

МАТЬ

Фантастика, но это было,

И не могло иначе быть:

Сумела Каменку кобыла,

Стреноженная, переплыть!

Она аллюра не любила,

Была не ветреных пород:

Её неведомая сила

Швырнула в тот водоворот.

Смотрели мы с горы, отчаясь,

Но дотянула, доплыла

И вышла на берег, качаясь,

Поскольку — матерью была,

А за рекой среди сосёнок

И голоден, и одинок,

Стоял и плакал жеребёнок,

Её забытый сосунок.

СКАЗ О ЖУРАВЛЕ

Над присмиревшею долиною,

Над дымом сонного жилья

Летела стая журавлиная,

Оставив в поле журавля.

Вожак был прав: пора осенняя,

Грядёт пурга или мороз,

Во имя общего спасения

Он жертву малую принёс.

И, исчезая за пределами,

За полусферою земли,

«Не обессудь!» – кричали серые

Собрату братья-журавли.

Он не просил о снисхождении

И о пощаде не молил,

Он сам когда-то в дни осенние

Таким же непреклонным был.

Что толку плакать и печалиться?

Смирись и глупых слёз не лей:

Мы все когда-нибудь останемся

Одни среди пустых полей.

* * *

Осенним железом звенят камыши,

Простуженно каркает птица.

Нетрудно, живя в деревенской глуши,

В трухлявый пенёк обратиться.

Ты пожил на свете, ты всё повидал,

Желанья твои оскудели,

Осенняя непогодь – твой идеал,

Приятны дожди и метели.

Чем хуже погода, тем крепче душа

И меньше житейских вопросов.

Глубокая старость всегда хороша,

Когда ты не раб, а философ.

Метите, метели! Шумите, дожди!

Стою среди бурь и ненастья

С такою железною силой в груди,

Что это похоже на счастье.

ОСЕНЬ

Ну вот и осень подошла,

В глаза неробко поглядела.

Уж не кричат перепела,

Долина словно онемела.

И журавли идут на риск,

Ночуя на болоте где-то,

И стог стоит, как обелиск,

На выжженной могиле лета.

Я знаю, вновь придёт весна

И всё вернётся в муках тяжких,

Но не очнутся ото сна

Вот эти жухлые ромашки.

Лежит во прахе и золе

Краса, сгоревшая без дыма.

Всё повторимо на земле

И ничего неповторимо.

ЗМЕЯ

Ища опята и волнушки,

Канавы обходя и пни,

Я повстречал вдруг на опушке

Змею, дремавшую в тени.

Был бесшабашен и беспечен,

А тут скукожился, погас.

Что говорить, такие встречи

Не очаровывают нас.

Хотя ответим мы едва ли,

За что хозяева земли

Её гадюкою назвали

И до предела извели?

Конечно, яд её опасен,

А кожа скользко холодна,

Но как узор её прекрасен

И гордо выгнута спина!

А разве те, что теплокожи,

Непогрешимей, чем она?

Я отошёл, не потревожив

Её торжественного сна.

Она, свернув спиралью тело,

Спала, не ведая о зле,

И жить отчаянно хотела,

Как всё живое на земле.

Соболь

Не вернулась из леса дрезина,

День осенний был скучен и хмур.

У конторы «Заготдревесина»

Затянувшийся шёл перекур.

Никуда мужики не спешили.

Торопиться им был не резон:

Всю в округе тайгу порубили,

Всю отправили за кордон.

А пока они тут загорали,

Из последней лесной полосы

Утомлённого соболя гнали

Разъярённые местные псы.

Был зверёк и напуган, и жалок,

Но, завидев в тумане народ,

Огрызнувшись на въедливых шавок,

Устремился без страха вперёд.

И, не видя другого спасенья,

Чем уйти за опасный предел,

Он на плечи вальцовщика Сени,

Как на ёлку, проворно взлетел.

Был тот Сеня похож на ворону,

Подкосил его спирт и табак,

Но красиво держал оборону,

Отгоняя дубиной собак.

Тут дрезина пришла и уазик

Тормознул у тесовых ворот –

На работу, как будто на праздник,

Ехал с соболем в сумке народ.

Что в душе его было – загадка.

Может, в каждом проснулся Дерсу?

С той минуты любви и порядка

Стало больше в окрестном лесу.

Вот уж тянутся сосенки выше,

Веселее берёзки шумят –

Будет, будет у соболя крыша,

Будет где разводить соболят.

* * *

Жила в лесу у нас кукушка,

Да кто-то продырявил бок.

Стояла на горе церквушка,

Да кто-то купол уволок.

Росла на площади рябина,

И ей укоротили век.

Какая все-таки скотина,

Какая сволочь человек!

ВОЛЬНЫЙ СТРЕЛОК

Как я в юности любил,

Обожал охоту!

Много вальдшнепов убил

И утей без счету.

Сколько белок и зайчат

Погубил умело!

Попаду, наверно, в ад

За такое дело.

А теперь я тихий дед,

Не пылю без толку,

Не охочусь много лет

И продал двустволку.

Никого уже во мгле

Не беру на мушку

И жалею на земле

Каждую зверюшку.

У меня радикулит

И волос не густо.

Может, Бог меня простит

И грехи отпустит?

СКАЗ О ПЕРВОЙ ИЗБЕ

Краснели припухшие веки,

Их дым обволакивал, ел,

Болела супруга и дети,

И сам он нещадно болел,

Земля осыпалась, нередко

Топтался на крыше медведь...

Наскучило нашему предку

В убогой землянке сидеть –

Свалил он ветлу-вековушку,

Сухую берёзу свалил

И первую в мире избушку

На радость себе сотворил.

Сварганил он печь и полати,

Божками украсил жильё –

Снимали сородичи лапти,

С почтеньем входили в неё.

Там пахло ветлой и берёзой,

Хозяйка пекла калачи,

Хозяин, до срока тверёзый,

Лениво лежал на печи,

Вещал он, как с неба, оттуда,

Коль гостю оказывал честь,

Что каждому было б не худо

Сей опыт великий учесть.

Немало прапращуры наши

Полезного изобрели,

Но чуда светлее и краше

Придумать они не могли.

Здесь всё под рукою и кстати,

И ты, современный герой,

Не строй себе эти палаты,

А избу простую построй!

КОМАРЫ

Лошадёнка тянет груз,

А её кусает гнус.

От Байкала до Урала

Этот гнус — козырный туз.

Кроме мокрого пятна,

Что, по сути, на ладони?

А как будто бы война:

Льётся кровь и пляшут кони.

Над покусанным челом

Синева зияет звонко.

Одолев меня числом,

Пляшут варвары в сторонке.

* * *

В тумане болот затерялась моя деревушка,

Вдали от столиц, от великих и важных идей.

Скликает детей, растеряв их по свету, кукушка,

И плачет о чем-то в росе луговой коростель.

Детей не собрать, покосившихся изб не поправить,

Людей, что ушли, из суровых могил не поднять,

Но можно навек эти грустные дали прославить,

Тоску этих мест задушевною песней унять.

Утешатся те, что из жизни ушли без возврата,

И те, что остались ещё в этом мире страдать,

Пусть бед и могил на земле, как и встарь, многовато,

Но светлая песня звучит над лугами опять.

СОБАКА

Молоды были мы, что говорить,

И совершили ошибок немало.

Чёрт меня дёрнул собаку убить

Только за то, что гусей распугала.

Я застрелил её прямо в упор,

Не завалил её хворостом даже,

Ночью вернулся в деревню, как вор,

Чтобы никто не спросил о пропаже.

Было в душе моей пусто, темно,

Пил я портвейн, не чувствуя смака.

Чёрная туча глядела в окно,

Точно убитая мною собака.

ИЗБУШКА

Сторона забытая, лесная.

Одинокий сруб среди болот.

Кто живёт в избушке, я не знаю.

Кто-нибудь, наверное, живёт.

День и ночь валяется на сене,

Заперев на крюк тугую дверь.

Всё ему, наверное, до фени.

Всё ему до лампочки теперь.

Сдали у приятеля нервишки,

Надоело лямочку тянуть.

А когда-то славный был парнишка

И хотел весь мир перевернуть.

Я его, беднягу, понимаю,

Жить его иначе не учу.

Кто живёт в избушке, я не знаю...

А вернее, знаю да молчу.

ЖЕРЕБЁНОК

Тяжёлый воз жерёбая кобыла

Со стоном дотянула до села,

А ночью животину зазнобило –

Пегуха жеребёнка родила.

Немного сосунку тому досталось

Скупого материнского тепла,

А он к утру, уже окрепнув малость,

Играет за околицей села.

Копытцами подкидывая землю,

Резвится на просторе – чудеса!

Ему луга малиновые внемлют

И светлые кивают небеса.

Растёт он, час от часу хорошея,

Спешит он к родникам земли припасть

И прежде, чем принять хомут на шею,

Натешиться и нагуляться всласть.

СЕНОКОС

Снова жар-птицы в лугах табунятся,

Снова земная зовёт благодать

Травы косить да на сене валяться,

Красную ягоду впрок собирать.

Душу, как косу щербатую, правлю

И не жалею, чудило, ничуть,

Что закружило меня разнотравье

И засосало по самую грудь.

Ах, сенокос – задушевное дело!

Мёдом пропахшие дали тихи.

А голова-то уже поседела.

А сыновья-то уже женихи.

Не потому ли упрямо и долго

На ночь такая идёт канитель –

Всё тарахтит: «Спать пора!» – перепёлка,

«Врёшь!» – обрывает её коростель.

САМУСЬКИ

Увы, не город Самуськи:

Лениво колется шиповник,

Корову тянут за соски,

И тихо звякает подойник.

Всё старики да детвора,

Всё деревенские привычки,

И если это не дыра,

То, значит, чёртовы кулички.

Заколобродил бы с тоски,

Покинул бы свой край овражный,

Да показали Самуськи

По телевизору однажды.

Как расписные терема,

Где любо-мило человеку,

Глядели тихие дома

На затуманенную реку,

Красиво высился причал,

Кувшинки трогало теченье...

А я того не замечал,

Не придавал тому значенья.

Вдали попыхивал буксир.

Юнцы у яра вар варили.

Я понял: нет на свете дыр

И вообще – периферии.

Как будто выпал первый снег

И озарил дома и лица.

Спасибо, добрый человек,

За Самуськи – мою столицу!

СЕНОКОС

Снова жар-птицы в лугах табунятся,

Снова земная зовёт благодать

Травы косить да на сене валяться,

Красную ягоду впрок собирать.

Душу, как косу щербатую, правлю

И не жалею, чудило, ничуть,

Что закружило меня разнотравье

И засосало по самую грудь.

Ах, сенокос – задушевное дело!

Мёдом пропахшие дали тихи.

А голова-то уже поседела.

А сыновья-то уже женихи.

Не потому ли упрямо и долго

На ночь такая идёт канитель –

Всё тарахтит: «Спать пора!» – перепёлка,

«Врёшь!» – обрывает её коростель.

РАБОЧАЯ ГРЯЗЬ

В наших северных широтах,

Не лентяй и не нахал,

Я прицепщиком работал,

Землю-матушку пахал.

Был я грязный, некрасивый,

С чёрно-пегой бородой,

Руки пахли керосином

И травою лебедой.

Но когда мы «дали жару»

И поставили рекорд,

Нас с напарником на пару

Снял районный фотокор.

Посреди большого зала

Красовался мой портрет –

Мать родная не узнала:

«Ты ли это или нет?»

Кто-то вымолвил: «О Боже! –

Разразившись смехом вдруг, –

Это что еще за рожа?

Может, это Чингачкук?»

Но парторг наш, малый тёртый,

Отфутболил наглеца:

«Грязь рабочая не портит

Человечьего лица!»

КОММУНАЛЬНОЕ ЖИЛЬЁ

Чтобы жить нам постоянно

Без стеснений и без бед,

Дом просторный деревянный

На селе построил дед.

Только окна обналичил,

Спрятал дрель и долото,

Аист свил у нас на крыше

Необъятное гнездо.

Той же самою весною

Залетел к нам воробей,

Поселился под стрехою

С воробьихою своей.

А в чулане и подклети,

Заронив сермяжий дух,

Паучок расставил сети,

Чтоб охотиться на мух.

Каждый сам себе местечко

Отхватил по вкусу тут:

Кот в углу, сверчок за печкой,

Мыши в подполе живут.

Где же нам теперь, скажите,

Разместить добро своё?

Не изба, а общежитье,

Коммунальное жильё.

Но в чулане и за печкой,

Если к вам придет беда,

Есть у нас ещё местечко,

Приходите, господа!

ИЗБА

Погорела изба у Романовых,

А соседская жалость остра:

За неделю отстроили заново,

Да такую, что той не сестра.

И мукою снабдили, и сахаром,

И утюг принесли, и безмен.

И ходила Романиха, ахала

От великих таких перемен.

ПРАЗДНИК

Над избою ходят тучи,

Не видать в полях ни зги.

Примеряет дед онучи,

Обувает сапоги.

Захотел он ненароком

Выйти ноне на народ,

Посмотреть, как за истоком

Дочка милая живёт.

Всё в порядке, слава Богу,

Живы дочка и зятёк!

Он в обратную дорогу

Неуверенно потёк.

Голова в тепле и ноги,

Да чевой-то скучен путь –

Захотел он по дороге

К бабке Дуне завернуть,

А потом ещё и к свату,

И, конечно, к шуряку...

Стали ноги, будто вата,

Много ль надо старику?

Xорошо-таки добавил,

Завалился бы в пути,

Да помог апостол Павел

Деду до дому дойти.

Выпил стужи из колодца

И заснул под ветра свист.

Хорошо тому живётся,

Кто душой и сердцем чист!

ДУРАК

Жил дурак в одном селе,

Мужичок известный,

Он бродил навеселе

По земле окрестной.

Он косою не махал,

Не пахал, не сеял –

Песни звонкие орал,

Веселил Расею.

Не чесал своих кудрей,

Мух давил едва ли,

А другие, поумней,

Сеяли, пахали,

Боронили в сто борон,

Потом истекая,

За того, кто неумён,

Сир и неприкаян.

И пока народ пахал,

Походя обедал,

Жил дурак да поживал,

Горюшка не ведал,

Собирал в свою суму

Кильку да тараньку

И не вякал никому,

Что... валяет Ваньку.

ДЕД И КАСТРЮЛЯ

Шалые ветры подули,

Холодно от сквозняка.

В домике дед и кастрюля –

Два закадычных дружка.

Варится каша к обеду,

Бродит крупа не спеша.

Чудится нашему деду:

Есть у кастрюли душа.

В духе Данилыч, не в духе –

Солнцем сияет литьё:

Это подарок старухи,

Смертный подарок её.

Отворковала бабуля,

Сети сплела тишина,

Но громыхает кастрюля,

Точно живая она.

То залепечет готовно,

То затаится в ночи,

То, как старуха, незлобно

На старика заворчит.

ВЛЮБЛЁННЫЕ

Когда сосед мой, дядя Коля,

Перестаёт сивуху пить,

Его супруга, тётя Поля,

Вдруг начинает кудри вить.

Все выкрутасы дяди Коли,

Все выступления его,

Всё перетерпит тётя Поля

Во имя мига одного,

Когда закончится ненастье

И, словно заново рождён,

Он скажет: «Погуляли – баста!»

И отодвинет самогон.

Усядутся на солнцепёке,

Счастливо заворкуют вновь,

И даже галки и сороки

Почувствуют, у них любовь!

Пускай хихикают мальчишки:

«Гляди-ка, пара на крыльце!»

Все синяки у ней и шишки

Цветут, как маки, на лице.

* * *

Нынче дождь в окно стучится,

Завтра солнышко опять.

Хорошо с природой слиться,

В деревеньке поскучать.

Поросята, куры, гуси,

Возле дома палисад,

Две беззубые бабуси

На завалинке сидят.

Подойду – побеспокою

И спрошу приличья для:

«Как дела?» – махнут рукою:

«Да какие тут дела!

Снова запил дед Ермошка,

Катя сына родила,

А у нас пропала кошка,

Вот и все у нас дела».

Выйду я на луговину,

Где гусей когда-то пас,

И знакомую картину

Обозрю в который раз.

Под забором мокнет лодка,

На заборе петушок,

В магазине чай да водка

Да стиральный порошок,

На колу сидит сорока,

Пёс холупу сторожит.

Скучно, грустно, одиноко –

Хорошо в деревне жить!

ХМЕЛЬ И ОСИНА

Опутал хмель в саду осину,

Упали на душу слова,

И закружилась у лесины

Дурная бабья голова.

Забыла, что гоняет ветер

По саду листьев вороха,

Что отзвенело бабье лето,

Что седина у жениха,

Что журавлей своих Россия

Всех подняла уж на крыло…

Шумит упрямая осина

На всё огромное село.

СЕЛЬСКИЕ СУМЕРКИ

Там, за рекою, за тихой Истрою,

В переплетеньи стволов и ветвей,

Флейту свою на пиано настроив,

Томную песню завёл соловей.

Чу! Потянулась черёмуха сладко.

Всхлипнула, что ли? Во тьме не видать.

Сельские сумерки – это загадка,

Всем поколениям не разгадать.

Месяц, охлюпкою сев на берёзу,

Мчится куда-то на всех парусах.

Вот и сосед мой, смурной и тверёзый,

Что-то высматривает в небесах.

Я подойду к нему: «Здравствуй, философ!

Что ты намыслил-надумал в тиши?»

Он отмахнётся: «Не надо вопросов.

Лучше об этом стихи напиши.

Ты напиши, как обидно и поздно

Мы понимаем, как жизнь хороша.

Ты напиши, как высокие звёзды

Ходят над садом моим не спеша».

И, почесав виноватое ухо,

Марью Петровну свою приобняв:

«Ты извини меня, – скажет, – старуха,

Пил я, родимая, был я не прав».

Он отвернётся и в небо украдкой,

Что-то там высмотрев, глянет опять.

Сельские сумерки — это загадка,

Всем поколениям не разгадать.

БАЛАЛАЙКА

Завтра рабочий грядёт понедельник,

Ну а сегодня волнуется кровь –

На балалайке играет брательник

И рассыпает весёлую дробь.

Словно с другой, незнакомой, планеты

Он прилетел, оседлав звездолёт, –

Не замечает мелодии эти

Песни свои позабывший народ.

Как это странно и как это горько –

Видеть эпохой загубленных чад,

барыня, полька, кадриль и подгорка,

Словно чужие, сегодня звучат.

Слушают братца сибирская лайка,

Кот Афанасий, Бурёнка да я,

Видимо, зря забрела балалайка

В наши забытые Богом края.

Только бунтует она, не сдаётся,

Шпарит маэстро, губу закусив:

Может быть, чья-то душа отзовётся

На позабытый старинный мотив?

КАРТОШКА

Разгорячённые немножко,

На огороде за избой

С утра копали мы картошку

Большою дружною семьёй.

А баба Дуня не копала:

Парализована она,

Картину эту наблюдала,

Печально лёжа у окна.

Ей, труженице, было горько:

Как это так, в пылу страды

Она валяется на койке,

Не заслужив себе еды?

Она канючила, роптала,

И мы, отчаянный народ,

Её на старом одеяле

Перенесли на огород.

И, лежа на припёке, снова,

Как будто вовсе не больна,

Рукою левою, здоровой

Копала овощи она.

Она трудилась до потёмок,

Рвала пожухлую ботву

И радовалась, как ребёнок,

Картошке, солнцу и теплу.

НА ХУТОРЕ

Достиг пожар осенний апогея,

Через неделю листья догорят.

Живёт за речкой бабка Пелагея

И поднимает двух своих внучат.

Один из них похож лицом на лето,

Другой — на осень, рыж и конопат,

А у неё по жилам бродит ветер,

И волосы, как листья, шелестят.

Избушка наклонилась и осела,

И половицы жалобно скрипят,

Но нету никому в России дела

До бабки и до двух её внучат.

И наплевать! Зато пускает печка,

Раскочегарясь, кольца в небеса.

Зато река у самого крылечка,

А под окном брусничные леса.

Зато вкусна, рассыпчата картошка,

Ерши в ведре и ягоды в горсти.

А ребятишкам надо лишь немножко,

Чтобы опять за лето подрасти.

ТРОПИНКА

Я подвиг совершить не жаждал

И не спеша на свете жил,

Но тропку узкую однажды

В лесную чащу проложил.

Куда-то вдаль манила тропка,

Бежала, весело вилась.

Сперва грибник довольно робко

Прошёл по ней не торопясь.

Потом две дамы из аптеки

Прошли, срезая девясил,

И кто-то храбрый на телеге

За ними вслед проколесил.

А там ребята-трактористы,

Чтобы не маялся народ,

Раскорчевали путь тернистый

И дали делу разворот.

А я всё жил в своей глубинке

С непросветлённою душой,

Не зная, что моя тропинка

Дорогой сделалась большой.

ТИХАЯ РЕЧКА

Эта река бы могла доплеснуть до луны

И пароходы, играя, топить ненароком,

Да помудрела и стала рекой тишины,

Счастье нашла в величавом теченьи широком.

Как это славно – цветные качать облака,

Плёсы ласкать, лебедей к перелёту готовить

И нерестилища греть и лелеять, пока

Не заиграет на отмели рыбная молодь!

А коли надо явить свою силу и стать,

Чтоб шутники, осадив, подобрали поводья,

Можно на время рекою великою стать,

Тысячи рощ и полей потопив в половодье.

Белою скатертью речку покроет зима,

Робкая тропка потянется по льду куда-то.

Рвать и безумствовать — много ли надо ума?

Мудрости тихой пока на земле маловато.

ЗАБЫТАЯ МОГИЛА

Дождями нещадно размытая,

Средь белых, как пух, ковылей

Мне встретилась чья-то забытая

Могила в тумане полей.

Таких, неухоженных, тысячи,

Глядят они кротко на свет,

И даже год смерти не высечен,

И даже фамилии нет.

Лишь только, весной растревожена,

Течёт из-под камня вода.

Я знаю, другие ухожены

И Родина ими горда,

Трава на них стрижена, полита,

Как зеркало, гладок гранит,

И каждая буковка золотом

Другим в назиданье горит.

Им каждый придёт и поклонится,

Но мне эти дали милей,

Хотел бы я тихо покоиться

Средь белых, как пух, ковылей.

Здесь пахнет полынью и мятою,

И ласточка целит в зенит,

И каждая бабочка радует,

И каждая тропка звенит.

* * *

Спят мои родители под соснами,

Проложив незримый к небу мост.

Тихими, задумчивыми звёздами

Озарён их праведный погост.

Надоело им на свете маяться,

И сюда, под тихий свод небес,

Соловьи весенние слетаются,

Чтобы их утешить наконец.

Вот и мы, земли печальной жители,

Утешенья царственного ждём.

Спите, наши милые родители,

Скоро мы под сосны к вам придём!

Всё тогда обсудим без сомнения,

И, от временных избавясь пут,

Разные земные поколения

Навсегда друг друга обретут.

СТАРШАЯ СЕСТРА

Годы как река, катятся упрямо,

Кто нас пожалеет, защитит сирот?

Старшая сестра, ты теперь за маму,

Береги семейство, охраняй наш род.

Ничего, что мы разбрелись по свету

И посеребрило время нам висок,

Рады мы внимать твоему совету,

Старшая сестрица – нежный голосок.

Кто ещё нас так встретит у ограды

И по матерински к сердцу нас прижмёт?

Домик над рекой – счастье и отрада,

Тихая беседа, сладкая как мёд.

Кружится снежок за оконной рамой,

Ветер в дымоходе весело поёт,

Старшая сестра, добрая как мама,

Мудрые советы младшим подаёт.

СТАРИЧОК-ПОЛЕВИЧОК

Не отпетый, не больной,

Не балбес, не пьяница,

Шёл я полем-стороной,

На ромашки зарился.

Месяц – ротик на бочок –

Над полями свесился,

Старичок-полевичок

Мне в дороге встретился.

Знаю, вьюн и говорун,

И винишко водится.

«Здравствуй, дедушка-баюн!

Как твоё здоровьице?»

И прошамкал он в ответ,

Раздирая бороду:

«Плохо, батюшка поэт, –

Помираю с голоду.

Кабы нынче не овёс,

Окурили б ладаном.

Да и ты, я вижу, бос,

Одежонка латана».

Он не пьян и я не пьян,

Посидели, грустные,

И пошли по сторонам,

Словно бы не русские.

КУЛАК

Имел корову да лошадку

Да два поджарых гусака,

Однако время было шатко,

Сошёл и он за кулака.

Надрывно каркали вороны

И ржали лошади вдали,

Когда разутого, в кальсонах

Его по улице вели.

Не обижался «враг заклятый»,

Влача ушибленный крестец,

Лишь усмехался: «Эх, ребята!

Когда поймёте наконец,

Не просыхал я от работы,

Земли хозяин, а не тля,

А без хозяина – сироты

Покосы эти и поля».

Немало дров мы наломали,

Забыли что-то в суете.

Хватились, вспомнили, позвали,

Да только силы уж не те.

Обиды помнить неохота,

А все же сердце старика

Нет-нет да и взыграет: «То-то!

Не обошлись без кулака!»

СТАРЫЙ ХРЫЧ

Спасаясь от летнего зноя,

От шумных соседей-верзил,

Михалыч сидел под ветлою

И рыбу спокойно удил.

А рыба клевала не бойко,

Военные раны «цвели»,

А тут ещё Васька и Колька

Купаться на реку пришли.

Окинув презрительным взглядом

Его, человека без прав,

Купанье устроили рядом,

Всю рыбу его распугав.

Напрасно, шутя и скандаля,

Парней уговаривал дед,

Хрычом его старым назвали

И камни швырнули в ответ.

Ушли наконец хулиганы –

Прохладою дышит река,

Утихли военные раны,

Когда зацепил окунька.

Опять ему солнышко светит,

Играя в его бороде,

А Васька и Колька ответят,

Ответят на Страшном суде.

ДОЛГОЖИТЕЛЬНИЦА

Вторую сотню разменяла,

А всё в селе своём живёт.

Кинозвездою бабка стала,

Толпится в горнице народ.

Кто из кино, кто из газеты,

Бегут-торопятся чуть свет:

«Бабуля! Поделись секретом,

Как прожила ты столько лет?»

Посмотрит кротко и устало,

Ответит: «Так и прожила –

Ядрёным воздухом дышала

И воду чистую пила,

Трудилась в поле до упаду,

Посты Великие блюла

И не курила самосада,

И в рот спиртного не брала».

«Понятно…» Отгрохочут речи,

Затихнут звуки и слова.

Гудит и кружится под вечер

У бабы Шуры голова.

Гремя немытою посудой,

Вздохнёт, уставясь в полумрак:

«Уж если всё понятно людям,

Зачем живут они не так?»

Однажды вечером

Исхоженною тропкою,

Родимой стороной

Старушка неторопкая

Брела к себе домой,

В своё родное Дедово,

Где к ночи там и тут

Неспешными беседами

Завалинки цветут.

Несла бабуля полное

Малиною ведро

И зла она не помнила

И помнила добро.

Был дом родимый рядышком,

Да ослабела вдруг,

Перекрестила бабушка

И Дедово, и луг,

Ведёрочко поставила,

Вздохнув: «Не донесла…»

В копну присела старая

Да тут и померла.

Вечерней знобкой сыростью

Повеяло с полей,

И небо наклонилося

Над мёртвою над ней.

СРЕДИ ПОЛЕЙ

Пахнет поле медовым дурманом,

Терпкой горечью – лента межи.

Свежий воздух полезен крестьянам,

Оттого у них лица свежи.

Выручают лопата и тяпка,

Помогают полив и догляд,

Словно мячик, катается бабка

В огороде средь лунок и гряд.

Деду тоже полезна лопата,

И на внучку приятно взглянуть,

Ничего, что слегка конопата,

Вдохновенно вздымается грудь.

Сколько света, простора и сини

И тепла незлобивых сердец!

Здесь начало великой России,

Здесь начало ее и конец.

* * *

Захирела русская деревня:

Мужики не пашут, не куют,

Не выходят русские царевны

На лужок и песен не поют,

Не играет вечером гармошка,

Не пылают страсти на меже,

Мужики – Ивашка да Антошка,

Да и те состарились уже.

Шла игра нечестная, без правил,

Оттого и избы повело.

Кто тебя не гробил и не грабил,

Бедное российское село?

Кто тебя приказами не мучил,

Не учил, как сеять и косить?

Снова над тобою ходят тучи,

Начинает дождик моросить.

Чем тебе помочь, моя отрада?

Знаю, что невесело живёшь,

Лирики моей тебе не надо,

И советов тоже ты не ждёшь.

Я к тебе приеду не в карете –

На своих родимых припылю,

Если жив сосед мой дядя Федя,

Я ему дровишек наколю.

Накошу я сена тёте Наде,

Накормлю крупою воробья,

Только ты живи, моя отрада,

Родина любимая моя!

Береги убогие домишки,

Тополя, рябины, огород,

Выпекай оладьи и коврижки,

А не то Россия пропадёт!

ПАРОХОД

Я машу, машу, машу

С берега крутого:

Пароход по Иртышу

Проплывает снова.

Там ковры и зеркала,

Сон на поролоне,

Танцы-манцы до утра,

Музыка в салоне.

Загрустили неспроста

Ивы у запруды:

Наши бедные места

Покидают люди.

«Далеко ли, земляки?» –

«Догонять удачу!»

Посмотрю из-под руки,

Потужу, поплачу.

Дали, дали – крик души

Зычут пароходы.

На мели, как голыши,

Прожитые годы.

* * *

Душе простора не хватает,

Она, как рыба на мели, –

Спешу туда, где пролетают

Над сельским полем журавли.

Здесь тоже пьют и нет порядка,

И та же смертная тоска,

Но отчего так сердцу сладко,

А мысль покойна и легка?

Пускай тут грязь лежит по пояс

И комарья невпроворот –

На светлых заводях покоясь,

Светлей и чище небосвод.

Пускай болотная трясина

Связала ноги тополей,

Святая суть твоя, Россия,

Таится тут, среди полей.

* * *

Опять я здесь, в глуши российской,

Где по субботам пароход,

Где потолок тумана низкий

Висит над бездною болот.

О, это северное солнце!

О, эти топи, камыши!

Зови – никто не отзовётся

На голос трепетной души.

Но даже здесь, в пустыне бедной,

Где только небо и вода,

Ничто не кануло бесследно

И не исчезло навсегда.

Не безотрадно и не просто

Столбы угрюмые торчат,

Молчат курганы и погосты,

Но, Боже, как они молчат!

В РОДНОМ ДОМЕ

Всё попили и поели и все песни перепели,

Завалились на пуховую постель.

В незавешенные окна звёзды ясные глядели,

И поскрипывал в тумане коростель.

Было тихо и спокойно, и светился подоконник,

И цвела на нём бордовая герань.

Рано-рано встала мама, со стены сняла подойник.

Ну куда она, куда в такую рань?

Нам-то рано, мы ведь дети, а родители в ответе,

Чтобы всем нам было сытно и тепло.

На реке за поворотом растянул наш батя сети –

Серебро в его ладони потекло.

Старики мои родные, заводные, шебутные,

Отдохните вы, ей-богу, хоть часок!

Ваши смутные желанья, ваши думы и страданья

Просочатся, как вода, через песок.

Календарь перелистаем, словно облачко растаем,

Вы останетесь в глуши своей одни.

Но жива ещё покуда ваша гвардия седая,

И Господь её, высокую, храни!

СТАРАЯ СКАЗКА

Россия, Россия – пеньки да ухабы.

Деревня, деревня – три дома да пруд.

Там дедушка, бабушка, курочка ряба

В убогой избушке убого живут.

А в небе летают железные птицы,

Они пионеры космических лет,

Но надо пилоту на землю спуститься,

Поплакаться в чей-то родимый жилет.

«Здорово, дедуля! Здорово, бабуля!

Жива ли курчонка?» — «Жива, дорогой!»

Родная земля, что в лесах утонула,

Прими, дорогая, его на постой!

Пусть небо ему и любовь, и отрада,

Пусть Бога печать у него на челе,

Но дедушка, бабушка, курочка ряба –

Всей жизни основа на этой земле.

МАТЬ ЕСЕНИНА

Родила его в адовых муках

И хотела, чтоб ласковым был,

Наторел в деревенских науках

И по праздникам в церковь ходил.

А он вышел нетутошней статью

И отринул туманный рассвет,

Нацепил иностранное платье

И завёл себе имя Поэт,

Провонял кабаком и кутузкой,

В кутежи и скандалы влюблён,

С Айседорою, бабой нерусской

Закатился в Америку он.

А какой это матери надо

Свои думы носить тяжело,

Чтоб родное любимое чадо

Без креста и без Бога жило?

Закричала, узнав о кончине,

Чёрным ситцем накрылась – платком

И ушла в те поля за овины,

Где гуляла с любимым сынком.

Там, где синь опрокинулась в речку,

Где белеют, как саван, пески,

Золотую поставила свечку

И отпела его по-людски.

И ругала себя, и корила,

Нагоняя на вербы тоску,

Что напрасно его отпустила,

Деревенского парня, в Москву.

ЗРЕЛОСТЬ

Ну вот, и наступила зрелость –

Пора невиданных потерь:

Как в город некогда хотелось,

В деревню хочется теперь.

Полы скрипучие, полати,

Корова, баня, сеновал –

Я этой сути не утратил

И в суете не растерял.

Мой лоб не ниже и не уже,

В сосудах кровь, а не ситро,

Но лезет яростно наружу

Моё крестьянское нутро.

Я болен грустью полевою

И сенокосною тоской,

Умру, наверное, раздвоен –

Не сельский и не городской.

Носила жизнь меня шальная

По всей немеренной земле,

Где хоронить меня – не знаю,

Наверно, все-таки в селе.

ЛОШАДИ

Словно из замяти ожили,

Встали из праха легки –

Лошади, лошади, лошади

Ходят у синей реки.

Гривы по ветру полощутся,

Строится конная рать.

Хочется, хочется, хочется

Белую лошадь обнять.

Мне же иное завещано,

Веку иному плачу:

Бешено, бешено, бешено

Мимо куда-то лечу.

Бухают буксы чугунные,

Искры уносятся прочь,

Лунная, лунная, лунная

Саваном стелется ночь.

Травы в округе не кошены,

И, словно тени веков,

Лошади, лошади, лошади

Ходят в тумане лугов.

ТЁЩИНЫ БЛИНЫ

Мимо русской старины,

Мимо вязи древней

Еду к тёще на блины

В дальнюю деревню.

Вот последний поворот,

Куры у сарая,

Вот встречает у ворот

Тёщенька родная.

С головы сняла платок,

Глянула нестрого,

Обняла: «Входи, зятёк!

Жду тебя, как Бога!»

Провела меня во двор

Серый и унылый,

В руки сунула топор:

«Потрудись-ка, милый!»

И до самой до луны,

До глубокой ночи

Я, как мерин, чурбаны

Тяжкие ворочал.

Но зато, когда к столу

Ласково позвали,

В самом розовом углу

Я сидел, как барин.

Были шутки солоны,

Разговор вязался,

Ел я тёщины блины

И не наедался.

ДОМИК У РЕКИ

Броневые потолки,

Стены, словно надолбы, –

Этот домик у реки

Забывать не надо бы.

Хорошо мне было тут

В снег и в пору летнюю,

Голубел на стенке пруд

И качались лебеди.

Пережил он сто эпох,

Все они «победные»,

Как от стеночки горох,

Отлетали бедные.

Был Никита заменён,

Схоронили Брежнева,

Ну а тут, в тиши икон,

Было всё по-прежнему.

Хлеб и сало на столе,

Под ногами коврики.

Хорошо, что на земле

Есть такие домики!

ЛАСКОВОЕ СЛОВО

Старик Иван, колхозный шорник,

Всю зиму тяжело хворал,

В рубахе белой, как покойник,

Он под иконами лежал.

Держал он между пальцев свечку

И тихо нёс какой-то бред,

Когда на утлое крылечко

Поднялся я, его сосед,

И, не теряя ни минуты,

У тощих ног его присел.

(Учился я в мединституте

И третий курс уж одолел.)

Я был больному бесполезен,

Как чемеричная вода,

И ничего в его болезни,

Увы, не понял я тогда,

Но оказал ему вниманье

И заглянул ему в глаза,

И много-много на прощанье

Хороших слов ему сказал.

Узнал я на другое лето

Из писем, писанных вдали,

Мои нехитрые советы

Больному всё же помогли.

Ходил он в поле и на речку,

И, память обо мне храня,

Уж не одну во здравье свечку

Поставил в храме за меня.

Косил он сено у излуки

И повторял среди ракит:

«Вот до чего дошла наука,

Она и мёртвых оживит».

И понял я: всему основа

Не аспирин и череда,

Простое ласковое слово

Сильнее лечит иногда.

СКОРАЯ ПОМОЩЬ

Умирала баба Тоня

На исходе дня –

«Подложить свои ладони»

Вызвали меня.

Дать волшебную пилюлю

Я, увы, не смог,

Но слабеющей бабуле

Все-таки помог.

Как молитву отходную,

Прочитал стихи,

Пособоровал родную,

Отпустил грехи.

Улыбнулась баба Тоня,

Приняла дары

И ушла себе спокойно

В лучшие миры.

Не маячила в передней

Подлая родня.

Кто же будет в путь последний

Провожать меня?

ПРОЩЁНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Сегодня мне, увы, не до веселья:

Открыл ворота храм, к себе маня,

Прощёное сегодня воскресенье –

Простите, люди, грешного меня!

Родители, вы спите на погосте,

Где сорную никто не рвёт траву,

Мне навещать вас в праздники непросто,

Поскольку далеко от вас живу.

Простите, что трудна была наука:

Срывалась брань порой с ребячьих губ!

Прости и ты, любимая супруга:

Я и с тобою был порою груб!

Прости меня, Виталий, мой приятель, –

Ничем тебе больному не помог!

Прости и ты, любезный мой читатель,

Что я не Фет, не Пушкин и не Блок!

Прости, весна, ломал твою калину

И рвал купавы у твоих дорог!

Прости, страна, что в трудную годину

Я наблюдал, забившись в уголок!

Я не пророк, не Бог и не мессия,

Мне тяжело тяжёлый крест нести,

Прости меня, страна моя Россия,

За всё, за всё, пожалуйста, прости!

КУЛАЧНЫЙ БОЙ

Кулачный бой ярится у реки,

Поют-зовут серебряные трубы,

И бьют носы друг другу мужики

И на буран выплёвывают зубы.

А на горе их деды и отцы

Припоминают, мучаясь одышкой,

Какие раньше были удальцы,

Не то что современные мальчишки.

«Они не посрамили бы свой край!»

И, костыли вздымая, словно шпаги,

Деды кричат неистово: «Наддай!»

И просят расписаться на Рейхстаге.

А бой кипит всё жарче у реки,

Уже и бабы двинулись, как тучи,

Но всё равно скучают старики

И говорят, что раньше было лучше.

МУЖИЧКИ

Не беда, что выросла сурепка

На полях и клевер слабоват,

Мужички, поддатенькие крепко,

Вечерком по лавочкам сидят.

На Дону, на Лене и на Каме,

Как мильоны лет тому назад,

Машут они яростно руками,

О России спорят и шумят.

Каждый путь в тумане ей укажет,

Выведет к сияющей горе,

А она, родимая, всё та же,

Что была при батюшке-царе.

Русь моя, оставь пустые звоны!

Это всё не нами решено,

И твои дремучие законы

Не переиначить всё равно.

Никому вперёд не подражая,

Не глуша свои колокола,

Конная, иконная, льняная,

Русь моя, живи, как ты жила!

ВСТРЕЧА

– Здравствуй, жёнушка родная!

Вижу, вижу, не ждала.

Стала ты совсем седая.

Как здоровье? Как дела?

– У меня дела как сажа:

То отит, а то бронхит,

И в курятнике пропажа,

Видно, хорь опять шалит.

Ну а ты... такая бяка!

Просто нечего сказать.

Ты откуда же однако?

Не оттуда ли опять?

Писем не было, икона

Почернела на стене.

Я уж думала, покойник,

Схоронила по весне.

– Понимаю, моя дроля.

Ну а я-то, вот он я.

«С чистой совестью на волю».

Здравствуй, милая моя!

Бровью дёрнула сердито,

Но пустила на порог,

Поднесла для аппетита

Самогона стопарёк

И подумала, копая

Огород за пядью пядь:

«Вот ведь дура-то какая –

Приняла его опять!»

НОЧНОЙ РАЗГОВОР

«Видишь, ночь какая ладная,

В небе звёзд не сосчитать!

Что ж ты медлишь, ненаглядная,

Сомневаешься опять?

Приголубь меня, несмелая,

Обними меня, молю!

Я куплю те платье белое,

Шубу беличью куплю.

Никогда тебя не брошу я,

В ясный полдень и в грозу.

Я тебя, мою хорошую,

В город Питер увезу...»

И глядит на парня вдовушка,

Скатерть комкает рука:

Хорошо поёт соловушка,

Жаль, что песня коротка.

* * *

Как перебитое в полёте

И опалённое крыло,

В далёком северном болоте

Печалится моё село.

Решили в городе заочно,

Всё расписали наперёд:

Снесут его – уж это точно,

И всё бурьяном порастёт.

Да, да, в болоте мало толку,

Да, да, Россия велика,

Но где послушать перепёлку,

Парного выпить молока?

Не по селу – по ямам еду,

Расплакаться бы в аккурат.

Три бабки да четыре деда,

Как небо рушится, глядят.

РУССКОЕ ПОЛЕ

Это поле давно уж не пахано

И не кормит больших городов.

И лежат под берёзами пахари,

Отдыхая от тяжких трудов.

А в посёлке пижоны да хахали,

Им ладони марать не расчёт.

И не выросли новые пахари,

Не родились, быть может, ещё.

Не нужны нам сегодня оратаи,

Коробейников вынь да положь.

Помнят только деды бородатые,

Как шумела под окнами рожь.

Значит, будем Америке кланяться,

Нахлебаемся лиха сполна!

Эта ниточка, сколько ни тянется,

Оборвётся когда-то она...

ПЕРЕСТРОЙКА

Как долго я живу на свете,

Судьбу суровую кляня:

Уже седыми стали дети

И внуки выросли с меня!

Я пережил войну и стройку,

И оттепель хрущевских лет,

Вот коротаю перестройку,

А ей конца и краю нет.

Я думал: заживу иначе,

Передохну на склоне лет,

А у неё одна задача:

Меня спровадить на тот свет.

Гвоздит меня и так, и эдак,

Вот цены подняла опять,

А я живу, живу на свете,

Не собираюсь умирать.

Я со своей натурой стойкой

Ещё, быть может, доживу,

Когда не я, а перестройка

Закончит жизнь свою во рву.

НАРОД И ВЛАСТЬ

И возмущенье, и протест,

А властька слушает да ест.

ВАЛЕРИАН

Жил на Руси Валериан,

Душою маялся-томился:

Корабль инопланетян

Ему на голову свалился.

Проведав тайно, каково

Ему тут жить-страдать за веру,

Они похитили его

И умыкнули на Венеру.

А там у них был сущий рай,

Там мужики иначе жили

И свой богатый урожай

Всегда лишь поровну делили.

Там вовсе не было бумаг,

И телевизор был покойник,

И президент был не дурак,

И губернатор не разбойник.

Валериан их гостем был

И словно в масле сыр катался,

Но жизнь такую не любил,

И всё ворчал и чертыхался.

Кричала совесть в мужике,

Бессилие его бесило,

Сидел он часто в кабаке

И думал о своей России.

ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ

Заросли поля осотом,

В небе кружит НЛО,

Ядовитое болото

Наступает на село.

С колорадскими жуками

Что посеешь – не пожнёшь,

Изотопными дождями

Поливает тучи рожь.

Пишут жалобы бабуси

Президенту – толку нет:

Передохли куры, гуси,

Люди начали болеть.

Помолиться бы им Богу,

Во щепоть сложив перста,

Да на церковке убогой

Нет ни крыши, ни креста.

Сами колокол роняли,

Веселились будь здоров,

Сами крышу разбирали,

Шкуру драли с куполов.

Не молились, не говели,

Честь и совесть не блюли –

Получили что хотели,

Что желали – обрели.

У ДОРОГИ

У дороги, у дороги, у дороги

Крест дубовый на обочине стоит,

А под ним Геннадий Дмитрич Заволокин

Сном глубоким с образком в ладонях спит.

А дорога убегает вдаль за речку,

И не видно ей ни края, ни конца.

Изболелось у обочины сердечко:

Не смогла сберечь такого молодца.

У могилы, у могилы, у могилы

Постоим и «память вечную» споём.

Тают силы у России, тают силы,

Зарастают лебедою и быльём.

Лишь одно и утешает нас немножко,

Потому и не звереем, мужики:

Где-то в сумерках пиликает гармошка,

Всё пиликает всем бедам вопреки.

Упражняется мальчонка синеокий,

Повторяет многотрудные места,

И ему Геннадий Дмитрич Заволокин

Улыбается с дубового креста.

СЕРЁГА

Вроде бы попутный

Дует ветерок,

Что же ты, Серёга,

Нынче занемог,

Стал мрачнее тучи,

Хуже алкаша?

Что же ты, голубчик?

Жизнь-то хороша!

Беды, похоронки

Обошли твой дом,

Есть пока деньжонки,

А в буфете ром,

В гараже не пусто,

Видики в дому…

Отчего так грустно,

Скучно почему?

Оттого, Серёга,

Вдруг ты загрустил,

Что забыл ты Бога,

Бога позабыл,

Не бываешь в храме,

Свечку не зажжёшь,

Во грехе и сраме

С бабою живёшь.

Взял бы ты, Серёга,

Нефтегосударь,

Положил немного

Денег на алтарь,

Нищей бабе Вале

Залатал бюджет,

Вот и полегчало б

Сразу на душе.

КОРОСТЕЛЬ

Расстелила деревня постель

И к подушке усталая клонится,

А в тумане скрипит коростель,

Полуночной страдая бессонницей.

Вымирает село не спеша,

Зарастает травою-сурепкою:

Истомилась у птицы душа,

Изболелось сердчишко некрепкое.

Если звезды погасли вдали,

Если люди спились и опешили,

Должен кто-то все беды земли

Брать на плечи свои неокрепшие.

Развалилась в районе артель,

Не работает электростанция,

Но скрипит и скрипит коростель,

Как последняя в мире инстанция.

ПУСТЫЕ СТРАХИ

Шла комета к Земле, чтобы всё разнести на куски,

Нагрешила Земля, были силы небесные правы,

А мой прадед-чудак под берёзою плёл лапотки

И косою косил за рекою медовые травы.

Говорили ему: «Ты, Данила, чудачества брось,

Всё равно ни к чему перед смертью вытягивать жилы», –

Он, рукою махнув, говорил, улыбаясь: «Авось,

Пронесёт и теперь – мы не то на Руси пережили».

И, представьте себе, не пустыми слова старика

Оказались: Земля в ту годину и впрямь уцелела,

Аргентину тряхнув и Кувейт поцарапав слегка,

Стороною прошло грозовое небесное тело.

Нынче в небе комет, словно мошек в лесу, развелось,

И опять на краю балансируем вроде бы, братцы,

Я рукою машу, говорю, улыбаясь: «Авось...»

И советую всем в опасеньях своих разобраться.

Что на звёзды кивать, Нострадамусу кости трясти?

Я тревоги свои в суете и заботах рассею:

Если все на земле будут сеять и лапти плести,

То любая беда обойдёт стороною Расею.

КРАСНОТАЛ

В небе тянутся тучи устало,

Из тумана встают миражи,

И пылает костёр краснотала

У разбитой весенней межи.

Подойду и согрею ладони,

Не беда, что опять на мели,

Что мои быстрокрылые кони

В белоснежных полях полегли.

Есть у жизни и сила, и удаль,

Пусть потерям не видно конца,

Созерцание этого чуда

Веселит и волнует сердца.

Позабыли нас люди и боги,

Но для тех, кто промок и устал,

У разбитой весенней дороги

Всё горит и горит краснотал.

В СНЕГУ

Пусть пурга заносит сруб,

Гнёт вершины ёлок,

Если дым идёт из труб,

Значит, жив посёлок.

Значит, здесь, от старины

Отщипнув немножко,

Выпекаются блины,

Варится картошка.

Можно двери отворить,

Обмести ботинки –

И на свадьбу угодить

Или на поминки.

В печке щёлкают дрова,

Мелет мясорубка,

Слава Богу, Русь жива,

Держится голубка!

Ничего, что денег нет,

Скарба небогато,

От икон струится свет,

Заливает хату.

* * *

Синеют стога и овины,

Закутаны ели до пят,

В снегу, как в пуху лебедином,

Деревни российские спят.

И нищи они, и убоги,

Но стоит в окно постучать,

И баньку протопят с дороги,

И чаем напоят опять.

А утром вам скажут: «Счастливо»,

Проводят до самых ворот.

Так, значит, мы всё-таки живы

И имя нам – русский народ.

Мы лучшие в мире едва ли,

Такие же дети земли,

Мы много в пути потеряли,

Но душу свою сберегли.

ДЕРЕВЦЕ

Что уйду безвозвратно – не верится,

Не исчерпан надежды лимит:

Посажу я зелёное деревце,

Пусть оно в мою память шумит.

Пусть цветётся ему и курчавится

И, не ведая боли утрат,

На ветвях его птицы качаются,

И весенние звёзды горят.

Мы старинным научены опытом,

Это право у нас не отнять –

О себе ненавязчивым шёпотом,

Тихим шелестом напоминать.

СОСЕДКА

Живое хороним нередко

И загодя ставим кресты.

Всю зиму болела соседка,

Ходила у самой черты.

Горела свеча у иконы,

И был припасён холодец,

И каркали в поле вороны,

Что, дескать, она не жилец.

И шастали тени зловещи

Над бедной её головой,

Делила родня её вещи,

А ей полегчало весной.

На улицу вышла – живая,

Припомнила светлые сны.

Россия моя горевая,

И ты потерпи до весны!