Дневник 86

***
Национальность поэзии в способности обращения к ней людей разного ума и разного возраста. Что касается первого – это возможность самого неизбалованного читателя найти в творчестве национального поэта СВОЙ СРЕЗ, СВОЙ СМЫСЛ, СВОЁ ЧУВСТВОВАНИЕ – их первоначальные уровни, скажем. Уровни растут – от «нравится, и всё тут!» до дотошного алексеевского анализа пушкинского «Памятника». Но причащаются все. По-своему.
А на днях подумалось так: ведь действительно национальные поэты способны питать своим творчеством детство и юность. Им найдется местечко у великой поэзии Пушкина и Лермонтова, Некрасова и Есенина, Рубцова и Анищенко…
Рубцов, о месте которого в русской поэзии мне приходилось до хрипоты спорить ещё в середине 70-х, уютно обосновался в школьных программах – от начальных классов до выпускного. Скажу и так сегодня: не може не войти поэзия Анищенко в школьные учебники. Во всяком случае, я уже ввёл.
Национальные поэт не может быть космополитом: только оригинальное, незаимствованное выражение своего, русского и может привлечь к нему внимание «чужого». Потому так отвратна наша (да и любая другая попса), что она не несёт характер национального, самобытного. Русский национальный поэт «смертной связью» прикован к родным просторам, к судьбе своей земли. Отрываясь от них, он неизбежно теряет связь с читателем.
 Немаловажный фактор – его песенность. Причем, сочиняет зачастую и поёт сам народ, не профессиональные композиторы и певцы. Хотя они не менее важны, а часто и превосходят числом, масштабностью, качеством. Возьмем, музыкальные циклы, оперы, романсы, песни на стихи Пушкина, Лермонтова… Но и многие из них становятся истинно народными, как, допустим, «Выхожу один я на дорогу» на стихи Лермонтова…

***
«…иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Ещё страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».
(из исповеди Д. Карамазова, которая кончается ставшее общим местом: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердце людей».)
Как-то давным-давно одна из однокурсниц пророчествовала насчет меня: романтизм уйдет, мол, станешь злым, циничным… Что-то в этом роде. То есть время соскребёт лучшее, а откроется подвальное, скрываемое до поры до времени…
Не скажу, что она была не права совсем. Не случайно же я выписал слова: «Он был зол и сентиментален». С Веней судили-рядили об этом же. Он «жалился», что не способен стал смотреть «кровавое», «мелодраматическое излишне»: душа, мол, не выносит; но и тиранить, злиться с годами, раздражаться и психовать, отыгрываться на близких стали мы больше.
Но «слишком широк» тоже ведомо. Не дерьмом же одним нашпигованы мы с годами. Взлетаешь и падаешь. Оскорбляешься дурным в себе, содомским, зароки даешь, крылья обретаешь, и снова жжешь их.  «Начала нет и нет конца».

***
«Разверни-ка он им эту книгу и начни читать без премудрых слов и без чванства, без возношения над ними, а умилённо и кротко, сам радуясь тому, что читаешь им и что они тебя слушают и понимают тебя, сам любя словеса сии, изредка лишь остановись и растолкуй иное непонятное простолюдину слово, не беспокойся, поймут всё, всё поймёт православное сердце!»
«Нужно лишь малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не умрёт оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нем среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание. И не надо, не надо много толковать и учить, всё поймёт он просто».
(О Священном Писании в жизни отца Зосима)
Сколько я пережил таких мгновений! Только тут нужна правда, бескорыстие (хотя бы временное), отсутствие всякой гордыни, «умиленность и кротость» действительно.
Но сколько и слёз было внутренних на «непонимание», «черствость», «бездуховность»…
И только с годами принимаешь и за ТЕ мгновения и отчаяния СВОЮ вину.

***
Суще русская сцена – «Тлетворный дух». Ожидание чуда. Малодушие. Неверие. Насмешка над святым и праведным. Оскорбление лучших из лучших русских людей – Алеши и Паисия. Торжество злобной толпы. Смакование гнусного.
Тут – нам сразу и всё. Иначе – обидимся. Возропщем. Проклянем. А то, что пахать надо, – это так, не наше.
И еще ГИБКОСТЬ старца Зосимы не по вкусу многим пришлась. Видите ли, лекарство подал, а не верой испытал (а нужно было лекарство воистину!). Ад Зосимы – это же мой ад. Вина бесконечная: уже НИЧЕГО не поправишь – жизнь прошла. А ТАМ жечь будет, страдание вечное: «Отцы и учители, мыслю: «Что есть ад?» Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить». Поразительно. Зосима мыслит часто не канонически. А главное – не канонически ПОСТУПАЕТ.