Горькая моя родина

                ***
                Белый офицер

               Столик с краю, парижский кабак,
               За окном в мокром блеске бульвары
               Он согнулся в углу. Проходящие пары
               бросят взгляд на помятый пиджак,
               На гранёный  графин без закуски -
               Не пугайтесь, мадам, это русский...

               Ах, вы правы, он грязен и туп
               Честь пропита и срезаны лычки
               Только горькая складка губ
               отпечатком в хрустальной затычке...

               Он глядит: кутерьма фонарей,
               И летят в бесконечность бульвары...
               Петербург...
               Тонут в прошлом гусары,
               Летний день у раскрытых дверей...

               Он бы даже поверил всему -
               Новым символам новой веры,
               Но не мог изменить одному -
               - За Русь, господа офицеры!

               Он остался как брошенный сын
               Мать ушла на рассвете с чужим
               Лишь по листьям берёз и осин -
               Шепот Родины - горький дым...

               Но кривится в улыбке злой
               И пророчество точно и жутко:
               Как России не быть под пятой -
               Так России не быть проституткой!

               Столик с краю,
               Парижский кабак,
               Блеск зрачков и все тонет в канкане...
               Отойдите,
               не видите - русский дурак
               ищет пьяный Россию в стакане...
                1983 (на лекции по истмату)


                ***
               Бессмысленно и пряно
               из свода забытья
               встаёт земная рана -
               печальница моя...

               Слежались в камень лица,
               свалялся в комья снег,
               и лепетали спицы
               скрип варварских телег.

               Чудовищно и тяжко
               на одеяло дня
               ложилась эта пряжа –
               иголок болтовня...
               
               И в солнечном погроме
               мелькнут не для меня:
               блеск крыш на дальнем доме,
               круп взмыленный коня

               Хан встал, орда притихла
               Слоёна и густа (век кончился)
               за степью роилась темнота...

               Век кончился. Скакали -
               а впереди стена.
               И хану жалко бросить
               пустые стремена.

               Впервые хан бессилен –
               смущён и удручён.
               Поднял с нагайкой руку
               и время кличет он.

               Поднял – и стал надгробьем.
               Но с той поры – в века
               легла, как тень России,
               его рука.

               Работаем до пота - и хлеб и мёд нам труд,
               но вдруг услышит кто-то,
               как лошади идут.
               Привстанет, распрямиться - высок и чужд он нам
               и цокают копытца
               по круглым головам...
                1984
                ***


               Предчувствие гражданской войны.

               В прихожей скребутся мыши
               И странно им до рассвета,
               Что тяжкой свинцовой мглою
               Небесная плоть одета...
               
               А ветер ломает рамы
               На улице Васко да Гамы,
               Но плиты теплы как дети,
               промокшие на рассвете.

               И пахнет  войной и пивом,
               Всем канувшим в даль и небыль.
               А в небе Господни трубы
               Растут и идут на убыль...
                1988 Ереван

                ***


                Прозрение

               Корабельные доски, скрипя, повернулись
               И я видел Лицо, что упало из трюма:
               Золотого, разбитого волнами трюма...

               Там все глушь, всё черно, как в проломанной временем яме
               Возвращается век - отойдите, раздайтесь и дайте дорогу!
               Возвращается срок, что отпущен был на постройку дорог:

               Едут дроги и в них наши старые сроки
               И на козлах с трубой бородатый Бог.

               Возвращается дым - дым печей и пожаров,
               Хохот труб, гарь кровавых слобод -
               Но в иконных глазах отпечатки сапог комиссаров
               И за братским столом - колючие булки свобод...

               Ну а дальше светло: весёлые первые игры,
               Кивера да стихи, да звенящая вальсами медь...
               Господа, что вам век? На Васильевском тёплые вербы
               Изумрудны и праздничны, как слова "умереть"

               Мы прошли все посты, и в разбитые окна салюта
               Увидали без слёз, что дымится осколков листва,
               Что сгорают мосты и подводит итоги компьютер,
               Выводя на печать последние наши слова...

               …Я гляжу в корабельные прелые щели...
                1987

                ***



                То ли это морочит меня
                Дымный закат окаянного дня
                А. Тарковский

               Я не могу отделаться от сна,
               что эта кровь пришла ко мне недаром.
               что это память кровью той больна –
               и не помочь ни дням, ни санитарам...

               Что этот лист - лоскутный белый бинт.
               На рану лёгший - он пропитан кровью
               людей, намотанных на государства винт,
               когда часы склонились к изголовью

               и стали на часах. Как часовой.
               Из окон дым валил, мелькали лица, хари.
               Делили чью-то плоть, менялись головой,
               шатали небеса в бессмысленном угаре...

               И время захлестнулось вдруг петлёй,
               перелопатив бег в пустые обороты.
               Летит назад тяжёлый мутный снег -
               белёсый дым от сделанной Работы.
                1988

                ***




               Кто дышит в парусах?
               Здравствуй, гром в небесах!
               На обрывки белой влаги
               разорву бумаги я:
               здравствуй,  волюшка в полях –
               колымага бытия...

               Ветер соснами качает,
               вечер к дому привечает.
               Но не слыхать грома,
               да не видать дома...

               Так, айда в поля пустые,
               а в полях - туман...
               Пойдём весёлые, да босые,
               где ветер пьян,

               Покидаемся камнями в родной простор,
               какой вьюга еще над нами
               соткёт узор?

               Какие тракты ещё, перелески,
               какая прыть?
               С возницей ухарем по-над обрывом
               поговорить...

               Какие страны еще, какие дали, какой позор
               вплетётся в бешеный этот, чудной и пьяный
               Святой узор?

               Так здравствуй, волюшка,
               здравствуй, долюшка,
               здравствуй, горюшко - гореваньице!
               Ах, Россия моя Россия -
               вечно странница...
                1990
               
                ***


               
               Сбегает день, как звук от лабуха
               Клочки газеты на ветру
               Ногам прохожих пересказывают
               Написанную в них муру...

               То крапало, то просыхало,
               Туман заныкивал дома
               И день был звуком самосвала
               А вечер - стуком топора...

               Мы все запомнили, забыли
               Мы по пятьсот давно распили
               А день всё длился, всё лежал -
               Как степь сухая в Жезказгане,
               Где время сыпется в кармане
               Под перекличку чёрных шпал...

               И не было конца дороги,
               И ноги плавились как снег.
               А мы стояли на пороге,
               Где не пускают на ночлег.
               
               Там, где неясны очертанья,
               Где дом как дым, а свет как тень
               Катушкой кабеля в тумане
               Вставало солнце каждый день   

               Где мы родились и любили,
               Где храмы строили в пыли -
               В пыли дорог, в прибрежном иле,
               На краюшке, на волоске 

               И это не забыть, не сплавить,
               Не утопить в потоках слов…
               Мы заслужили эту память,
               И века этого улов...
                1991

                ***


                Бред
 
              Где огоньки горят на склоне,
              там бредит Лес в своей попоне.
             
              Кубышки завтрашних минут,
              сливаясь с поступью вчерашней,
              Врастают в сон горячей башней.
              Свистят колёса там и тут;
              кусок лимона в чае будней
              блестит колечками уют.
              Мерцают звёзды на погоне,
              Проходят, любят, продают...

              Под бублик музыки барочной
              там говорят о Непорочной.
              И свет, с ушей стекая вниз,
              впадает в толщу океана.
              Из темноты лицо нагана
              глядит как зоркий рулевой;
              по стенке шествует конвой.

              Там, охмелев от повторений,
              рассвет съедает свой сюртук
              Смотрящий в небо слышит звук,
              но не отбрасывает тени...
                1991 декабрь
                ***


               
                Протест


               Не капает краска светящейся пылью,
               Не гнутся под гирькой весы -
               Все то, что придумали - стало былью:-
               Бегут человечки, кусая крылья, от Тени
               со взлётной её полосы...

               Не воет оркестр, а плачет рана:
               Нельзя так, нельзя так, нельзя ...
               Крутые ребята орут с экрана
               С лицами злых поросят

               Вкус металлической батарейки,
               Шорох мышей в снегу ...
               Накинь мне на голову телогрейку,
               Я больше так не могу!

               Страна-лепрозорий, весёлая книга -
               Нескучно лежать меж твоих страниц!
               В заглавной букве мерещится Фига -
               Разбег для поганых мордастых птиц.
                1992
 
                ***

               

               Когда человек во сне видит плавленый сыр "Волна" -
               Что-то в его душе обращается вспять...

               Трамваи в депо опускают на ночь рога,
               Ночью за коркой хлеба опять придут муравьи...

               Монтёр в ушанке, смеясь, достает портвейн.
               В глазах у него светло - а на улице мокрый снег...
               Он зовёт тебя в свою сказку и льёт вино,
               Но оно обращается в воду, а тебя уже нет.

               Экстрасенс по телевизору оживляет труп
               Тот встаёт, разводит руками и произносит речь.
               Он становится лидером, парламентским вожаком,
               Он идёт на трибуну и больше не хочет лечь.

               И всю ночь над страной этот странный и томный звон,
               Все квартиры разрезаны вдоль, как кусок пирога.
               Но мы то знаем, кто придет перед светом в дом,
               И если хочешь, - услышь, как за стенкой бежит вода.
                1992

                ***

                Девяносто третий
               
               Как мало в этом городе живых!
               Как много мёртвых и бесцветных глаз
               Как много тех, кто выполнит приказ
               Похоронить и мёртвых и живых ...

               Как много лжи!
               Какой ничтожный сброд
               Зовется здесь владыками высот,
               Как много мяса, спермы, ягодиц
               Какие хари смотрят вместо лиц!

               О, Господи, скажи, как я попал
               На этот страшный, подлый карнавал?

               Или, быть может, это всё во сне?
               Игра теней в рубиновом вине?
               Астральный мусор за прикрытьем век,
               Пока не пробудился Человек?
                октябрь 1993

                ***


               
              Ронделька

Мы сядем на кухне, нальём вина,
А дождь за окном стучит,
Нальём, закурим, нарежем еды
А время стекает прочь…

Мы выпьем, закусим, будем молчать,
а дождь за окном стучит,
Нальём по второй, и будем смотреть
Как время втекает в ночь

Начнём говорить про жизнь и про смерть,
а дождь за окном стучит,
Вспомним обиды и злые слова,
И будем время винить

Потом мы, конечно, упьёмся в дым
(А дождь за окном стучит)
Начнёмся брататься и бить себя в грудь -
В сущности, время – пустяк

Пропьём всё, что было, поделим страну,
А дождь за окном стучит,
Друг - друга  за горло: кровь и слюна -
Время припало к стеклу

И мы приравняем к штыку перо,
Красный дождь за окном стучит,
Соседа распишем мы этим пером
Время в крови и дерьме…

А потом в дыму, за разбитым столом
Мы узнаем похмелья страх:
Время убито, закончился дождь
И кто-то "близ есть при дверях"
                1993

           ***

               

               Тот же свет в проплывающих мимо платформах,
               В убегающих прочь фонарях - тот же страх.
               Тот же ветер гудит, выдувая всю душу как прежде
               из потухшего тела. Тот же ветер горчит на губах...

               Тамбур тёмен и пуст,
               Громыхая, несутся вагоны
               В окнах выбиты стёкла: поля, перелески, столбы -
               -  все проходит насквозь -
               В чёрном дыме проносятся кроны, 
               бьют колеса на стыках:
               «от судьбы до беды, до беды...»

               И вдали воют трубы, взмывают и гаснут пожары,
               осыпая углём этот бешено прущий состав.
               И сидят на путях, улыбаясь раскосо, хазары,
               и глядит прямо в очи созвездье Большой Костоправ.

               И железные пчёлы уже загудели как прежде,
               и клочками тумана клубится за окнами страх.
               Но в молчащих лесах тот же чудится шёпот надежды,
               Тот же царственный свет – в улетающих прочь фонарях.
                1994

                ***

               
Слово о полку Игоревом

В местах и весях торговали «Амаретой»,
Чадили танки, плавилась земля,
Из леса по сугробам шел раздетый -
И было видно даже из Кремля:
«Комони ржуть за Сулою – звенить слава въ Кыевь»

Все пили поголовно в стольном граде,
А кто не пил – жевал или храпел
Стояла ночь, и Грозный был в осаде,
И лица в черноте белели, словно мел.
«Трубы трубять въ Новьградь, стоять стязи в Путивле!

Все покупали шпроты к Новогодним,
Томаты, кетчуп, водку и духи.
Но кто-то шел по улице в исподнем
И третьи пропели петухи…
«Чръпахуть ми синее вино съ трудомъ смьшено…»

В экране телевизора свистели,
Гудели, хрюкали на все лады,
Но запах перегара и шанели
Уже смешался с запахом беды –
«О Руская земль! уже за шеломянемъ еси!»

И голый, тот, что выбрался из леса,
Вдруг крикнул так, что дрогнула земля.
Попадали в испуге поэтессы,
И выпали рубины из Кремля…
«А князи сами на себе крамолу коваху…»

И вниз к Москве из тьмы, из белой вьюги
Под звуки обезумевшей трубы
Вдруг протянулись лесом чьи-то руки
И бросили на головы гробы.
«Темно бо бь в 3 день…»
                1994
         ***


               
                Межвременье

               Узкий месяца серп
               и мерцающие витрины,
               жёлтый тоскующий свет впутан в холодный неон
               Тускло горят фонари,
               одинокие свечи прохожих
               мимо облезлых стен уходят в глухой бетон.

               То ли весна, то ли осень
               размотала над городом пряжу –
               змеи больших перфолент с двоичным кодом грехов…
               Тяжко и страшно душе:
               может быть это последний –
                город, и год, и век, свет фонарей и дождь...

               Пёстрая смерть в ларьках
               Солдаты в сырых окопах
               Сквозь холод прицелов в глаза - блеск одиноких звёзд...
               Что-то распалось здесь
               Холод смежает веки, 
               И путь между двух рубежей
               как эскалатор, прост.
                1995
               
                ***

                Наташке Барминой
               
               И я любил трактаты
               И я любил цитаты
               И холодно - чужую бродскость строк...
               Мы были нагловаты,
               По-нищенски богаты
               Наивны, как осенний мотылек...
               
               Мы вышли из забвенья,
               Мы слушали растенья
               И Сталкера мешали с Лао-Цзы,
               Себя считали циниками,
               Лепили фиги с финиками
               И под собой не чуяли страны...
               
               Наверное, было счастьем
               Уходом спорить с властью
               И жить от автостопа до пивной
               И всё казалось просто от люльки до погоста:
               Дорога, книга, "семьдесят второй".

               Мы слишком поспешили,
               что всё за нас решили,
               хоть жить решали, вовсе не спеша 
               И так уж получилось, когда всё совершилось –
               Одрябла и упарилась душа
    
                *
               Эпоха ушла как закатная дымка
               Мгновенным паденьем тяжёлых теней,
               Ушла, как мороз  по спине до затылка – 
               Всё будет короче, страшней и ясней.

                ***

               
Поезд Днепропетровск – Москва

Мерно качается полка купе,
Мимо равнины бегут, изнывая
Горстка черешен на сером столе
И небеса - от края до края.

Русь, Украина, что там за холмом?
Чья это мова на редких платформах?
Поишь меня ли своим молоком,
Душишь меня ли своим хлороформом?

Родина, ты бесконечна как смерть
И неизвестна как даль за холмами
Если пришлось здесь родиться и петь -
Вечно бродить мне с твоими тенями...

Призрачно всё у тебя под крылом:
всё уже было и всё ещё будет
И над разбитым купейным столом
мерно тасуются годы и люди.

Розданы карты, колёса стучат
Поезд идёт в никуда ниоткуда.
Родина спит, за окошками хат,
густо сопя в ожидании чуда

Сонная одурь, слюна на губе,
Сладкие сны и зарницы кошмаров
Между плацкартом, купе и СВ
Оле - Лукойе бредёт с покрывалом
                2000
         ***