Дневник 87 Ложное благонравие

Дух захватывающие по «Культуре» передачи в серии «В кротовую нору». О жизни и смерти, о мозге человека, о путешествии в пространстве, о бессмертии возможном… После таких передач смешными становятся наши «да» и «нет», наши «кротовые норы» сознания. Насколько мы смешно самоуверенны в том, например, что Бога нет, что не сможем покорить Вселенную, что бессмертие невозможно… Или в нашем фанатичном «понимании», что всё сказанное существует наоборот. Сущие дети мы. Да нам мозг наш еще разгадывать сотни лет.

***
Чтение «Записок…» Достоевского.
«…везде в народе нашем, при какой бы то ни было обстановке, при каких бы то ни было условиях, всегда есть и буду существовать некоторые странные личности, смирные и нередко очень ленивые, но которым уж так судьбою предназначено на веки вечные оставаться нищими. Они всегда бобыли, они всегда неряхи, они всегда смотрят какими-то забитыми и чем-то удрученными и вечно состоят у кого-нибудь на помычке, у кого-нибудь на посылках, обыкновенно у гуляк или внезапно разбогатевших и возвысившихся. Всякий почин, всякая инициатива – для них горе  тягость. Они как будто и родились с тем условием, чтоб ничего не начинать самим и только прислуживать, жить не своей волей, плясать по чужой дудке; их назначение – исполнять одно чужое. В довершение всего никакие обстоятельства, никакие перевороты не могут их обогатить. Они всегда нищие. Я заметил, что такие личности водятся не в одном народе, а во всех обществах, сословиях, партиях…».

***
По богатству типов, простоте, ясности, точности – «Записки» Д., может, быть, лучшая его книга. Сегодня: великолепна характеристика Акима Акимыча, «порядочного», «благонравного» человека. Мне всегда претил термин «порядочный человек», потому что жизнь обнаруживала в них неприятное, мерзкое, лживое, трусливое… Я и разлюбил это слово. Оно у меня вызывало чувство протеста. Я вспоминал чистюль интеллигентов, в квартиру которых, после их брезгливого опасения, что что-то запачкаю, уже никогда не хотелось приходить. А классическая, стерильная чистота меня отпугивала: Было в ней отсутствие воздуха, теплого, живого общения, детских голосов, сердечного, в меру, беспорядка, говорящего о том, что здесь люди ЖИВУТ, а не священнодействуют над чистотой, не дежурят над пылью…
А то «порядочные» коммунисты после официальных торжеств рассказывали пошлые анекдоты о своей партии, вождях, краснели лицами и напивались… Сколько раз я становился невольным свидетелем таких сцен! А когда среди членов приёмной комиссии встретил таковых и услышал от них обращенные ко мне формальные и «благонравные» вопросы, то вспыхнул, как порох, послал их, куда и следует послать, и хлопнул дверью.
А то еще чаще распространенный тип, где, по Достоевскому, «благонравие, казалось… поглотило все остальные его человеческие дары и особенности, все страсти и желания, дурные и хорошие».
Жизнь убеждала, что многие путают порядочность с неучастием во зле. И только. Или вообще с «моя хата с краю». Так-то легонько жить. Не надорвёшься, да и дорогу никому не перейдёшь.
Поэтому я и бычусь, когда мне поют сказки о «порядочных людях». Мне претит «методическое благонравие», следование «раз навсегда указанному обряду». Тут я вслед за Высоцким пропою: «Уж лучше пусть откажут тормоза».
У Е. Чепурных на днях прочитал близкое, в тему почти:

Моя воспитанность – негласная.
Ем, что дают. Футбол. Аврал.
Да, Господи, ведь я и галстук
Два раза в жизни надевал

Не знаю правил и обычая,
Рисую кошек на стене.
И как-то всё до неприличия
Приличное забавно мне.

Зато люблю пускать кораблики,
Смотреть на воду и огонь.
И приземляю дирижаблики
Просящим взглядом на ладонь.

***
После школы ездил на Опуск. Моя решительность не собирать грибов почти сразу пропала в лесу. Пройди мимо борового белого! Режется как сыр лучших сортов, как хлеба с необыкновенной начинкой. Туго ножу, под коричневым бархатом – белО, нарезки ровны, аппетитны. Укладываешь чертежи гриба на противни, сетки, газеты – душа поёт. Чистить не надо – нет чище! Посолил волнушки, сменил воду у другого соленья. Отварил большую кастрюлю красных и белых. Ух…  На Опуске долго сидел на берегу. Солнце ушло за облака, когда я начал путь по бору, и лес затих. Всё звучит, но затаенно, едва намечается звук, скорее обозначается и гаснет. Всё поющее, звенящее, плещущееся – рядом и одновременно как бы где-то там, за лесом, глубоко в лесу, за перекатом, под колпаком какой-то гигантской стеклянной банки. Ласковый стрёкот последних кузнечиков, кажется, слышится тебе как галлюцинация. Комар без особого звенящего над ухом предупреждения пронзает шею. Прорываются звоны и писки пеночек. Словно не выдерживают тишины и перхают и снова прикрывают крылышком улыбчивые клювики. Пробуют тишину на прочность и другие птицы. Леса едва тронуты осенью