Меж пьяни и похмельем...

* * *

Меж пьяни и похмельем,
как бы окутанный туманом,
не трезв я и не пьян,
когда остановилось время
между бутылкой и стаканом.
Заткни фонтан!..
Не умолкает.
Что делать с собственной бездарностью - не знает...


* * *

Ветхий завет - в кармане фига -
самая кровавая, мерзкая книга.
Почитаешь - поблюешь...
Новый завет тоже хорош
с концом света обидным,
которого не видно,
но который есть
сейчас и здесь...


* * *

Ночью сердце упадало
с бодуна,
это смерть меня пугала,
бестелесна и юна.
Трезвая царица ночи.
Не сомкнуть бы ясны очи...
Не отбросить бы копыта...
Вожделенье подступает,
терпко, сладко, ядовито
на рассвете плоть терзает...


* * *

От лирики воротит,
от лириков колотит.
Люблю стихи Бородкина,
особенно под водку.
Может, помереть?..
Нечего делать в мире этом,
тем более в России, тем более поэту.
Чего балдеть?..
Трудно скрыть талант?..
(Далее идет мат).


* * *

Не писал бы он стихи
и прозу заодно,
не кропал бы дневники,
все - одно г...


* * *

Для себя пишу я, так сказать,
чтобы было что потом читать.
Мне не надо подражать.
Что смотришь так?..
Будем поддавать, или как?..
Н-на...
Пей... Россия - долбанная страна...
Пусть мир успокоится,
короче говоря,
у нас своя троица,
три богатыря -
Пушкин, Гоголь, Лермонтов,
коньяк, водка с вермутом.
Лермонт
не брал на понт.
Как на Рублевской "Троице",
скинемся на троих в московской подворотне...
Это нам близко, мы повторим,
о высших сферах поговорим.


* * *

Держу сына, младенца,
умирающего на моих руках...
От чувства вины
некуда деться...
и от взгляда жены
в сверкнувших слезах...
Прости, сынку...
Выше наших сил
видеть твою могилку...
среди могил...


* * *

Ударить бы русской библией по евангелью!..
И взял я ноту высокую,
точнее глубокую -
стало тошно чертям и ангелам...
Самому бывает плохо,
когда выдам пару слов с подвохом.
Мат - перемат!..
половой гигант,
талант!..
Бог знает,
что дьявол побеждает.
Бог отдыхает.
Моя супруга, железная леди,
борется со мной до последнего
с моим эгоизмом,
с моим алкоголизмом.
Мир сложен, а жизнь прозрачна,
эфемерна, как путь Христа,
поцелованного в уста.
Любая судьба неудачна.
Так было с Кузнецовым,
умер, и что?..
Стало ясно, кто владеет словом,
едва выпили поминальные грамм сто.
Включили запись. Кузнецов читал
свои стихи... Ну кто их здесь не знал!..
Не умирают кумиры;
кто владеет словом - владеет миром.
Так умер Кузнецов,
над его гробом не жалели слов
и при жизни величали гением..,
но пожалели денег.
Слов не жалко,
жалко бабок.
Жизнь кончается,
я так и не врубился,
что это было.
Не впал в отчаянье;
не покончил самоубийством...
До рвоты накувыркался,
под завязку обхохотался...
В итоге не состоялся.
А, может, наоборот;
вскрытие покажет, е......


* * *

Железный русский,
русский железный.
Золотой Заратуштра,
Ницше поднебесный.
Обойдемся без чуждых демонов,
у нас свой Лермонтов.
Видно, ничего не существует,
это тварь любая в мире чует...
Сказано же однажды,
сквозь мировой галдеж:
на самую глубокую правду
найдется еще более глубокая ложь.
Библия есть, когда ее нет.
Называется русский завет.


* * *

Многие женщины
выглядят глупо,
в "Московском вестнике",
а мужики тупо.
Живу в своем стиле,
не питаю иллюзий,
даю варианты фамилий...
...........................................
У второй фамилии - еще вариант:
.............................., половой гигант.
Средь бездарности и пошлости
не видать ни зги...
Ну облей себя бензином на Красной площади
и сожги...
Никто не виноват?..
Через слово - мат...
Система виновата.
Ни взад, ни вперед
от зарплаты до зарплаты.
Система живет.


* * *

Алчные и тусклые
ребята всех мастей,
они такие ж русские,
как я - еврей.


* * *

Во времена российских оргий
пенсии не хватит и на саван в морге.



* * *

Когда на родине не осталось места живого -
издали, наконец, Ивана Баркова.
Чувство языка
занесло меня в Москву,
к черту на рога,
в столичную тоску.
Надо до конца стоять,
все равно помирать.
Хотели сделать меня своим -
..... им!..
Доброе имя дороже
собственной благополучной рожи.
Дальше этого откровения
мысль не идет,
и тут кончается вдохновение...
а, может, наоборот.
Все старо и ново,
как вечная весть.
Откроешь Баркова -
там все есть.


* * *

С русским приветом!..
Ударим русской библией бесплотно, как ангелы,
по старому завету,
а заодно по евангелью...




* * *

Производитель макулатуры,
идейный импотент,
враг литературы
(влияния агент).
Как все графоманы, довольно смешон,
короче говоря, пустозвон.
Бездарен, как целый свет,
как ветхий и новый завет.
Можно было б еще посмеяться...
Да пошел бы он кувыркаться!..
Любит пить за Россию и русский народ,
одним словом, урод.
Ответить адекватно
нет у него таланта.
Может только в суд подать,
и там я готов все проиграть.


* * *

Доходит до смешного:
ничего не осталось, кроме чувства слова.
Ничего не способен делать руками,
зато могу приложить словами.
Одинаково раздражает:
и благополучная сытость,
и вечная жалоба
не допущенных к корыту,
и духовность приторно-вечная,
и жизнь увечная...


* * *

Нечего делать в мире этом,
нечего делать в мире том.
Надо освоить новую планету,
в п... запустив русский фантом.
Мы об этом мечтали давно,
но идею перехватили
америкосы, на Марс запустили
очередное свое говно.
В этом смысле
прав Гордон:
их ракетоноситель
похож на гандон.

...И на Марсе, и на Луне,
как на Земле, все
                тонет
                в г...


* * *

Издам я книгу (так мне хочется),
когда писал - я сам валялся,
кто почитает - обхохочется,
когда издался - о......
Чем больше потрясает книга,
тем больше смехом обольщен:
за каждым словом видишь фигу,
за фигой - кое-что еще...
               

*  *  *

Их много, я один, но все в Москву стремятся:
продать, купить и снова продавать,
и всех порой так хочется послать,
и с каждым навсегда уже расстаться.
Но едут вновь родные и не очень,
вода седьмая, что на киселе,
знакомые знакомых, ну и прочие,
какие и не грезились во сне.
И я уже столицу ненавижу,
ее вокзалы и ряды мешков,
я здесь едва не заработал грыжу
и, как огня, боюсь дверных звонков;
междугородных телефонных всплесков,
что могут даже мертвого поднять...
Я проклял день, когда в Москву приехал...
Спроси зачем - так не смогу сказать...


* * *

Ты встал не с той ноги,
всеми брошен.
Твои плохие стихи
лучше иных хороших...
Будешь имя свое носить,
как носили шпагу.
Станут за тобой следить,
за каждым шагом:
с кем сидел в ЦДЛ,
много ль выпил, сколько съел...
Начинаю блефовать
и все больше поддавать...
Обожаю эти рожи,
обязательно заложат...


* * *

Все не любят друг друга,
но бутылка пошла по кругу...
После стопки второй или третьей
все воспринимается в другом свете...
Начинаем в любви признаваться,
как дебилы..,
лезем обниматься-целоваться
и собачимся с новой силой.
Надираемся до икоты,
как полные идиоты.
Пьем за русский народ, протестуя,
который на деле никого не волнует.
Перепьемся, передеремся,
завтра снова соберемся...


* * *

Входит в предбанник,
бля,
как без стакана подстаканник,
всеми презираемый...Конопля.


* * *

Не люблю
демократов, коммунистов
и других фашистов...




* * *

И матери помочь не смог,
и сам едва не сгинул...
Переступил через порог
и тихий край покинул...
Но голос матери живой
с тех пор не отпускает:
"Не покидай меня, родной!.."
И сердце надрывает...


УНЧИК

Пыль на дороге, у ворот, клубится,
сегодня вся округа веселится;
сегодня свадьба, Унчик приезжает,
он на гармошке-хромке поиграет.
Гармошка в лентах, гулкий барабан,
все ждут, когда сыграет Суклеян.
Он, говорят, у Унчика учился,
да только на молдавских свадьбах спился...

У Унчика и брат мой брал уроки,
но спился, как и Суклеян, до срока.
В сердцах меха гармошки разорвал,
с тех пор его никто играть не звал.
Чем больше пьет, тем лучше он играет,
тем больше он народу собирает...
Я видел, как толпились у ворот,
когда играл он польку иль фокстрот.

Когда гармошку он в руках терзал,
он обо всем на свете забывал...
Слегка проспится да винца хлебнет -
и вновь толпа балдеет у ворот...

...Уж много лет ему мы не дивились,
но как-то он в компании одной
тряхнул, как говорится, стариной.
И все заслушались и прослезились...


* * *

Не Елисей Бомелий,
не Сталин, не Ермак,
а глупо поседелый
советский он мудак.


* * *

Люблю рязанские пространства,
есенинские места...
Иронией судьбы от пьянства
я из Москвы сбежал сюда.
И с удочкой на пруд заброшенный,
когда черемуха в цвету,
иду дорогою продрогшей
и забываюсь на ходу.
И долго так в оцепененье
весь день слежу за поплавком,
и в этом нахожу спасенье,
и забываю обо всем.


* * *

Галдит неловко
в центре зала
патриотическая тусовка,
что все проиграла.
За столом
долбят, как кайлом.
Можно поименно всех назвать,
да жаль время терять...

Сидят, как монахи, всегда без баб,
каждый выпить не слаб.

Есть и имена,
но их никогда не узнает страна.

Если к ним и прибьется
какая-нибудь поэтесса,
то давно уже не .......
и не вызывает интереса.

Одна дама из богатых
выражается исключительно матом,
другой язык ей кажется неестественным и лживым,
как и жизнь без наживы.

Я и сам, как дебил,
здесь немало гудел и пил...
Что греха таить,
я и сам такой,
занят исключительно
самим собой.
Как говорил один дегенерат:
хочется только пыт, спат и ....

Демократические писатели - за соседним столиком
(такие же алкоголики).
Меж теми и этими разницы никакой,
ибо заняты все взаимной враждой;
но члены одного клуба,
поэтому вместе выглядят глупо.
Сплошь пародийные фигуры,
достойные карикатуры.
Был прав
Кузнецов:
всех посылал
без лишних слов.

Что больше всего в этой жизни ненавидишь -
то больше всего каждодневно и видишь.
Чего не чаешь,
то и получаешь.
Главное, некуда спрятаться
или лечь на дно,
обязательно вляпаешься
в какое-нибудь говно.
Ничего настоящего,
нечему умиляться
от происходящего.
Остается надраться...
Кто не в силах все это зреть,
должен загреметь,
то есть помереть.

О чем писать?..
Плевать,
все равно помирать.

Далее лирика идет,
от которой пучит живот.

Я мог бы выдать,
когда бы мог,
есть мысли,
а также слог.

Например, средь нашей пьяни
жил да был Слепнев Ваня,
не самый плохой человек,
пропал навек.
Помню, в нижнем буфете
стакан водки махнул,
тут же уснул,
как засыпают в кювете.
Лужу напрудил во сне
на паркетном полу буфета
и пропал по весне,
как пропадают поэты.
Где похоронен, никто не знает.
За бутылкой иногда его поминают...


НОВОЕ КЛАДБИЩЕ

Там на распутье вечный крест.
Село бескрайнее, глухое
под Бессарабскою горою.
Пыль вечная летит окрест...

На старом кладбище стоим.
Подышим воздухом кладбищенским.
Могилы старые отыщем,
вздохнув о прошлом, помолчим...

На старом негде уж копать...
В венках искусственных на новом
не успевают погребать
могильщики времен суровых.

Венками ветер шевелит,
знакомый ворон прилетает,
меня узнает - закружит,
закаркает, запричитает...



СТРОКИ ИЗ ОДЕССЫ

Тень акации падает
                на асфальт,
тротуары пылят, а цыгане темнят,
а в зените томительно тянется время...
Одесситы с улыбкой порой говорят,
что без моря Одесса - большая деревня...
Чтоб понравиться одесситу -
                надо быть на приколе,
уважать «Черноморца» в советском футболе,
ветер с моря и юмор из первых рук...
Мы взлетаем
            наверх
                по Потемкинской
                лестнице...
На Приморском бульваре Пушкин и Дюк.
За спиною Стамбул - как фонтан на Пересыпи...


ТРИ БОГАТЫРЯ

Давно я от искусства не балдею,
но в Третьяковскую, бывало, галерею
веду гостей. А тут приехал тесть
из Нежина. Тут повод выпить есть.

В застольях быстро время пролетело,
и, наконец, нам водка надоела...
«Ты покажи мне «Трех богатырей», -
сказал он мне по широте своей.

...И заскучал я в васнецовском зале,
а между тем здесь многие дремали...
И сквозь дремоту ясно видел я:
глядят Добрыня, Алексей, Илья.
Тесть восхищался мастера работой
и рамы потемневшей позолотой,
но, кажется, зевоту подавлял
и очень скоро тоже задремал...

Так мир последней тайны б был лишен,
когда б живого Бога встретил он.
Так мифы разрушаются, бывает,
когда к ним слишком близко подступают.

Но эта же картина Васнецова
на копии в какой-нибудь столовой,
в задрипанном райцентре иль в глуши,
как незабвенные «Охотники» Перова,
загадочней и ближе для души.


* * *

Говорю смело:
чтение стало бесполезным делом.
Ума не прибавляет,
а время отнимает...


*  *  *

На вопрос Максим Максимыча Печорин,
что делать, мол, с бумагами его,
ответил: «Что хотите!», между прочим.
Уехал в Персию, и больше ничего...
А, между тем, в печоринском журнале
три вещи гениальные лежали,
чем он не дорожил, пред Богом чист:
«Тамань» и «Мери», повесть «Фаталист».
Он понял большее, чем было в трех тетрадках,
но что? - для нас останется загадкой;
не потому ль он ими пренебрег?,
он написать и не такое б смог...

И возвышается над замыслом глубоким
сам Лермонтов, печальный, одинокий...