Открытая дверь

                ДОРА  ВАСИЛЕВСКАЯ


                ОТКРЫТАЯ  ДВЕРЬ

 



               
                Памяти мужа и сына
                Михаила Эдуардовича и
                Георгия Михайловича
                Василевских   























               

Самобытная белорусская писательница Дора Романовна Василевская родилась в Минске в 1925-м году.  Пишет  с 1985-го года. Ее рассказы и повести, проникнутые жизнелюбием и чистотой отношений между людьми, печатались в белорусских литературных журналах и находили отклик в сердцах читателей. В 2008 году в городе Котласе Архангельской области вышел в свет первый прозаический сборник Д. Василевской “Они живут в моей душе”, в который  вошли повести разных лет. Все произведения автобиографичны по содержанию и отличаются простотой изложения. Герои и ситуации не выдуманы, а взяты из нелегкой жизни писательницы, пережившей  военное лихолетье  и последующие трудные годы возрождения  страны.  Несмотря на груз прожитых лет, Дора Василевская не теряет оптимизма. Она всегда рада общению с друзьями.










                ДОРА  ВАСИЛЕВСКАЯ








                ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

                РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ











0








                РАССКАЗЫ

























                ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ


                Посвящается Оле Абрамович

      -Здравствуй, сестра!
      Передо мной стояла невысокая плотная женщина, черноволосая и смуглая. Вид у нее вполне благополучный: глаза сияют, широкая улыбка. Сразу видно – у человека всё хорошо.
      -Ты что? Совсем меня не узнаешь? Я ведь Альбина, сестра. Ну, помнишь? В сыром цеху работала.
      -Да что это со мной? Альку не узнала! Так ведь лет пятнадцать прошло. Ты тогда была такая худенькая, черненькая, как голодный галчонок. А теперь – дама!
      Лет двадцать назад, после войны, меня прислали по окончании техникума работать в этот город. Я трудилась сменным мастером. Мои подчиненные, в основном девчонки-ровесницы. Со многими я тогда подружилась, и меня все называли просто по имени и говорили “ты”. Это очень не нравилось нашей парторгше и одновременно начальнице отдела кадров, бывшей учи-тельнице.
      -Вы когда-нибудь пожалеете об этом пани-братстве, – говорила она.
      -А я так не думаю. Работаем мы нормаль-но. А что еще надо?
      И действительно, в тяжелые моменты, ме-ня никто из моих рабочих не подвел, а по-мощь друзей всегда была своевременной. Аль-ка меня, почему-то сразу, стала называть сес-трой, хотя мы с ней по виду очень разные. Она, как и большинство девушек, была из де-ревни. Время послевоенное – вообще нелег-кое, а у Альки, к тому же, что-то в деревне не ладилось, она отвозила туда часть своего не-большого заработка, и сама часто ходила го-лодная. А мы все старались ее подкормить, как могли.
      Потом Алька, неожиданно для всех, вы-шла замуж за нашего грузчика Юрку Маков-ского и, вне себя от свалившегося на нее сча-стья, переехала к нему в маленькую комнату коммунальной квартиры, доставшуюся ему от умерших родителей. Мы все были рады за нее, но как раз в это время я перешла работать на другое предприятие нашей системы. С тех пор мы с ней больше не виделись.
      
      Я с удовольствием оглядела ладную Аль-кину фигуру.
      -Очень рада за тебя, сестра! Вижу – у тебя всё нормально. Выходит, жизнь с Юркой уда-лась?
      -Нет, дорогая. С Юрой у меня ничего не получилось. Зато тут другая история вышла… ну, прямо как в кино!
      -Пошли, посидим в скверике, там всё и расскажешь.
      Усевшись на скамейку, мы сначала болта-ли наперебой, переполненные воспоминани-ями. “А помнишь?”    
      -А помнишь, перепечки? – вдруг спросила Алька. – Я тогда с Юркой только познакоми-лась. У него травма случилась на работе, и его в больницу положили. Мне к нему идти, а денег – ни копейки. Кто меня тогда выручил? Ты, сестра! Это же надо! В ночную смену принесла продукты, и по какому-то особому рецепту испекла в сушильном шкафу лабора-тории перепечки – чудо! Во рту тает! Девчон-ки за тебя в цеху работали, а ты – пекла. А утром, вместе со мной пошла к Юрке в боль-ницу. Помнишь, как он был рад, руку целовал тебе?
      -Еще бы не помнить! Мне за этот эпизод так досталось от супруга, что и теперь тошно вспо-мнить.
      -А что ему было жалко? За что же?
      -Сказал, что я – авантюристка и того хуже, а главное – зачем в больницу пошла…
      -Выходит, приревновал. А ты эти перепеч-ки теперь печешь?
      -Нет, Алька, там маргарина многовато, а у меня печень пошаливает. Ты, давай, лучше свою историю расскажи!

      …Это был очень странный старый дом. Трехэтажный белого цвета, он стоял на глав-ной улице города. В доме были длинные, тем-ные, никому особо не нужные квартиры и переходы. И длинные балконы, куда выходи-ли двери трех разных квартир. В квартире, где жила с Юрой Алька, жили в маленьких ком-натах еще две семьи. В одной – сверхсрочник Яков Буланов с женой Катей и трехлетним сы-ном, в другой – супруги Хомич. Они были    бездетные. Он – грузчик, молчаливый пожи-лой человек, она – молодая, крикливая, крас-нощекая особа, по имени Вера. Общая кухня находилась в конце длинного коридора.
      Вначале, Алька была совершенно счаст-лива. Больше всего ей хотелось угодить мужу: она просто не знала, что бы ему еще хорошего сделать. Юрка снисходительно позволял себя любить, но вскоре задурил. Стал приходить домой поздно, иногда надолго пропадал, ниче-го не объяснял. Домой возвращался абсо-лютно трезвый и угрюмый. И вот в один пас-мурный день, он пришел домой и, ничего не говоря, схватил свой дорожный мешок и стал торопливо запихивать туда свои вещи.
      Алька похолодела. У нее так сдавило гор-ло, что она еле выговорила:
      -Юра, ты куда?
      -Приходится рвать когти из этого города. Где мой черный свитер? Не стой, как колода. Помоги, давай!
      -Юра, ты сдурел? Когда вернешься?
      -Не знаю.
      -А что мне говорить, куда муж делся?
      -Правду говори, что не имеешь понятия.
      Он торопливо пошел к двери, потом вер-нулся и сказал ей:
      -Прости меня, Альбина. Испортил я тебе жизнь. Зато хоть комната тебе останется. Про-щай!
      И всё. Ушел, и больше она о нем ничего не слыхала.
      Стала Алька жить одна. Настолько заела ее тоска по Юрке, что она по целым дням сидела неподвижно у себя в комнате, ничего не гото-вила, ела всухомятку, ночью не спала, прислу-шивалась к шагам. Ей всё казалось, что он вернется. Утром машинально одевалась и шла на работу. У нее стала мучительно болеть го-лова, ломило все кости. С каждым днем, она чувствовала себя всё хуже. А тут случилась еще беда. Однажды, за полночь, Альке не спалось: в груди горело, сушило во рту. Она заметила, что забыла набрать воды на ночь. Накинув халат, Алька пошла ощупью по ко-ридору на кухню. К ее удивлению, кухонная дверь не поддавалась, из-под нее пробивался слабый свет. В кухне было широкое окно, а под ним на улице стоял фонарный столб. Обычно ночью свет на кухне и не зажигали. Алька была раздражена и сильно толкнула дверь. Крючок отскочил, она влетела в кухню и застала там Яшку Буланова с Веркой Хомич. Верка ойкнула и быстро промчалась мимо нее, а Яшка, схватив Альку за плечи, проши-пел:
      -Если ты, сука, вякнешь хоть слово, убью!
      Может быть, если бы она схитрила, сказав, что ничего не видела и не знает, тем бы дело и кончилось. Но Алька, почему-то, возмутилась и крикнула:
      -Ты, кобель проклятый, мне еще грозить? Пошел ты…
      -Ах, так? Так знай, гадина, тебе теперь здесь места не будет! Устрою я тебе веселую жизнь. Буланов слов на ветер не бросает!
      Что ж, так оно и вышло. Как ему удалось уговорить остальных обитателей квартиры, Алька  не знала, только ей был объявлен пол-ный бойкот, который перешел в настоящую войну. А что такое война на коммунальной кухне, наши сограждане хорошо представля-ют. Потом, Альбина купила электроплитку, поставила отдельный счётчик, а за водой про-биралась на кухню, если там никого не было. Стираться и мыться приходилось в бытовке на фабрике.
      Она уже давно очень плохо себя чувст-вовала, и, в одно утро, не смогла подняться с постели.…  В первые дни к ней ходили дев-чата с фабрики, и она к ним кое-как вставала. Потом, ник-то больше не приходил, и Алька лежала одна в запертой комнате. Двери она теперь запирала не только на ключ, но и на засов – очень боялась Буланова. Особенно по-сле того, как случайно услышала разговор пе-ред своей дверью:
      -Куда прешь? Сдурела? – раздался пьяный Яшкин бас.
      -Хочу отнести ей поесть, – ответил голос Кати, его жены. – Яшенька, она еще живой че-ловек, нельзя так – грех нам большой!
      -А жить втроем в клетушке не грех? Вот погоди, помрет она, я дверь-то прорежу, и бу-дет у нас другая комната. Она долго не про-тянет, а нет, так и помочь можно.… Иди на-зад, дуреха!
      Временами Алька теряла сознание, потом не помнила, где она и что с ней. Однажды, ко-гда головная боль немного стихла, она лежала в полной темноте и не могла сообразить, ско-лько же времени она замурована в этой комна-те-могиле. Ее охватило отчаяние, и вдруг про-резалась мысль: “А, собственно, почему она заперлась? Какая разница, что с ней будет? Нет, надо что-то изменить!” Она опять от-ключилась, а когда вернулась, сквозь туман в голове, снова пробилась мысль: “Дверь! Надо распахнуть ее настежь! И пусть войдет к ней кто попало: убийца, алкаш какой-нибудь, со-бака, кошка, наконец! Только бы не этот ужас: лежать одной, еще живой в этой могиле.” Она долго сползала с постели – тело не слушалось ее. Медленно подползла к двери, преодолевая тошноту и головокружение, потом ухватилась за столик и встала. Ключ повернулся легко, а с засовом она долго возилась, пока отодвину-ла… Как, распахнув дверь, добралась обратно и легла на кровать – совершенно не помни-ла…

 

      Человек повернулся на вокзальной ска-мейке, холод пробрал его целиком, казалось, и душа уже застыла. “Нет, надо куда-то идти, на ходу легче”. Он вышел из холодного зала ожидания и побрел по главной улице. Было яркое солнечное утро, но мороз сразу схватил его, стало трудно дышать, задеревенели ноги. Он прибавил шагу и продолжал бесцельно ид-ти по главной улице своего города, где ему сейчас не было места... Вот как судьба играет человеком! Работал, жил с женой и сынишкой в однокомнатной квартире, люди его уважали, дело свое знал отлично. Вдруг, в цеху, где он работал сменным мастером, была обнаружена большая растрата – ловкачи сбывали “налево” готовую продукцию. Тут следствие, суд, всем участникам дали солидные сроки, а ему за ха-латность – два года тюрьмы. Пока он находил-ся в зоне, жена его ни разу не приехала, не прислала посылки, не написала ни строчки. Он, понятно, беспокоился, думал: случилась какая беда, но от людей узнал, что всё в поря-дке. Загадка эта разъяснилась, когда он, отбыв срок, вернулся домой морозным утром и от-крыл своим ключом дверь квартиры. На его кровати лежал крупный чужой мужик. Жена возилась в кухне, потом вышла к нему, хмуро глянула и спросила:
      -Ты что приперся? Я с тюремщиком жить не собираюсь! А квартира по закону уже не твоя, так что иди куда хочешь!
      Мальчик кинулся, было, к отцу, но она его отшвырнула в сторону.
      -Что, даже погреться не дашь?
      -Именно не дам! Рвать, так рвать!
      -Правильно! – подал голос тип с кровати. – Нечего возиться, еще того гляди и раскис-нешь! Ты, мужик, мотай отсюда, здесь тебе ничего не светит!
      -Это мы еще посмотрим. Ладно, пока уй-ду! – крикнул он в ярости и вышел на мороз-ную улицу.
      Странно, вроде, свой город, а идти некуда. Родных нет, а “знакомых и друзей”, тех, что до тюрьмы довели, лучше и не знать.… За ра-ботой и семьей настоящих-то друзей как-то не приобрел… Он шел, а мысли в голове крути-лись какие-то отрывочные: “Перебиться бы два дня… черт, если бы не мороз… вроде се-годня воскресенье… завтра в испоком…” 
      Он поравнялся с белым трехэтажным до-мом, и вдруг вспомнил, что заходил сюда как-то по делу. И тогда же его удивили длинные темные коридоры между квартирами…
      “Посижу-ка я в квартире, всё же теплее, а может, и переночую”, – подумал он.
      Войдя в подъезд, человек открыл дверь в коридор первого этажа, уселся там, устало привалившись к стене. Коридор был темный, и только в конце его пересекала полоса света. “Окно”, – подумал он, потом, повернув голо-ву, увидел, что это открытая дверь…

      Альбина открыла глаза и увидела, что ря-дом с ней сидит какой-то человек, совершенно незнакомый. “Вот уже и бред начинается: по-думала, что зайдет какой-нибудь алкаш, а он и вправду зашел”. Она потерла глаза – человек не исчезал, он сидел, угрюмо глядя на нее. “Странный какой-то, вином не пахнет”, – мелькнуло в голове Альбины. Она тихо и хри-пло спросила:
      -Ты кто?
      -Прохожий. А ты чего одна и дверь откры-та? Думал сначала, что спишь, потом понял: болеешь. Так, что ли?
      -Да. Похоже, помираю. Очень страшно од-ной. Я вот…
      Тут она снова отключилась. Когда пришла в себя, человека рядом не было, а со стороны кухни ей послышался шум. Она снова впала в беспамятство…

      А он пошел по коридору, надеясь найти людей и узнать, есть ли в доме телефон. С ним произошла резкая перемена: чужая беда вмиг заслонила собственные переживания. Его гнев и ярость, кипевшие в душе после разговора с женой, возросли втрое, когда он увидел оди-нокого и беспомощного человека.
      Он вбежал в кухню и застал обычную вос-кресную картину. Люди только что позавтра-кали. Женщины неторопливо убирали со сто-ла тарелки и пустые бутылки из-под пива, а мужчины раскладывали карты.
      -Сволочи! – закричал он. – Сидите тут, а рядом человек помирает! Вы кто? – Зверюги подлые! А ну, поворачивайтесь, где здесь те-лефон?
      Сначала на него посмотрели с удивлением, потом к нему подошел рослый мужик и схва-тил за грудки:
      -Чего орешь? Ты кто такой? Придурок пья-ный, чего в чужой дом врываешься? Сейчас милицию вызовем!
      -Давай, давай, вызывай! Да поскорее! Ах, же, гады! Это я сейчас пойду, вызову, и “ско-рую”, и милицию. Пусть-ка с вами разберутся, почему рядом человек умирает, а вам напле-вать. Может, специально отравили, чтобы комнату занять, а? Да, видно, так и есть! То-то у тебя, сукина сына, морда побелела. Всё яс-но!
      Он с неожиданной силой отбросил Яшки-ны руки и повернулся, чтобы выйти.
      -Погодите, дяденька! – подбежала Катя Бу-ланова. – Не надо милиции! Ее никто не тра-вил, Богом клянусь! Вы идите, вызывайте “скорую” – телефон за углом, а я к ней побегу. А на него не обращайте внимания, – она пока-зала на мужа. – У него просто характер шум-ный.      

      …Когда Алька открыла глаза, ей снова по-казалось, что это сон или бред. Она лежала на кровати вся в чистом, голова была какая-то пустая, а во всем теле страшная слабость.
      Человек снова сидел рядом, лицо у него было усталое и сонное.
      -Давно сидишь? – спросила она.
      Он встрепенулся, наклонился к ней:
      -Очухалась, наконец! А мы уже не надея-лись! Правильно доктор сказал вчера, что се-годня будет кризис, и тогда или помрешь, или выздоровеешь! Вот и ладно, теперь пойдешь на поправку.    
      -А ты всё время был тут? И сколько време-ни?
      -Да, сегодня будет уже пятый день, как я тут. Катя вот тебе белье сменила. Пришлось тебя помыть перед этим.
      -Катя меня мыла?
      -Да, мы с ней вдвоем.
      -Как это? Это же стыдно! Ох, как неприят-но!
      Его угрюмое лицо вдруг озарилось широ-кой озорной улыбкой:
      -Это почему же неприятно? Наоборот, очень даже мне было приятно! Ты – бабка ладная!
      -Наклонись ближе! – Она положила руки ему на плечи. – Послушай, а ты никуда не уй-дешь? Ты… никуда не исчезнешь?
      Он взял в руки обе ее ладошки:
      -Понимаешь, мне пока идти некуда. Но не в этом дело! Ты только поверь, Галочка…
      -Я не Галочка, я – Альбина.
      -А мне хочется тебя Галочкой звать... Ты – мой Галчонок.… Так знай, если завтра мне предложат какой-нибудь дворец, я никуда от тебя не уйду, пока сама не прогонишь!

      -Вот так, милая сестра! Живем мы с Петей уже тринадцать лет. Мы с ним, как одна душа! Один только подумает, а другой уже скажет. Жизнь наша сложилась очень счастливо. Жи-вем в своем доме, небольшой участок, что сад цветущий. Петя трудится на своей прежней работе, и его уважают, как и раньше. И вот, я думаю, что есть на свете Бог или вообще ка-кая-то справедливость. Вот ведь наши враги все наказаны, так, выходит, Петину жену ее хахаль обобрал и бросил. Она с тех пор стала пить и мужиков водить. Ее, по заявлению со-седей, лишили родительских прав. Мальчика – в детдом. А мы с Петей, как об этом узнали, сразу Сашеньку к себе забрали. Теперь у нас есть сынок – заглядение! Вырос, армию про-шел, теперь учиться поступает. Парень золо-той – весь в отца! А мать его где-то пропала.
      -А твои соседи?
      -Представь, их уже там нет. Булановы ра-зошлись. Катюша с сыном в деревню уехала, а Яшку за пьянку из армии выгнали. Он на ро-дину, в Россию, подался. А Хомичи, наконец, свой дом достроили и ушли. Ты, давай, пиши мой адрес. Вот Петя-то обрадуется, я ему про тебя рассказывала. Срочно ждем вас с мужем! Как я рада, что встретились!
      Мы расцеловались с Алькой. Я уже отош-ла и услышала:
      -Постой, сестра! Я насчет перепечек! По-пробуй вместо маргарина положить два яйца. Думаю, тебе это пойдет.
      -Попробую, – улыбнулась я.
             

Не нужно жалеть
Очерк

      Женщина вышла из нашего подъезда и не-ожиданно подсела ко мне на лавочку. Я знала, что ее покойный муж – племянник моей со-седки.               
      -Можно мне с вами посидеть? Вы наверно не помните меня, а мы когда-то к вам в гости приходили с мужем. Нас Иван приводил, ва-шего мужа брат. Я ответила, что припоминаю этот случай, и мы разговорились. Тамара Фи-липповна – так звали женщину, оказалась ро-дом из деревни Прохоровка Курской области, той самой, где произошло знаменитое танко-вое сражение, которое вместе со Сталингра-дом переломило ход войны.
      Я с удивлением узнала, что ей в 1942 году уже было шестнадцать лет, значит, она только годом моложе меня. А выглядела она отлич-но. Высокая, худощавая, черноволосая, только очень печальная и с каким-то тусклым взгля-дом глубоко запавших глаз.
      -О нашей деревне пишут все, а никто не написал о том, что мы там пережили. Да, шестнадцать лет. Украденная моя юность...
      И она вдруг, захлебываясь словами, пере-бивая себя и перескакивая с одного на другое, стала рассказывать о событиях зимы 1942 го-да. Она была переполнена эмоциями. Я с тру-дом поняла из ее сбивчивого рассказа, что де-ревню освободила воинская часть, но тут же попала в окружение, завязались тяжелые кро-вопролитные бои. Жители деревни делились с бойцами последним, ухаживали за ранеными, которые, едва оправившись, снова вступали в бой. Была огромная масса убитых, которых вывозили на коровах, так как не было ни ма-шин, ни лошадей. Тамара Филипповна расска-зывала, что бойцы, уходя в бой, отдавали для жителей запасные комплекты обмундирова-ния и обуви, а женщины, чтобы вещи не вы-глядели воинскими, вымачивали их в настое дубовой коры, так как в дни недавней окку-пации, немцы за военную одежду расстрели-вали.
      -Вот вы сказали, Тамара Филипповна, “моя украденная юность”, а ведь наверняка был кто-то из раненых или просто солдат, о ком вы и сейчас помните... Ведь юность всегда остает-ся...
      -Да, да! – живо перебила она меня. – Я вам расскажу. Понимаете, раненые ведь были раз-ные, большинство мрачные и молчаливые, а он –удивительный! Смуглый, чернявый, белозу-бый, а главное постоянно шутил, рассказывал что-то. Потом откуда-то появилась гитара, и он пел. Как он пел! Все забывали свою беду и слушали. Я не могла от него глаз отвести, а он брал мои руки в свои и долго молча глядел...
      “Да ты, парень, видно цыган?” – спросил  кто-то. А он улыбнулся и ответил: “Нет, я – болгарин”.
      Потом настал день, когда он снял повязку, подошел ко мне и сказал: “Томочка, красави-ца моя, завтра я в бой иду. Что же мне пода-рить тебе на память? Вроде ничего уже нет... Хотя есть, вспомнил! У тебя косички серым куском бинта завязаны. Так не должно быть!”
Гляжу, а он отошел, и что-то старательно к гимнастерке пришивает. Потом сделал что-то вроде конверта и мне преподнес. А там – два  куска широкой плотной шелковой ленты. “Вот, – говорит, – сразу же в косички вплети”.
Оказалось, что на этой ленте у него на груди нательный крест висел. Это его он в гимна-стерку против сердца зашил, а ленту для меня пополам разрезал... А на следующий день, по-сле его ухода, ко мне раненый подошел и про-тянул кусок картона. “Это от него”, – говорит. “А где он сам?” “Не знаю, – хмуро ответил он, –наверно, где все остальные”. А на картонке были стихи:

Поверь, поверь любви солдата
              Она сильна и храбр он
              Ее рожденье – взрыв снаряда
              Быстра она, что пули звон
              Она светит, как свет ракеты               
              А век ее, – что пули след.
             Люби, люби бойца за это.               
             В такой любви – рассудка нет.               

И подписался – Петр Клыга.
      -Это его стихи?
      -Не знаю, может чьи-то. Только я этого Петю Клыгу никогда в жизни не забывала… Вы моего Колю помните?
      -Как же, помню. Красивый. Густая черная шевелюра, глаза голубые...
      -Он очень похож на него. Спасибо,  что выслушали.
      Она попрощалась и ушла.
      А я думала о веселом добром парне, ко-торый ушел в вечность, подарив девушке са-мое ценное, что у него, было, оставил горячие страстные стихи и сам остался в памяти на восемь десятков лет...
      Потом мне вспомнился другой парень, по имени Алеша... Что же происходило с другой девушкой, которой было неполных семнад-цать зимой 1942 года? Память услужливо по-казала один день...
      Урал. Небольшой заводской поселок, рас-положенный на берегу живописного пруда. В двенадцати километрах от поселка – основ-ные объекты строительства военного завода. На половине пути к поселку расположен на речке Быстрой еще один стройучасток. Там в нетопленном бараке часто устраивались тан-цы (подо что танцевали, – не помню) В по-селке стояли для отдыха и пополнения во-енской части. После трехдневного отдыха, ре-бята снова отправлялись на фронт, некоторые ехали впервые... Потому, мы, девчонки, после долгого рабочего дня на жестоком морозе, бе-жали не домой, а туда. Бежали, как были, едва помыв руки. После танцев поздним вечером, веселой гурьбой возвращались в поселок. От-шагав шесть километров по снежному хру-стящему пути, еще долго стояли у калиток, обнимались, целовались и прощались навсег-да...
      …Это был удивительно тяжелый день. На-кануне мы окончили копать траншею под за-земляющий контур здания, и сегодня мне по-ручили новую непривычную работу. Нужно было подготовить здание к наружной провод-ке. Стоя на лестнице, требовалось быстро за-месить алебастр, и вмазать в размеченные от-верстия спирали – основания для будущих ро-ликов. Вначале у меня совсем ничего не полу-чалось, не могла сделать замес, – немеющие на ледяном ветру пальцы не слушались. Мне тер-пеливо помогал наш мастер-поляк из Западной Белоруссии по фамилии Ковальчик. Он осо-бенно хорошо стал ко мне относиться, когда случайно узнал, что я почти его землячка и понимаю по-польски. Благодаря его советам, у меня дело пошло, хотя боль от ледяного ветра была мучительной. Наконец, с огромным тру-дом, я прошла этаж, и пан Ковальчик помог мне спуститься к костру. Я уже знала, что нельзя протягивать к огню заледеневшие руки, и энергично растирала их снегом. Ковальчик сидел, печально глядя на меня, потом стал ра-стирать мои руки в своих ладонях.
      -Какие у вас мягкие и нежные ручки, панна Даруся! Бог создал вас, чтобы вы приносили радость и счастье нам, мужчинам. Я разбира-юсь в этом, уж поверьте. Вам здесь не место! – воскликнул он. Не знаю почему, но я вдруг по-чувствовала раздражение.
      -А где мне место? В сырой земле?
      Ковальчик удивленно поднял брови:
      -Что такое панна говорит?
      -А то и говорю, что мои одноклассницы и подруги были намного нежнее и лучше меня, а их все равно расстреляли и положили в землю, несмотря на то, что они будущие хорошие женщины. А мне просто повезло, я не лежу ря-дом с ними. Я жива и нахожусь здесь! Так что меня не нужно жалеть! Понятно? Живой чело-век всегда на что-нибудь пригодится.
      -Но я видел, панна плакала...
      -Да, плакала от злости, что не получается работа так ловко, как у других...
      -Простите, пан Ковальчик, что накричала на вас... Вы – очень хороший человек. Я верю, что у вас в жизни все еще будет хорошо. А мне пора лезть наверх.
      Наконец, кончается рабочий день. Внизу меня зовет Машенька Бондарева, моя по-дружка. Спускаюсь. Маша поливает мне на руки, и мы с ней мчимся по знакомой тропе на, на танцы!
      ...Он был высокий, плотный такой увалень, с детским лицом. Танцевать он вообще не умел и смущенно толкался вместе со мной в кругу танцующих. Потом мы с ним пошли вместе с другими в поселок. За всю дорогу он едва вымолвил несколько слов, и мне при-шлось болтать за двоих. Подошли к дому уже поздним вечером. Мороз лютует все сильней. Я протянула к нему руки, и он несмело меня обнял. Мне стало тепло и хорошо. От него па-хло чем-то домашним, теплой хатой, горячим молоком на припечке... Он, как ребенок к ма-тери, ткнулся мне в щеку и висок, стал что-то говорить:
      -Я бы хотел, но вот не знаю…
      Я догадалась:            
      -Ты еще ни разу девочку в губы не цело-вал?
      -Верно. И не знаю, как это...
      -А я, думаешь, очень знаю? Никто этому не учит. Хочешь, – целуй!
      Мы поцеловались. Он вдруг рассмеялся, и весь преобразился: глаза засияли, черты стали тверже. Мы стояли, обнявшись молча, неско-лько минут. Все отошло куда-то, только ощу-щение счастья. У обоих вырвались возгласы: “Как хорошо”, “Славно”. Я подумала, как ма-ло мне лично, нужно для счастья: крыша над головой, чтобы вечно не сосало под ложечкой, чтобы рядом были твердые, теплые и надеж-ные мужские руки, как эти... Ничего этого у меня сейчас нет, но все это когда-нибудь бу-дет. А он? Он сейчас уйдет и уедет навстречу неизвестности и смерти. Я его больше никогда не увижу, но с этим можно смириться. Ниче-го, переживу. Но я буду, а он – будет ли? – неизвестно. Я не хочу, чтобы он погиб! Это несправедливо! Меня просто пронзили на-сквозь тоска и страх за него! Я неожиданно для самой себя закричала:
      -Алешка! Я не хочу расставаться с тобой! Возьми меня с собой! Ты такой славный! Это несправедливо! Я должна быть рядом!
      Он отстранил меня руками, упершись мне в плечи, и, глядя в глаза, сказал:
      -Не надо… Я понимаю, о чем ты сейчас думаешь! Не нужно меня жалеть! Дурочка, ты что, не понимаешь, за что я иду воевать?
      -Наверно, за Родину...
      -Это понятно для каждого. Но не только за это. Я иду защищать женщин. Вот ты сейчас девочка, но скоро станешь женщиной. Значит, в твоих руках – жизнь! Пойми, будут женщи-ны, будет счастье и жизнь на Земле! А за это и умереть не страшно. А может, я попаду в чи-сло счастливцев и доживу до Победы? Пред-ставь: я прихожу к тебе. А на тебе уже будет нормальное платье и туфли на каблуке, а не эта, пропахшая раствором и дымом фуфайка и чужие растоптанные валенки. Я говорю: здра-вствуй, дорогая! Вот он – я, Алеша, пришел к тебе. А ты говоришь: я рада, бери меня, всю, как есть и всю мою жизнь в придачу, небось, заслужил! А потом начнется обыкновенная счастливая жизнь!
      -Алешка! Ты в сто раз умнее меня, хоть всего на два года старше! Пойми, ведь такая картина была еще две тысячи лет назад и еще через две тысячи лет будет то же самое: жен-щины будут создавать жизнь, а мужчины за это воевать. Так не будешь больше меня жа-леть?
      -Нет! Жалеть надо слабых и убогих! А ты –настоящий мужик, я буду тобой гордиться!
      Вскоре он простился, ушел, и его погло-тила Ночь...
Да, ты прав, мой случайный незабвенный друг! Человеку нужна не жалость, а помощь и поддержка, а если она уже невозможна, оста-ется единственное – добрая и теплая память!


                ГАРКУША

      Во вторник Эллу Бригневич вызвал глав-ный инженер фабрики и предложил взять на себя обязанности уволившегося накануне ин-женера по технике безопасности. Увидев ее возмущенное лицо, резко бросил:
      -Спокойно, Михайловна. Только три дня. В понедельник будет человек.
      Элла неохотно оторвалась от своей рабо-ты, перешла за другой стол, и стала просма-тривать папки ушедшего Владислава.
      “Так: отчетность, списки, заявки, обзоры – тут всё в порядке. А вот папка “Описание слу-чаев травматизма” – готовый материал для журнала “Крокодил” – нарочно не придума-ешь. Будешь смеяться там, где плакать нужно – так этот парень пишет”.

      В понедельник, в техкабинет вошел глав-ный в сопровождении худощавого, скромно одетого человека средних лет.   
      -Ваш новый сотрудник Владимир Марко-вич Гаркуша, – представил спутника главный инженер. – А это ваши товарищи по кабинету – Элла Михайловна, Петр Емельянович и Еле-на Ивановна. Отдела у нас, как такового, нет. Каждый из них имеет свой участок работы, с подчинением главному инженеру и директо-ру. Элла Михайловна, сдайте Владимиру Марковичу дела.
      Главный вышел, а Гаркуша объявил, что сначала пойдет один знакомиться с производ-ством.
      После его ухода, все трое обменялись впе-чатлениями. Элле и Петру новый сотрудник понравился, а Леночка вдруг сказала:
      -Не знаю, может, он очень хороший. Но почему у него такой допотопный костюм, мо-жет, еще довоенный? А носки простые и ста-рые…
      -Причем простые носки? – возразила Элла. –Я своему Стасику только такие и покупаю, это гораздо здоровее.
      -Глупости, твой Стасик носит всё совре-менное, а у этого – одежда старая и поношен-ная. Согласись, это странно для отставного военного. Он что, нищий?
      Элла отмахнулась:
      -А, чепуха! Выдумываешь, Ленка.
      Через пару часов, вернулся Гаркуша. Он сел за стол, придвинул документы, спросил у Эллы о показателях за прошлый квартал, за-дал еще пару вопросов, потом придвинул к себе папку с описаниями случаев травматиз-ма.
      -Сейчас будет читать Владькины “перлы”, –шептнула Элла Петру.
      -И у нас будет случай узнать, есть ли у не-го чувство юмора.
      Гаркуша бегло просмотрел описания, улы-баясь про себя, потом, вдруг рассмеялся, да не просто: он хохотал безудержно, как ребенок, из глаз потекли слезы. Он ударил кулаком по столу, вскочил со стула, крича: “Это же на-до!” Теперь, вместе с ним смеялись все оста-льные.
      Отсмеявшись, Владимир Маркович заго-ворил с ними, и лицо его странно похороше-ло: заискрились под высоким лбом глубоко посаженные темно-голубые глаза, разглади-лись морщинки. Оказалось, что у него краси-вые ровные зубы.
      Он коротко рассказал о себе: фронтовик, майор в отставке. До войны получил среднее техническое образование и работал мастером на текстильном комбинате. На фронте рабо-тал в дивизионной газете и тогда же начал пи-сать стихи и прозу. После войны печатался в белорусских журналах. Изданы сборники сти-хов и прозы. Член Союза писателей Белорус-сии.
      Элла и Петр с восхищением перегляну-лись.

      Прошло три месяца. Как-то незаметно этот человек сделался на фабрике общим лю-бимцем. Под его обаяние подпали не только работники техкабинета, но и рабочие на про-изводственных участках. Он постоянно про-падал в цехах и многим успел помочь.
      -И где вы такого славного дядечку нашли? –спрашивала у Эллы пожилая упаковщица те-тя Фаня. – У Владислава, бывало, ничего не допросишься, а этот глянул, начертил что-то в блокнотике, потом пришел жестянщик, уста-новил приспособление, и воздушный душ ра-ботает отлично – прохладно и в ухо не дует.
      За это время, Гаркуша вообще успел сде-лать многое. Приходилось дивиться его энер-гии и опыту.
      Однажды, когда Элла совместно с худож-ником рвботала над стендом для промыш-ленной выставки, Гаркуша попросил ее ото-рваться на полчаса и помочь ему.
      -Вижу, вы ловко орудуете карандашом. Вот и сделайте мне стенд промышленной са-нодежды. Хочу разместить заказы на местной фабрике индпошива.
      -Но зачем? – удивилась Элла. – Мы уже много лет получаем централизованно уста-новленную форму санодежды.
      -Но это же никуда не годится! – с жаром заявил он. – Предприятие за последние годы сильно выросло – уровень механизации на нем высокий, а условия работы остаются тя-желыми: высокая температура и высокая от-носительная влажность. И потому, работать в халатах и косынках, и жарко, и опасно!
      Элла быстро набросала рисунок, они не-много поспорили, и эскиз был готов – рубаш-ка с вырезом и цельнокресным рукавом, брю-ки, слегка зауженные книзу, и колпак с тесем-ками.
      -Кстати, о централизованном снабжении, – улыбнулся Гаркуша. – Захожу вчера в склад готовой продукции, там коллектив мужской, слышу – хохочут. Оказывается, грузчикам и кладовщикам выдали куртки и халаты с вы-точками на груди…

      Теперь сотрудники техкабинета уже пред-вкушали момент, когда в конце рабочего дня придет Гаркуша, и с ним можно будет погово-рить. Всегда равнодушный Петр Емельянович признался Элле, что ему теперь стало прият-нее идти на работу, зная, что там – отличный мужик.
      Сама Элла ловила себя на том, что думает об этом необыкновенном человеке, радуется общению с ним. Она рассказала о нем своему мужу. И он теперь спрашивал: “Ну, як там твой письменник?” 
      Элла заметила, что Владимир Маркович охотнее всего беседует с ней, у них всегда на-ходятся темы для интересных разговоров. И при этом, он так хорошо смотрит на нее.… Нет, это не мужской взгляд, к ним она давно привыкла. Это какой-то удивительно добро-желательный, теплый взгляд, предназначен-ный ей одной.… Как он радует ее!
      Эллу очень интересовало всё то, что связа-но с его профессией писателя. Владимир Мар-кович сказал, что работы над словом, умения излагать свои мысли хорошим языком, недо-статочно, чтобы называться писателем. Нуж-но уметь воздействовать на читателя, заста-вить его думать. В каждом, даже самом ма-леньком произведении, должна быть идея.
      Как-то, она вдруг спросила Гаркушу, сча-стлив ли он в личной жизни. Он, казалось, не удивился вопросу, но ничего ей не ответил, только пожал плечами…

      Вскоре началась подготовка к выборам в Верховный совет, и парторг фабрики, она же заведующая производством, Зинаида Потани-на, забрала Гаркушу для работы на избира-тельном участке. Элла и ее сотрудники, к сво-ей досаде, видели теперь его очень редко. А кроме того, у Эллы вдруг появилось какое-то дурное предчувствие и, как оказалось, – не на-прасно…

      Это был удивительно проклятый день…
      С самого утра выяснилось, что Гаркуша не явился на работу. Потом позвонила Потанина и разразилась проклятиями: оказывается, на участке его еще накануне не было…
      Прошло только полчаса, и в кабинет вбе-жала Потанина, крича еще с порога:
      -Вот, дождались праздника! В сыром цеху –травма! Контролер Цудик засунула руку в короткорез! Твоего разлюбезного друга нет, так что беги, Элла, и разбирайся по полной программе!
      “Короткорез, полторы тысячи оборотов, – с ужасом думала Элла. – Безболезненная ам-путация. И как ее угораздило? Там же всё за-крыто?”
      В цеху, в кругу рабочих, стояла белая, как стена, Лелька Цудик, и прижимала к себе ок-ровавленную руку. Ее большой палец, срезан-ный наискосок, лежал на столике. “Следую-щую фалангу тоже уберут, – машинально по-думала Элла. – Так что же это получается? Палец здесь, значит, пневмотранспортер был и тогда отсоединен. Ах, она идиотка!”
      Дальше она действовала, как заведенная. Пока ехала с Лелькой в больницу, пока ждала результатов операции, а потом завезла ее до-мой, наскоро сварила ей на кухне манную ка-шу и, накормив, уложила в постель, дав сно-творное, – всё это время Элла думала о Гарку-ше.
      -Эллочка, не надо акта, простите меня, не хочу фабрике неприятностей… – ныла Лель-ка. – Я не знаю, как это получилось. Я поду-мала, что слесарь не ту матрицу поставил, хо-тела немного глянуть…
      -Да? А тебе какое дело до матрицы? Ты – контролер, а не технолог! Каждый должен де-лать только свое дело! Ладно, ты и так за это наказана. Давай, спи.
      Было уже начало четвертого, когда изму-ченная волнениями Элла входила в техкаби-нет. За своим столом она увидела Потанину, которая что-то рассказывала. У Петра и Лены хмурились лица.
      -Ну, Элла, была я у Гаркуши.
      -Что с ним? Он жив?
      -Жив, жив, не беспокойся. У него просто запой.
      -Что? Как это? Какой такой запой? У него?   
      -Я всё сама видела. Была у них дома.
      И Потанина подробно рассказала о его же-не, молчаливой неопрятной женщине, открыв-шей ей дверь. В двухкомнатной квартире, ку-да она вошла, стоял тяжелый запах, и совсем не было мебели. В каждой комнате только стол и два стула. А когда она вошла в спаль-ню, то увидела грязную неприбранную кро-вать, а на полу – незнакомое мычащее суще-ство. Ей не хотелось верить, что это сам Гар-куша.
      -Видела бы ты, Элла. Полное уничтоже-ние личности. В общем, его жена сказала, что это у него бывает примерно раз в год. Причи-на – кто-то угостил спиртным, и тогда всё пропало. Не ест, не спит, где-то пропадает, из дому всё вытаскивает. Потом приходит домой весь избитый, обмороженный, иногда чуть живой… Я у нее спросила, как она терпит, так она лишь рукой махнула. Через пару дней, жена придет за расчетом. Всё.
      -Вот и конец сказки, – сказал Петр Емель-янович.
      Элла промолчала.
      С тех пор прошло месяца полтора. В квар-тиру Бригневичей позвонили. Элла была в своей комнате, когда услышала знакомый го-лос, спрашивающий у Станислава позволения ее увидеть. Он появился на пороге ее комна-ты, соаершенно неузнаваемый: худой, потем-невший, с потухшими глазами. Станислав де-ликатно удалился, и они пару минут молчали.
      -Вы… в курсе? – глухо спросил он. – По-танина доложила?
      -Да, она всё подробно рассказала.
      -Ну, и вы… Как вы?
      Элла неожиданно почувствовала гнев и презрение к нему, и, не задумываясь, закрича-ла:
      -Лучше бы Потанина сообщила о вашей гибели! Только не это! Ах, что я говорю! Про-стите меня за эти слова… вы ведь просто больны.… Но, поймите! Вы предали и унич-тожили что-то прекрасное! Я… вы сами виде-ли, как я к вам.… Всё! Уходите!
      Вошел хмурый Станислав:
      -Что за крики? Что это значит, жена?
      Гаркуша подошел к нему:
      -Простите, пожалуйста! Она… расскажет. Я понимаю, что не должен был к вам прихо-дить. Но мне очень хотелось увидеть ее, уз-нать, как она к этому относится… Глупо, ко-нечно. Прощайте, ухожу! Слышь, браток! – обратился он к Станиславу. – У тебя жена – богатая женщина… всем богата.… Береги ее, пожалуйста.
      Он торопливо вышел.
      Больше она его никогда не видела и ниче-го о нем не слышала.


               



                ЛИДОЧКА

      Однажды, где-то в конце шестидесятых годов, мне пришлось отдыхать в пансионате далеко от дома, под Ленинградом. Как водит-ся в таких случаях, дали две путевки – одну за друзей. Первые двенадцать дней прошли за-мечательно! Место удивительное – старинный дачный поселок на берегу Финского залива. Скромные старые двухэтажные строения, раз-бросанные по сосновому лесу. В воздухе хо-лодный туманный осенний запах – коктейль из сосновой хвои и морской воды. Всё это время мы веселились в тесной компании ле-нинградцев. В основном, это были пожилые, интеллигентные люди. Ходили по окрестно-стям, пели хором, читали стихи, ездили на экскурсии в Ломоносов, Павловск, Кронштадт и Пушкин. Каждый день, под вечер, как бы исполняя какой-то обряд, мы ходили на За-лив, и любовались его дивной красотой. В об-щем, никогда еще я не была так счастлива, и не переживала таких насыщенных радостью дней.
      Потом, мои друзья разъехались, а я оста-лась, как бы брошенная на пустынном бере-гу… Мне показалось просто бессмысленно повторять это снова: привыкать к новым лю-дям, ходить и ездить по знакомым  уже мес-там…
      Но у меня уже всё было распланировано на следующие двенадцать дней. Неделю побу-ду здесь, затем два дня – Ленинград, встреча с полюбившимися людьми, потом – поездка под Новгород, чтобы встретиться с двоюрод-ной сестрой, которую я едва помнила, так, как видела ее тридцать лет назад, еще до войны.
      Всё хорошо, но что я буду делать здесь це-лую неделю? Сначала я долго валялась в ком-нате с книгой, потом пошла в столовую – од-ноэтажное строение, окруженное широкой ве-рандой, где в плохую погоду собирались от-дыхающие. Теперь здесь было многолюдно: это приехала новая смена. Опершись о пери-ла, я равнодушно смотрела на людей, с кото-рыми скоро придется расстаться.
      Неожиданно передо мной остановился мужчина, весь какой-то усредненный: сред-них лет, среднего роста, ничем не привлека-тельный.
      -Вот, хочу с вами посоветоваться. Здесь абонементы на двенадцать дней в три ленин-градских театра, извините, конечно, что я так сразу. Мой план отдыха такой: днем разные прогулки и занятия, после обеда – Ленинград, рестораны и театр, возвращение на такси. Как вам такая идея?
      -Отличная, только дорогая.
      -Вас это не должно беспокоить, деньги у меня есть, я с Севера. Приглашаю вас в ком-паньоны. Как, согласны разделить всё это со мной?
      Я удивилась и растерялась.
      -Вы просто искушаете меня. Увы, вынуж-дена отказаться.
      Я подробно объяснила ему, почему не мо-гу поменять свои планы. Потом добавила:
      -И потом, почему не выбрать себе в парт-нерши кого-нибудь помоложе и покрасивее? Например, эту прекрасную девушку, которая стоит рядом?
      Он оглядел нашу соседку и обронил:
      -Слишком красива и какая-то чуднАя. Нет, мне нужна скромная и порядочная жен-щина. Даю вам сроку до завтрашнего утра, может, передумаете. Моя фамилия Храбров, найдете меня.
      Он отошел, потом вернулся.
      -Один вопрос, прошу ответить честно. Ес-ли бы не было предлога с тридцатилетней раз-лукой, вы бы приняли мое предложение?
      Я ответила:
      -Нет, вряд ли.
      -Так я и знал. Значвт, не показался. Спа-сибо за откровенность.
      -Ничего подобного. Дело не в вас. Дело во мне, я таких предложений не принимаю.
      Он внимательно посмотрел на меня и ска-зал:
      -Это я дурак, мне бы не хвастать деньга-ми-то. Простите, не сердитесь.
      -А я и не сержусь, а вам желаю всего само-го хорошего.
      Он отошел, а я стала рассматривать деву-шку, стоявшую рядом. Она показалась мне примечательной. Начать с того, что она была прелестна. Это слово немного затертое, но право же, другого я не подберу. На вид ей бы-ло года двадцать два – двадцать четыре. Всё в ней удивительно красиво, вся она лучилась каким-то нежным светом. Милое личико, чис-тые голубые глаза, волнистые светлые волосы какого-то медового оттенка, невысокая, изящ-ная, точеная фигурка. Что же Храбров в ней нашел чуднОго? Разве что то, что стоит она, опершись локтями о перила, и смотрит перед собой невидящим взглядом? Словно она не здесь, а где-то далеко, ее съедает какая-то пе-чаль. Видно, что-то у нее неладно, если ей на-плевать, что мужики крутятся и вьются вок-руг нее, как мухи?
      “Да, странно всё это, но пойду к себе, по-читаю”, – подумала я и ушла в свою комнату.
      Через некоторое время в дверь постучали.
      -Открыто, входите, – сказала я и удиви-лась, увидя девушку, которая меня заинтере-совала.
      -Извините, что я вам навязываюсь. Но я подумала, что вам скучно, и вот… Я случайно услышала ваш разговор с этим мужчиной. Вы уже здесь отдыхали, и я хотела бы прогулять-ся с вами без общей компании… Вы мне всё покажете. Мне, видите ли, не хочется ни с кем общаться… А вы какая-то надежная, недаром понравились этому человеку.

               

      -Что ж, я согласна.
      Так я познакомилась с Лидией Шеломо-вой. На следующий день мы совершили дол-гую прогулку, много говорили и подружи-лись. Лидочка не только не показалась мне чуднОй, а наоборот, это была очень современ-ная, умная интеллигентная девушка.
      -Вы не жалеете, что пошли со мной? – спросила она.
      -Что вы, Лидочка. Рада знакомству. Но не понимаю, что вам за охота целый день обща-ться со старой бабой, когда всё остальное об-щество, особенно его мужская половина, жаждет заполучить вас к себе?
      -Это всё не так. Во-первых, какая вы ста-рая? Вам ведь не больше сорока, а мне уже двадцать девять, так что разница не так уж ве-лика. Во-вторых, мне вообще никто не ну-жен…
      -Но это странно, Лидочка. Каждый бы так сказал.
      -Может, на ваш взгляд, и странно… – не-определенно ответила Лида и заплакала.
      “Вероятно, неудачное замужество, обыч-ная вещь”, – подумала я. 
      -Вы, наверное, замужем? – спросила я, ре-шив проверить свое предположение.
      -Нет, не была и не буду, – хмуро ответила Лида.
      -Откуда такая уверенность? Вы что, безо-бразны, с каким-нибудь физическим недоста-тком, или ненормальная? Что за чушь, – рас-сердилась я.
      -У меня особые обстоятельства. Впрочем, вам я могу о них рассказать, – решилась вдруг Лидочка. – Думаю, вам можно.
      И она начала свой рассказ.
      -Сама я из небольшого промышленного городка Оренбургской области. У нас – три больших завода, все союзного значения. Учи-лась в Оренбурге. В институте всё шло нор-мально и весело. С парнями чувствовала себя свободно, ни о чем не задумывалась и никого не любила.
      После распределения не пошла, работать в мамину школу, хотя ей очень хотелось потру-диться вместе со мной. Мама преподает рус-ский язык и литературу, а я кончила ИН. ЯЗ – немецкое отделение. Мы с мамой живем толь-ко вдвоем. Муж маминой сотрудницы заведо-вал отделом технической информации на за-воде, он и предложил мне пойти туда пере-водчицей.
      -Выходит, Лидочка, мы с вами коллеги, моя работа тоже связана с технической инфо-рмацией, но продолжайте, дорогая.
      -Это приятно. Работа на заводе мне тоже понравилась. Вскоре наш заведующий забо-лел и ушел на пенсию. Мы все его любили и волновались из-за того, что вдруг на его место пришлют какую-нибудь мымру-старуху или отставника-сухаря. Но вот в кабинет вошел молодой парень, просто и изящно одетый, со всеми вежливо побеседовал, и сразу всех рас-положил к себе. Все вздохнули с облегчени-ем. Что же касается меня, то я сразу сказала себе: он мне никто. Вы удивляетесь? Вы ду-маете, это только в романах есть любовь с первого взгляда? Нет, я просто поняла: есть только один такой парень с простым русским именем Сергей Алферов, и он один нужен мне на этой земле… Он тоже сразу обратил на меня внимание. Только первую неделю у нас были деловые отношения: мы сухо здорова-лись и говорили между собой, но наши взгля-ды говорили другое.… И что тут удивляться: не прошло и двух недель, как мы объясни-лись, и стали близки. Это должно было слу-читься, это было неотвратимо, как смерть. Я понимаю, вам это кажется банальным, вам не-интересно.… Потом, спустя некоторое время, Сергей пришел на работу угрюмый, а когда остались одни, он сказал мне:
      “Лидусь! Нам надо расстаться. Наши от-ношения скоро станут всем известны, а для меня это – катастрофа!”
      Я ничего не поняла, я сказала, что не могу жить без него, что готова отдать за него жизнь. А он говорит:
      “Я не стою этого, дорогая. У меня жена и маленькая дочь, я не смогу их оставить ни-когда, а тебе испорчу жизнь потому, что ви-жу: у тебя это не увлечение, а серьезное чув-ство. Нам надо расстаться сейчас, милая”.
      Я ответила, что для него готова на всё – расстаться, так расстаться. Мы какое-то время не встречались, но из этого ничего не вышло. Сильно нас тянуло друг к другу, и мы снова были вместе. Эта связь продолжалась целых шесть лет. Не обращая внимания ни на что: ни на осуждающие взгляды сотрудников, ни на слезы и просьбы моей матери, и на многое другое, чем рисковали, мы все шесть лет тай-но встречались. Я была по-своему очень сча-стлива, мне ничего лучше и не нужно было – только бы видеть его, и побыть с ним корот-кое время.
      -А его жена? Она, вероятно, знала?
      -Да, конечно, знала. Но она ни разу не по-казывалась, а только делала мне через других людей разные гадости. Но я была счастлива и не обращала внимания. Его жена работала в горкоме партии, в отделе пропаганды, потом, третьим секретарем. У нее в области были же-лезные связи. Отец ее – директор крупнейше-го в области завода. Время от времени я ощу-щала на себе ее “руку’.
      -Лидочка, прошу вас, только не обижай-тесь! Я не могу вас понять! Целых шесть лет, самых ценных в жизни человека, вы, вместо того, чтобы вести нормальную жизнь, достой-ную вашего ума и вашей красоты, доволь-ствовались унизительной ролью тайной лю-бовницы! Это ведь ужасно: встречаться как попало, где попало, вздрагивать от каждого шороха. По мне, это хуже, чем отдаваться за деньги.
      -Ах, вы ничего не понимаете! – горячо возразила Лида. – Вы просто никогда по-нас-тоящему не любили! А когда любишь, всё прекрасно и всё возможно!
      -Вот как? Так послушайте, что я вам ска-жу, я ведь намного старше вас, и успела уже в этом жизненном театре переиграть все жен-ские роли! Правда, кроме двух: я не была те-щей, так как у меня не было дочери, и ни разу не отдавалась мужчинам из какого-нибудь ин-тереса! А остальное – всё испытала. Замуж я вышла за человека, искалеченного войной. Он –простой рабочий, да еще и пьет часто. Ска-жите на милость, для чего бы это я вышла за-муж за инвалида и пьяницу, если бы не люби-ла? Я и теперь его люблю, родила двух сыно-вей, жизнь меня не балует, но я счастлива тем, что любила и люблю. Я, вот, смотрю на вас и думаю, в чем ваша беда? Наверное, в том, что вы себя совершенно не цените. Как бы ни бы-ла сильна любовь, но она не должна уничто-жить вашу личность, перебивать ваш разум, уважение к себе. Да, вы сильно любите Сере-жу, но увы, во много раз сильнее, чем он вас! Вы готовы на всё, а он не хочет для вас ничем пожертвовать. Он из-за вас не может бросить семью не потому, что обожает жену и дочь, а потому, что его семья – его карьера! Да, да, к сожалению, это так. Я знаю, из-за большой любви идут на разрыв с семьей, но это явно не ваш случай. Когда вы расстанетесь оконча-тельно…
      -А мы уже расстались, – глухо сказала Ли-да.
      -Как же это вышло?
      -Это случилось, примерно, полгода назад. Она вошла к нам в кабинет в конце рабочего дня и подошла прямо ко мне. Не знаю, то ли она догадалась, кто я, то ли ей меня раньше показали. У меня ёкнуло сердце. Я поняла, что это она, моя врагиня – его жена. Высокая, красивая, в дорогом шерстяном костюме строгого покроя и нарядной белой блузке, слегка подкрашена, тщательно причесана. Го-лос хорошо поставленный, выразительный и властный. В общем, – типичная партийная да-ма из руководства.
      “Нужно поговорить, – не поздоровав-шись, обратилась она ко мне. – Не выйдите в коридор?”
      Я вышла за ней.   
      “Вы знаете, кто я?”
      “Догадываюсь”, – коротко ответила я.
      С минуту она меня разглядывала.
      “Так вот вы какая! Маленькая сладенькая хищница! Думаю, мне уже пора вмешаться в вашу игру. Я слишком долго терпела вас и делала вид, что верю мужу, когда он говорил, что вас связывают только дружеские слу-жебные отношения. Но теперь хватит! Мое терпение кончилось. Вы должны немедленно исчезнуть из нашей жизни. Короче – даю сро-ку две недели. Если после этого увижу вас здесь, – пеняйте на себя. У меня есть много способов разделаться с вами”.
      Я вдруг почувствовала злобу и ярость, мне захотелось просто, по-бабьи, вцепиться в во-лосы этой самоуверенной хозяйке жизни. С трудом я преодолела себя, и, как могла, спо-койно сказала:
      “Кто дал вам право обзывать меня и при-казывать? Кто вы такая? Я абсолютно перед вами не виновата”.
      “Вот как? Может, будете клясться, что не имеете к моему мужу никакого отношения? Нет, она не виновата!”
      “И не подумаю клясться! Да, я люблю ва-шего мужа! Он для меня самый дорогой чело-век на земле! Он для меня один, понимаете? Как небо, как солнце. Но это к вам не отно-сится! Я не собираюсь разрушать вашу се-мью, и никогда от него ничего не требовала, и ни о чем не просила. Всё, что мне от него на-до, это видеть его, говорить с ним. В этом я могу поклясться. И он всегда будет для меня единственным. А как я могу уйти из вашей жизни? Я здесь родилась, здесь моя мама и моя работа. Куда я пойду? Вся моя вина в том, что я люблю! А ваших угроз я не боюсь. Кто мне что сделает? Разве человека можно наказать за любовь?“
      Она засмеялась:
      “Ах, как трогательно! Я сейчас распла-чусь от умиления! Один, как небо, как солн-це! – передразнила она меня. – Врешь, сучка! Проститутка! Живешь с ним уже много лет! Но делить его с тобой я не собираюсь! Хоте-ла я тебе дать срок, чтоб убралась отсюда, но теперь сделаю по-другому. Так будет лучше, убьем сразу двух зайцев! А ты оставайся со своей неземной любовью!”
      Она снова засмеялась и стремительно вы-шла.
      Тут мне сдавило горло, и стало трудно ды-шать. Я поняла только одно, – моему жалкому бабьему счастью пришел конец… Я пошла домой совсем больная, и пять дней не выхо-дила на работу. А когда вышла, узнала, что у нас новый начальник – пожилая дама, а Сер-гея перевели в область, на повышение. Он те-перь заведует областным центром техинфор-мации. А жена его, как говорили, работает в Оренбурге парторгом крупного завода. Вот и всё. С тех пор жизнь моя стала темной и не-нужной. Первое время я совсем не могла ни жить, ни работать. Потом обстоятельства пе-ременились. Моя начальница очень привяза-лась ко мне. Она устроила меня постоянной переводчицей при группе немецких специали-стов, которые у нас на заводе проектировали, монтировали и налаживали поточную линию. Мне было очень легко и приятно с ними рабо-тать. А сейчас с одним из них я подружилась очень даже близко.
      -А что он за парень?
      -Отличный! Карлушей зовут. Он бы вам определенно понравился. Влюблен в меня и так предан, просто чудо! Я ведь ездила на две недели в ГДР и жила у его матери в Йене. Карл сделал мне предложение, он хочет, что-бы мы с мамой переехали к нему. Знали бы вы, как мне хорошо с ним! Удивительно на-дежный человек. Пока я была с ним, у него были такие счастливые глаза!
      -Так в чем дело? Почему вы здесь? Я вас просто не понимаю!
      -Я попросила у Карла как бы отсрочку, чтобы подумать. Он теперь с волнением ждет моего решения.
      -А почему вы так печальны и так колебле-тесь? Что вам еще надо? Берите свое счастье!
      Лидочка ничего не ответила, закрыла лицо руками и тихо заплакала.
      -Простите, я, пожалуй, пойду, мне как-то не по себе, – проговорила она и ушла.
      Я не стала ее удерживать, мне тоже стало грустно.
      На следующий день я застала Лидочку на веранде, в тесном окружении мужчин. Каж-дый старался чем-то удивить ее, привлечь к себе внимание. Со всех сторон сыпались шут-ки и остроты, Лидочка звонко хохотала и сама щебетала, как птичка. Больше всех старался ленинградец Гена – мой сосед по столу. Вско-ре остальные отстали,  а он не отходил от Ли-ды. Мы договорились после завтрака ехать в Ленинград, но я, под предлогом плохого са-мочувствия, предложила, чтобы меня заменил Гена, за что он благодарно стиснул мне ру-ку…
      Они побежали к автобусу, а я осталась од-на и подумала, как это всё-таки здорово быть молодой и красивой! В сущности, любую бе-ду можно преодолеть!
      Прошло два дня. Лида и Гена были нераз-лучны. Она веселилась и ничем не напомина-ла ту печальную чудачку, с которой я пару дней назад познакомилась.
      Наконец, наступил и день моего отъезда. Ранним утром, Лида с Геной проводили меня пешком до Ломоносова, где я навсегда про-стилась с моими молодыми друзьями, и села в электричку.
      У меня было отличное настроение, ведь впереди – много хорошего: встреча с люби-мым городом и с хорошими людьми, потом поездка под Великий Новгород, где жила и работала моя двоюродная сестра, которую я помнила только девочкой, гостившей у нас до войны. Я целиком погрузилась в эти прият-ные мысли и совсем забыла о Лидочке. Мне и в голову тогда не могло прийти, что эта ко-роткая встреча с ней и ее грустная история могут иметь какое-то продолжение…

      После этой моей поездки в Ленинград прошло три года. Я находилась в Москве на трехмесячных курсах повышения квалифика-ции информационных работников. Курсы проходили по линии СЭВ, в нашей аудитории было около ста человек, с нами занимались и иностранцы – поляки, болгары, венгры. Я там подружилась с двумя польками. Одна из Вар-шавы – Данута, моя ровесница, а другая – мо-лодая красивая и веселая Ганна из Вроцлава. Ганна плохо говорила по-русски, и мы с Да-нутой, отлично владевшей русским языком, ей постоянно помогали. Ганна очень стара-тельно занималась и почеиу-то привязалась ко мне. Мы с ней постоянно вели задушевные разговоры, каждая на своем языке, прекрасно друг друга понимая. Ганна оставила дома трехлетних двойняшек, мальчика и девочку, но нисколько за них не беспокоилась:
      -Мой Павелек их доглядит, он – мужчи-на-люкс, – смеялась она. 
      По приезде в Москву мы провели с ино-странцами шутливое интервью на тему: “Что вас больше всего интересует в Москве?” Ког-да очередь дошла до Ганны, та серьезно отве-тила: “Русские мужики”. Мы, конечно, это приняли за шутку. Но вот Данута, жившая с ней рядом в гостинице, рассказала мне, что наша Ганна по ночам отсутствует, приходит под утро. Однако, на занятия она приходила всегда бодрая и свежая, аккуратно записывала и внимательно слушала. Я как-то не выдержа-ла и спросила:
      -Что ты делаешь по ночам, Ганнуся?
      Она не удивилась вопросу и спокойно от-ветила:
      -Как что? Гуляю.
      -Но… с кем?
      -С мужиками, конечно.
      -Но… странно, а как же Павел? Ты его что, не любишь?
      -Как это не люблю! Он – самый лучший на свете! Я в этом давно уже убедилась! – улыб-нулась она.
      -Тогда зачем тебе это? Они что, платят те-бе?
      -Нет, что вы! Конечно, платят в театре, в ресторане, делают маленькие подарки. Да раз-ве в этом дело? Я люблю мужчин и вообще людей – они такие разные и удивительные. Мне просто очень интересно! Я люблю шут-ки, веселье. Вот вернусь домой, а там – рабо-та, заботы, страх за детей. Я еще успею погру-зиться во всё это. А пока пользуюсь случаем, что одна в чужой стране, и веселюсь вовсю! А мне это легко – я молодая и привлекательная.
      Что я могла ответить на это?

      До окончания курсов оставалось три дня, и молодежь нашей группы устроила всклад-чину прощальный ужин в ресторане. Я в этом не участвовала, решив, что это мероприятие мне уже не по возрасту, и в ресторан не пош-ла. На следующий день Ганна, захлебываясь от восторга, рассказывала о прекрасном вече-ре, и как она познакомилась с удивительным мужиком, как провела с ним ночь и какой он чудесный.
      -Понимаете, мой Павелек – прекрасный мужчина, но этот! Никогда не встречала таких людей! Век его буду помнить!  Да, знаете, он ведь из наших, из “начальства”, а зовут Серё-жей.
      Она говорила так: “Сирьёжа”
      ‘‘Начальством’’ мы называли директоров и руководителей крупных объединений и ин-ститутов техинформации, которые учились вместе с нами в нашей же аудитории. Они держались обычно особником, и хотя были разными по возрасту и внешнему виду, чем-то были между собой похожи: казалось, на них была надета какая-то униформа. У них, как правило, были цветущие, надменные и равно-душные лица, время от времени освещаемые “дежурными” белозубыми улыбками. Они одевались в хорошо сшитые костюмы, с тща-тельно подобранными галстуками, аккуратно по моде подстрижены. Мы, обыкновенные ря-довые инженеры, во время совместных заня-тий, с ними не общались.
      -А что, Ганна, этот твой Сирьёжа – мос-квич? – рассеянно спросил я.
      -Нет, он  издалека, я не помню, он назвал город, да я вообще не запоминаю ваших го-родов, их так много. Вроде оканчивается на “бург”.
-Может, “Оренбург”?
      -Может, и так… Видели бы вы, какой он мне шоколдадный набор подарил! Коробка в пол метра шириной!
      Я вдруг заинтересовалась.
      -Ганнуся, а покажи мне его.
      -Зачем? – настороженно спросила Ганна.
      -Хочу с ним поговорить.
      -Обо мне?
      -Да ты что? Это еще зачем? Если он дей-ствительно из Оренбурга, хочу расспросить об одном человеке.
      -Хорошо, он сидит вон там, за третьим столом, второй от окна.
      Я жадно рассматривала его. “Может, это просто совпадение имен? Подойду к нему. Ес-ли окажется не тот, извинюсь и всё”, – поду-малось мне.
      Я ждала в коридоре. Наконец, он вышел. Это был красивый, такой ухоженный мужчи-на, лет тридцати пяти. Выше среднего роста с ладной фигурой. В юности он, видно, был очень изящный, а сейчас малость “заматерел”.
      “Лицо нельзя назвать смазливым, скорей благородные приятные черты, – подумала я. –но какое высокомерие, какая самоуверен-ность! Видать, очень благополучный чело-век!” 
      Я легонько тронула его за рукав. Он рав-нодушно глянул на меня, потом сощурил большие карие глаза.
      -Извините, – вы Сергей Алферов из Орен-бурга?
      -Да. А вы… что? Вам кто-то указал на ме-ня? Я вас что-то не припоминаю.
      -Нет, нет. Мы с вами вообще не знакомы. Я просто случайно услышала, что вы из Орен-бурга.
      -Так, чем могу быть полезен? – сухо спро-сил он, досадливо поглядев на часы и огля-нулся назад.
      -Мне от вас нужна небольшая информа-ция. Меня интересует судьба Лидии Шело-мовой.
      -Кого? – переспросил он каким-то стран-ным голосом.
      Вот уж никогда не подумала, что у чело-века может так измениться лицо, причем мгновенно! Оно как-то сползло с него, и, вме-сто румяного, самоуверенного и равнодушно-го, вдруг появилось бледное, растерянное, с тревожным взглядом.
      -Вы… Лидочку?.. Откуда?
      Я коротко рассказала о совместном отды-хе, о том, что я в курсе их отношений и о том, что почему-то беспокоюсь за нее.
      -Вы не зря беспокоились, – проговорил он медленно, потом, помолчав, добавил: – Дело в том, что ее уже нет…
      -Как это нет? Что с ней случилось? – У ме-ня сжалось сердце, и слезы выступили на гла-зах…
      -Лидочка выпила большую дозу снотвор-ного, и ее не удалось спасти…
      -Когда это произошло?
      -Уже больше двух лет тому назад.
      “Значит, вскоре после Ленинграда, – сооб-разила я. – У-у, гад самодовольный! Очень стоило из-за мужика красивого травиться! Та-ких, как он – пруд пруди! Ничего особенного. Вот ведь дурочка! Вместо спокойной жизни в Германии, выбрала родную русскую земель-ку! Бедняжка моя!”
      Он некоторое время смотрел в сторону. На руке, державшей изящную папку на молнии, почему-то мелко дрожал мизинец. Я не знала, что ему сказать, мне стало неприятно, и захо-телось немедленно уйти.
      -Не смотрите на меня так, – проговорил он, встретив мой неприязненный взгляд. – Хо-тя вы правы, это я, в сущности, ее убил.
      -Мне это сейчас уже безразлично. Извини-те, но мне не хочется с вами больше говорить. Прощайте, я пошла.
      -Нет, постойте! А мне хочется с вами го-ворить. У нас еще есть время. Посидите со мной на этой скамейке, прошу вас! Поймите, я не собираюсь перед вами оправдываться, я просто хочу всё рассказать вам, может, вы ме-ня поймете? Ну хоть частично, а?
      Меня охватила злость:
      -Что вы говорите, так уж и тяжело? Труд-но мне в это поверить, когда сама наблюдала, как вы тут, в Москве, утешались! Да и то ска-зать: с вашими природными данными утеши-ться – не проблема.
      Алферов улыбнулся:
      -Вы правы, я здорово умею отвлекаться.
      “Наглый, неглупый, обаятельный – не-плохой дон-жуанский набор. Ну что ж, послу-шаем его”, – решила я.      
      Мы сели на скамейку в коридоре.
      -В самом начале хочу сказать, что не чув-ствую за собою никакой вины за те годы, что мы с Лидочкой были в связи. Я ее сразу пре-дупредил, чтобы не строила никаких иллю-зий. То, что она охотно встречалась со мной всё это время, – ее добрая воля. А мне-то что? Сами понимаете, – ведь, она была прелестной женщиной. И, тем не менее, я виноват в ее смерти. Вот как это вышло.
      После моего отъезда в Оренбург, мы с ней ни разу не встречались около года. Однако, я был в курсе всех ее дел, благодаря своей пре-емнице Вере Ивановне. Она-то и рассказала мне, что Лидочка выходит замуж за Роттера, немецкого инженера, работавшего на заводе, и перезжает к нему в Германию. Я этого пар-ня знал, он мне нравился, и я, собственно, да-же порадовался за нее. Не сомневаюсь, что, если бы мы с ней больше так и не встрети-лись, всё было бы нормально – она бы, в кон-це концов, уехала и, может быть, нашла свое счастье…
      Но вышло всё иначе. Лидочка, по словам Веры Ивановны, уже должна была давно уе-хать. Но то ли она тянула с отъездом, то ли за-держивали какие-то формальности, но в тот момент, когда наш центр проводил на заводе тематическую конференцию, я, с удивлением, заметил в секретариате ее. Целый день мы ра-ботали вместе. Я усмотрел в ней какую-то пе-ремену, но она была по-прежнему очень кра-сива, и по-прежнему волновала меня. Когда все расходились, я догнал ее, сказал, что рад тому, что она выходит замуж, поговорили о каких-то пустяках. Потом вдруг, неожиданно для самого себя, брякнул:
      “Лидуся, мы больше с тобой никогда не увидимся, так почему бы нам не попрощаться, как следует?”
      “Нет, это ни к чему, Серёжа!” – закричала она.
      Но меня уже понесло… Я безумно, дико захотел ее! “Умру, если не обниму!” – горело в голове. Теперь-то я понимаю, что поступил как обыкновенный подлец, но тогда действо-вал, словно в горячке! Я был на обкомовской машине, шофер – мой приятель.
      “Коля, – говорю, – мне нужна на часок ма-шина”.
      Он, конечно, согласился.
      “Лидуся, жди меня на нашем месте”, – по-просил я. А сам – в машину, заехал в центр города, хотел купить ей какой-нибудь памят-ный подарок. Но было уже поздно, всё закры-то. Пришлось купить коробку конфет.
      Приехал в условленное место, – она уже была там. Когда я нетерпеливо шагнул к ней, она выставила перед собой руки, на лице – от-чаяние:
      “Не надо, милый, не надо! Ты меня гу-бишь!” – умоляла она.
      И сейчас у меня перед глазами ее личико и этот отстраняющий жест! Но я уговорил ее, и она мне подчинилась, как всегда…
      Всё было как прежде: она – милая, неж-ная, страстная…
      Потом, когда Лидочка собралась уходить, я глянул ей в глаза, такие печальные, и гово-рю:
      “Вот видишь, глупенькая, а ты еще не хо-тела со мной попрощаться. Тебе, ведь, было хорошо, правда, милая?”
      Она ничего не ответила, только закрыла лицо руками, а из-под пальчиков, такие круп-ные слезы…
      А я тогда еще не понял, идиот этакий, что говорю ей банальные пошлые слова, какие всем бабам говорил… И ничего лучшего не надумал в час, когда расстаемся навсегда…
      “Лидочка, – говорю, – возьми эту короб-ку, прости, всё вышло на-хапок, ничего луч-шего не нашел, а хотел – на память”.
      А она вдруг глазки сощурила и говорит:
      “Это что, традиционный шоколадный на-бор? Не надо, Серёжа. Съэкономь лучше его для следующего изделия”.
      “Какого такого изделия?”
      “А которое с твоего конвейера сходит. Ты, ведь, любовь поставил на поток. Твои слова и чудесные, незабываемые ласки идут по хоро-шо отлаженной технологии. Ну, а шоколад-ный набор – это просто часть оборудования твоей поточной линии. Этикетка, что ли, или вкладыш. Я так и вижу, как после меня с тво-его конвейера сходит очередная, красивая да-ма, счастливая твоим вниманием, и прижима-ет к сердцу коробку с конфетами”.
      Я был здорово удивлен! Никогда не ожи-дал от нее подобных слов!
      Потом спросил:
      “Ты что, разлюбила меня, Лида?”
      А она руки стиснула и говорит с такой тоской:
      “Ах, если бы! Если бы я могла разлюбить тебя, единственный! Ты таким останешься до конца дней моих! Ах, Серёжа! Если бы я мог-ла жить, как все люди, как ты сам живешь! Если бы я могла подстраиваться под жизнь, делать только то, что выгодно, если бы могла зажать свое сердце в кулаке, если это надо! Но я – другая! Я этого не смогу. Потому, про-щай, моя жизнь и любовь! Будь счастлив, Се-рёженька!”
      Я смотрел, как она удаляется от меня, та-кая вся печальная и поникшая. Мне бы броси-ться вслед, прижать к груди, сказать что-ни-будь хорошее, человеческое.… Но я, словно окаменел, и стоял около этой дурацкой точки. И меня переполняли, и теснили грудь, так и не сказанные ласковые слова:
      “Цветочек мой маленький, милый, непов-торимый человечек…”
      Я вернулся домой.
      Прошло два дня. Сижу у себя в кабинете. Вдруг раздается междугородный телефонный звонок. Это Вера Ивановна.
      “Простите, Сергей Константинович, мне очень тяжело сообщать вам это. Ваша старая знакомая, Лидия Александровна, умерла сего-дня в полдень. Отравление снотворным. Было сделано всё возможное, чтобы спасти ее, но доза слишком большая. Похороны – завтра в два. Разрешите дать вам совет: не вздумайте приезжать на похороны, и вообще в наш го-род в ближайшее время. Люди говорят, что видели вас вместе в машине за два дня до это-го”.
      -Вы последовали этому совету?
      -Не совсем. Приехал на следующий день после похорон и посидел на могилке.
      Я смотрела на него, и горечь переполняла мое сердце. Я думала: “Славная, умная, такая чудесная девушка, такая честная и прекрас-ная – лежит в земле, а этот здоровый краси-вый дон Жуан, Казанова и черт те кто еще, ходит по земле, посещает рестораны, оболь-щает и обнимает женщин – живет полной жизнью, и плевать ему на что бы то ни бы-ло…” 
      У меня навернулись слезы на глаза, и я от-вернулась…
      -Хотите, скажу, что вы сейчас думаете? – проговорил Сергей глухим голосом, и, словно угадав мои мысли, сказал: – Лидочка ушла из жизни, а этот здоровый бык живет и наслаж-дается. Ведь так?
      “Ишь ты, еще и телепат!” – Я усмехнулась и ничего не ответила.
      А он продолжал:
      -Ну что ж, спасибо, что выслушали меня. Я понимаю: для вас я остаюсь негодяем и убийцей. Мне, правда же, очень жаль, что я вас расстроил. У вас на глазах слезы. Не ду-мал, что вы это так воспримите, ведь вы ее так мало знали?
      -Да, это удивительно. Знала мало, но успе-ла понять, что она – очень редкая цельная че-ловеческая натура. Безумно жаль ее…
      Он помолчал, потом тихо спросил:
      -А вы-то можете понять, почему она ре-шилась на это?
      -Но ведь вы сами мне рассказали о ее пос-ледних словах. Она – не такая, как все. В этом весь ответ. Неразделенная любовь – это ведь не редкость, вполне житейское дело. Боль-шинство людей считают это несчастьем, с ко-торым, в конце концов, примиряются, и про-должают жить. Как говорится, привычка – за-мена счастью. А таких, как Лидочка, очень мало. Она не смогла примириться. Мир без вас, Серёжа, для нее не существовал, он был ей не только не нужен – невыносим! Если бы вы поняли всю глубину ее трагедии, вы бы… впрочем, не знаю.
      А что касается вас, то вы, конечно же, не убийца и не мерзавец. Зачем такие слова! Вы –просто один из миллионов людей, для кото-рых собственное благополучие всегда на пер-вом месте. Я понимаю, вы не какой-нибудь там негодяй, скорее вы даже добрый человек, просто по натуре – обыкновенный эгоист. Прощайте.
      Я направилась в аудиторию, а Алферов кивнул мне и остался сидеть на скамейке, от-вернувшись к окну.


 







































                ПОВЕСТИ

















       Поезда дальнего следования

                (повесть в трех  рассказах)


      Вера с детства любила ездить в поездах. Может быть потому, что была она девочкой  веселой, любопытной и общительной, и ее всегда остро интересовали новые незнакомые люди? Во время войны, когда вокзалы были забиты людьми, а железнодорожные узлы – составами, идущими  к фронту и обратно, пас-сажирские поезда ходили плохо и раза в три дольше, чем раньше.  Путешествия были тяже-лыми, длительными, и каждый такой перегон превращался в отдельное человеческое сооб-щество, со своими бедами, радостями и впе-чатлениями.

          Рассказ  1-й.  Девять суток в  Сибири.

      Весной 1943 года, в самый разгар войны, Вера с матерью и ее родителями, по семейным обстоятельствам вынуждены были переехать с Урала, где они жили с начала  войны,  к млад-шей  дочери стариков в Казахстан. Из Сверд-ловска они трое суток ехали до Новосибир-ска, где им предстояла пересадка на Алма-Ату.
      Вокзал в Новосибирске Вере очень понра-вился, она даже обрадовалась пересадке, наде-ялась посмотреть этот интересный город, о ко-тором она читала и слыхала.
      Помещение вокзала было  битком  набито  людьми, и они с трудом примостились в углу  на скамье. Дед пошел компостировать биле-ты. Он неожиданно вернулся очень быстро, его всегда печальное лицо совсем вытяну-лось.
      ;Некрасивая история, дараженькие мои! Билеты не компостируют.  Состава  в наше на-правление пока нет. А если и будет, то сна-чала направляют только военных и команди-ровочных. Оказывается, люди сидят уже по шесть – семь суток, очередь в кассу на кило-метр,  ходят  отмечаться.  А денег и еды у нас не  более  чем на трое – четверо суток…
      Наступили тяжелые дни. Днем они сиде-ли, прижавшись, друг к другу, среди тесноты, шума, тяжелых запахов, пытаясь немного  вздремнуть. С наступлением вечера их выго-няли на улицу, чтобы произвести  уборку.
      Служащие, бойкие, грубые бабы в фор-менной одежде, бесцеремонно толкали спя-щих.  То  и дело раздавались  окрики:
      -Вставай, давай! Че вылупился?  Поворачи-вайся!
      Скромные продукты:  хлеб,  выкупленный  по карточкам  до конца  месяца и вареная  кар-тошка, кончились уже на третьи сутки. На ос-тавшиеся небольшие деньги покупали на при-вокзальном базарчике тоненькие лепешки и стакан кислого молока. Это молоко показа-лось Вере удивительно вкусным. Она сказала об этом торговке. Та заулыбалась и спросила, откуда она, и какое  молоко у них. Вера сказа-ла, что у них в Беларуси в основном, просто-кваша и отопленное – жидкое с творогом.
      Торговка, невысокая полная женщина с добрым лицом и веснушками объяснила:
      -Наше кислое молоко называется варенец. Оно не само квасится, его кипятят, а потом,  пока теплое, вносят в него закваску – ложку кислого или сметаны. Оно тогда быстро са-дится и его нужно сразу охладить – поставить  на лед, в погреб. Молоко тогда делается гус-тое и вкусное.
      -Мне кажется, от него пахнет яблоками  и  грушами…
      Женщина грустно улыбнулась:
      -Это тебе с голоду кажется. Ничего, война кончится, поедешь домой, на родину, будут  тебе  и  яблоки  и  груши!
      -Спасибо вам, вы очень добрая!
      Деньги кончились на седьмой день и пос-ледующие два дня, они уже ничего не ели, только пили воду из фонтанчика.
      На девятый день, дед отвел  Веру в сторо-ну и вручил ей тщательно завернутую в поло-тенце, бутылку Московской водки с белой го-ловкой.
      -Вот, придется  продать.  Ничего  не  выхо-дит,  два  дня  ни  крошки во  рту, а хотел  ведь  Эммочке  хоть  что-нибудь  в  подарок  при-везти. Иди, дачушка, на базарчик. В  руки ни-кому не давай, гляди. Сначала деньги – шесть-сот рублей получи, потом отдай. Это все, что у нас есть. Будь осторожна.  Ты  молоденькая, у тебя скорее купят.
      Чего только не приходилось делать Вере за два военных года! Она полола огурцы и прес-совала сено в совхозе, работала на высоко-вольтной подстанции, копала траншеи под за-земление, работала на электромонтаже на  стройке. Всё это и многое другое, она делала  с радостью и гордостью. Ведь она, малолетка, активно помогала  фронту! А тут – торговать  на  базаре!  Она всегда относилась к торговцам с неприязнью.  Но что поделаешь?  Надо!
      Она  встала  рядом  со  столами, у которых  три  дня назад ела варенец, завернула плотнее бутылку так, что только торчала белая голов-ка, и прижала ее к груди  дрожащими руками.
      К  ней  сразу  подошли  трое.  Один,  высо-кий с красным лицом, одетый в военную фор-му без знаков отличия, спросил:
      -Горючее есть? Че держишь как ребеноч-ка, ишь закутала!  А ну покажь!
      Она  не успела ответить, а он, выдернув из  ее рук бутылку, встряхнул  ее, и коротко рас-смеялся:
      -А че, братва, ведь то, че надо!
      -А деньги? – робко проговорила Вера.
      Он сунул ей в руку мятую трехрублевку, потом  добавил  еще одну.
      -Что вы! Это стоит шестьсот рублей!
      -Че? Гляди, она не знат, сколь стоит в ма-газине  водка!
      -Но это нечестно, здесь базар, а не мага-зин! Отдайте  деньги!
      -А в милицию не хочешь? Люди! Гляньте!  Спекулянтка! Ах, сволочь! Мы там кровь про-ливаем, а они здесь окопались, водкой торгу-ют!
      Вокруг  стали  собираться  люди, послыша-лись возмущенные возгласы, а тем временем, красномордый с бутылкой и дружками, исчез-ли в толпе.
      Вера стояла, как оглушенная. Перед  глаза-ми возникло лицо деда. Кто-то вдруг положил ей руку на плечо:
      -Да тише вы! Никакая она не спекулянтка! Я эту девушку знаю! Откуда у тебя водка? – тихо спросила знакомая ей торговка, которая рассказывала  про варенец. 
      -Получила в премию талон, когда на  стройке  работала, –  ответила   Вера, – дед   ее  припрятал, хотел дочке в  подарок  отвезти,  да пришлось продавать, два дня не ели. Уехать не можем.… Только сейчас у  нее  потекли  сле-зы…
      Женщина, невысокая с добрым веснушча-тым лицом, отвела ее к своему столу.
      -Ну не плачь! На-ко, попей.
      Она протянула ей полстакана молока.
      -А  теперь,  девка,  слушай  меня в оба  уха.  Ты смеяться-то, умеешь?
      Вера удивленно посмотрела на нее:
      -Я-то,  ничего,  смеяться  люблю…. Да  те-перь вроде, не до того…
      -Очень даже до того! Пойдешь сейчас  пря-миком к начальнику вокзала, его Василь Па-лычем звать, он веселый мужик.…Да, да  знаю, там народу тыща!  А ты пойдешь прямо в кабинет, ни  на  кого  не глядя.  Если  будут  не пускать, – скажешь: по работе к Василь Па-лычу, поняла? Потом зайдешь, ничего у него  не проси,  улыбайся  и  постарайся рассказать посмешнее, что здесь произошло. Сумеешь?  По  глазам  вижу – веселая, молоденькая, зна-чит, сумеешь. Ну,  иди,  давай!
      Вера,  со  слезами  на  глазах, сжала  ее  ру-ку, и  пошла. Ей вдруг показалось, что  это  во-обще  происходит  не  с  ней,  а  она  видит  это  со стороны. Сразу стало легче.
      Как и следовало ожидать,  приемная  была  полна народу – озабоченными и озлобленны-ми людьми. В воздухе стояли шум и ругань.  Какой-то старик, по виду еврей, пытался  про-никнуть в  кабинет,  дверь в который была  по-луоткрыта. Ему преградил дорогу, вытянув ру-ки, высокий молодой парень интеллигентного  вида: 
      -Ну, а этот еще  куда  лезет? – Он говорил,  презрительно искривив губы. – Взять бы их  всех, с позволения сказать, народ, да и сос-лать  хоть  в  Арктику!
      -Что за  разбор национальностей? – раздал-ся   чей-то  голос. – Стыдитесь, молодой  чело-век,  у  нас – общая беда!             
      Вера,  наклонив  голову под руками парня,  юркнула  в  кабинет.
      Там, за столом читал какую-то бумагу че-ловек средних лет, довольно  примечательной наружности. Он поднял голову. У него было открытое приятное лицо, веселые карие глаза, но во всю щеку – огромное багровое родимое пятно. Он сказал скучным голосом:
      -Я  вас слушаю.
      Ей  вдруг стало весело, ее понесло…
      -Я отниму у вас всего пять минут. Хочу рассказать о том, что произошло на базарчи-ке, недалеко от вас. Он оживился, посмотрел   с  интересом:
      -А вы уложитесь в пять минут?
      -Запросто. Вот представьте себе…
      И она, с помощью жестов и меняя голоса,  живо поведала печальную судьбу семейной  реликвии – бутылки Московской водки с бе-ленькой  головкой.
      У  нее  с  детства  были  способности  к  им-провизации и всяким фантастическим расска-зам, за что ее и любили ребята. Он смеялся  ве-село,  по-мальчишески:
      -Здорово это вы – Московская водка в ро-ли младенца с беленькой головкой! Слушайте,  вы  наверно  актриса?
      -Нет, не успела, война помешала. Но геро-иня-то – я  сама.
      И она ему всё рассказала.
      -Жаль, такая занятная девчонка и собира-ется уехать. А как фамилия деда?
      Вера назвала фамилию.
      -А вы не из Конотопа? У меня там были  отличные люди с этой фамилией.
      -Отличные люди есть и в Минске, – скром-но сообщила она. Оба засмеялись. Он, ничего больше не спрашивая, что-то быстро писал  на  бумажке.
      -Вот, в  любую  кассу, – сказал  он,  выходя  из-за  стола  и  подходя  к ней.
      -А то, может, задержитесь на пару дней и повеселите меня?
      -Очень жаль, что я не могу. Старики силь-но ослабли. Я-то многое могу, крепкая…
      -Да уж, – сказал он, трогая ее толстую ту-гую косу, – товарный вагон выдержит?
      -Точно выдержит! Спасибо вам. Еще точ-нее могу сказать, – вас я никогда не забуду!
      Когда она, сжимая драгоценную записку в руке, прибежала на базарчик, чтобы еще раз  повидать и поблагодарить своего неожидан-ного друга, женщины с добрым лицом и вес-нушками  нигде не было…
      Стоя на площадке вагона, она думала:
      “Прощай Новосибирск – центр Сибири! Я тебя так толком и не увидела за эти девять дней.…  Зато узнала кое-что о людях”.


Рассказ 2-й  Карманник – любитель

      Еще вчера ей очень хотелось, есть, но странно, сегодня чувство голода притупилось.  Вере было очень жаль деда с бабкой и маму. Они лежали и сидели в купе поезда бледные, вялые, безразличные ко всему. Семья ехала с Урала в Казахстан и этому путешествию, каза-лось, не будет конца. Трое суток перегон Свердловск – Новосибирск, девять суток сиде-ли в Новосибирске, последние двое – ни крош-ки во рту.  Но теперь они снова едут и цель близка – каких-нибудь трое суток – и желан-ная станция Талды-Курган! А там их непре-менно ждет еда – кукурузные лепешки, козье молоко.  Живи, – не хочу!
      А пока все-таки  нужно терпеть…
      Девушке Вере, несмотря ни на что, на ме-сте не сиделось. Она вышла из купе и встала в коридоре у окна. Послышался стук костыля и из соседнего купе вышел парнишка ее лет. На нем был застиранный и выцветший добела, во-енный костюм, он опирался на костыль. Па-рень был очень бледен и худощав, лицо ничем не примечательное, но удивительные глаза: ве-селые, ярко синие, похожие на цветы. Они очень быстро разговорились. Вера узнала, что зовут его Саня, он родом из Винницы, был тя-жело ранен, теперь едет из госпиталя по на-правлению военкомата в небольшой городок возле Алма-Аты, где будет долечиваться, а по-том  проходить службу в стройбате. Вера тоже коротко рассказала о себе, в том числе и о том, что все продукты у них кончились три дня на-зад. Саня посерьезнел, хотя до этого постоян-но сыпал шутками и украинскими анекдотами.
      -Пошли в наше купе, – предложил он, – по-говорим  со Славой.
      Славой звали его соседа, молчаливого, бле-дного и задумчивого молодого человека. Вера сразу  определила, что он тоже страшно голо-ден. “Как же он красив! – подумала она. – Его сейчас подкормить, так просто в кино сни-мать!”
      -Знаешь, у меня в котомке только сухой па-ек – каши, горох, – тихо сказал ей Саня. – Был хлеб, хватило бы до места, да вот с ним поде-лился, он пять дней не ел. И представь себе, еще не хотел брать, такой гордый и замкну-тый. С ним что-то очень плохое случилось, только он не говорит, тоскует. А, правда, кра-сив?
      -Да, очень. Ничего, Санек, потерпим.
      -Ничего подобного. Ты, Верка, не журыся. Скоро большая станция, еду я добуду. В край-ности, мою сухую кашу пожуем.
      -А каким образом? Как добудешь?
      -Все будет в порядке, увидишь. А пока я пойду, пошурую в нашем  вагоне.
      Саня отсутствовал около часа. Вера не об-ратила внимания на его слова и забыла его обещание. Она пыталась разговорить прекра-сного Славу.
      Санька таинственно вызвал ее в коридор. Он показал ей несколько ассигнаций.
      -Вот, здесь сто сорок рублей, отдашь деду, он купит что-нибудь.
      -Не возьму, – строго сказала Вера. – Где взял деньги? Украл?
      Санька поколебался немного, потом ска-зал:
      -Видишь ли, это не кража, а скорее неза-метный  сбор  милостыни.
      -Что? Ты сдурел? Этого еще не хватало!
      -А что? Что я страшного сделал?  Для по-луживых от голода людей собрал недобро-вольные небольшие пожертвования.
      -Недобровольные? Значит, они не замети-ли?
      -Вот именно. Ладно. Придется тебе рас-сказать. Дело в том, что я обладаю некоторы-ми способностями. Я могу из любого кармана вынуть всё, что там есть, а человек не заметит.
      -Вот это да! Значит, ты – вор-карманник, а по блатному – “щипач”?
      Санька засмеялся.
      -А ты, выходит, всё знаешь? И слово “щи-пач”? Да нет, никакой я не вор. Я просто умею и всё. Да и семья наша нормальная и поря-дочная: отец – прорабом на стройке работал, а мама – бухгалтер. Я за все это время только два раза по-настоящему крал, то есть брал кар-маны. Первый раз, когда мой лучший друг по-пал в большую беду. А второй раз, перед са-мой войной, когда папа заболел, и понадоби-лось купить одно дорогое средство, которое в аптеке не продается. Отцу, разумеется, сказал, что случайно нашел деньги.
      -А как ты узнал, что умеешь?
      -А мы как-то читали в одной книжке, как один тип учил пацанов красть носовые платки из карманов.
      -Это Оливер Твист, что ли?
      -Ну, даешь, Верка! Ты и это знаешь! Ну, стали мы с ребятами баловаться. Ни у кого ничего не получалось, а у меня, почему-то, сразу отлично получилось, да так ловко, что даже сам удивился. Одного я боялся впо-следствии: как бы пацаны не растрепались, и чтобы блатные на меня не вышли. Тогда бы уж точно была такая у меня профессия, от них ведь не отвертишься. Ну, а тут – война, я поч-ти сразу ранен был, потом вылечился – снова на фронт. Снова тяжело ранили, и опять – гос-питаль. Думал я, что забылось это дело. И вот сейчас проверил, нет, сноровки не потерял.
      -Постой, я что-то тебе не верю. Тебя долго не было. Как ты деньги добыл? Выходит, сно-ва взял хороший карман?
      -Да нет. Я же сказал – пожертвования. По-немножку брал. Пойми, никто из этих людей не только не заметили, как брал, на даже не за-метят, что немного не хватает.
      -Всё равно, что-то тут не так!
      -Хорошо. Сейчас я тебе докажу. Вот в ва-гоне появился мужик в форме, гляди, идет и что-то проверяет в вагоне, высматривает. Ду-маю, бригадир поезда. Как думаешь, что у не-го может быть в кармане?
      -Ну, наверно служебное удостоверение, ну, немного денег, может фото девчонки, парень-то молодой.
      Саня встал с места со своим костылем, бы-стро проковылял в конец вагона, где порав-нялся с бригадиром, прошел в туалет, потом вернулся и сел рядом с Верой.
      -Гляди.
      Он выложил несколько скомканных ассиг-наций, связку ключей, служебное удостовере-ние и фото миловидной девушки.
      Вера ахнула.
      -Что? Рада? Ведь почти угадала, не пере-живай, сейчас все ему верну.
      Он снова прошел мимо бригадира, когда тот был уже недалеко от выхода, потоптался немного в тамбуре, потом вернулся и гордо вывернул перед Верой карманы, показывая, что ничего не утаил.
      -Санек, да ты просто артист!
      Он покраснел и весело ухмыльнулся:
      -Ладно, артист! Вот накормить вас нужно, –озабоченно проговорил он.
      В эту минуту поезд остановился. Как раз, перед вагоном, шумел небольшой базарчик.
      Санька взял под мышку свой бушлат, крик-нул Славе, чтобы постоял в дверях вагона на площадке, пока его не будет, и спрыгнул с подножки. Из окна Вера видела, как он, весело балагуря, ходит мимо торговцев. Потом он ос-тановился, и что-то говорил, все повернули головы и слушали, после чего, он снова обхо-дил всех с бушлатом, превращенным в свер-ток. Слава принял его, а Санька, весело улы-баясь, влез в вагон. Чего только не было в свертке! И лепешки, и сало, кукурузные почат-ки и вареная картошка, а также вареные яйца.
      Сначала покормили Вериных родных, по-том втроем, со Славой, устроили пир!
      -Ешьте, ребята, спокойно. Все нормально и честно, – весело объяснял Саня, – частично ку-плено, а остальное охотно дали люди, когда я рассказал им, что в вагоне едут раненые, ко-торые на долгой пересадке съели свои про-дукты. Конечно, приврал маленько, но ничего, с благой целью! Уж больно стариков жалко.
      Как мало нужно человеку для радости! Особенно молодому! Поев, наконец, они ве-селились от души! Песни, шутки, анекдоты. Даже таинственный красавец Слава оттаял и наградил их немыслимо красивой улыбкой и словами.
      …Поезд подошел к станции Талды-Курган поздним вечером. Вера, собираясь выходить,  простилась с парнями. Но Саня настоял на том, что тоже выйдет и проводит ее до поме-щения станции.
      -Не надо, Санек, поезд стоит только семь минут, а тебе нелегко взбираться в вагон.
      -Ерунда, хочу с тобой проститься без по-сторонних. Неужели я никогда больше не уви-жу тебя, Верка? Пойми, ты ведь такой отлич-ный парень!
      Вера молчала, в горле стоял ком.
      Когда они очутились вдвоем в душной темноте, пропитанной чужими неизвестными ароматами, Санька спросил:
      -Мы ведь будем жить недалеко. Я увижу тебя, найду?
      -Нет, Санек, это вряд ли. Я не знаю, где точно буду жить. Здесь, на этом крохотном по-лустанке, мы оставим стариков, а сами с ма-мой отправимся дальше в какое-нибудь место недалеко, где есть работа. Я не знаю, как ты, а я всегда буду вспоминать тебя, дорогой друг.
      -Но наша дружба так коротка…
      -Ну и что из того? Настоящая дружба, как любовь от времени не зависит, а друг позна-ется в беде.
      Я думаю, ты, Саня, станешь каким-нибудь великим и важным, а я буду всегда помнить парнишку с костылем и с глазами, как цветы.  Прощай! Торопись, пора.
      -Поцелуй меня, подруга…
      Она крепко обняла и быстро поцеловала его в губы. Он  торопливо засеменил к вагону, кинул костыль на площадку, ловко подтянул-ся на руках и встал на подножку. Поезд тро-нулся. А у Веры на душе было тепло и груст-но…
      Но вскоре она уже думала о том, что ждет ее в этом незнакомом краю.

Рассказ  3-ий.  Безглазый Сокол


      Поезд Ташкент – Москва двигался уже чет-вертые сутки. Вера очень скучала, пока  пере-секали  степи, серые и ровные. Время от вре-мени за окном мелькали поселки саманных домиков с улочками, обсаженными тощими тополями. Возможно, кто-то и обожает эти ме-ста,  но только не она. Вера с матерью во вре-мя войны три года прожили в Казахстане и теперь возвращались в родной Минск. Когда,  наконец, появились настоящие  леса,  Вера ра-достно приникла к окну. Они едут уже по Под-московью – скоро, скоро  родная Беларусь! Ве-ре недавно сравнялось двадцать лет, и она бы-ла твердо уверена, что все тяжелое пережитое ими за эту войну уже кануло в вечность, а впе-реди у нее только радость. Да, да теперь будет только одно: работа, учеба и любовь!
      Приближалась первая годовщина Победы, и война еще напоминала о себе на каждом ша-гу.
      Перед большими станциями, через вагон проходили нищие, инвалиды. Одни просто просили подаяние, другие при этом пели что-нибудь. Обычно, они заходили в вагон по двое. Один держал кружку или шапку, другой произносил стереотипную фразу: “Братья и сестры, по силе возможности помогите тем, кто пролил за вас свою кровь”. После чего, за-тягивали резкими или гнусавыми голосами что-нибудь на мотив старых шарманок,  неко-торые пели и военные песни. За долгие путе-шествия к ним уже привыкли, поэтому, когда в вагон вошел высокий парень с трехрядкой, на него поначалу  никто  не  обратил  внима-ния.
      А он молча дошел до середины вагона, пробежал пальцами по планкам гармони, и  вдруг  запел  сочным  звучным баритоном:

              Ходил в рубашке шелковой
              Веселый гар-рмонист,
              С Васильевского  острова
              С завода «Металлист».

      Голос удивительный: проникновенный,  сильный и нежный. Он отчетливо выговари-вал слова, уверенно и подчеркнуто перекаты-вая  звук “р”.

             Любил парнишка славную
             Подруженьку свою,
             Еще  любил  кр-расавицу
             Широкую Неву.

      У Веры дрогнуло сердце, так сильно  взво-лновал ее этот чудесный мужественный го-лос. Многие пассажиры повскакивали с мест  и окружили  певца.
      Вера  тоже  подошла  поближе  к  парню, глянула на него и остолбенела, потом  почув-ствовала, как мурашки поползли по спине. Ему на вид было лет двадцать пять, и был он удивительно красив: высок, широк в плечах, тонок в талии. Ладность и стройность фигуры подчеркивал военный костюм галифе, сапоги,  перетянутые ремнем, выцветшая, но опрятная гимнастерка со свежим подшитым подворот-ничком.

 

      Но главное – его лицо! Прекрасной формы голова, густые русые с золотинкой кудри, кру-то завивались над высоким лбом, прямой нос, четко обрисованный мужественный рот с ру-мяными губами, ямочка на подбородке и … всё!
      Вместо бровей, глаз и переносицы – ка-кая-то отвратительная мешанина из багровых, фиолетовых и белых пятен, красных рубцов и складок, точно в страшном сновидении…
      Когда он окончил песню, люди стали ему наперебой совать деньги в карманы гимна-стерки и брюк. Он наклонил голову и сдер-жанно произнес:
      -Спасибо всем.
      Вера, волнуясь, подошла со своей бумаж-кой, когда он уже сделал движение, собираясь идти дальше.
      -Разрешите, я поухаживаю за вами, – тихо сказала она, – деньги напиханы небрежно, они могут выпасть.
      Она аккуратно сложила бумажки, уложи-ла в карман и застегнула пуговицы.
      Он вдруг улыбнулся, показав сплошную подковку зубов, потом, сдвинув на плечо гар-монь, накрыл ее руку своей большой горячей ладонью.
      -Чего дрожишь, маленькая? Жалеешь ме-ня? Не стоит, нас теперь таких много…
      -А чего тебя жалеть? – с вызовом ответила она. – Собственно, с какой стати? Голос у те-бя, как у народного артиста, а сам ты красив, как Бог! Настоящий русский Сокол, богатырь, как Алеша Попович!
      -Сокол, говоришь? – горько усмехнулся он. –Сокол без глаз. Такому Соколу все одно – ам-ба!
      -Врешь! Это птице, может, и амба, а ты – человек-Сокол! А человек всегда прорвется. Все от тебя зависит, парень!
      -Спасибо, сестренка, за добрые слова, но это все пустое. Я пойду.
      -Постой! Знаешь, каким я тебя вижу? Вот, послушай. Ты стоишь на сцене в концертном костюме, он на тебе будет здорово смотреться. На лице у тебя будет такая черная бархатная полумаска. А люди, особенно женщины, будут с восторгом выкрикивать твое имя, и подно-сить цветы…
      -Здорово нарисовала, добрая ты девочка. А вот смогла бы ты, к примеру, меня … поцело-вать? Небось, побрезгуешь?
      -Я тебя провожу.
      Он не успел возразить, она открыла дверь и вышла с ним в тамбур. Там, поднявшись на носки, она обвила руками его шею и крепко поцеловала. Он ответил на ее поцелуй. У нее закружилась голова, она только прошептала:
      -Вот ты какой …
      Он коротко засмеялся:
      -Что, запомнишь меня? Я хочу, чтобы ты вспомнила меня, когда будешь целоваться с другим парнем. Меня зовут Глеб, а тебя?
      -Я – Вера.
      Они немножко помолчали. Он погладил рукой ее тугую косу, легонько прикоснулся к обеим щекам и бровям.
      -У тебя … есть парень?
      -Есть один, брат школьной подруги. Пере-писывались всю войну. Он – офицер, артилле-рист. Часть его стоит в Бобруйске, скоро встретимся.
      -Выйдешь за него?
      -Не знаю. Может и не сложится.
      -Сомневаешься? Значит, не любишь.
      -А у тебя есть кто-нибудь?
      -Жена … была. Поженились незадолго до войны. Продиктовал из госпиталя письмо. Сказал, что даю ей свободу, если не хочет, пусть не приезжает. Не ответила и не приеха-ла.
      -А ты переживал, надеялся?
      -Да сказать правду, не очень-то и надеял-ся. Она, видишь ли, бабонька с гонором, да и из себя видная. Как говорится, все при ней. А меня она и сразу-то не любила, а больше хва-стала перед подружками мною: мол, такого от-хватила. Как теперь понимаю, не было у нас настоящей-то любви.
      -Еще будет, обязательно! Все у тебя еще будет!
      -Ну, мне пора, Верочка, – он вздохнул, – милостыню собирать.
      -Какая там милостыня! Тебе люди деньги дают охотно, платят за твое искусство и му-жество. Ведь ходишь один и без палки, а сос-тав движется! Не боишься?
      -Нет, я привык, не страшно. Главное – трезвому быть. А палкой я пользуюсь на ули-це. Прощай, Вера! Помни меня!
      -Прощай, Глеб! Я-то тебя запомню, но по-мни и ты!
      -О чем? О тебе?
      -Не только. Помни о том, что ты – Сокол!
      Он улыбнулся, раздвинул двери и ступил на переходную площадку уверенно, как будто у него были глаза.
               

Домик для маленькой семьи


      Мне думается, что города, как и люди, сра-зу производят определенное впечатление.
      Этот небольшой город, куда я время от времени ездила в командировку, сразу при-шелся  мне по душе. Одна беда – дорога. Нор-мальные люди без проблем добирались туда за два часа на рейсовом автобусе. Я же так долго в автотранспорте не выдерживала.  Можно бы-ло ехать и поездом, но в этом случае прихо-дилось делать две пересадки. И  еще – там, в гостинице вечно не было мест. Так получи-лось и на этот раз.
      -Пустяки, пойдешь ко мне, – предложила главный инженер фабрики Регина Петровна.
     Тут к нам неожиданно подошла, главный бухгалтер Татьяна Михайловна Сажина и при-гласила меня  к себе. Она сказала, что в доме одна, муж ее в санатории, а ей скучно. Я со-гласилась, хотя была с ней мало знакома.
     Сажины жили в собственном доме с садом и огородом. Дом мне показался любопытным, совершенно непохожим на соседние. Он был невелик, но с красивой мансардой и балкон-чиком. Вход был в середине фасада, и от него в обе стороны шла довольно широкая веранда. Внутри тоже все было расположено необычно. Посредине – маленькие сени и обширная при-хожая. Оттуда двери вели в три отдельные комнаты и большую кухню, там же была и лесенка на мансарду. Позади дома были сде-ланы две пристройки, где располагались все современные удобства и куда попадали через кухню.
      Немного в отдалении, располагались са-раи и гараж. Сад и огород – в отличном сос-тоянии.
      -Ну, как вам наш домик? – улыбаясь, спро-сила Татьяна Михайловна.
      -У меня такое впечатление, что тот, кто его строил, хотел, чтобы здесь с удобствами и сча-стливо жила его любимая, но маленькая семья. Уж больно все тщательно продумано и испол-нено в небольших размерах.
      -Так оно и было задумано. Этот домик по своим чертежам построил мой дед Михаил Бо-леславович Борецкий еще в 1902 году.
      -Он был архитектором?
      -Нет, он финансист, был управляющим банка. А это, как сейчас говорят, его хобби. Он обожал сам строить или мастерить что-ни-будь. Он тогда был молод, только из универ-ситета вышел и собрался жениться на бабушке Аглае. Так что этот домик – свадебный пода-рок.
      -Вы, наверное, из дворянского рода?
      -Да. Борецкие в городе люди известные, не сильно богатые, но обеспеченные, потом-ственные государственные чиновники.
      -Мне непонятно, почему ваш дед был уве-рен, что этот дом никогда не станет, тесен для его потомков?
      -Не знаю, что дед думал, но факт есть факт: с 1902 года и по сегодняшний день в этом доме никогда не проживало больше че-тырех человек. Вот посмотрите сами: сначала трое – дед с бабкой и моя мать, потом четверо –те же и я, потом двое – мама и я, потом трое – те же и моя дочь, потом снова четверо – те же и мой муж, а теперь только двое – я с мужем.
      Мы ужинали не веранде, вечер был теп-лый, хотя осень уже чувствовалась.
      -Попробуйте моего домашнего вина, уве-рена, вы такого никогда не пили.
      Вино в графинчике было цвета аметиста – светло голубое с вишневым оттенком. Я по-хвалила вино, и Татьяна Михайловна с жаром стала объяснять способ его приготовления, а я внимательно слушала, хотя была уверена, что никогда этого делать не буду.
      -Татьяна Михайловна, простите мое баб-ское любопытство, но когда вы перечисляли – кто, когда жил в домике, мне показалось, что кроме вашего деда и до появления вашего му-жа, в доме вообще не было мужчин. Я не оши-блась? Право же, я не хотела вас смущать, но интересно, когда вы вышли замуж?
      Татьяна Михайловна смутилась, но отве-тила:
      -С Петром Ивановичем мы живем уже семь лет.
      -А ваша дочь от первого брака?
      -Нет, это дочь Петра Ивановича Сажина.
      -В таком случае, налейте мне еще вашего потрясающего вина, ибо здесь без поллитра не разберешься. Не обижайтесь на меня, дорогая Татьяна Михайловна! Дело в том, что любо-пытство мое не совсем бабское. Просто я по-думала, что вы люди не очень обычные, неор-динарные и потому, все, что с вами происхо-дит, обязательно должно быть необычно! А если мои вопросы вам неприятны, забудьте о них… Я вам сейчас расскажу кое-что о дру-гом…
      -Нет, нет! – перебила она меня. – Пейте, пожалуйста, вино на здоровье, а  я  вам  рас-скажу историю нашей семьи.


                Глава 1.   Вера

      Это была очень счастливая девочка. Она выросла в благополучной обеспеченной се-мье, где царила постоянная взаимная любовь. Мать Верочка просто очень любила, а перед отцом она преклонялась. Он казался ей об-разцом человека и мужчины, который всегда выигрывал при любом сравнении.  Он был хо-рош собой, аккуратен, точен во всем, у него можно было узнать обо всем на свете. Михаил Болеславович имел увлечение: механика и конструирование. У него была отлично обо-рудованная мастерская, где он проводил все свободное от работы время, если не требова-лась его помощь в саду и огороде. Он изго-тавливал разные бытовые приспособления, но основной предмет его увлечения – действую-щие модели различных машин.  Его жена Аг-лая Семеновна – невысокая толстенькая бол-тушка и хохотушка, казалось, не имела с ним ничего общего, но Верочка знала, что они не могут друг без друга. Мать старалась поско-рей покончить с домашними делами, чтобы тихонько постоять и посмотреть, как он рабо-тает.
      Верочка училась в гимназии, встречалась с подругами. Но больше всего увлекалась чте-нием, предпочитая сентиментальные и рыцар-ские романы. Ее воображение всегда поража-ли благородство, верность, жертвенность и мужество.
     Потом в их жизнь вступила революция и гражданская война. Тихий городок постоянно переходил из рук в руки. Иногда ложились спать с одной властью, а просыпались с дру-гой. Немцы, белополяки, белые, красные…   
      В 1919 году Верочке Борецкой сравнялось шестнадцать лет. В эти тревожные дни ее вдруг позвала к себе подруга на свой день рождения. Верочка часто гостила у этой де-вочки и оставалась ночевать. Семья эта была очень приличная, отец – врач городской боль-ницы. У них было три дочери, все погодки. Потому родители и отпустили ее спокойно.
      Когда семейное торжество было в разгаре, под окнами послышался конский топот, в дверь постучали, и в дом ввалились шесть во-оруженных, покрытых пылью и пропахших конским потом, бойцов какого-то отряда.  Старший извинился перед хозяином и попро-сил приюта до утра. Доктор никого не рас-спрашивал, отвел им комнату, а также при-гласил к столу. Старший вначале заколебался, мол,  в таком виде, но кто-то из них крикнул: “Ерунда, время военное”. Доктор завел грам-мофон, – барышни были в восторге: танцева-ли, кокетничали, благо ребята были все мо-лодые.
      Верочка не принимала участия в общем, веселье и никого не видела, потому что смо-трела на Него. Он стоял немного поодаль и поначалу смотрел в окно. Потом его кто-то окликнул, он оглянулся, подошел к столу и сел напротив. Они вначале долго и серьезно гля-дели друг на друга, потом заговорили о чем-то. Вера не могла бы сказать, был ли он кра-сив, этот принц в пропотевшей гимнастерке, она также не помнила, о чем они говорили. Она только твердо знала – это Он! Она только поняла в этот момент, что у нее ничего не было раньше, а также совершенно неинтерес-но, что будет после. Есть только этот человек, который ей нужен сейчас, нужен больше ее жизни, именно сейчас! Она ясно ощутила, что они в этой шумной комнате только вдвоем …
      Она не помнила, как окончился  вечер, как все разошлись. Ее уложили спать в малень-кую каморку, окно которой выходило во двор. Она машинально села на койку и думала толь-ко об одном: “надо выйти и найти его немед-ленно''. Вдруг за окном послышался сдавлен-ный смех и приглушенные мужские голоса. Потом в окне показалась чья-то голова, и зна-комый голос произнес:   
      -Простите, мадмуазель, мне необходимо с вами поговорить. Откройте окно.  
      То, что  она, благовоспитанная  девица, по-пала в двусмысленную и не очень приличную ситуацию, ни на секунду не пришло ей в голо-ву. Она быстро открыла окно, он, подтянув-шись на руках, перескочил в  комнату.
      -Это ты? Слава Богу! – произнесла она.
      -Да, это я. Я знаю, ты Верочка, а я Ми-хаил.
      Это все, что они сказали друг другу. Ни-какие другие слова им теперь были не нужны. Была только радость – великое таинство люб-ви, слияние юных душ и юных тел – радость особенная острая, когда у нее не было ни прошлого, ни будущего…
      Когда рассвело, он быстро оделся и со-брался уходить. Она всё-таки  спросила: 
      -А ребята знают, где ты?
      -Да это они меня подтолкнули. Я им так благодарен, сам бы нипочем не решился.
      -А я ведь теперь не смогу жить без тебя…
      -Я тоже. Я найду тебя, где бы ты ни бы-ла…если выйду из этой передряги живым…
      Она тихо сказала:
      -Знай, Миша! Никто, никогда не коснется меня после тебя. Ты всегда будешь во мне, что бы ни было.
      Он поцеловал ее мокрые глаза:
      -Спасибо, родная моя.
      Так и сказал: “родная”, а не любимая, как будто они были вместе много лет, и только те-перь расстаются.
      Потом он исчез в просвете окна и навсегда из ее жизни…
      Вера вернулась домой и сразу же, со всеми подробностями рассказала все родителям.
      Они ее выслушали молча, а потом, еще долго оба молчали.
      -Папа, ты думаешь, я – порочная особа? – со слезами на глазах спросила Вера.
      -Нет, доченька, – задумчиво ответил отец. –Я понимаю, это – любовь, а она, как и смерть, однозначна и выше условностей…
      Прошло положенное время, и Вера обна-ружила, что  слова, которые она при расстава-нии сказала своему возлюбленному, оказа-лись пророческими – у нее под сердцем  ребе-нок, его плоть и кровь.   
      Родители приняли эту новость спокой-но, этого следовало ожидать. Но тут нужно было еще крепко подумать. В небольшом городе у известных людей, дочь-гимназистка, неведомо от кого рожает ребенка. Так ли хорошо их поймут друзья и соседи? Ведь на дворе было начало двадцатого века. И на срочном семей-ном совете было принято единственно воз-можное  решение: родители берут ребенка на себя. Они были еще молоды, обоим немного за сорок. Веру решено было отправить к сестре Аглаи Семеновны в Несвиж. А сама Аглая Семеновна распространила весть о том, что ждет ребенка, потом сочинила историю, что мать ее больна, она должна ей помочь, и ей придется рожать в Несвиже. Таким образом, они в положенное время вернулись в город уже втроем. Так в семье Борецких появилась девочка по имени Таня.   
   
Глава 2   Татьяна

      Это была тоже очень счастливая девочка. Ее обожали уже трое – родители и старшая сестра Вера. Она хорошо училась в школе, была очень веселая и озорная.
      Когда Танечке Борецкой шел уже пят-надцатый год, в семью пришла большая беда.
      Михаил Болеславович в свои пятьдесят семь лет выглядел отлично, на здоровье не жа-ловался, он всегда соблюдал режим дня, и тре-бовал того же от близких. В один из зимних дней, он поскользнулся, упал на улице и по-терял сознание. Его увезли в больницу, где он, несмотря на усилия врачей, скончался, так и не придя в себя. Врачи говорили, что прои-зошел довольно редкий случай – разрыв пе-чени.
      Аглая Семеновна стала непохожей на себя, она жила целый год, как во сне. Почти в го-довщину смерти мужа она тихо умерла во сне, просто не проснулась…
      Итак, они остались одни – Вера и Таня.
      В день, когда Тане исполнилось шест-надцать лет, Вера сказала:
      -Теперь настал день, дорогая, когда ты должна узнать правду, ты уже взрослая и все поймешь.
      -Что ты такое говоришь, Верочка?
      -Cейчас ты все узнаешь, я расскажу под-робно.   
     И она открыла Тане тайну ее рождения. Только теперь, Таня, наконец, поняла то странное, что давно уже замечала. Эти стран-ные  разговоры Веры с матерью, когда та уп-рашивала ее быть как все, ответить на уха-живания замечательного молодого человека, не губить свою молодость и красоту. Только теперь Таня поняла, откуда эта страстная лю-бовь к ней ее “старшей сестры”… Она вспом-нила, как однажды, родители, то есть дед с бабкой, уговаривали Веру принять предложе-ние руки и сердца одного отличного человека, а она дико закричала: ''Оставьте меня! Разве вы не видите, это же не он! А он живет во мне, он со мной, он смотрит на меня каждый день глазами Танюши!''
      Так мать и дочь стали жить вдвоем. Пе-режили они  войну и  оккупацию, пережили и нелегкие, послевоенные годы. Вера Михай-ловна была хороша собой, аккуратная, трудо-любивая, доброжелательная к людям. Она работала бухгалтером в одной из городских организаций. Она вообще людей не чуралась. К Борецким приходили старые друзья целыми семьями. Вера Михайловна очень дружила с городским детским домом: помогала продук-тами со своего огорода и сада, брала на вос-питание к себе домой ребят. У нее по наслед-ству от отца были умелые и ловкие руки, в доме она все делала сама. Изредка обращалась только к старику-слесарю из детдома. В об-щем, на посторонний взгляд, ничего необыч-ного в характере и поведении Веры Михай-ловны не было. И только одна Таня знала, что она совершенно не воспринимает мужчин, особенно у себя в доме. Даже  когда к Тане за-ходил ее друг – одноклассник, Вера, как-то вся съеживалась и сильно нервничала до тех пор, пока он не уходил.
      А Таня росла обыкновенной веселой дев-чонкой – ходила на школьные вечера, на тан-цы, потом училась в другом городе в финан-совом техникуме. И всюду у нее были друзья, знакомые ребята – водили в кино, провожали, целовались у калитки – все как у людей. Но Таня твердо знала, что ни говорить об этом с мамой, ни боже упаси, приглашать кавалера домой, абсолютно невозможно.
      Поэтому Таня и не старалась сблизиться  с кем-нибудь всерьез, просто встречалась, что-бы не было скучно, а о будущем вообще не задумывалась. Вера Михайловна никогда ни-чего дочери не говорила, но Таня уже давно поняла, что ее возможного замужества мать боится, как смерти.
      14 июня 1948 года, Татьяне Борецкой ис-полнилось двадцать восемь лет. В ее личной жизни, ничего до сих пор не изменилось.
      Этот день они  отмечали  вдвоем  с мате-рью, никого не позвали. Вера Михайловна  была очень грустна и подавлена. Татьяне тоже было невесело. Они долго молчали, сидя за накрытым  столом.
       -Нужно поговорить, дочка, – сказала, на-конец, Вера Михайловна. – Вот что я надума-ла. Нам нужен ребенок.
      -То есть как?
      -Ты должна родить, продолжить наш род, так сказать.
      -Значит, я могу выйти замуж?
      Вера Михайловна побледнела:
      -Зачем, дорогая? Слава Богу, этот дом уже давно обходится без мужчин. А зачем они нужны? От них только неприятности.
      Тогда Таня задала прямой вопрос:
      -Мама, а если я кого-нибудь полюблю? Ра-зве так не может случиться? Как тогда? Не-приятности от мужчин! Какая чушь! Какие не-приятности были от нашего любимого отца и деда? И потом, ты считаешь, что только ты способна любить? Разве ты не жила бы с лю-бимым, если б он к тебе пришел?
      Вера Михайловна побледнела еще боль-ше, и вдруг зарыдала…
      Она долго не могла успокоиться, и Таня пожалела о своих последних словах, так ей было мучительно жалко мать.
      –Ну ладно, мама, – сказала она, когда та, наконец, успокоилась.–Допустим, что обой-демся без моего замужества. Но как ты это се-бе представляешь? Это же не дом купить или автомашину?
      –Это очень просто, если к этому вопросу подойти по-деловому. Выбирается подходя-щий объект. Конечно не сразу, а путем на-блюдений. Потом делается чисто деловое предложение, если нужно, платят деньги, пи-шется расписка или обязательство не предъ-являть претензии к отцовству.
      –Откуда ты это знаешь? Сама придумала?
      -Нет, людей расспросила. У меня есть зна-комые, которые именно так и поступили.               
      –Извини, дорогая. Откровенно скажу: мне этот твой план просто противен, меня от него тошнит…
      -Доченька, я уже все продумала. Пойми, это нужно делать сейчас, пока я еще в силе, да и твои годы уходят.… В городе  об этом никто не должен знать. Лучше найти нужного чело-века где-нибудь не здесь, например, в доме от-дыха. Говорят, там люди быстро сходятся.… Но запомни, никаких адресов!
      Таня вначале расстроилась после этого раз-говора, мать ее торопила, а она все медлила и молчала. Но потом, мысли Татьяны приняли другое направление.
      “А почему я, собственно говоря, должна придерживаться точно маминых инструкций? Разве я не могу просто вести себя посвобод-ней? А там, будет видно''.
      Татьяна работала бухгалтером в город-ском пищеторге, у нее было немало друзей и поклонников, она могла хоть каждый день ве-село проводить время, если бы мать ее не сдерживала. И, когда спустя пару месяцев, Та-ня по путевке поехала в известный республи-канский дом отдыха, у нее уже было отличное настроение.
      Она  поселилась в одной комнате с весе-лой женщиной из Витебска, Полиной, кото-рая была лет на пять ее старше, и у которой был муж и ребенок. Таня, как-то, сама не зная почему, рассказала Полине о матери и ее пла-нах по “приобретению внука”.
      Ну и хохотала же Полина, особенно узнав про ''деловую” сторону вопроса.
      -Твоя мама просто чудачка, точно с Луны свалилась, а не прожила долгую жизнь. Это сказать нормальному мужику, что его исполь-зуют как племенного жеребца! Худшего ос-корбления  не найти! Пойми, на такое может согласиться только ублюдок, из-за денег. А за-чем тебе ублюдок? А ведь дело-то совсем про-стое, если оно само собой выходит! И потом, я не понимаю, ты что, сама-то, какая-нибудь убогая, что ли? Обыкновенная симпатичная молодая особа. Что тебе стоит, не какого-то неизвестного, а хорошо знакомого семейного мужика охмурить, они все “свежатинку” лю-бят!
      -Да? А потом  начнет он права качать?
      -А кому это надо? Да ведь всегда можно отрицать, мол, не имеет он никакого отноше-ния.
      Отдыхалось им хорошо, погода стояла от-личная, компания подобралась хорошая – лю-ди славные и остроумные. Татьяне очень по-нравились соседи по столу: две сестры – по-жилые вдовы, учительницы из Могилева, жен-щины милые и интеллигентные. Четвертым за столом сидел мужчина лет тридцати, элек-трик консервного завода из небольшого город-ка, километрах в шестидесяти от Таниного го-рода – так он сам представился. Это был не-многословный, очень спокойный и вежливый человек, как показалось Тане, сдержанный и равнодушный. Он с каждым днем ей всё боль-ше нравился – высокий, сильный, с мужест-венным красивым лицом. Но она чувствовала по отношению к нему совершенно непривыч-ную для себя робость и скованность. Таня  це-лыми днями  веселилась в компании Полины и веселого  комичного старичка из Гомеля, а са-ма ловила себя на том, что постоянно думает о нем, о соседе по столу…
      Полина это, конечно же, заметила:
       -Ну что ты теряешься?
       -Не знаю. Что-то мне неловко и страш-но…
      -Да, мужичок отменный, ничего не ска-жешь. Знаешь, мне кажется он не тот, за кого себя выдает. Он похож на какого-то развед-чика, тайного агента…
      -Шпиона? – засмеялась Таня. – С чего ты взяла?
      -Разве ты не заметила? У него военная вы-правка, точные, рассчитанные движения, и еще, заметила? Он ни с кем не хочет связы-ваться.
      Дни летели быстро, до отъезда домой оста-валось два дня, а Татьяна не приблизилась к этому таинственному Петру Ивановичу, сосе-ду по столу ни на шаг. Правда, на прощальном вечере он пригласил ее на танец, потом, по окончании вечера пригласил ее до корпуса. Тут она осмелилась, и сама предложила по-гулять по аллее. Она была счастлива, а он только спокоен и любезен. Всё это, как она позже узнала, подстроила Полина. В послед-ний вечер перед отъездом, они тоже гуляли по парку. Таня узнала, что он, Петр Иванович Са-жин, сам из Орловской области, и что его пол-года назад неожиданно уволили из армии, а служил он на Балтийском флоте, по профессии водолаз, участник войны.
      -А почему здесь очутились? – спросила Та-ня.
      -Один я на свете, ни одной души родной, вот и поехал к фронтовому другу в Белорус-сию. На Балтике невеста была, да перед самым увольнением рассорились.… Как видите, сплошная нескладуха, виноват-то я, – улыб-нулся  он.
      -Ничего, еще все сложится! Небось, все впереди, у такого парня, как вы! – с жаром сказала Таня.
      Он не ответил, только благодарно пожал ей руку.
      Автобус отправлялся в пять часов вечера. Когда Таня вошла в салон, все места были заняты. Но Петр Иванович помахал ей рукой, приглашая. Оказывается, он занял ей место. Им предстояло ехать вместе часов около пяти. Они вели неторопливую беседу, но когда ста-ло темнеть, автобус вдруг остановился. Пас-сажиры узнали, что произошла серьезная по-ломка. Водитель объяснил, что ликвидировать ее можно за полчаса, но требуется запчасть, которую он достанет в ближайшей МТС. По-этому, кто очень спешит, может поймать по-путку и доехать до ближайшей станции. А ко-му выгодно ехать с ним до места, могут пе-реночевать в ближайшей деревне, где он бе-рется устроить всем ночлег до утра. Тане и ее спутнику бы-ло удобней ехать на автобусе до места.
      Таким образом, они вместе с водителем и его напарником, попали на одну квартиру.
      Все четверо вместе с хозяйкой и ее доче-рью поужинали молоком и хлебом. Потом все разошлись, – хозяйка с дочерью пошли спать на сеновал, мужчинам предложили зал, а Тане –хозяйскую спальню. Стало тихо, только слы-шался храп водителей, которые завели хозяй-ский будильник, чтобы подняться рано.
      Таня не спала, и думала только о том, что он здесь рядом и вероятнее всего не спит. Ее стала бить крупная дрожь, она ничего не мо-гла с этим поделать, и думала: “Господи, что это со мной?” Поскольку все ее мысли были только о нем, она ничуть не удивилась, что дверь вдруг тихо открылась,  и он показался на пороге
      -Вы не спите? Я слышу, ходите. Вас что-то беспокоит? – спросил он.
      Она так дрожала, что это не могло ук-рыться от него.
      -Я могу вам помочь? – спросил он каким-то изменившемся  голосом.
      Таня ничего не ответила, но вдруг, не-ожиданно для себя самой, шагнула к нему, за-кинула ему руки на шею и крепко прижа-лась…
      …Она очень надеялась, что он не заметит того, что она еще девушка, да еще в таком не юном возрасте, но он, нежно поглаживая ее плечо, сказал:
      -Что, ты, дурочка, смолчала, что я у тебя первый? Я бы с тобой обошелся по-другому.
      Она по этому и другому поводу испыты-вала сильную неловкость, но спустя несколь-ко минут сказала:
      -Петя, дорогой мой человек! Не подумай, что я просто так, неожиданно тебе на шею ки-нулась! Я ведь с первого дня, как увидела те-бя, полюбила, да вот робела сильно…
      -Ну и чудачка, ты, Танюха! – засмеялся он. –Выходит, путевки-то наши сгорели! Двенад-цать дней зря пропали!
      Утром, перед отъездом Сажин и Таня об-менялись адресами и телефонами. Когда ехали в автобусе, он держал ее за руку, но они, по-чему-то, всю дорогу молчали. Сажин был за-думчив и грустен, А Таня едва удерживалась от слез, ее мучило ощущение потери и дурное предчувствие. Когда автобус подъехал, нако-нец, к городку, где жил Сажин, он поднялся, не обращая внимания на соседей, обнял и по-целовал Таню в губы, и сказал:
      -Будь здорова, Танечка, славная моя! – и вышел. Тане оставалось ехать до дому еще минут пятьдесят. Всю дорогу она плакала, так как была уверена, что больше его не увидит…   
      Приехав, домой, Таня сразу объявила мате-ри, что, ее желание исполнено – у нее уже был мужчина. В  подробности она не вдавалась, а та не расспрашивала.
      В начале, Таня каждый день ждала, что он позвонит, но дни шли, и ничего не было… Она ходила, как в воду опущенная. Даже на работе сразу поняли, что у нее случилась беда.
      А потом, Тане стало не до Сажина.…Как только она убедилась, что беременна, сразу же начались рвоты, и так продолжалось все время  до родов – тяжелый и длительный токсикоз. Ей было так плохо, что врачи предложили пре-рвать беременность, но она не согласилась, и стала похожа на тень. Наконец, у Тани роди-лась дочь – Верочка Борецкая-младшая, боль-ше похожая на крохотного паучка, чем на ре-бенка. Прошло еще два тяжелых месяца, по-том мать и дочь стали поправляться. А когда девочке исполнилось полтора года, она стала просто красавицей, вся в папочку. Это радо-вало Татьяну, но по ночам она плакала, – было очень обидно, что у нее повторяется мамина судьба...
      Несколько раз она порывалась позвонить по данному Сажиным телефону, но почему-то не решалась.
      Когда Таня окончательно пришла в норму, она приняла решение, ничего не говоря, мате-ри, съездить в соседний городок и разузнать все самой, а может, хотя бы взглянуть на него. Когда Татьяна вошла в отдел кадров консер-вного завода и справилась о П. И. Сажине, то получила дикий, ошеломляющий ответ... Ей сказали, что он в конце августа прошлого года, вернувшись из отпуска, через три дня погиб, покончив жизнь самоубийством, утонул в ре-ке. … У нее, вероятно, что-то помутилось в го-лове, так как она не помнила, как у нее в руках очутился стакан с водой. Кадровичка сочув-ственно посмотрела на нее и сказала, что под-робности она может узнать в городской проку-ратуре, так как велось следствие. “Это не мо-жет быть правдой, – пронеслось у Тани в голо-ве, – тут что-то не так''.
      В прокуратуре Татьяне повезло. Когда она,  показав свои документы, сказала, что ищет своего пропавшего жениха, ее сразу  отправи-ли к молодому следователю С. Б. Петраков-скому, который  вел это дело. Он оказался на месте, и рассказал Тане следующее. Сажин жил на квартире у своего фронтового друга А. Короткевича. Накануне  оба друга провели ве-чер за бутылкой и воспоминаниями, и разош-лись после полуночи. Утром, перед работой, Короткевич, зайдя в комнату друга, увидел, что его постель не тронута, а все вещи акку-ратно сложены и сверху лежит записка:
      ''Саша, дорогой! Это все тебе. Спасибо за все. Не поминай лихом, живи долго. Твой Петр''.  А на столе лежал большой лист бума-ги, где крупными  буквами было написано: ''Простите меня все. Прошу в моей смерти  ни-кого не винить. Жить больше не могу. П. И. Сажин''. Так как его нигде не было, бросились к реке, где увидели его верхнюю одежду. Во-долаз обнаружил еще часть его одежды и один ботинок, подтянутыми под камень, в омуте, там сильное течение. Тела тогда не нашли. Это все.
      -Это чушь! – закричала Таня. – Вы хотите меня уверить, что военный моряк, фронтовик, старшина  водолазов, классный специалист, утопился в вашей вонючей речонке? Что, он не мог повеситься, застрелиться или еще что-нибудь?
      -Ну, насчет вонючей речонки, Вы не очень! Она судоходная и является притоком Днепра!
      -А мне плевать, куда она там впадает! – крикнула она и захлебнулась слезами…
      Петраковский оказался добрым челове-ком, он стал успокаивать Таню, потом спро-сил, а кто собственно, для нее Сажин? Тогда она вдруг, все ему рассказала; и о доме от-дыха, поломанном автобусе, единственной   встрече в  неизвестной деревушке, а так же  о том, что он был у нее единственным муж-чиной и о том, что ее девочке уже год и семь месяцев…
      -Выходит, вы с ним встретились всего за три дня до этого случая?
      -Да. Вы не подумайте, что я его ищу его из-за ребенка. Мы с матерью легко можем воспитать его и без отца! Просто я … страшно люблю, его … Он лучше всех… я не хочу жить без него…
      -Хорошо, –  сказал Петраковский, – дело это очень трудное и я вам ничего не обещаю. Но я постараюсь при первой же возможности разыскать его.
      -Как это так?
      -Да. Вы правы. Самоубийство инсцениро-вано, с какой целью – неизвестно.
      -Кто об этом знает?
      -Никто, кроме меня. Дело я закрыл. Через полгода нашлось чье-то тело, которое не опоз-нали. Это был явно не он. Труп захоронен и фигурирует в деле. Теперь он официально мертв. Зачем ему так срочно понадобилась ин-сценировать свою смерть? Как бы то ни было, я ему в этом помог. Так вышло.
      -Найти его трудно?
      -Почти невозможно. Сами понимаете, у не-го сейчас другие документы и все концы обор-ваны.
      -Как аы догадались, что это инсцениров-ка?
      -Расследовал хорошенько по собственной инициативе, так сказать, из профессиональ-ного  любопытства. Потом пытался  по разным каналам выяснить причину, но мне это не уда-лось. Так что я вам, уважаемая, пока ничем по-мочь не могу.
      -Что вы! Я вам и так очень благодарна! Он жив! Я счастлива. Да воздаст вам Бог за вашу доброту!
      Татьяна собралась уходить, Но Петраков-ский остановил ее:
      -Два совета вам. Первый – я, думаю вам понятно, что об этом нашем разговоре никто не должен знать.
      -Это ясно. Вот вам мои координаты. – Таня  протянула бумажку с адресом и телефоном.
      -Теперь второй совет – сходите, тут неда-леко, по этому адресу к Александру Коротке-вичу, познакомтесь и попросите  держать с ва-ми связь. Можете рассказать ему о себе, но ни слова о том, что Сажин жив. Думаю, что сей-час – это единственная ниточка к Сажину.
      Татьяна  последовала этому совету. Корот-кевич  удивленно смотрел на нее. Она коротко  рассказала о себе и попросила сообщить ей, если что-нибудь будет связано  с Сажиным. 
      -А что можно узнать с того света? – спро-сил Короткевич.
      -Всё на свете бывает, я хочу надеятся на чудо.
      Короткевич долго угрюмо молчал, потом сказал:
      -А вообще чудо может произойти, уж боль-но не простой парень был Петя, да и служба у него была очень не простая…
      Татьяна вернулась домой. Потянулись дни, месяцы, годы. Ничего не происходило. Прош-ло лет пять, и она узнала, что Короткевич по-гиб на работе, он был трактористом в лесхозе. Оборвалась единственная ниточка…
      Татьяна работала, растила дочь. Иногда встречалась с мужчинами. Она ведь никому не давала клятв верности и обетов.… Замуж она не собиралась. И не столько из-за матери, ско-лько из-за дочери, уж очень не хотелось, что-бы у нее был отчим.
      Шли годы, и все понемногу забывалось. Одно только прелестнее лицо дочери напоми-нало, что в ее жизни был такой чудесный му-жик – Сажин.
      Однажды, когда Верочке – младшей  было уже четырнадцать лет, она возвращалась из школы, подошла к своей калитке, собираясь ее отпереть, и тут ее окликнул мужской голос:
      -Девочка, можно тебя на минутку?
      Вера оглянулась. На скамейке напротив их дома сидел незнакомый человек средних лет, одетый по-дорожному. Рядом стоял саквояж. Она подошла.
      -Скажи, девочка, это дом Борецких? А ты кто будешь?
      -Я – Вера Борецкая.
      -А скажи-ка, сколько тебе лет? – спросил он каким-то странным  голосом.
      Вера ответила, что скоро пятнадцать.
      -А твоя мама – Таня?
      -Да.
      -А ты можешь ее сюда позвать?
      -Мама придет с работы после четырех. Вы можете войти в дом и подождать. Дома только бабушка.
      -Нет, я здесь подожду….
      Верочка ушла в дом. Этот человек сильно волновался и кого-то ей напоминал….
      Таня увидела его и узнала еще издали, хотя он сильно изменился …. Он поднялся ей на-встречу, и вместо приветствия закричал:
      -Танечка! Простишь ли ты меня?
      Она, едва справившмсь с волнением отве-тила:
      -Конечно же, Петенька. Я ведь люблю те-бя…. Доченька наша уже из школы пришла, пойдем скорее.
      -Я ее уже видел! – ответил он, и такая у не-го была счастливая улыбка на лице, что Таня не удержалась и заплакала…
      Когда вошли в дом, Таня спросила:
      -Веруня, ты знаешь, кто это?
      Верочка молча подошла к нему, прижа-лась, и сказала:
      -Здравствуй, папа…
      Когда все уселись за стол и поели, Таня спросила:
      -А кому собственно мы обязаны счастьем тебя видеть?
      -Как  кому? Конечно Семену Борисовичу!
      -А кто это?
      -Да Петраковский же.
      -Надо же, я тогда была так расстроена, что даже не спросила, как его зовут…
      ….Татьяна Михайловна глянула на часы:
     -С ума сошли. Завтра у вас тяжелый день. Пошли скорее спать. Завтра расскажу о Пете.

Глава 3. Сажин

      Вечером после работы я снова сидела на веранде и пила аметистовое вино. Татьяна Ми-хайловна начала говорить о муже, но тут раз-дался телефонный звонок.
      -Да, дорогой! Нет, не скушно…. А я не од-на, со мной веселый человек… не веришь?  Просит вас взять трубку.
      Я взяла.
      -Здравствуйте Петр Иванович! Кто я? У меня перед вами преимущество, я-то о вас  уже немного знаю! Вы только не сердитесь на  Татьяну Михайловну. Да, да обещаю, обяза-тельно приеду, тогда всё и узнаете! Будьте здоровы!  Передаю трубку.
      Татьяна Михайловна еще долго говорила с мужем о дочери, его это, вероятно, очень вол-новало.
      Потом она продолжила свой рассказ.
      После окончания войны Сажин служил в каком-то элитном подразделении НКВД. О своей работе он Татьяне ничего не рассказы-вал. Узнала она только о последнем эпизоде, который, повидимому, пслужил причиной уво-льнения его из армии! Их перебросили для вы-полнения спецзадания на Север. Группа водо-лазов должна была в определенном квадрате моря обнаружить какой-то затонувший сверх-секретный объект и уточнить его координаты. Причем, каждое погружение, согласно инстру-кции,  было строго рассчитано  во времени до секунды – поиск, передача информации и всплытие. Именно Сажин этот объект обнару-жил. Он передал условный сигнал наверх, а со всплытием замешкался. Что с ним случилось, он так и не понял, похоже, временно потерял сознание, потом пришел в себя и всплыл.  Его долго допрашивали, проверяли медики. Ника-ких отклонений в состоянии здоровья не наш-ли, а он так и не смог дать внятного объясне-ния. Потомего уволили из армии по приказу, без объяснения причины. Для него это было настоящим ударом. Ехать ему было собст-венно некуда, нигде не осталось никаких род-ственников.  Потому решил поехать к фрон-товому другу Саше Короткевичу в Белорус-сию. Он устроился электриком на консервный завод и жил у Саши. Так прошло полгода. Са-жин  был человеком скромным и бережливым, не пил и не курил, а также, благодаря своей прежней работе, и немного замкнутым.
      На следующий день, после приезда из дома отдыха, Сажин подошел к зданию почты, ре-шив позвонить Тане. Когда он поднялся на крыльцо, из проезжавшей мимо машины пос-лышались выстрелы, и пуля чиркнула по поч-товому ящику в сантиметре от его головы.…  Всё было для того времени настолько неожи-данно и странно, что до него нескоро дошло, что стреляли-то по нему и совершенно случай-но промахнулись… Он был взволнован, зво-нить не пошел, а направился по другой сторо-не улицы домой. Он поравнялся  с небольшим двухэтажным домом, перед которым у троту-ара росло толстое дерево. В этот момент, ни-весть, откуда взявшаяся машина въехала на тротуар…. Его спасла  привычная реакция, – он отскочил за дерево, а машина дала задний ход и помчалась прочь.
      Сажин задумчиво шел по скверику, за ко-торым был его дом. Он присел на лавочку, раз-думывая. Кому была нужна его жизнь?  Веро-ятно, за эти полгода поизошло какое-то собы-тие и его понадобилось устранить. Вдруг Са-жин увидел, что у входа на аллейку скверика появились два незнакомых человека. Он бы-стро поднялся  и лег на землю за густые  под-стриженные  кустики. Они прошли, мимо и до него донесся отрывок разговора: “Ну, доро-гой, две осечки – это уж слишком, не завидую тебе, Монахов не прощает…'' Монахов! От-лично знакомая фамилия! Если так, то он об-речен. Его непременно, если не сегодня, то завтра достанут…. В этом  городишке он как муха на освешенном  стекле…. Бежать? Позд-но. Его уже взяли в “папку“. И тогда Сажин решил “умереть”. Получится, не получится, а попробывать надо. В первую очередь снял де-ньги со счета, благо, сберкасса рядом. Потом все обдумал, упаковал необходимое в герме-тичный мешок, когда стемнело, сделал тайник на том берегу. Вечер провел с Сашей, а ночью все подделал, переплыл реку, взял мешок и  уехал. Все получилось чисто, если не считать одного просчета – отпечаток половины следа на том берегу, что послужило доказательством для дотошного следователя. Петраковский, за-крыв дело, ему конечно крепко помог.
      Денег к тому времени у Сажина собралось немало, он хранил их в трех разных городах. Теперь эта предосторожность пригодилась. Потом Сажин нашел старых фронтовых дру-зей, ему помогли приобрести новые докумен-ты. Три года он жил в этой роли – покойника и нелегала. Нашел работу, прописался. В об-щем, жить можно было, но ему претило всё это…
      В душе горела горькая обида, что прахом пошло всё, что пережил и заслужил за войну, что перестал быть обычным порядочным чело-веком, которым всегда себя считал…
      Да, Сажин был спокойным, непритязатель-ным человеком, но одна сторона его жизни, была довольна значительной – женщины. Ког-да он встретился с Татьяной, ему было уже тридцать четыре года. До этого ему ни разу в голову не приходила мысль о женитьбе. Да и зачем? Профессия  опасная, служба непредска-зуемая. Зачем чужой век заедать? А женщины его крепко любили. И не только за отличную внешность. Он всегда был добрый, ласковый и деликатный, но еще независимый. Все люби-ли, но ни одна так и не смогла над ним власть взять!
      Обычно говорят, пришла беда – ищи жен-щину, от них  все зло. А вот у Сажина, всё вы-шло наоборот. Именно женщина выручила его из беды и вернула к нормальной жизни.
      Встретил он ее в Ялте, где бывал время от времени. Это была обыкновенная, лет двадца-ти четырех, женщина по имени Наташа, даже не очень красивая. Но что-то в ней, наверно хорошее, было, раз Сажин, при всей своей сдержанности и замкнутости, неожиданно от-крыл ей душу, – поделился своей тайной бе-дой…
      -Наберись терпения, – сказала она, – а я по-стараюсь тебе помочь.
      -Но каким же это образом?
      ¬-Уменя есть кое-какие связи, – скромно от-ветила она.
      Наташа уехала  к себе в Ленинград, пообе-щав позвонить. Она позвонила Сажину только через три месяца, и пригласила его к себе до-мой. Когда он приехал и явился к ней, она по-знакомила его со своим отцом. Как же удивил-ся Сажин, когда увидел адмирала, командую-щего флотом, героя Союза! Он во время вой-ны лично награждал их за отлично проведен-ную операцию…
      К удивлению Сажина, адмирал, который те-перь был в отставке, тоже припомнил его. В разговоре выяснилось, что объект, из-за кото-рого Сажин мог лишиться жизни, в настоящее время рассекречен…. Таким образом, адмирал и сделал для него всё – помог восстановиться на сверхсрочной службе, нашел ему также дол-жность в Севастополе. Так Сажин снова стал Сажиным. А с Наташей у него ничего не выш-ло. Когда она провожала его на вокзал, вдруг объявила, что выходит замуж за своего одно-классни-ка. Сажин вообще-то не был влюблен и встретил эту новость спокойно, но ему было неприятно.
      Сажин дослужился  до пенсии,  и у него всё было  хорошо. Он тогда одновременно с рабо-той сотрудничал с Ялтинской киностудией. Правда, не так давно он на подводных съемках получил серьезную травму, его оперировали, и теперь он ездит в санаторий  восстанавливать-ся.
      Около семи лет назад, Семен Борисович Петраковский, который был уже областным прокурором, как-то смотрел по телевизору  по-пулярный фильм Ялтинской киностудии. Рас-сеянно пробегая глазами титры, он вдруг про-чел: “подводные съемки – П.И. Сажин”.
      Семен Борисович не забыл своего давнего расследования и обещания, данного Татьяне Борецкой.
      Петраковский узнал по своим каналам, что Сажин П. И. постоянно проживает в городе Се-вастополе, он также узнал и номер его домаш-него телефона. Теперь надо было установить, тот ли это Сажин. Родственница Петраковско-го жила в городе Евпатория. Взяв отпуск, он приехал туда с семьей отдыхать. Потом Пет-раковский позвонил в Севастополь, и, не на-зывая себя, сказал, что ищет Сажина П.И., ко-торый в 1948 году проживал в Белоруссии в таком-то месте:  если это тот самый человек, то он может сообщить ему кое-что очень важ-ное…  Сажин некоторое время колебался, но все же признал, что это действительно он. Тог-да-то Семен Борисович напросился к нему в гости. Эта встреча состоялась, и таким образом Сажин все узнал – о дочери, Татьяне, и о том, что он, Петраковский, в 1948 году  фактически помог ему остаться в живых…
       …Татьяна Михайловна окончила свой рас-сказ.
       -Что же это, получается? – спросила я. – Вы ему понравились, а он, когда уже вышел из нелегалов и стал свободен, так и не  связался с вами?
       -Да. Именно так. Он приехал сюда из-за дочери, а не из-за меня. Очень он уж обрадо-вался, что у него есть дочь!
      А полюбили мы крепко друг друга только тогда, когда стали вместе жить.… Теперь я очень счастливый человек! – сказала она про-сто. – Одна только у меня боль…
      -Баба Вера? – догадалась я.
      -Да. Бедняжка не прожила с нами и года, Она была совсем не больна и не очень еще стара, а почему-то тихонько угасала, и вот, не-ожиданно умерла во сне точно так же, как и ее мать…
       -Дорогая Татьяна Михайловна! Мне так хорошо у вас и с вами, просто не хочется уез-жать.
      А вы приезжайте к нам почаще. Петя будет рад. Он любит таких людей, как вы. Только обещайте, что не влюбитесь в него! – засмея-лась она.
     -Постараюсь, – ответила я, – только, судя по вашим рассказам, это будет нелегко.








               Хромое счастье
               

           Человека спасти лишь любовью
           Может женщина – Богу подстать!
 
              (из стихотворений Андрея Карпа)

      Они  с матерью вернулись в родной го-род в первую годовщину Победы, после пя-тилетнего отсутствия. Мара медленно шла мимо разрушенных  домов,  мимо огромных  пустырей, засеянных огородами с оград-ками из ржавых спинок бывших кроватей, мимо милых и знакомых с детства зданий, почерневших и обезображенных войной.   Остатки разбитых стёкол,  отражали  ее  не-большую крепкую фигурку и  красивые  но-ги.  Было грустно,  но душа полна надежды. Ей всего двадцать второй год – всё впереди. “Мы адновём цябе, наш родны Мiнск” – надписи на оставшихся стенах, волновали и радовали. Всё будет! Только работать и учиться! С самого начала войны, с 16 лет, Мара твердо усвоила эту истину – ей на-деяться не на кого. Всё зависит от нее. Брат матери согласился приютить их на то время, пока Мара будет учиться в техникуме. Квартирка состояла из двух маленьких ком-нат, крохотной кухни, где была небольшая русская печка. Стали жить вшестером. Дядя с женой и двумя девочками и Мара с ма-терью. Тетя Фаина, женщина энергичная и деловая сразу определила их положение, – они отдают ей все свои деньги, Мара уби-рает и стирает на всех, питаются вместе, Мать Мары, Лия Иосифовна, устроилась на работу кассиром в коммерческий магазин, работать по 12 часов, через сутки.
      В общем, жить, конечно, можно. Одна беда, дядя, который почему-то не любил Мару еще в детстве, придирается к каждо-му пустяку и постоянно ворчит. Лия Иоси-фовна, женщина вялая и очень боязливая, постоянно трепещет перед всеми, а Мару ругает,  когда она обижается.  Так они про-жили около года.  Потом, старшая из двою-родных сестер затеяла ссору из-за котенка, на которого случайно наступила Мара. Ког-да отец пришел с работы, девчонка закати-ла истерику, дядя кинулся на Мару с кула-ками,  которыми только помахал перед ней, и закричал, что когда-нибудь он ее непре-менно убьет. Мара не ответила ни слова.  Она собрала со стола  свои  конспекты, уло-жила в сумочку вместе с единственной сме-ной  белья,  и вышла на улицу.
      Лия Иосифовна в этот день работала. Мара долго, до темноты бродила по плохо освещенным исковерканным улицам люби-мого города,  в котором  ей  не  было места “Как ни жаль, а придется покинуть Минск, – думала  она, – может,  устроюсь недалеко, квартиру дадут какую-нибудь, только бы ни от кого не зависеть''. Однако, надо было сообщить матери и найти  хоть пристанище на  ночь. Она пришла  в магазин  и  сказала матери, что ушла искать квартиру и работу, а домой не вернется.
      Мать чуть не лишилась чувств:
      -Что ты надела! Что ты наделала! Что я скажу Шуре  и Фаине!  Какой позор! Что люди скажут!
      -Ничего не говори, только скажи, что я ушла. Я тебе сообщу, когда устроюсь. Не беспокойся.
      Мара вспомнила, что где-то возле пив-завода живут мамины родственники – Зеле-вянские, собственно они там жили до вой-ны,  если дом цел, может, они там  и живут.
      Она разыскала их уже в полной темноте, и попросила приюта на ночь.  Евгения Лаза-ревна Зелевянская, жена маминого двою-родного брата, приняла очень хорошо. Ма-ра рассказала, почему она ушла.
      -Я поступила неправильно? Скажите те-тя Женя! Ведь это мои родные. Они нас приютили. Я должна бала перетерпеть? Правда?
      Зелевянская подумала немного и отве-тила:
      -Твоего дядю Шуру я неплохо знаю, ме-ня эта история не удивляет. Я считаю, что всякая доброта должна быть добротой до  конца. Не всякий человек может терпеть, когда его оскорбляют. Сказать  по правде,  я  довольна, что ты не похожа  на свою маму и способна  на поступок. Для твоих родных, твой уход, вроде, как пощечина. Но это им пойдет на пользу. Значит, так, ты остаешься у нас. Денег я с тебя ни за квартиру, ни за еду не возьму. Ты – студентка.
      -Спасибо, я буду делать для вас всё, что вы скажете.
      -Я  работаю  машинисткой  в  Доме Пра-вительства. Работа у меня вечерняя. Поэ-тому, я с утра сама буду готовить и стирать. Твоя задача – уборка  дома,  потом  будешь  кормить  моих: мужа  и детей. В  школу  де-тей отправлять. А вечера  у тебя будут сво-бодны. Подходит?
      -Еще как!
      Через несколько дней, Евгения Лазарев-на спросила, какие у Мары ближайшие пла-ны.
      -Милая тетя Женечка! У меня во время войны были две самые простые мечты. Од-на – положить перед собой буханку хлеба и свободно её есть. Просто резать и есть, ско-лько хочу. А вторая – чтобы  иметь своё ок-но, которое будет светить на улицу, и  ждать меня с работы, своё освещенное ок-но! Одна мечта уже осуществилась. Слава Богу, отменили карточки. А вторая – ка-жется недостижимой, как линия горизон-та…. В общем, я поеду туда, где мне по-обещают крышу над головой.
       -Знаешь, Марочка, я очень привязалась к тебе. Мне думается, что для тебя есть дру-гой вариант. Из родного города нельзя уез-жать. Кстати, твой дядя работает в вашем наркомате и свободно может тебе помочь остаться в городе и найти работу.
      -Вы отлично знаете, что он этого не сде-лает, его единственное желание, чтобы мы поскорей уехали. К сожалению, нас с мамой здесь не любят.
      -Ну и чёрт с ним! В таком случае, ты можешь просто выйти замуж.
      -Это так просто?
      -Я знаю многих мужчин, которые поте-ряли свои  семьи  и вернулись в пустые до-ма. А такая девушка,  как ты, многим понра-вится. Как ты смотришь на это?
      -Простите,  но  я не смогу  никоим обра-зом себя продать.
      -Какие глупости!  Тебя просто  познако-мят. А вдруг человек понравиться? Никто силой не тянет.
      -Понравится? Такой случай один на де-сять тысяч….
      Зелевянская стала усиленно разыскивать мужа для Мары.
      Но вскоре, она убедилась, что все канди-даты в основном, пожилые  или  искалечен-ные.  А представить рядом с такими,  моло-дую, веселую, цветущую девушку, ой как не хотелось!
      Однажды к Зелевянским явился невысо-кий человек, лет под сорок на вид. У него были печальные черные глаза и рыжеватая  с плешью голова. Он рассказал  о себе, что ему тридцать четыре года, он – механик по швейным машинам, у него свой дом на Ра-ковской, заказов много, часто ездит в дру-гие города. “Идеальный муж для какой-ни-будь пройдохи, – подумала Мара, – особен-но прекрасно, что не многословен и застен-чив. Но, увы, для меня он не более, чем про-хожий''.
      Однако она провела с Борисом Макаро-вичем Гиршанским целый вечер, во время которого, он почти всё время молчал, а она развлекала, его разными потешными исто-риями. Они сходили в единственный дей-ствующий кинотеатр (билетов там обычно не было, и их покупали их с рук втридоро-га). Он купил большую плитку шоколада, проводил её домой и у калитки сказал:
      -Простите меня Марочка, что отнял у  вас вечер. Ничего у нас с вами не получит-ся, вы слишком хороши для меня. Я чело-век простой не сильно грамотный, да и внешностью не очень, а вы – девушка за-мечательная, веселая, образованная и всё при вас. Вы больше брату моему подходите.
      -Ну, зачем вы так, – нерешительно отве-тила она, – вы такой славный, порядоч-ный…
      -Прощайте, еще раз извините меня, – пе-ребил он ее.
      У нее в начале был неприятный осадок и жалость к этому человеку, который пережил трагедию, но потом, она забыла о нем.
      Прошло несколько дней, Зелевянские кончали  обедать  и  дружно  допивали  чер-ничный кисель, когда во дворе появился вы-сокий, элегантный человек. У него были черные, гладко зачесанные назад, волосы и яркие зеленые глаза. Он напоминал извес-тного французского киноактера.
      -Кто это? – удивилась тетя Женя. – Пой-ду выйду к нему.
      Она вернулась веселая:
      -Он говорит, что ему нужна ты Мара. Это брат Бориса Марковича Гиршанского.
      - Вот это да! Брат! Он похож на него, как  дождь на кастрюлю. Всё равно, подер-жите его, тетя Женя. А я побегу хоть зубы почищу, а то рот, как у змеи.
      Так они стали встречаться.  Лёва Гирша-нский был скрипачом. Он играл в оркестре филармонии и учился на последнем курсе консерватории. Маре с ним было весело и приятно. Особенно радовали завистливые взгляды, которые на нее бросали женщины. Лёва познакомил её со своими друзьями – музыкантами и актерами Русского драмте-атра. 
      Мара его друзьям тоже понравилась. Это был для нее отличный и веселый месяц. Она ни о чем не задумывалась, просто весе-лилась. Но потом, вдруг, наступил кризис. Вначале она задумалась, а кто для нее этот Лёва? И не смогла сама себе ответить….
      Была ранняя осень. Они стояли у калит-ки. Он засунул руки за отвороты пиджака:
      -Резкий ветер. Надо беречь руки…
      Может, это было правильно, но у нее этот жест, почему-то вызвал неприязнь. Она вспомнила войну. Сильные крепкие краси-вые руки своих друзей…
      -Завтра Борис уезжает в Витебск на два дня. Имеем шанс, побыть вдвоем. Когда пидёшь?
      Мара растерялась и не знала, что отве-тить.
      -Я, понимаешь как-то не мог… – про-бормотала она, – ты ведь мне еще не муж, а для девушки это же нельзя…
      -Что? Это ты, что ли, девушка? Кто по-верит? С мужиками обращаешься свободно, видно с самого детства.
      -Но это так и есть! Я с детства только с мальчишками и дружила! Они мои лучшие друзья и товарищи! А подруг у меня почти не было. А вот, как зто сказать… физио-логически… такого еще не было…
      -Так я и поверил? И с чего ты взяла, что я вообще собираюсь на тебе жениться? Мои ребята со смеху умрут, если узнают, что мы больше месяца гуляли с тобой всухую! А-а! Так вот в чем дело! Мадам Зелевянская ре-шила освоить древнюю еврейскую профес-сию свахи! Но на счет тебя она крепко оши-блась.
      -Это почему?
      -Да у тебя на лбу написано, что ты ника-кая ни жена, ни хозяйка. И заруби себе на носу: ни один человек в здравом уме, осо-бенно еврей, на тебе никогда не женится. Ты не красавица, но очень женственная, ве-селая и остроумная. И твое назначение – развлекать и утешать нашего брата, муж-чин.
      -Вот как? Быть проституткой? – спроси-ла она, дрожа от обиды.
      -Причем здесь это? Конечно, нет. А вот быть любовницей и подругой – это твоя роль.
      -Подруга по древнегречески гетера…
      -Ну уж нет! На гетеру ты не потянешь, не хватит красоты и таланта. Я, между про-чим, кое-что о тебе узнал, люди рассказали. Например, твой неудачный роман с офице-ром. Послушай меня: о замужестве вообще забудь! Если у тебя хватит ума, – мужчины тебе могут дать красивую жизнь. А вздума-ешь по глупости выйти замуж – крепко по-жалеешь! Ничего, кроме горя, не увидишь!
      От обиды  и смутного страха у Мары пе-рехватило горло. Она еле держалась, чтобы не выругать его или ударить. Потом овладе-ла собой, усмехнулась и как могла спокой-но сказала:
      -Уважаемый господин Онегин! Благода-рю за вашу проповедь. В отличие от Татья-ны, я в вас, не влюблена, хоть вы и блес-тящий молодой человек. А вообще, милый Лёвочка, спасибо тебе за отлично проведен-ное время. Будь здоров и береги свои ручки. А сейчас мы расстаемся, и надеюсь, больше не увидемся.
      Она захлопнула калитку и ушла в дом. Мара, конечно, рассказала об этом Евгении Лазаревне, а та постаралась ее успокоить:
      -Не слушай этого мерзавца. У тебя бу-дет нормальная семейная жизнь, ты этого достойна.
      -Знаете, дорогая тетя Женечка! Ведь вы мне вторая мама! Так вот, говорю вам: сей-час только доучиться, защититься и уехать. Всё! С меня хватит этих дурацких любов-ных историй! Всё! Никаких парней.
      Но Мара ошиблась. До своего отъезда ей пришлось пережить еще одну историю, ко-торая надолго оставила у нее тяжелый оса-док.

      Тетя Фаина зашла к Зелевянским, изви-нилась за мужа и уговорила Мару вернуться к ним.
      Мара подружилась со своей троюродной сестрой Розой. Это была замечательная де-вушка, Мара была от нее в восторге. Роза была тогда еще не замужем, жила на квар-тире у знакомых и устраивала у себя весе-лые молодежные вечера.
      На одном таком вечере, Мара увидела Юрика Рутмана того самого, с которым ког-да-то подружилась в детстве при посещении местечка. Они обрадовались друг другу и проговорили весь вечер. Юра учился в знэрготехникуме, собирался перебраться на знэргофак политеха, кроме того, по ночам он работал где-то дежурным монтером. В общем, был занят по завязку, однако стал теперь часто заходить к тете Фаине. Они с Марой ходили на танцы, в кино. Она его шутливо называла «сынок», он был моложе на два года. Они оба всё больше привязы-вались друг другу. Она уже заметила, что думает только о нем. Это был славный пар-нишка, простой, непосредственный. У него было красивое мужественное лицо и креп-кая коренастая фигура. Как-то, он свозил ее к родителям в местечко, его мама приняла Мару очень радушно. Впервые, за долгие годы, Мара почувствовала себя счастливой. Однако, огорчали два обстоятельства. Во-первых, Юра частенько не приходил на сви-дания и где-то пропадал, во-вторых, сильно удивляло отношение к ее другу со стороны матери и подруги Розы, которая приходи-лась Юрику двоюродной сестрой. Они обе будто сговорились и запрещали ей с ним ви-деться.
      -Не смей с ним встречаться, слышишь? – кричала мать – это мои родственники! Ка-кой позор! И это моя дочь! Я не хочу не-приятностей!
      Мара ничего не понимала.
      -Какой позор? Ты что, с ума сошла? Мы любим друг друга Нам хорошо вместе.
      -Говорю, не смей! И откуда ты такая взялась!
      А Роза, встретив её на улице и узнав, что они с Юриком встречаются коротко заяви-ла:
      -От корки отвали. Он к тебе не имеет от-ношения. У него своя жизнь. Понятно?
      -Не понятно. Он что, женат?
      -Еще чего! Пока нет. Но я сказала ясно, – отвали.
      Перед отъездом на преддипломную практику, к Маре в техникум неожиданно пришел Юра.
      -Марочка, любимая надо поговорить. Я не могу без тебя. Знаю, ты тоже любишь. Чтобы нам быть вместе, ты должна остаться в городе.
      -Это невозможно. Ты знаешь. Дядя счи-тает минуты до нашего отъезда, а жить нам с мамой негде. Отъезд для меня единствен-ная надежда получить крышу над головой.
      -Но всё еще может уладиться, если ты завтра придешь ко мне и станешь моей. Ты знаешь, куда придти. Придешь, – мы вме-сте, не придешь завтра, – всё пропало. Так как? Придешь?
      -Я очень люблю тебя и хочу прийти…
      Время тянулось медленно, наконец, Ма-ра оделась и собралась выйти. Мать остано-вила ее и спросила, куда она идет так позд-но и одна. Ах, если бы она могла сейчас просто солгать матери! Кто знает, может быть, её последующая жизнь повернулась бы по-другому! Но она лгать не могла, как всегда. Мать вне себя от страха и ярости, устроила такую истерику, так кричала, пла-кала, так падая на пол, что Мара просто ис-пугалась за ее жизнь.
      -Хорошо, я не пойду ради тебя. Но знай, мама, ты теперь испортила мне жизнь.
      -Доченька так Бог судил! Мы должны жить только вдвоем, друг для друга! Успо-койся и примерись. Только ты и я.
      Мара уехала в Ленинград на три месяца. Она уже не сомневалась, что потеряла Юру. И не очень удивилась, когда по возвраще-нии в Минск узнала, что Юрик женился на девушке, с которой встречался больше трех лет. У этой девушки была зажиточная и приличная семья, где Юра уже давно чув-ствовал себя своим человеком, они ему час-то помогали и всё было хорошо, но неожи-данно появилась она, Мара. Юрик сильно увлекся, и это грозило испортить его бу-дующую приличную и нормальную жизнь. Потому так возмутилась его кузина Роза, потому так испугалась Лия Иосифовна, ко-торая, кроме того, что боялась испортить отношения с родственниками, еще больше боялась, что дочка вообще выйдет замуж. Но если бы она, Мара, тогда пришла к нему, они больше бы не расстались, не смотря ни на что. Всё это она узнала от него самого, когда видела его в последний раз в свой очередной приезд в Минск. А он думал, раз она не пришла на решающее свидание, зна-чит, не любит. Потом, когда узнал, что ее не пустила мама, а она теперь страдает от тос-ки по нему, тоже сильно расстроился и про-сил прощения, поняв, что фактически ис-портил ей жизнь…
      Она приехала в этот городок в конце июля, одна. Мать пока оставалась у брата. Был жаркий день. Мара шла по единствен-ной, ей так казалась улице, которая протя-нулась от вокзала через весь городок. Ку-пила на углу стаканчик спелой и вкусной красной смородины, потом посидела в пар-ке, среди высоких старых сосен. На фабри-ку надо было явиться завтра с утра, а пока разыскать знакомых тети Фаины для ночле-га. На душе у Мары было очень тяжело и может быть потому, городок показался бес-покойным и гнусным. Если ей тогда кто-нибудь  сказал, что она проживёт здесь всю жизнь, сочла бы его сумасшедшим. И по-чему ей у нее так тяжело и несладко полу-чается у неё жизнь?
      Вот уже восемь лет у них с матерью нет своего угла и вообще нет ничего. И то ска-зать, чему бродяге имущество. Что ждет ее здесь? Производство незнакомое Ее учили другому. Но это не беда, она разберется. А вот люди! С ними у нее пока не клеится. Горечь обиды переполняло сердце Мары. Она не хотела вспоминать войну, всё, что там пережито, осталось, как бы в другой стране. Но вот эти два года в родном городе – сплошная нескладеха! Почему ее не захо-тели понять и так плохо поступили с ней свои и близкие люди?
      Может быть, она легкомысленная и по-рочная? Но в чем порок? Да она веселая, бойкая и любознательная, быстро знакоми-тся и дружится с теми, кто ей приятен. Ка-валеров у нее было несчетное количество. Ну и что? Многим и в голову не придет, что она еще девушка. Она что, такая уж пра-ведница святая? Да нет. Просто она всегда была убеждена, что отдать себя можно только любимому, тому, кто нужен ей и ко-му нужна она. И вот, он наконец появился – чудесный парень уже Юра Рутман. И что же? Самые близкие ей люди не посчитались с её чувствами, и отняли его…
      Долго искать знакомых тети Фаины не пришлось. Старый двухэтажный дом с длинным, никому не нужными коридорами, стоял напротив парка. Дверь открыла невы-сокая худенькая женщина – Мара отдала записку, и она предложила войти. Семья жила в двух маленьких комнатах. В квар-тире стоял неприятный затхлый запах, об-становка очень старая и неопрятная. Маре стало неприятно, но не ночевать же на вок-зале. Хозяйка предложила ей вместо крова-ти, большое, почерневшее от времени крес-ло, потом, подумав, принесла еще детское одеяльце. Однако спать Маре в эту первую ночь на новом месте не пришлось. В кресле оказались клопы, которые с яростью напали на нового человека. Спасаясь от них, Мара улеглась на широкий подоконник, прикрыв-шись одеяльцем. Но тут началась сильная гроза. Стекло в верхней раме было выбито, и Маре казалось, что молнии бьют ей прямо в лицо. Такова была первая встреча с горо-дом ее судьбы.
      Фабрика находилась сразу же за желез-ной дорогой. Основной производственный корпус был разделен, – стояли только стены. Единственная производственная ли-ния помещалась в бывшем складе готовой продукции. Директор фабрики представил ее заведующему лабораторией, ее основ-ному начальнику. Директор также сказал, что с квартирой придется ее повременить, а ее поселят пока на частной за счет фабрики.
      Квартира оказалась близко от фабрики. Хозяева – Нина и Чеслав Големба – люди простые и славные. Мара сразу же подру-жилась с Аннушкой, женщиной около соро-ка лет, с большими светло-голубыми глаза-ми. Аннушка первая предложила перейти на «ты», спросила, откуда у Мары латинское имя.
      -Видишь ли, Марой зовут мою млад-шую сестру. Я сама из латышского села недалеко отсюда. Ну а Чесик мой – поляк. А ты откуда?
      -Я из Минска, но не латышка, а еврейка. А Марой меня записал отец в честь нашей родины – Белоруссии. Мара – по белорус-ски – Мечта.
      - А где он, отец?
      -Умер в госпитале в 44–ом. Он вообще-то нас оставил,  когда мне было три года, сам уехал в Россию и жил там на севере.
      Горецкого Мара увидела в свой первый рабочий день. Подвыпивший дежурный сле-сарь взялся знакомить её с людьми.
      -Это наш главный механик Воропай. Исключительно толковый мужик, еще до войны здесь работал.  А вот этот что сидит на верстаке старший электрик Стах Го-рецкий, тоже толковый и вообще, хлопец, что надо. Да вот с ногой у него плохо от ра-нения.
      Мара равнодушно скользнула взглядом по худощавому лицу высокого парня сидя-щего на верстаке.
      Спустя, несколько месяцев, когда Мара подменяла сменного мастера и записывала своего дежурного слесаря, она наткнулась на него в гардеробе, где он в компании Го-рецкого, приканчивал графин самогонки. Мара потащила Серёгу за шиворот, тот клялся, что всё будет в порядке. На него со-бутыльника, она, разумеется, и не взгляну-ла.
      Зав. лабораторией, ее непосредственный начальник Владимир Нарейко был краси-вый мужчина лет тридцати. Он просто уми-рал от скуки на этой “шараге”,  как он гово-рил, где его не ценят, а он достоин  гораздо большего. Оживлялся он только, когда ез-дил по рекламациям в воинские части на склады, где очень ловко улаживал любые конфликты. Гражданские организации, в то время, качеству притензий не имели, тогда в первую очередь надо накормить народ.
      В маленьком помещении лаборатории было великое множество мышей, которых Нарейко от скуки очень ловко ловил с по-мощью нехитрого преспособления – комоч-ка теста, перевернутого над ним стакана, ко-торый опирался одним краем на, постав-ленную ребром монету.
      К Маре Нарейко относился свысока и называл только по фамилии:
      -Клебанова, ты у нас единственная хо-лостячка, потому выйдешь снова в ночную смену, а я тебе после дам отгул – домой съездишь.
      Мара за ночные смены сильно худела, так как спать днем почему-то не могла.
      Потом Мара стала подменять сменных мастеров, которые устраивали ей подляны, – уходя в отгул, отпускали и двоих-троих рабочих, – выкручивайся, мол, ученая ба-рышня, как хочешь.
      Единственная производственная линия должна была работать без перерыва и без постоев. Малейшее нарушение жестоко ка-ралось администрацией.
      Именно в такой день и состоялась ее третья встреча с Горецким. Неожиданно линия стала. Оказалось, – сгорел предохра-нитель.
      -Чего стоишь, Сергей?  Меняй скорее.
        -Надо искать старшего электрика. За-пасных нет.
        -Как так нет? Трех несчястных медных проволочек нет?
        Сергей пожал плечами. Мара была в ярости.
        Только минут через семь в цех вошел, слегка прихрамывая, высокий стройный па-рень в старой офицерской шинели. Через мгновение всё заработало.
        -Это почему у вас нет запасных предо-хранителей? – спросила Мара. – Что, трудно было на гвоздик несколько медных прово-лочек повесить? Скажите, какой деятель! Без него и производство не может работать!
        -А ты, кто такая? Что-то я здесь раньше здесь таких артисток не видал!
        Слово за слово, Мара увидела, как по-темнело от злости его прежде спокойное, и даже симпатичное лицо.
        -Еще слово, и линия будет работать, но без тебя!
        -Ой, как страшно! Плевать я на тебя хо-тела! И не таких видела!
        Он в ярости шагнул к ней. Все при-тихли. Сейчас ударит… И вдруг Маре стало смешно, она нашла ситуацию вполне иди-отской и не могла  сдержать смеха. Долго смеялась. Обстановка разрядилась. Горец-кий повертел пальцем у виска и вышел из цеха.
      Мара сидела возле тумбочки и заполняла производственный листок, когда Горецкий вдруг подошел, сел на табурет напротив, и стал молча смотреть на нее. Прошло минуты две.
      -Ну? – спросила она. – И что дальше?
      -Ничего. Я просто пришел извиниться за тот случай. Хотя вы тоже должны извиниться передо мной. Совсем неплохо орали.
      -Ладно. Допустим, оба погорячились. Всё! Забыто.
      Он был слегка выпивши и выглядел плохо: красные глаза, под ними тени.
      -Можно спросить?
      Он кивнул.
      -Почему вы постоянно пьете? Я уже слы-шала о вас от людей. Говорят, вы очень толко-вый, руки золотые, вас вот назначили механи-ком-наладчиком будущего цеха. Выходит, весь монтаж на вас ложится. Это же прекрас-но! Вам доверяют, вас уважают! Так чего пос-тоянно пьете? Для улучшения здоровья? Что у с ногой?
      -Рана открылась на голени и не заживает. От водки она чернеет. В общем, трофическая язва. Собственно, пей, не пей, всё равно, дело – труба.
      -Но почему?
      -У меня было осколочное ранение бедра. Вся ткань ноги пронизана мельчайшими оско-лками, и, таким образом, она отмирает. Пото-му рана и открылась и не заживает.
      -Значит, лечиться надо!
      -А зачем? Уже лечился несколько раз с перерывами, всё без толку. Впереди гангрена. А инвалид кому нужен? Вот и пью.
      Мара вспомнила красивых людей с обруб-ками рук и ног, отличных людей… Она вдруг разозлилась:
      -Ах, бедняга! Я сейчас зареву в голос от жалости! Прошла такая война! Миллионы ин-валидов! А каких чудесных парней! Они му-жественно за место в жизни борются. А он, видите ли, несчастный, никому не нужный старичок… Радуйтесь, что вам досталась жизнь, так драться за нее надо! А так, конеч-но, легче всего! Ничего не делать, не лечить-ся, а только пить водку постоянно! А потом, у людей, которые вам доверяют, лопнет терпе-ние, вас с работы выгонят. И пойдете вы с фу-ражечкой сидеть перед магазином? Стыдно! А я почему-то про вас думала, что вы гордый и мужественный! Выходит, ошиблась?
      Он ничего не ответил, потом, улыбнув-шись, сказал “спасибо” и ушел.
      На следующий день он зашел в лаборато-рию и положил на стол книгу “Порт-Артур”.
      -Что это? Кому?
      -Вам. Мне сказали, что вы любите читать. Вот, пожалуйста. Я буду еще приносить. Чи-тайте.
      -Спасибо, – улыбнулась Мара. – Это для меня важно.
      Горецкий подружился с Володей Нарейко и каждую свободную минуту торчал в их тес-ной лаборатории. Нарейко заставил как-то девчонок утеплить там окно. Мара со своей сменщицей Соней влезли на стол и принялись за работу. А тут, эти двое пришли, сели и ус-тавились на них. Соня, бойкая женщина, воз-мутилась:
      -А ну, выйдите! Чего смотрите? Ног не ви-дели?
      -Ах, Сонечка, – притворно ласково сказал Владимир, – не лишайте нас этого маленького удовольствия, – не правда ли, Стах, – это ведь невинная радость – просто смотреть на слав-ные женские ножки!
      Мара встретилась взглядом с Горецким, в нем была какая-то тоскливая нежность. Она никогда ничего такого не видела в мужских глазах. У нее почему-то сжалось сердце.
      Они с Горецким как-то незаметно подру-жились и перешли на “ты”. Это часто бывает в небольшом производственном коллективе. В обеденный перерыв в заводской столовой со-биралась шумная компания. Кормили там от-вратительно, но Маре было весело. Среди бойких фабричных девчонок, завальщиков, за-торщиков, слесарей, шоферов. Потом окончи-лось восстановление производственного кор-пуса, завезли оборудование, приехали мон-тажники, и пошла горячая работа. Станислав был очень занят и уже не мог запросто прихо-дить в лабораторию.
      Как-то, увидев Мару, сказал:
      -Зачем нам ходить в эту “отравку”? Ты жи-вешь рядом, у твоей хозяйки корова, куры. Добавить что-нибудь из магазина, и ты мо-жешь обедать дома, а меня взять в компанию. Согласна?
      -Буду рада.
      Так и повелось. Горецкий покупал что-ни-будь в магазине, Мара брала у Аннушки моло-ко и яйца, и они каждый день обедали у Мары дома. Аня Големба, которая очень привяза-лась к Маре, к ее удивлению, приняла Горец-кого весьма сдержанно.
      В первый же день Мара представила его:
      -Вот, познакомьтесь, мой друг, Стасик Го-рецкий, мы вместе работаем.
      Вошедший Чеслав Иванович переглянулся с Аней и сухо спросил:
      -Ты что, Эдварда Антоновича сын?
      -Да.
      -Ну что ж, я твоих родителей добра знаю.
      Спустя пару дней, Мара спросила у Анну-шки, чем им с Чеславом Ивановичем так не понравился ее приятель.
      -Да он сам хлопец неплохой, ничего не скажу, а вот семья его…
      Аня рассказала, что Эдвард Горецкий, сам родом откуда-то из Польши, пришел сюда с частями Красной армии, освобождал город от белополяков и устанавливал здесь Советскую власть, за что первым получил орден. Потом он работал каким-то большим начальником, не то в ГПУ, в общем, его хорошо знали жи-тели города и окрестных деревень.
      -Он что, был жестоким?
      -Да нет, человек, в общем, неплохой, толь-ко пьяница и бабник страшенный. Да дело-то не в нем, да и умер он давно, еще лет за пять до войны.
      -А в ком же?
      -В жене его, Стасевой матери. Семья ее сильно поганая, а сама она – баба злющая, подлая и на всё способная. У нее со своим му-жем Эдиком какая-то некрасивая история вы-шла. Недаром ее “Стешкой бешеной” прозва-ли. Короче, тебе, интеллигентной еврейской девушке, да еще такой деликатной и доброй, туда соваться нечего. Поняла?
      -А я пока никуда не суюсь.
      -Как хочешь, а я предупредила. Да и Чесь тебе то же самое скажет. У Стаса есть еще два брата и две сестры.

      Муторно стало на душе у Мары. Она виде-ла, что всё теснее сходится с Горецким. С ним ей было легко, как с братом. И вообще, она поняла, что он ей нравится и как мужчина. От-личная статная мужская фигура, худощавое тонкое умное лицо, серые с веселой хитрин-кой глаза, русые с золотым отливом мягкие пушистые волосы… Особенно нравились его сильные красивые белые руки, опушенные зо-лотыми волосками… Ее волновал печальный и нежный взгляд Стаса… Она его мысленно называла “Викинг”. Боже мой! Что же будет?
      Вчера он перед уходом, долго смотрел на Мару, потом, притянув к себе, стал покрывать быстрыми поцелуями лоб и виски. Он ничего не говорил при этом, а она вдруг, неизвестно почему, расплакалась, уткнувшись в его пле-чо…

      Через несколько дней к Маре на улице по-дошел совершенно незнакомый ей человек.  Извинившись, он сказал, что она ни в коем случае не должна выходить замуж за Горецко-го, потому, что он, во-первых, инвалид, а она – здоровая цветущая девушка, а во-вторых, – у него очень плохая мать, которую жители горо-да хорошо знают. Маре стало неприятно, но на ее чувства к Станиславу это не повлияло.

      …Наступила зима, им негде было встре-чаться, везде – зверский холод. На улице они стояли, прижавшись, друг к другу: он – в ши-нели, она – в старом демисезонном пальто. А их так тянуло друг к другу!
      
      …В конторе фабрики, когда Мара зашла туда по делу, она заметила острый интерес к себе со стороны многих. Особенно жадно раз-глядывала ее бухгалтер расчетного отдела Ан-желика Дашкевич, красивая высокомерная женщина.
      -И чем это я вам так любопытна? – весело спросила Мара.
      -А мне интересно стало, на кого Стах про-менял мою сестру!
      Вот так новость! Выходит, у нее еще и со-перница есть! Оказывается, он действительно, до того, как приехала Мара, встречался с сес-трой Жели Дашкевич – Кристиной. Их матери – подруги, и непрочь были породниться.
      Вечером Мара спросила у Стаха, почему это он не женился на Кристине Дашкевич.
      -Да я с ней так, просто от скуки встречал-ся, а жениться и не собирался.
      -Она такая красавица, как Анжелика?
      -Еще красивее. Но она, видишь ли, как бы это сказать… ну, как говорится, на “передок” слабая. И при том, они с Желей были в Герма-нии, и она оттуда сынишку привезла, от кого неизвестно. Ну а мне-то зачем? Я и своего смастерю.
      Больше они об этом не говорили. 

      Да, выходит, она, Мара, полюбила по-нас-тоящему… Мара поняла это в тот день, когда ей вдруг стало за Станислава. Оказалось, не напрасно. Она услышала, что его сильно стук-нуло током. “Откуда бы?” – раздумывала она.
      Потом спросила у ребят, а они смущенно замолчали.
      -Он был пьян? – прямо спросила она.
      -Да. Не волнуйтесь, Мара Яковлевна, с ним уже всё нормально.

      Они встречались каждый день, но он вдруг исчез. Не пришел в обед, ни вечером, ни в по-следующие два дня. Мара знала, что на работе он был. Она, в отчаянии, ходила по комнате, как тигрица. Аннушка сочувственно смотрела на нее.
      -Может быть, это и к лучшему, – начала Аня.
      Но Мара махнула на нее рукой и убежала во вторую смену.
      В дверь лаборатории просунулась голова сменного мастера:
      -Там твой пришел, ждет в гардеробе.
      Стах сидел, уткнув подбородок в лежащую на коленях, свою обожаемую шинель, вид мрачный.
      -Ну, что у тебя случилось? Плохо с ногой?
      -Нет, ничего нового не случилось. Просто нам нужно сейчас поговорить. Просто ты не понимаешь серьезности положения. Я вот на-думал, пока мы с тобой ничем не связаны, нам лучше разойтись.
      -Ах, так! Если я тебе больше не нужна, да-вай, разойдемся. Выходит, меня всё же огово-рили, может, те же Дашкевичи…
      -Еще чего! Я просто не хочу портить тебе жизнь. Пойми, это очень серьезно. Я – инва-лид, а ты – здоровая привлекательная женщи-на. Ведь я не смогу дать тебе то, что требует-ся, и чего ты заслуживаешь!
      Мара растерялась и не могла собраться с мыслями.
      -Ты не молчи. Говори, я прав?
      -Я думаю, Стасик, – наконец, выговорила она, – что ты, возможно, был бы прав, если бы не одно обстоятельство.
      -Какое?
      -А то, что ты для меня вовсе не инвалид, а любимый человек. Что получается? Мой лю-бимый человек – инвалид. Ну и что мне де-лать? Вешаться из-за этого? Я могла полю-бить кого угодно: боксера, артиста, генерала. А полюбила именно тебя. Так уж смирись.
      Они долго молчали.
      Потом он подошел, прижал ее к себе и спросил:
      -Что с нами будет, ты знаешь?
      -Я ведь не ясновидящая. Но одно знаю твердо. Люди живут по-разному. Но вместе они долго живут, если есть любовь. Если она с нами будет, мы никогда не расстанемся до по-следнего дыхания, что бы там ни было…

      Про их дружбу все уже, конечно, знали. Женщины, жившие в фабричном общежитии вместе с семьей Горецких, передавали Маре, что его мать Степанида Андреевна просто из себя выходит и постоянно ругается с сыном, но Стась не обращает на нее внимания. Неко-торые из них, с особым удовольствием пере-сказывали всё то черное, что мать Стася гово-рила о Маре.
      Наконец, наступила весна. Стась и Мара теперь виделись чаще и вскоре стали близки. Станислав был взволнован и решил удержать Мару, что бы это ему не стоило. Они объясни-лись, и Мара сказала:
      -Да, я люблю тебя, но должна поставить тебе некоторые условия, для начала только два: если хочешь быть со мной – немедленно прекрати пить, и также срочно ложись в боль-ницу.

      Ночью Маре не спалось, и она вдруг услы-шала, как шепчутся между собой хозяева. Она с удивлением слушала, что говорят о ней.
      -Совсем с ума сошла девка, не терпится познакомиться со Стешкой. Просто душа бо-лит за нее, – говорил Чеслав Иванович. – Ты, Анька, что глядишь? Выдумай что ни то, что-бы отвадить.
      -Поздно, Чесик, – ответила Аня.
      -Это как поздно? Она что, “подзалетела”?
      -Да не в этом дело. Она просто сильно по-любила его. Ну скажи, какая девчонка лишь бы кому будет гнойные бинты стирать?

      …Вскоре о Станиславе узнала и мать Ма-ры Лия Иосифовна. Она приехала к Маре пос-ле операции, еще слабая. К этому времени им пришлось уйти от Голембов на другую част-ную квартиру далеко от фабрики. К Чеславу неожиданно приехал брат с женой, чтобы обо-сноваться в этом городке. Мать была так оше-ломлена поступком Мары, что вначале молча-ла, но потом, видно, кто-то ее настроил: рас-сказал об инвалидности и о том, что он пьет и многое другое. Мать пробовала уговорить дочь и пустила в ход обычные свои приемы. Но Мара твердо сказала, что берет свою судь-бу в свои руки, и за всё будет отвечать одна.
      -А ты, мама, решай теперь сама: если не примиришься с моим решением, уходи и живи одна. А если хочешь жить со мной, молчи и не вмешивайся, что бы ты не увидела и не услы-шала. Обещаешь? Учти, будет очень трудно.
      -Да, – прошептала она.

      У Мары состоялся неприятный разговор с директором фабрики. Через пару месяцев пос-ле ее переезда он предложил ей должность за-ведующего производством. Мара тогда отка-залась.
      -Вас не интересует карьера? – спросил он, удивленный отказом.
      -Мне рано думать о карьере, – ответила Мара. – Я пока должна, как следует изучить производство и получить крышу над головой, и самые элементарные условия для жизни и работы. И потом мне не хочется прямо со сту-денческой скамьи пересесть на скамью подсу-димых. Вы сами отлично знаете, почему.
      -Жаль, а я думал, что найду в вашем лице своего человека, толковую помощницу. Завтра меня сменит другой человек, и тогда о прод-вижении по службе можете забыть.
      -Извините, Григорий Львович, но я такая уж уродилась. Не могу браться за то, что не умею. Зато то, что знаю, делаю на совесть.
      Время тогда было голодное, послевоенное. Многие рабочие строились, и муку воровали почти все. Зав. производством, старый, еще довоенный работник, человек малограмотный, но опытный, ухитрялся при этом сводить кон-цы с концами.
      А вчера Мара снова пришла к директору, чтобы напомнить о полагавшейся ей кварти-ре.
      -Нет у меня для вас квартиры! Понимаете, пока нет! И вообще, почему я должен давать квартиру разным предателям и врагам народа?
      Мара просто остолбенела.
      -Это я, что ли, предатель? Кого я предала?
      -Не вы, а ваш прекрасный женишок. Наш-ла в кого влюбиться, как будто в городе нор-мальных людей нет! Что вы знаете о нем? Где он был ранен? Что он делал всю войну в Гер-мании? И, наконец, почему немцы его аресто-вали и выпустили из тюрьмы, хотя он сын из-вестного в городе коммуниста? Все прекрасно понимают, что из тюрьмы было только два выхода – на тот свет или в концлагерь.
      -Но позвольте, раз вы задаете эти вопросы, значит, правда, не знаете? А уже плохо о нем говорите. Разве он подвел вас на работе?
      -Нет, работает он хорошо, но всё равно, пока ты с ним, тебе ничего от меня хорошего не будет…
      Станиславу становилось всё хуже, по вече-рам поднималась температура. Когда он три дня не появился на работе, Мара решила пой-ти к нему, несмотря на его мать. “Не убьет же она меня, в конце концов”, – думала Мара. 
      Она постучала в дверь, к ней вышла невы-сокая пожилая женщина, припадавшая на од-ну ногу при ходьбе. У нее были правильные черты лица и пронзительные синие глаза. “В молодости была хороша”, – подумала Мара.
      -Вам чего? – спросила она, недобро глянув на Мару.
      -Станислав дома? Можно его повидать? Я с фабрики.
      -Проходите, – буркнула она.
      Стасик лежал в постели, красный от жара. Увидев Мару, он просиял и закричал:
      -Мама, иди сюда! Познакомься, это Мара Клебанова – мой лучший друг!
      Степанида Андреевна с удивлением гляну-ла на Мару, сухо проговорила:
      -Горецкая.
      И сразу же ушла.
      “Она явно представляла меня другой”, – подумала Мара.
      Станислав твердо обещал Маре, что завтра же едет в Минск, у него уже есть направле-ние.
      В больнице – Стась тогда пролежал полто-ра месяца – ему делали какие-то процедуры по новому методу. За это время Мара написа-ла ему три письма и один раз к нему ездила. Ее письма он носил при себе всю свою жизнь. После смерти Стася она обнаружила их в его бумажнике – пожелтевшие и потрепанные…

      Станислав вернулся из больницы радост-ным и посвежевшим. Мара увидела в окно, как он идет к ней по улице, почти не хромая и без помощи. Рана на ноге затянулась! Как они были счастливы тогда! Они забывали весь мир, когда были вместе!
      Казалось, что теперь всё будет отлично, ведь над ними сияет Солнце, а под ними зеле-неет трава и цветут цветы.
      Было лето, Станислав брал у друга лодку, они переезжали на другой берег, в лес и на поляны.
      А между тем, у них ничего не было: ни крыши над головой, ни какой-либо надежды на будущее. Они видели вокруг насмешливые и враждебные лица. Каждый день Станислав, придя с работы, выслушивал крики и угрозы матери, а Маре с удовольствием передавали, что именно сказала Степанида Андреевна. Ка-залось, весь мир был против них. Но на фа-брике люди в основном относились к Маре хорошо, особенно рабочие. Желя Дашкевич, бухгалтер, часто рассказывала Маре, что про-исходит у ее соседей Горецких.
      -Я очень вам сочувствую, – говорила она, – ты, Мара, по-моему, должна не какой-то угол, а частную комнату, нажать на директо-ра, и он ее оплатит. Тогда вы сможете со Ста-хом жить, назло Стешке. А то она вообще лю-тует. Мы вчера с мамой были у них, а у нее как раз сидела невестка Линка, Иванова жена. Моя матка и спроси: “А что, Стах уже женил-ся?” Что тут началось! Стешка орала на весь дом: “Нет, вы только подумайте! Стах собира-ется жениться на этой нищей жидовке! Мой сын! Вы знаете, кто его отец? Ну, хай сабе я – мужичка, а мой Эдик – высокородный шлях-тич! Если бы не революция, он был бы ксенд-зом! Ну, нет! Я этого не допущу! А если она всё же решится с ним жить, я ей устрою та-кую жизнь – в петлю полезет! Так, что ли, Ли-ночка, ты моя союзница?” А та отвечает: “Ко-нечно, Андреевна, я сама не терплю этих пар-хатых”. А знаешь, я вчера показала тебя моей сестре Кристине, а та удивилась: “Это та? Да я ее уже давно знаю, ее наши ребята-монтаж-ники сильно уважают”. Так что, плюй на всех, живите и всё! А Стасик – он славный, это Криська наша – дура, таскается с кем попало, а так, разве бы он ее кинул?

      Приближалась осень. Надо было прини-мать какое-то решение. Мара рассказала Ста-сю о разговоре с директором. К ее удивлению он принял это спокойно.
      -Ты не волнуйся, лЮбая, я сам с ним пого-ворю. Надо что-то делать. Вторую такую мер-зкую зиму нам не пережить. Я знаю, как на него воздействовать. И пока будет квартира, есть вариант, на который он обязательно сог-ласится.
      После разговора с директором, Стась объ-явил матери:
      -Всё мама. Я, наконец, могу жениться. Мы договорились с директором, что часть нашей комнаты отгородят и сделают в стене дверку, выходящую в коридор. В эту комнатку пере-селится Мальвичиха с сыном, а мы втроем будем жить в ее угловой комнате. Придется потерпеть это положение около года, пока не достроят новый дом на той же улице.
      -Что? Я вам покажу отнимать у меня пло-щадь! Я вам покажу жениться! Я пойду к это-му жиду-директору и побью у него все окна. Я ни на что не погляжу! Я пойду к секретарю горкома и расскажу, как издеваются над семь-ей героя гражданской войны! Я всех людей подниму!
      -Никуда ты не пойдешь. И хватит мне тер-петь твои штучки! Мне уже не семнадцать, а двадцать шесть! Я могу жениться на той, ко-го, на той, кого я считаю своим настоящим другом!
      -Дурак паршивый! Ты не только себя, ты и нас позоришь! – крикнула вошедшая Линка Горецкая.
      -А ты вообще причем? Может быть, и те-бя спросить, на ком жениться? Ты-то, кто мне такая? И, вообще, мать, любила бы ты меня, как сына, ты бы не лютовала против Мары, а благодарна была ей. Это из-за нее я пить бро-сил и вылечился – она настояла в больницу лечь!
      -Ах, скажите! Может, я ей в ножки покло-нюсь? Тебя врачи вылечили! А пить ты всё равно будешь, потому, как ты есть мужик! Вот мой Эдик еще как пил, а какой мужик был!
      -Всё. Хватит! Всё будет, как я сказал. По-ка делают ремонт, Мара у нас поживет, если согласится.
      Мать даже задохнулась от ярости:
      -Не дам издеваться над мамой! Уж этого не будет! А ты, что молчишь, Лиза? Тебя это не касается?
      Лиза, старшая из девочек, посмотрела на Стася и сказала:
      -Вообще-то, эту комнату, где мы живем, Стасю дали с фабрики, и притом самую боль-шую – двадцать два метра. Если бы не он, мы бы неизвестно где и как жили. Я считаю, раз он решил жениться, ему надо в этом помочь. Ничего, мы втроем и на четырнадцати метрах проживем. Он – наш брат и очень много для нас сделал.
      -Значит, пусть женится на еврейке?
      -А это от нас не зависит, он всё равно же-нится, на ком сам захочет.
      -Ты, Линочка, дачушка, теперь видишь, якие у меня детки?
      -Я сейчас к вам Ивана пришлю, он тут по-рядок наведет!
      Станислав выждал, когда она замолчит, и сказал:
      -Что? Уже все высказались? Значит, зав-тра придут рабочие!

      Мара ездила по делам в Минск, до обрат-ного поезда оставалось часа полтора, и она за-шла к своей приятельнице, жившей около вокзала. Эсфирь Михайловна Пелеп читала в техникуме лекции по оборудованию, была старше Мары лет на десять-двенадцать. Кра-сивая умная женщина, она почему-то всегда жила одна и никогда не была замужем. С Ма-рой они подружились еще в техникуме. Эс-фирь Михайловна была в курсе всех Мариных дел и всегда переживала за нее. О Станиславе она уже давно знала. А теперь Мара рассказа-ла, что он предлагает пожениться, как только найдут, где жить.
      -Вот как, значит. Я не одобряю, Марочка.
      -Здравствуйте! И вы туда же! Вы что, та-кая националистка? Вот уж не думала!
      -Национализм или интернационализм здесь не причем. Нужно просто рационально и логично смотреть на жизнь. Я нисколько не сомневаюсь, что вы со Станиславом любите друг друга. Я даже уверена, зная вас, Мароч-ка, что вы умеете любить и отдадите ему свою жизнь, и, скорее всего, проживете вместе дол-го и счастливо. Но! Вы совершенно выпуска-ете из виду, что вы с ним не Робинзоны, а жить будете среди людей – родных, знако-мых, друзей. А вот их вы, дорогая, при всем вашем обаянии, не заставите любить вас, ва-шу бедную мамочку и даже ваших детей. Для ближайшего окружения, вы всегда останетесь чужой, даже в лучшем случае. А ведь вы – одинокий человек. У себя в городе у вас нико-го нет. А предубеждение и неприязнь к наше-му народу была, есть и будет. Поймите, доро-гая моя девочка, пока вы с ним вместе, вы всё легко переживете. Но если, волею судьбы, вы останетесь одна – вы и ваши дети обречены на одиночество. Да, и дети будут расти в се-мье, где отсутствуют какие-либо традиции.
      -Мне особо нечего возразить вам. Вероят-но, вы правы. Но мне обратного пути нет. Мне кажется, что в моих руках теперь судьба этого человека… Ему очень нужна любовь и преданность, его складывается трагично.
      -Ну, смотрите, дорогая. Я понимаю вас – наконец-то, вы кому-то оказались нужной. Для вас это – главное в жизни… Но мне очень жаль вас… У меня тут есть хороший коньяк. Давайте, выпьем по рюмочке за ваше муже-ство! Оно вам понадобится…

      Итак, они зажили втроем в маленькой уг-ловой комнатке: Мара со Станиславом и мать Мары – Лия Иосифовна. Дом был старый, печное оторление, вода на соседнем дворе. Печи дымили. Все комнаты выходили в кро-хотный коридорчик, оттуда же была дверь на кухню, в которой помещалось три предмета: плита, которую топили разными отходами, стол и один табурет. Для Мары и Лии Иоси-фовны начался ад. В этих условиях тесноты жить даже с равнодушными или доброжела-тельными людьми было бы сложно. А тут у несравненной Степаниды Андреевны имелись уже и дополнительные причины для ненави-сти. Казалось, она поставила себе основную задачу – не давать им ни минуты спокойной жизни. Каждый день она изобретала всё но-вые и новые поводы для издевательства и травли. Когда она не сильно сердилась, то го-ворила:
      -Дура безрукая! Как это человек жил до сих пор? А мамочка твоя – полная идиотка! Таких я вообще никогда не видала. Мне при-шлось жить рядом с евреями. Они хоть и гряз-нули, но по крайней мере есть наварить уме-ли… Я, правда, не пробовала, брезговала…
      Когда приходила ее любимая невестка Ли-на, то всякий раз втягивала в себя воздух и го-ворила:
      -Бедная Андреевна, приходится вам в ста-рости терпеть эту вонь и грязь!
      Но всё это было в спокойные минуты. Сте-панида ставила на кухонный стол швейную машинку и работала, никому не давая там примоститься. Она шила и одним глазом зор-ко наблюдала за всем, что делается вокруг. От нее ни одна мелочь не ускользала. Если что-то ей не нравилось, устраивала такой скандал, что сбегались соседи… Больше всего ее раз-дражало, что иногда покупали какие-то необ-ходимые вещи, а особенно, одежду или обувь. Она тогда кричала, что эта подлая Мара вы-рывает изо рта ее девочек последний кусок. Однажды Лия Иосифовна получила деньги за больничный и купила Маре приличные туф-ли. Степанида увидела туфли и чуть не убила ее от ярости. Мать Мары попробовала ей что-то объяснить, но Мара, обычно спокойно при-нимавшая все издевательства, только улыба-ясь в ответ, тут не выдержала, толкнула мать в свою комнату и крикнула:
      -Не смей ничего объяснять и оправдывать-ся! Мы ни в чем не виноваты, она хоть лоп-нет, но не докажет, что я хуже ее! Всё! Сту-пай в комнату и молчи!
      Тайная жизнь продолжалась в общей сложности года полтора, и Маре просто хоте-лось ее не считать, будто ничего такого и не было!
      Соседи относились к ним по-разному. Не-которые угрюмо молчали и не здоровались. Но многие сочувствовали и говорили, что Ма-ра и ее мать, наверно, железные, раз всё это терпят. Конечно, всё это говорилось, когда “бешеная Стешка” их не слыцшала. Стани-слав в основном отмалчивался, только изред-ка говорил: “Надо потерпеть, скоро что-то из-менится”.

      Мара узнала, что у нее будет ребенок. Станислав был очень рад. Когда же об этом узнала Степанида Андреевна, пришла в нео-писуемую ярость и закричала нарочно гром-ко, чтобы люди слышали:
      -А, каб у тябе усе погнило! Каб ты подох-ла!
      Станислав умолял Мару не обращать вни-мания, но это не помогло. Мара была суевер-на и долго плакала, решив избавиться от ре-бенка. Аборты тогда были запрещены, и бед-ные женщины рисковали жизнью, а многие умирали. Что только не делала Мара, чтобы вызвать выкидыш – поднимала тяжести, при-нимала разные средства – всё без толку. А на настоящий подпольный аборт не решилась…
      Когда у нее начались схватки, Мара сказа-ла мужу:
      -Стасичек, любы! Если со мной что слу-чится, присмотри за моей мамочкой, чтоб она чего с собой не сделала. Отвези ее, пожалуй-ста, в Минск. Обещаешь?
      -Ты сдурела? Что может случиться? Все рожают и ничего.
      -Не знаю, но мне очень страшно. Я точно знаю, проклятия сбываются…
      Мара боялась не зря…
      Она пролежала в роддоме сутки. Было воскресенье, полночь, на улице дождь со сне-гом. Октябрь. В роддоме еще не топили. Вра-чей нет, кроме дежурного по больнице тера-певта. Акушерка приняла у всех роды, а к ней упорно не подходила. Вошел дежурный врач, и что-то ей сказал. Она нехотя подошла к Ма-ре, что-то сделала, и ребенок без звука сразу очутился у нее в руках. Мара с замиранием сердца ждала, наконец, он закричал.
      -Мальчик, три с половиной килограмма, нормальный рост, – сообщила акушерка. – Ле-жите, ждите, сейчас выйдет послед, потом бу-ду шить, вся ваша ткань порвалась, как папи-росная бумага. Что за женщина? Вы, видно, никогда не работали? – спросила она.
      Мара смолчала. “Начинаю привыкать к издевкам”, – мелькнуло у нее в голове. Пока-залось, что от акушерки пахло вином, в сосед-ней комнате ее кто-то ждал. Мару била такая дрожь, что она едва не свалилась со стола, –  удержалась за поручни. Вдруг кто-то подошел к ней, сказал что-то другим голосом, вырвал из нее что-то и ушел. Сразу вслед за этим раз-далась непечатная брань и крики:
      -Ты что наделала? Кто тебя просил?
      -Хотела побыстрее, ерунда, обойдется!
      Смысла этой сцены Мара тогда не поняла. Она росла одинокой девчонкой, весьма слабо разбиравшейся в анатомии, как женской, так и мужской. Потом ее долго, грубо и болезнен-но, зашивали, после чего пришла санитарка, сменила рубашку и, наконец, отвезла в пала-ту. Согревшись, Мара думала: “Слава Богу, всё кончилось”. Но всё только начиналось.
      Прошло дня четыре. Все соседки по пала-те уже вставали и весело болтали, радостно приветствуя своих малышей. Ребенок Мары грудь не взял, но сестра успокоила: сказала, что у многих новорожденных насморк, холод-но в помещении. Сама Мара встать не смогла, потом все-таки встала, и всё закружилось пе-ред глазами. Вечером поднялась температура. Так было все пять дней. На шестой день, ког-да принесли мальчика, и она попыталась его покормить, тельце ребенка выгнулось дугой, а головка скрутилась набок, личико покрасне-ло. Все соседки одновременно закричали в ужасе. Прибежавшая сестра проговорила: “Конвульсия”, унесла ребенка. Через три ми-нуты она его вернула в полном порядке. Од-нако, все роженицы потребовали их немед-ленно выписать. Врач назавтра всех выписал, а с Марой произошел разговор:
      -Доктор, мне страшно за сына, я тоже хо-чу домой.
      -А вы понимаете, что у вас не всё в поряд-ке?
      -Я плохо в этом понимаю, но чувствую се-бя больной.
      -Вот видите, вам придется побыть здесь пару дней.
      -Но сын может умереть, а что тогда моя жизнь…
      -Хорошо, мы вас отпустим, но вы должны будете подписать расписку, что в любом слу-чае не предъявите нам претензии.
      -Да, конечно, подпишу.
      И Мара подписала расписку, только слу-чайно не ставшую ее смертным приговором.

      Мара приехала с ребенком домой. С ма-лышом было всё отлично, он стал есть, и при-бавлять в весе, а Мара по-прежнему не могла ходить. Она не хотела, чтобы Степанида радо-валась, потому вставала, шла на кухню, выхо-дила в магазин. Хотя всё кружилось перед глазами и постоянно казалось, что из нее что-то вытаскивают раскалёнными клещами. К ночи появлялся жар, и Станислав настоял, чтобы вызвали на дом врача. Лия Иосифовна ничего не говорила, только плакала. Пришел врач и выписал, только что тогда появивши-еся, таблетки пенициллина. Температура большг не повышалась, но состояние Мары не изменилось. Стеша злорадствовала и постоян-но повторяла Станиславу рассказ о настоящих русских бабах, которые рожали прямо на по-лосе и сразу же принимались жить. А он сме-ялся и шутил: “Вот, Мара, что выходит: не умеешь – не берись”.
      Но на двадцать четвертые сутки после ро-дов, шутки кончились – Мара истекла кровью. Она просто лежала в луже, волосы на затылке промокли. Мара еще помнила, как сама под-нялась на второй этаж с ребенком на руках, потом сунула его первой встреченной женщи-не и упала. Очнулась на столе, где ее чистили без наркоза, просто скребли по нарыву… Она не кричала, стеснялась, хотя боль была невы-носимая. Мара вцепилась в поручни, потом заругалась: “Фашисты, гады, сколько можно, я что, железная?” А пожилая женщина-врач ответила: “Я могу бросить – умирайте!” Нако-нец, беспамятство прекратило ее муку.
      …Она лежала неподвижно, даже веки не поднимались, но ей была видна только скрю-ченная синяя рука. Всё отошло куда-то. Голо-са людей слышались едва-едва, как будто из-далека. Неумолимый ледяной холод медленно поднимался от ног вверх. У нее мелькнула только одна мысль, что никто не догадается показать напоследок малыша, а голос ей уже не повинуется…
      В больнице не было крови ее первой груп-пы. И врачи уже примирились с Мариной ги-белью, когда неожиданно, в ее последние ми-нуты, привезли ампулу с нужной кровью…
      Но это было еще не всё. Оставалось септи-ческое воспаление, которое в любой момент могло перейти на брюшину…
      Часть пенициллина дали через горздрав, а другую часть добыл в Минске Станислав, ра-зыскавший подругу жены Розу…
      Пенициллина Мара тогда получила сто во-семьдесят уколов и уже ходила по палате, ко-гда гнойник вдруг выбило в грудь…
      Таким образом, только через полгода пос-ле родов, она более-менее оправилвсь. Пожи-лая женщина-врач, спасшая ее, объяснила Маре подробно, что именно произошло пят-надцатого октября в роддоме, и сказала, что, несмотря на расписку, она может подать в суд. Но Мара ответила: “Я не сомневаюсь, что обе эти женщины, которые мне принесли зло, неизвестно за что, в этом же году будут нака-заны судьбой”.
      Мара всегда верила, что всякое зло мате-риально, что зло имеет два острых конца, ра-нящие и того, кто наносит удар. Только он, до поры, до времени, его не ощущает. Спустя не-которое время, Мара узнала, что акушерка умерла от гриппа через три месяца после это-го случая. А главврач роддома, которая ниче-го ей не сделала, а спокойно послала на смерть, совсем недавно умерла от инфаркта…
      Пока Мара мучилась в больнице, там, сре-ди стонов, гноя и крови, лежал рядом с ней прелестный здоровенький мальчик, у которо-го еще не было имени. На нем была краснень-кая остроконечная шапочка, а на затылочке вились золотые кудряшки. Все женщины про-звали его Солнечным гномиком. Так он и ос-тался на всю жизнь Солнечным, их наградой и утешением.
      Для Мары эти роды имели тяжелые пос-ледствия на всю ее оставшуюся жизнь. Много ей пришлось еще полежать в больницах и на операционном столе. Оставалось только бла-годарить своих предков, наградивших ее от рождения отличным здоровьем, что и позво-лило ей дожить до глубокой старости. Одна-ко, все эти события, связанные с началом суп-ружеской жизни и тяжелыми родами Мары, не прошли даром и для Станислава. Рана на ноге снова открылась, состояние его ухудши-лось, несмотря на лечение в местной больни-це. И вот, когда Солнечному Сашеньке испол-нился год и три месяца, Станислав лег на ле-чение в Республиканский институт восстано-вительной хирургии. Главврач этой клиники, известный всей республике профессор Шапи-ро вызвал Мару к себе в кабинет и объявил, что, если она не хочет потерять мужа, то дол-жна его срочно уговорить ампутировать ногу, причем надо поторопиться, чтобы сохранить коленный сустав.
      Мара возвратилась домой совершенно убитая и опустошенная. Станислав как-то го-ворил, что в случае ампутации лишит себя жизни, не желая быть калекой. У него моло-дая жена и сын! Как она может уговорить его? Его, перенесшего уже восемь операций, что-бы сохранить ногу! Ее охватило отчаяние. В это время в дверь постучали. Вошел человек среднего роста, слегка припадавший на ногу. У него было умное интеллигентное лицо, смутно ей знакомое, хотя она его никогда не видела. “Брат!” – догадалась Мара.
      -Здравствуй, Мара! Можно на “ты”? Я – брат Стасика, Антон.
      Антон оканчивал ленинградский судо-строительный институт, когда, после убий-ства Кирова, был, как и многие, арестован и осужден на десять лет, которые провел на Ко-лыме, работая в закрытом КБ. Теперь он осво-бодился и приехал к матери. Антон и Мара как-то быстро и незаметно нашли общий язык. Она обрисовала ему положение. Он ска-зал:
      -Я очень хорошо тебя понял. Завтра же ут-ром, беру мать, и мы едем к нему. Уверен, что у нас он согласится на операцию. А ты тогда как с ним будешь жить?
      -Как жила до этого, так и буду жить. У ме-ня в жизни главные существа – он и сынишка. Я – однолюбка.
      -А так ли это? – спросил Антон. – Ты очень привлекательнаяя женщина, и тебе от жизни нужно гораздо большее.
      -Не нужно говорить эти общие слова. Ты меня просто не знаешь.
      Итак, операцию сделали. Мара приехала в больницу перед обедом. Когда она собиралась пройти в послеоперационную палату, ее оста-новила медсестра.
      -Вы – Мара Горецкая?
      -Да. Откуда меня знаете?
      -Ваш муж, когда еще был под наркозом, всё о вас кричал, подробный ваш портрет на-рисовал, просил у нас яду, говорил, что не хо-чет жить и быть обузой для вас и для сына. Всё кричал: “Как теперь жить?”
      -Ерунда это всё! Небось, пройдет! Отлич-но мы будем жить, не хуже людей… Он у ме-ня веселый и очень ловкий! Проживем.
      -Вот и я так думаю. Он как проснулся, так вскочил и на одной ноге уже всё обскакал!
      С тех пор прошло так много лет, а Мара никогда не забудет этот день. Ее Стасик сидел на кровати, румяный, возбужденный, еще не совсем отошедший от наркоза, а рядом с ним на фанерке лежал забинтованный остаток но-ги… Она намеренно села спиной к этому об-рубку и стала что-то рассказывать, но он ее перебил:
      -Нет, ты посмотри, какая отличная кукса вышла!
      -Еще насмотрюсь, ты лучше послушай, что случилось…

      Брат Стаса Антон стал приходить к Маре каждый вечер и засиживался допоздна, вызы-вая лютую ярость Степаниды. Мара понима-ла, что добром это не кончится, и просила его не сидеть так долго.
      -Ну, ты и трусиха, совсем тебя матка запу-гала, – смеялся он.         
      Однажды, дней через десять, Степанида устроила праздник – чей-то день рождения. Маре это, конечно, было дико, когда с сыном такое несчастье, но у этой женщины были свои понятия обо всем. В помещении было душно, и Антон предложил выйти во двор, подышать. Они стояли возле сарая и разгова-ривали.
      -Ты, вообще-то, счастлива? – спросил Ан-тон.
      -Да, вполне счастлива, если не считать твоей мамы.
      Он сказал задумчиво:
      -А ведь счастье твое, сейчас хромое.
      -Ты ошибаешься, – горячо возразила Ма-ра. – Счастье – понятие однозначное, как лю-бовь или смерть! Не может быть плохого сча-стья или половины счастья. Или оно есть, или его нет. Пойду в дом.
      -Погоди! – удержал он ее за руку. – По-будь еще немного.
      В эту минуту из подъезда во двор выско-чила толпа гостей со свекровью во главе. Они окружили Мару и стали осыпать ее оскорбле-ниями. А Степанида что только не орала. Са-мое хорошее слово было “тварь”.
      -У мужа ногу отняли, а она с его братом скрутилась! Поглядите, люди добрые! Нет, я завтра же еду в больницу и всё расскажу свое-му несчастному мальчику! Я ему открою гла-за на эту проститутку!
      Мара сначала растерялась. Потом крикну-ла:
      -Это вы – тварь. Вы вообще не мать. Если бы даже всё, что вы выдумали, было правдой, никакая мать не поехала бы в такой момент травить душу сыну!
      -Да? А мне плевать! Я поеду!
      И поехала. Вечером она, торжествуя, вош-ла в их комнату:
      -У тебя больше нет мужа! Он сказал, что из больницы к тебе не вернется! Что ска-жешь?
      -Это его воля, как захочет, так и сделает, – ответила Мара.
      Когда Степанида ушла, Мара сказала ма-тери:
      -Ты ведь понимаешь, если она сказала правду, то нам нужно отсюда уезжать.
      -Что ж, – ответила Лия Иосифовна, – я да-вно думаю, что нам нужно уехать к моим сес-трам на Украину. Здесь нам жизни не будет.
      Так они и решили.
      На следующий день Мара пошла к дирек-тору с просьбой, отпустить ее с фабрики, хотя ей оставалось доработать еще полгода. Она рассказала ему всё, что произошло. Директор, против ожидания, не злорадствовал, а обо-шелся с ней хорошо. 
      -А если у тебя будет отдельная комната в новом доме, не уедешь?
      -Конечно, нет.
      -Я пока ничего не обещаю. Скажу завтра. Есть одна возможность.
      Оказалось, что на завтра было назначено заседание фабкома. На повестке дня – распре-деление квартир. Директор вызвал Мару к се-бе и объявил, что отдает ей небольшую че-тырнадцатиметровую комнату, которую дали одному работнику с семьей. Этому человеку он обещал расширение жилплощади через го-рисполком. Тот согласился временно пожить в комнатке Мары.
      Наконец-то, у нее появилась отдельная комната! Правда, в коммуналке, но она теперь ни от кого не зависит.
      Придя домой с работы, она поделилась ра-достью с матерью, а потом рассказала и Ан-тону. Он предложил устроить своей матери сюрприз. Поздним вечером подогнал машину и перевез Мару в ее новую комнату, а в ста-рую – товарища с семьей. Таким образом, на следующее утро Степанида Андреевна была неприятно удивлена, увидев на кухне новых людей.
      Конечно, Мара была рада. Комната выхо-дила окнами на главную улицу. Соседи свои, фабричные, люди неплохие. В кухне помести-лось три столика и плита. Рядом с кухней, в коридоре, – туалет. Колонка во дворе, но это временно: скоро подключат водопровод. В об-щем, здорово!
      Однако, на дворе февраль. Скользота! “Как он с вокзала на костылях доберется?” Мысли о Стасе не давали покоя. Ей было аб-солютно всё равно сейчас, придет он к ней или к матери, лишь бы благополучно добрал-ся. Мара в свободный день поехала в Минск, договорилась с двоюродной сестрой, что они с мужем помогут Станиславу в день выписки сесть в поезд, и вернулась успокоенная…
      В тот день Мара работала во вторую сме-ну. Бригадира не было, и она вернулась домой во втором часу ночи. Открыла ключом дверь и ахнула: на ее кровати сидел Стасик и улы-бался!
      Они снова были счастливы вместе! Прав-да, Стась некоторое время дулся на Мару за “финт” с квартирой, да и в отношениях с бра-том был осадок,  но всё это скоро сгладилось. Ему изготовили протез. Он перешел с фабри-ки на фанспичкомбинат, где вначале работал в мастерской на обмотке двигателей. Потом, когда освоился с протезом, стал трудиться, как обыкновенный здоровый человек. Он был хороший специалист высокого разряда, и с ним частенько советовались инженеры, хотя у него было скромнейшее образование – восемь классов. Горецкий был человеком исключи-тельно мужественным, веселым и общитель-ным. Мара всегда ему говорила, что полюби-ла его за то, что он – настоящий мужик!
      Ребята в мастерской, узнав, что Горецкий женился на еврейке, стали над ним подшучи-вать. Он сначала молчал, потом ему это надо-ело, и он сказал Маре:
      -Завтра придешь ко мне в мастерскую.
      -Зачем? – удивилась она.
      -Так надо, просто приди.
      Мара пришла в мастерскую. Стася там не было, и она попросила у ребят разрешения обождать. Горецкий почему-то долго не шел, а Мара сидела и прислушивалась к разгово-рам. Один пожилой рассказал смешной слу-чай, как охранник на проходной хотел задер-жать несуна, а тот ему отомстил. Все смея-лись, и она невольно вместе со всеми. Вдруг один из рабочих обратился к Маре:
      -Извините, гражданочка, не знаю, кто вы. А у вас на работе тоже воруют?
      -Еще как! – засмеялась она. – У нас муку воруют. Делают пакет из двух слоев бумаги от крафт-мешков, потом, обычно, засунут за пояс брюк, рубашка на выпуск, и идут. А тут случай вышел, сама видела. Стоит наш глав-ный инженер возле проходной, с ним еще не-сколько человек, а он у нас мужик юморной. Вот идет пожилой слесарь по фамилии Генис. А у него, видать, бумага-то порвалась, и мука из ширинки при каждом шаге такой струйкой брызгает… Зрелище – смешнее нет. Тут ин-женер его подзывает: “Эй, Пенис, иди сюда!” “Моя фамилия Генис, товарищ инженер. В чем дело?” “Тебе, дорогой, нужно срочно об-ратиться к врачу”. “Зачем?” – спрашивает. “А затем, что я уже пятьдесят лет живу на свете, всякое видал, но чтобы мукой пИсали, в пер-вый раз”.
      Все смеялись, когда пришел Станислав.
      -Ну что ты так долго? – спросила Мара.
      Они отошли в сторонку, поговорили, и она ушла.
      -Эй, Горецкий, кто к тебе приходил? Да-мочка ничего себе. Небось, любовь?
      -Какая еще любовь, просто жена.
      -Ну, врешь, видать?
      Станислав молча пожал плечами.
      С тех пор шутить перестали.
      Жизнь стала налаживаться. Но теперь ме-шали два обстоятельства. Во-первых, резко ухудшилось здоровье Мары. Она несколько раз лежала в больнице, ее часто мучили боли. Во-вторых, несравненной Степаниде вместе со своей любимой невесткой Линкой, удалось всё же поссорить Мару со Станиславом. Они придумали ежедневную вечернюю игру в кар-ты, которые Стась очень любил. Теперь он каждый вечер уходил к брату Ивану и заси-живался иногда до четырех часов утра. Наско-ро поев после работы, он исчезал на целую ночь. Мара перестала с ним разговаривать, и прекратила всякие отношения. Так продолжа-лось около трех месяцев. Чем бы это кончи-лось – неизвестно, но, как всегда, помог слу-чай.
      У Мары на фабрике был дежурный сле-сарь, веселый парень и общий любимец. У нее с этим парнем были хорошие дружеские отно-шения. Однажды, этот Алик – так звали слеса-ря – попал в беду. У него на работе случилась неприятность, и Мара пошла к директору за-молвить за него слово. Ей удалось помочь Алику. Тут же Горецкому доложили, что у Мары на фабрике любовник, которого она от-стояла перед директором.

      Она стирала в общей кухне, там же играли в домино ее соседи. Вдруг в кухню ворвался Горецкий, явно выпивши, с потемневшим от злости лицом:
      -Что, пошла, Алика защищать? Добрень-кая? Ты просто с ним спишь! Отвечай, спишь?
      Мара повернулась к нему от корыта, и спокойно ответила:
      -Пока еще нет. А дальше – видно будет.
      -Ах, ты! Вот как заговорила! И это мужу?               
      -Какому мужу? Где он? Я женщина моло-дая и свободная, могу делать, что хочу. А му-жа у меня уже давно, три месяца, нет. Так что, нечего орать. Был бы ты настоящий муж – другое дело.
      Стась в ярости выскочил из кухни, и эту ночь не ночевал дома. Где именно он был, и что там произошло, Мара так и не узнала. Только на следующий день он вернулся с ра-боты, молча поел то, что ему поставила теща, но никуда не ушел, а угрюмо остался сидеть за столом. Когда Мара вернулась со второй смены, он лежал в кровати и не спал. Стась не стал оправдываться и просить прощения, – это  было не в его привычках, – а просто мол-ча схватил ее в объятия…
      -Ты только скажи слово, и я уйду, – заявил он утром.
      -А зачем я буду говорить?
      -Нам надо разобраться, как жить будем.
      -А чего тут разбираться? Если ты мне не нужна, и ты меня больше не любишь – уходи. А если любишь – оставайся. Вот и всё. Сам знаешь – у меня всё просто. Я тебя не обви-няю. Знаю, чья это работа. А тебя я как люби-ла, так и люблю.
      Он ничего не ответил, только посмотрел на нее и ушел. И всё у них пошло по-прежне-му.

      Солнечный ходил уже в первый класс, ко-гда Мара узнала, что у нее снова будет ребе-нок. Она тогда жила в том же доме, только в другой квартире (им дали большую комнату). Врачи поздравили ее с выздоровлением, но тут же огорчили, сказав, что она вряд ли смо-жет родить – оставшиеся спайки и рубцы мо-гут вызвать выкидыш.
      А как Солнечный мечтал о братике! Ему было, лет пять, когда он сказал родителям:
      -Мамочка, у нас в доме у всех ребят есть братики. Выроди и мне, пожалуйста! Очень тебя прошу!
      -Я не могу, сынок. Понимаешь, я болею…
      -Болеешь? Как жаль! Но пусть тогда это сделает бабушка!

      К сожалению, зло снова пересекло их жизнь. Врачи сказали правильно, и Маре при-шлось долго лежать в больнице, чтобы сохра-нить ребенка. Ей там помогли, и появилась надежда на нормальные роды. Но тут случи-лась беда. Их новая соседка и ее дочь сильно хотели, чтобы ребенка не было. Они знали, что Маре грозит выкидыш. “Зачем в тесной кухне еще писалё”, – говорила эта злобная и завистливая женщина. У дочки не ладилась личная жизнь, и она не могла без зависти смо-треть, как живут Станислав и Мара.
      Когда Мара вернулась из больницы, сосед-ка объявила, что ей надоело жить в грязи, и необходимо побелить кухню. Мара согласи-лась на ремонт после родов.
      На следующее утро, когда Мара с мужем вошли в кухню, чтобы приготовить еду, то увидели, что всё залито потоками извести. Причем, окна и наличники были залиты осо-бенно густо. Самой соседки дома не было. Они с дочкой уехали в деревню.
      Было рабочее утро, все ушли по делам. Мара одна сделала уборку. Не прошло и трех дней, как начались роды, и ее отвезли в боль-ницу, где удалось продержаться около меся-ца. Но всё равно родилось существо весом де-вятьсот грамм, совершенно непохожее на ре-бенка. Этот год, 1958-й, был для них настоль-ко тяжелым, что всё, до этого пережитое, ка-залось просто приключением. О том, как Го-рецкие из “одноклеточного организма”, как говорил Станислав, сделали мужика, можно было написать отдельную повесть. Тогда не было ни кювезов, ни инкубаторов, ничего по-хожего. Преждевременные дети, похожие на дедов Морозов, закутанные в толстый слой ваты, просто лежали на грелках, налитых го-рячей водой. Их жизнь могла оборваться в любую минуту. Сколько было надежды и от-чаяния, постоянного страха, бессонных ночей, лежания в больнице, сколько раз этот парень умирал на их глазах, как упорно не набирал вес! Наконец, он просто не захотел умирать! Он начал ходить в полтора года, а головка на шейке еще не держалась. Но он уже внятно говорил! Одна Мара никогда бы не справи-лась, без постоянной поддержки мужа и мате-ри.
      -Здесь победила любовь! – говорила она.
      Горецкие, несмотря ни на что, вырастили сына. Несравненная Степанида и тут внесла свою лепту – не захотела приютить своего внука, подхватившего в школе коклюш. Как ни просил ее Станислав, подержать хотя бы две недели Сашу, она наотрез отказалась, и в результате, коклюшем заразили это крохотное создание, не имевшее сил даже кашлять. Кро-ме того, заболела сама Мара, так как в детстве ничем не болела. Да, всё рассказать просто невозможно.
      Очень много добра сделали тогда совер-шенно чужие им люди – соседка-медсестра, деревенская женщина, случайно зашедшая к ним, чтобы продать молоко. Женщина, специ-ально приносившая жирное молоко. И много других людей, друзей и знакомых, которых Мара никогда не забывала. И вот вырос веселый, общительный паренек – Вадик, весь по характеру Станислав!
      Когда Вадик получил повестку и пошел служить в армию, – этот день был для них праздничным и победным.
      Наконец, наступил и еще один счастливый день в жизни Горецких, пожалуй, самый сча-стливый. Когда малышу было два с полови-ной года, они получили от фанспичкомбината отдельную трехкомнатную квартиру.
      Что касается несравненной Степаниды Андреевны, то она время от времени посе-щала их в новой квартире, и верная себе, по-прежнему травила душу. К этому времени, она уже жила, как королева, в собственном доме с садом и огородом, который выстроил для нее старший сын Антон. Она жила одна с квартирантами. Садом и огородом заправлял сын Иван. Антон женился и перебрался в Минск. Станислав помогал матери при по-стройке и полностью обеспечивал дровами.  Дети приезжали к ней по выходным и делали все необходимое по дому.
     Однажды, когда Степанида пришла к ним и сказала что-то ядовитое, Мара не выдер-жала и отсчитала ее:
      -Да, да мы не ангелы: ни я, ни Стась.  У каждого свой характер, свои недостатки.  Иногда мы ссоримся, по неделям не разго-вариваем.  Но мы по-прежнему любим, друг друга, мы родные люди и не мыслим, жить врозь. У нас два нормальных парня.  Живем мы не шикарно, но не хуже многих.  У нас есть все необходимое.  Да, не богачи!  Но мы довольны своей жизнью.  Между прочим, все люди, знающие нас, понимают все это и ува-жают нас.  Все, кроме вас! И сколько вы еще будете капать нам на душу? Так, что идите! Идите и подумайте над этим.
      Очень долго Мара не ходила к ней, ходил только Стась. Но однажды она сама пришла и пригласила уже их обоих на свой день рож-дения. Маре сильно не хотелось идти. Но Станислав и специально пришедшая Лиза, стали ее уговаривать. Лиза сказала:
      -Переломи себя Мара, прошу тебя. Надо же когда нибудь кончить эту  войну.
      Так у них наступил мирный период. Сте-панида Андреевна старела, болела, и харак-тер ее значительно смягчился. Мара помо-гала ей теперь, чем могла, помогала она и ее старенькой сестре Юлии Андреевне, которая жила неподалеку, носила ей продукты из ма-газина.
      Однажды  к  Горецким  приехали  гости  с
Украины – младшая сестра Лии Иосифовны –
Элла  и  ее  муж  Семен  Наумович.  У  них во
время войны Мара с матерью жили некоторое
время. Элла и Мара тогда очень подружи-лись. Мара  никогда не писала им, что ее муж инвалид. А тут, как назло, у Станислава сло-мался протез, он собрался чинить его, а пока утром, вышел к гостям на костылях. Элла увидела, побледнела и вдруг расплакалась. Лия Иосифовна и Стась удивленно на нее по-смотрели, а Мара и Семен Наумович пере-глянулись, они знали, в чем дело.
      Во время  войны  в маленькой степной ка-захский  поселок  вернулся из госпиталя к ро-дителям, дальним родственникам Семена На-умовича,   очень  красивый  парень по имени Леонид.  У него на  три  четверти была ампу-тирована нога. Мара  тогда  с ним сильно по-дружилась, а Элла испугалась, как бы она не вышла  замуж  и  специально  их  разлучила, отослала Мару к своему мужу, который слу-жил в трудармии в семидесяти километрах от них.
      -Что Эллочка? От судьбы видно не уй-дешь! – засмеялась Мара. – Кстати, что Ле-онид?
      Оказалось, что его судьба сложилась не-плохо, – окончил институт, работает дирек-тором Харьковского универмага, женат, двое детей. Мара была рада за этого чудесного парня. Семен Наумович спросил Станислава, где он был ранен. Станислав замялся.
      -Видите ли, дорогие, – сказала Мара, – во время войны были не только герои фронта и тыла или предатели, но были еще просто жертвы военных действий, а вот о них гово-рить не только не престижно, но иногда не-безопасно потому, что тебя частенько просто не захотят понять и припишут тебе, что угод-но. Стась, потому свою историю и не расска-зывает. Но вы свои родные люди, вам можно, вы поймете правильно.
      -Да, я расскажу коротко, – сказал Стась.
      После смерти отца, Станислав пошел ра-ботать на фабрику учеником электрика, ему тогда было четырнадцать лет. Перед войной был всем известный указ о том, что за пят-надцатиминутные опоздания увольняли, а за прогул – судили. Стасик случайно уснул на дежурстве, за что его судили и дали полтора года тюрьмы, которые он отбывал в Минске. Когда немцы вошли в город, то сразу же вы-пустили всех заключенных. Стасик, которому тогда уже исполнилось восемнадцать, вер-нулся в родной город. Тут он обнаружил в своей квартире незнакомую женщину и узнал от нее, что его мать с сестрами эвакуирова-лась. На следующий же день эта женщина на-писала на него донос, и его арестовали. Каж-дый день людей уводили на расстрел или отправляли в концлагерь. Когда выкликнули его фамилию он попрощался с товарищами, но его привели на допрос к начальнику тюрь-мы. В доносе было сказано, что он сын ком-муниста, а его самого якобы прислали из цен-тра для подрывной работы, что он окончил специальное училище и еще много такого же. Если бы там было сказано, только чей он сын, его бы сразу расстреляли без слов, а тут начальник им заинтересовался. Он показал Стасю донос и спросил, все ли это правда. Стась откровенно ответил, что его отец дей-ствительно коммунист, а все, что касается его – выдумка, потому что он только что освобо-дился из тюрьмы, на что есть справка, кото-рая осталась дома. Когда проверкой под-твердилось, что он говорит правду, немец объявил ему, что за откровенность, он его от-пускает на волю  с условием, чтобы через два часа его не было в городе. Он сразу же уехал и устроился работать в небольшом поселке в семидесяти километрах от города. Через не-которое время он попал там в облаву и вме-сте с группой молодежи его отправили на Запад. Эшелон остановился около Варшавы, где их заставили рыть какие-то окопы. Во время налета нашей авиации Станислав был тяжело ранен в левое бедро. Раненые рабочие лежали прямо на земле, никакой помощи им не оказывали, много людей умерло. Совет-ский Союз тогда не состоял в организации Красного Креста.               
      Станислав был в тяжелом состоянии, когда вдруг заметил людей с носилками. Это были поляки из госпиталя Красного Креста, которые разыскивали среди лежащих ране-ных, своих. У каждого в головах стояли фа-нерные бирки с фамилией, именем и отче-ством. Они подошли к нему, увидев польское имя, и спросили, поляк ли он. Станислав смог только прохрипеть по-польски слово “Ой-цец”. Они забрали его в госпиталь, где ему сделали операцию и долго лечили. Он уже стал поправляться и ходить, когда польские партизаны убили какого-то гауляйтера. Нем-цы совсем осатанели и хватали всех без раз-бору. В госпитале работали врачи поляки и немцы.  Стасик подружился со своим леча-щим врачом – молодым немцем. Тот сказал ему, что не сегодня – завтра в госпитале по-явятся гестаповцы, которые отберут всех со-ветских и сразу же отправят в концлагерь. Этот парень решил спасти Станислава. Он его выписал, дал немного денег и адрес своих родных в Германии. Потом посадил его в эшелон, в котором молодые поляки ехали на работу в Германию. Станислав не восполь-зовался адресом и разделил судьбу своих то-варищей по эшелону. Таким образом, он про-работал на табачной фабрике в городе Кре-фильде и жил в лагере для восточных рабо-чих до 1945 года. После победы, лагерь попал а американскую зону и им предложили, кто желает, остаться на Западе. Но Станислав уе-хал на Родину, сначала к брату Ивану, ко-торый служил в Западной Украине, потом и вернувшейся в свой город матери, где у него неожиданно и открылась рана на голени.
      -Интересно, – сказал Семен Наумович, – выходит, что вы, Станислав, исключи-тельный везунчик! Вам трижды повезло. Вы могли погибнуть из-за отца, но между тем, ваш отец спас вам жизнь и дважды вас спа-сали немцы!
      -Вы говорите, трижды повезло? Нет, че-тырежды, я еще встретил Мару! – засмеялся Станислав.
      Мара и Станислав прожили вместе трид-цать семь лет. Конечно, жизнь была непро-стая. Характер у Станислава – своеобразный, он не отличался ни кроткостью, ни нежно-стью. Да и Мара тоже не святая – она всегда была сильно эмоциональной и вспыльчивой. Но они оба были общительны, приветливы с людьми и добродушны. А главное – всегда любили друг друга. Каждый изо всех сил старался смягчить другому удары судьбы. Много было недостатков, болезней, неприят-ностей – все как у всех людей. Но люди к ним тянулись. В доме часто слышался смех, шутки, анекдоты. Юмор постоянно оживлял их жизнь. Каждый из них с уважением отно-сился к увлечениям и привычкам друг друга.   
     Станислав, как и обещал, всю жизнь не пил, тем более, что у него был мотоцикл, а позднее, мотоколяска. Но незадолго до смер-ти, у него случилась на работе неприятность, а может быть было предчувствие своей не-долговечности, кстати, они оба заметили над-вигающуюся беду. А только стал он снова пить, и Мара ничего не могла с ним поделать. Она ходила постоянно за ним и караулила, не упал бы он где-нибудь без сознания. Мать Мары – Лия Иосифовна постоянно жила вме-сте с ними, и Мара считала ее, не без осно-вания, своим третьим ребенком…
     Станислав  был  в своем роде необыкно-венный человек. При своем незначительном образовании,  он  обладал  широкими  позна-ниями, острым аналитическим умом. Маре всегда нравилось,  что  всё  происходящее, он воспринимал четко и совершенно беспри-страстно, без каких – либо идеологических или националистических влияний. В общем,  этому парню нельзя было заморочить мозги,  на все у него было свое твердое мнение. В го-ды “застоя” он свободно и смело говорил та-кие вещи, что приводил в смущение и страх окружающих. Кто бы мог тогда подумать, что пройдет лишь несколько лет, и об этом свободно можно будет читать в газетах…
    …Он умирал два года на ее руках. Его мо-гучий организм мужественно сопротивлялся этой проклятой болезни, от которой нет спа-сения. Когда он был уже совсем плох, Степа-нида Андреевна прислала человека, который посидел с ним, а Мару она попросила зайти к ней на полчаса. Оказалось, что Сепаниде  Ан-
дреевне исполнилось в этот день девяносто лет. Мара зашла в комнату, где за накрытым столом сидело множество людей. Степанида попросила всех ее выслушать, и повинилась перед Марой за все зло, которое она ей при-несла. Мара коротко ответила, что Степанида Андреевна сейчас нуждается в заботе и она, Мара теперь относится к ней нормально. Ко-гда она поспешно устремилась к двери, один из гостей, которого она не знала, подошел и поцеловал у нее руку.
    …Он сильно мучился  и ей с одной сторо-ны, хотелось, чтобы это скорей кончилось, а с другой, она благодарила Судьбу за каждый день, когда он еще был с ней. Они говорили тихо и нежно между собой. Мара старалась при нем не плакать. Оба признали, что были счастливы.               
      -Спасибо, лЮбая  за  то, что ты была у меня…
      -И  тебе спасибо, радость моя, ты украсил
мою жизнь…
      Окончилось и ушло ее “хромое” счастье!
      …С тех пор прошло много лет. Мара Яко-влевна уже давно продвинулась по этой суро-вой дороге – старости. Она жила жизнью сво-их дорогих мальчиков. С Вадиком и его семь-ей они жили вместе, а  Солнечный человек, у которого была одна с ней душа, приезжал ча-сто и через  день  звонил. Он приезжал и уст-раивал матери маленький праздник, привозил
книги, бумагу для рисования, любимые ее конфеты. У нее с Солнечным всегда был их собственный, общий и прекрасный мир! И вдруг, Судьба, когда ей уже недолго осталось
жить, нанесла ей неожиданный и чудовищ-ный удар – погиб Солнечный! Он погиб на улице ее родного города. На пешеходном переходе его сбила грузовая фура…
      …Она теперь любит сидеть в темноте, так ярче вспоминается жизнь. Ей осталась только память…  Мара видит освещенную солнцем площадь, через которую она спешит к мужу и сыну. А они стоят у кромки тротуара – двое высоких, светловолосых мужчин. Они оба улыбаются ей и смотрят одинаковым и неж-ным взглядом… Сердце вздрагивает от сча-стья!
      …А теперь они смотрят со стены в ее крохотной комнатке, по форме и размеру по-хожей на вагонное купе…
      Все! Кончилась жизнь, что она может ска-зать о себе? Она ничего особенного в жизни не добилась и была всегда скромной и неза-метной. Но одно достоинство у нее всё-таки было, – она умела любить…

               
               





ПРОДОЛЖЕНИЕ

      Возле администратора городской гостини-цы, остановился элегантный мужчина лет три-дцати. Он протянул паспорт и проговорил ти-хо:
      -Обо мне вам вчера звонили.
      Администратор, женщина средних лет, вскинула на него глаза, открыла паспорт и широко улыбнулась:
      -Гаврилов? Олег Иванович? Да, да, конеч-но. Вот ваш номер – 92, второй этаж, пожа-луйста.
      Он поблагодарил и отошел, а она проводи-ла его глазами и сказала стоявшей рядом со-труднице:
      -Н-о-о-рмальный мужичок!
      
      Номер был одиночный “люкс”. Через ми-нут пятнадцать, Гаврилов услышал условный стук в дверь и открыл. Вошел плечистый кре-пкий парень, чем-то напоминавший Гаврило-ву его самого. После того, как они обменя-лись условными фразами, парень протянул руку:
      -Гунар.
      -Олег.
      Фамилии называть не стоило, так как и имена, они были вымышленные. Гаврилов расстегнул молнию на большой спортивной сумке, и вынул из нее сумку поменьше, в ко-торой находился увесистый контейнер с гру-зом. Он передал сумку Гунару, а тот достал из своей сумки кейс и отдал Гаврилову.
      -Проверять не будем?
      -У нас не принято. Да и времени мало. Вы не обедали?
      -Нет.
       -Тогда предлагаю перекусить здесь же из имеющихся запасов. Думаю, ни мне, ни вам не стоит спускаться в кафе.
      Гаврилов кивнул. Они поели, расслаби-лись, поговорили о разных нейтральных пред-метах. Потом, Гунар вышел первым, и Гаври-лов увидел в окно, как он уселся в серую “де-вятку” с тонированными стеклами и отъехал. Через десять минут в “девятке” вишневого цвета выехал в обратном направлении и Гав-рилов.
      Так прошел его первый рейс в этот не-большой городок, расположенный на ожив-ленной магистрали Москва – Минск.
      Точно также всё прошло и во второй раз: Гунар явился минута в минуту, они обменя-лись необходимыми фразами, был передан груз, и получены деньги, они вместе переку-сили и разъехались.
      Но в третий свой приезд Гаврилов пере-жил небольшое приключение. Он уже, как до-брой знакомой, передал цветы администра-торше, и получив ключ от номера, поднялся на второй этаж. Проходя по коридору, он столкнулся с группой молодых людей, выхо-дящих из комнаты, где стоял биллиард. Они оживленно болтали и смеялись.
      -Разрешите, – сказал он, пытаясь пройти.
      Но парни, их было четверо, не уходили. Двое перекрыли проход, один зашел сзади, а высокий рыжий, с болезненными рыбьими глазами и в такого же цвета щегольской руба-шке, положил руку на его сумку.
      -Дело в том, дорогой, – сказал он, явно любуясь звуками своего голоса, – что мы ри-суем тебя здесь уже в третий раз. А у нас пра-вило: кто зарабатывает бабки на нашей терри-тории, должен отстегнуть нам два куска. Яс-но?
      Гаврилов улыбнулся:
      -Это что, платить на месте, или обратить-ся в кассу?
      -А ты с юмором, – криво ухмыльнулся Светлозеленый. – Давай, ребята.
      Гаврилова охватила веселая ярость. “Нуж-но продержаться до прихода Гунара, а это ми-нут десять, если же не получится, то…” Об этом не хотелось даже думать… Инструкция гласила точно и ясно: не вступать ни с кем ни в какие контакты, разговоры, сделки. Если с грузом уйти не удасться, в крайнем случае – пустить в ход взрывное устройство, вмонти-рованное в сумку. Поэтому, он начал действо-вать на полминуты раньше своих противни-ков. Быстрым движением передвинул груз на плечо и защелкнул его особым манжетом, ос-вободив себе обе руки. Своим любимым мол-ниеносным приемом, нанес один за другим три удара. Светлозеленый и худенький парни-шка согнулись пополам, повалились в разные стороны. Но третий, невысокий, плотный, то-лько покачнулся и полез снова, как бычок. Разъярившись, Гаврилов сделал ему подсеч-ку, но не дав упасть, схватил за шиворот и по-вернул лицом к стене. Он три раза его лицом о стену, от чего на ней появилась широкая красная полоса.
      Гаврилов оглянулся. Двое поднялись и хмуро глядели на него.
      -Ну, кто следующий? Продолжать окраску стены? Не правда ли, это впечатляет?
      Они стояли молча, один из них вообще не принимал участия в этой сцене, а стоял, безу-частно наблюдая. Уголком глаза Гаврилов за-метил, что он очень похож на Светлозеленого, только старше. Наблюдатель сделал знак, и все вышли на лестницу.
      Вошедший Гунар сразу определил, что здесь что-то произошло. Гаврилов рассказал.
      -Что скажешь?
      Гунар неодобрительно покачал головой.
      -Нам нельзя рисковать. Нужно было от-дать деньги. К черту – гордость. Жизнь доро-же. Уверен, также скажет и шеф.

      Когда Гаврилов возвратился в Москву, и, по обычаю, всё доложил шефу, разговор вы-шел неприятный.
      Шеф, невысокий пожилой человек с бес-цветным лицом и тонкими, всегда поджатыми губами, уронил небрежно:
      -Вы совершили ошибку. На этот раз вам просто повезло. Запомните одно – потеряв де-ньги, вы просто останетесь без оплаты. День-ги – пыль, а потеря груза – потеря жизни. А за жизнь нужно бороться любым способом. Яс-но?
      -Могу я знать, что перевожу?
      -Нет. Это исключено. Этого не знает и ваш прибалтийский напарник.
      -Это наркотики?
      -Нет, не наркотики. Я уже говорил, наш бизнес на сегодняшний день пока незакон-ный. А товар, который мы через посредников переправляем на Запад, не подлежит никако-му оглашению. Пока. Я это подчеркиваю.
      -Но могу я знать, черт возьми, из-за чего  рискую жизнью?
      Шеф холодно и презрительно посмотрел на него:
      -Из-за чего рискуете? Из-за денег, из-за больших денег! Если вас не устраивает посто-янный риск, – мы можем расстаться. Но вы – парень крутой и самолюбивый. Или я в вас ошибся?
      Гаврилов наклонил голову и молча вышел.
      И теперь он ехал в рейс уже в другом на-правлении.

      Гаврилов стоял в холле гостиницы и смо-трел в окно, как всегда провожая взглядом Гу-нара, садящегося в машину. Кто-то его оклик-нул: “Олег!” Он удивленно повернулся и уви-дел перед собой Светлозеленого.
      -На два слова. Скажи, пожалуйста, тебе знакомо такое имя Андрей Марочный?
      -Не имею чести. Меня всегда интересовал только марочный коньяк. А кто это?
      -О, это большой человек. И вот, он желает с тобой поближе познакомиться.
      -Влюбился, что ли?
      -Может быть. Итак, пойдем?
      -Нет, не могу. Мое время кончилось.
      -Но это займет только пятнадцать минут.
      -Говорю тебе, у меня нет ни минуты.
      -В таком случае, я советую тебе: будешь проходить около железной дороги, обрати внимание на плакаты по технике безопасно-сти. Гуд бай!

      Когда Гаврилов ехал по улице, параллель-ной железнодорожному пути, он вспомнил этот плакат: “Сэкономишь 15 минут – потеря-ешь жизнь”. Да пропади они пропадом, эти суки! Не собирается он из-за них терять рабо-ту! Гаврилов свернул направо, и выехал на оживленную и широкую магистраль. Вот он сейчас в потоке машин оставит этот прокля-тый городишко и думать не будет о нем… Черт! От чего так сохнет во рту? Из-за этого гада, не успел заскочить в буфет за бутылкой воды на дорогу. Ладно, доедет до… Нет! Про-сто невыносимо хочется пить. Справа мельк-нула вывеска “Гастроном”. Заскочить, что ли, на минутку? Он свернул на площадку перед магазином, где уже стояло несколько машин. Штучный отдел был тут же, у входа. Через окно он видел свою машину. Рядом облоко-тился и разговаривает с водителем высокий парень. Всё спокойно. Он быстро осушил бутылкуводы, проворно прошел к машине, протянул руку к дверце, открыл ее и в тот же миг почувствовал, как стальные руки сжали оба его предплечья, а в бок уткнулось дуло пистолета. Двое незнакомцев мгновенно втол-кнули его в  машину, обыскали, забрали пис-толет и сели сами. Он все еще не мог опом-ниться, как просто купился! Сзади раздался знакомый голос: Что, Олежек? Вспомнил пла-катик? Прощай, дорогой!
      Дольнейшее происходило, как во сне. Вы-стрелов он не слыхал, он ощутил одновре-менно боль в левом предплечьи, а по шее, то-чно ножом резанули…
      -Открывай дверцу! Бросай! Давно надо было мочить гада! – тот же голос. От удара об асфальт, он на время отключился, потом от-крыл глаза, сознавая, что почему-то жив. Пе-ред глазами все плыло и клубилось каким-то туманом. Он с удивлением обнаружил, что находится не перед магазином на магистрали, а на какой-то улице, на ее проезжей части. К горлу подступила резкая тошнота. Как он здесь очутился? Может отключился еще в ма-шине и его здесь выкинули? Спускался вечер или ему казалось что темно?  Кто-то подбе-жал к нему и стоял рядом. Женщина накло-нилась над ним, дотронулась до его руки и спокойным ровным голосом сказала:
      -Вы потерпите, дорогой, а я сейчас добегу до автомата, вызову “скорую”, вам необходи-мо в больницу.
      -Минутку, послушайте! Я не хочу умирать на улице… хочу домой… не хочу в больни-цу… – бормотал он, с трудом ворочая сухим неповоротливым языком.
      -Не говорите глупости! С чего вам уми-рать? Крови вышло довольно много, но ране-ния ваши несерьезные.
      -Мне очень плохо…
      -Это от сотрясения , это пройдет!
      -Послушайте, я не хочу в больницу, мне бы где-нибудь полежать, а потом домой, а ?
      -Хорошо, я попробую отвести вас к себе. Здесь недалеко. Я вам помогу. Полежите, а там видно будет. Встать сможете?
      -Где я нахожусь?
      -Рядом магистраль. До моей квартиры ме-тров тридцать. Ну, давайте. Опирайтесь на меня, да посильнее, не бойтесь – я крепкая. Вот так. Ну, пошли!
      Сделав пару шагов, он покачнулся и схва-тился за дерево. Его вырвало.
      -Это пройдет! У вас легкое сотрясение мо-зга. Я издали видела, как вас выбросили на асфальт, развернулись и уехали.
      Они прошли через какой-то пролом в ого-роде и очутились перед многоквартирным до-мом, вошли в подъезд. Женщина отперла сво-им ключем дверь квартиры в первом этаже, они вошли в полутемный коридор, где неда-леко от входа была двустворчатая дверь в ее комнату. Она отперла ее, они вошли. Она по-вернула выключатель, резкий свет ударил ему в глаза.
      -Шторы! – нервно крикнул он. – Задерни-те их! Какого черта освещаетесь! Извините, – опомнился он, – они могут вернуться и при-кончить меня, а заодно и вас.
      -Успокойтесь, никто не вернется. А мне, лично, вообще нечего бояться. Я одна на све-те – в случае чего, никто не расстроится. Вот, ложитесь на кровать, я вас потихоньку разде-ну и осмотрю. Я по профессии фельдшер, но сейчас работаю санитаркой в больнице. Там пока нет другой работы. Сейчас поставлю греть воду.
      Ему стало хуже. В голове стучали молот-ки, резко тошнило, плыл куда-то потолок, но больше всего болела шея. Голос женщины до-носился как будто издалека, из-за стены. А лицо ее расплывалось, точно отражение в во-де. Она двигалась по комнате быстро, бесшу-мно, уверенно делая свое дело. “Пожалуй, в самом деле, – медик”, – подумал он.
      Вскоре раны его были перевязаны, рука вложена в косынку, под шею положен валик из мягкой материи. Она дала ему выпить ка-кие-то таблетки.
      -Скоро боль и головокружение притупят-ся, – объявила она, – сейчас я вам приготовлю питье, и вы сможете уснуть.
      -Я был груб с вами, еще раз извините…
      -Пустяки, – оборвала она.
      -Я, понимаете, подумал…
      -И зря подумали, – снова прервала она. – Я теперь, после осмотра, окончательно убеди-лась! Вас никто не собирался убивать. Прос-то решили проучить, и устроить вам неприят-ность.
      -Вот как? Неприятность? Мягко сказано. Из чего такой вывод? Вы меня, признаться, удивляете…
      -Это вы меня удивляете! Эдакий супер-мен-профессионал, судя по внешности. Неу-жели, вас не убедил тот факт, что вы вообще живы? Ведь в вас стреляли в упор два челове-ка, значит, не хотели убивать. А ваши ранки – пустяк, можно сказать – поцелуи. Вот пройдет сотрясение, и вы забудете о них. Да, у вас заб-рали машину и всё, что было в ней, но остави-ли в живых, думается, не из благородства. Вы, вероятно, кому-то нужны!
      -А откуда вы знаете, что два человека и в упор?
      -А это – по виду ран, и вообще, я подума-ла, что ранения произведены одновременно, значит, было, как минимум, двое.
      -Вы что, эксперт?
      -Нет, конечно. Но я шесть лет работала в районной больнице хирургической сестрой и нагляделась на всякие ранения и травмы. Да и мой главврач был одновременно судебный медик, вот он меня и поднатаскал.
      -Однако, вы для женщины рассуждаете логично…
      -Спасибо за комплимент. Ну, как сейчас вы?
      -Голова лучше, рана на руке почти не бо-лит, а вот шея…
      -Что ж, шея, вообще, у человека место сла-бое. Так вот как получилось: по шее пуля про-сто чиркнула, хотя крови при этом вышло по-рядочно. Но вот что интересно: сонная арте-рия – всего в сантиметре! Почти рядом! Да и рука тоже поранена красиво. Что и говорить, эти ребята – просто мастера! Но, ничего. Если будете меня слушаться, гарантирую излече-ние в три дня. Об остальном не думайте. Глав-ное – вы живы и скоро будете здоровы.
      А он лежал и тоскливо думал: “Как это я так запросто попался? Проклятая бутылка во-ды, будь она неладна, из-за нее я сейчас выну-жден встать”.
      -Простите, не знаю, как вас называть?
      -Зовите меня Соней.
      -Вам, Соня, придется показать мне, где ту-алет.
      Она над чем-то хлопотала у стола и, не от-рываясь, ответила:
      -Сейчас принесу вам баночку.
      -Еще чего! Я в состоянии сам дойти до ту-алета.
      -Туалет на улице, далековато. Здесь, за за-навеской есть ведро с крышкой.
      -Черт возьми, но это неловко, неудобно!
      -Почему неудобно? Я ведь не почтовый ящик предлагаю, а ведро – вполне удобно. Ес-ли уж решили непременно встать, наденьте мои шлепанцы и вперед! Обопритесь на меня. Тихонько!
      У ведра его снова стошнило, но в целом, после питья, стало легче. Она заставила его выпить большую кружку странной на вкус и немного пряной жидкости, после чего он зас-нул.

      Солнце заливало комнату радостным неж-ным светом. Он открыл глаза и почувствовал, что снова возвращается к норме. Боль в голо-ве прошла, рука не болела, немного болела шея, даже захотелось есть. Он огляделся. Комната довольно большая. Передняя ее часть отгорожена плотной занавеской, – как бы прихожая. Там стоит кухонный столик с электроплиткой и скамья, на которой – ведро с водой, накрытое фанерным кружком. В са-мой комнате обстановка очень бедная, и нали-цо только необходимое: столик и стул, узень-кий шкаф, фанерная этажерка с книгами, кро-вать и напротив нее какой-то странный дере-вянный небольшой диванчик старинной рабо-ты, невесть откуда взявшийся. Правда, кро-вать, на которой он лежал, вполне современ-ная полуторка. “Странное обиталище, – по-думал он. – Электроплитка, ведро с водой, нет туалета – и это всё в благоустроенном доме. Да и баба довольно странная”.
      Хозяйки в комнате не было. Он силился вспомнить, как она выглядит и какого возра-ста, но всё расплывалось, и только ее спокой-ный, низковатый голос звучал в ушах. Щелк-нул замок, и из-за занавески появилась дово-льно высокая черноволосая женщина в старе-ньком пыльнике и легкой косынке на небреж-но заколотых, вьющихся волосах. Она улыб-нулась ему, быстро сбросила пыльник и туф-ли, и выложила немногочисленные покупки на кухонный столик. Потом подошла к нему. У нее была добрая улыбка, казалось, что улы-бается каждая черточка ее лица. Видя, что он удивленно смотрит на нее, она заговорила, как всегда, грубовато-добродушно:
      -Ну, что таращитесь, не узнали, что ли? Я вижу, вам значительно лучше. Значит, срабо-тало мое питье. Я вчера такое сочинила! Ух, зверский напиток, как живая вода. Сейчас по-завтракаем и займемся ранами.
      Она весело захлопотала у столика, а он по-чувствовал вдруг, что ему наплевать на всё: на шефа, на всё, что произошло, на всё на све-те. Его переполняла радость, что он жив, что на улице – начало лета, что за ним так ловко ухаживает эта славная, простая женщина. Ин-тересно, сколько ей лет? Почему она одна в этой бедной комнате? Вот встретил бы ее на улице, и наверняка не обратил бы внимания. Он ведь никогда и не глядел на скромно оде-тых ненакрашенных женщин. А между тем, она просто красива! Интересно, знает она об этом? У нее гибкая и сильная фигура, узкова-тое удлиненное лицо. Под угловатыми густы-ми черными бровями – удивительные, боль-шие и веселые темно-синие глаза. Узкий нос с оригинальным, изящным вырезом ноздрей, очень свежий яркий рот, мелкие ровные зубы. Вообще, какое-то нерусское лицо. Похоже, она не привыкла ухаживать за собой, видно, никогда и не красится. В общем – чуднАя, не-обычная.
      -Скажите, Соня, почему вы живете, как в деревне, в современном доме?
      -Видите ли, эта квартира – четырехком-натная, ее занимает семья из четырех человек, и они не рассчитывали, что горисполком все-лит в одну из комнат семью после Чернобыля, (здесь поселили двух стариков), тогда они взбунтовались, выкинули из кухни их столик и не пускают ни в кухню, ни в туалет. Стари-ки ходили жаловаться, да всё без толку. Там семейка серьезная: муж – угрюмый детина, жена – хищница, сын – акселерат пятнадцати лет, псина здоровая, системы “Дог”. Есть еще старушка, чья-то мать. Она ничего, приветли-вая, но на нее никто внимания не обращает.
      -Ну, а вы как сюда попали и почему стра-даете?
      -Вот, попала случайно, но не особенно страдаю. Дома почти не бываю. Зарплата ма-ленькая. Время, сами знаете, какое. Вот и тор-чу в больнице, работаю за всех желающих: то санитаркой, то сестрой. Там и поем, и пости-раюсь тайком. Здесь иногда только ночую. Так и проходит моя жизнь среди больных и разных несчастных.
      -И никаких удовольствий?
      -О чем вы? Добуду книжку хорошую – и вся радость.
      -А почему вы одна?
      -Родители скончались как-то вместе семь лет назад, а я у них одна была.
      -А муж?
      -Не удосужилась семью завести.
      -Старая дева? – засмеялся он. – И не зна-ете, что такое мужик?
      -Да нет, не совсем. Жила с одним, можно сказать, путалась целые семь лет.
      -А он не захотел жениться?
      -Он женатый, у него трое сыновей.
      -Сейчас не встречаетесь?
      -Он в Могилеве. В общем, целая история.
      После завтрака она нагрела воды и, сделав перевязку, стала тихонько обмывать ему спи-ну и грудь от натекшей крови. Теплые струй-ки щекотали кожу, и он жмурился от удоволь-ствия, от легких и нежных ее прикосновений.
      Потом она села на низенькую скамейку против кровати. Они долго тихо беседовали и разглядывали друг друга. Она думала при этом, что вот такие люди, как ее случайный гость, прежде никогда не попадались ей в жи-зни. Правда, она видела издалека, мимолетно, красивых, ухоженных, уверенных в себе лю-дей, одетых в дорогую импортную одежду, преуспевающих и благополучных, но никогда не встречалась с ними лично, испытывая к ним инстинктивную неприязнь. Ее жизнь и судьба были иными. “Существо из другого мира”, – тоскливо думала она.
      -А вы, Олег Иванович, оказывается, моск-вич и старше меня на целых… три дня.
      Он засмеялся:
      -А вы уже в мой паспорт заглянули. Те-перь знаете обо мне всё.
      -Чепуха. Что можно узнать из паспорта? Тем более, что он может оказаться “липой”. Я вчера вашу штормовку постирала, она в крови и грязи была, пришлось вынуть паспорт, из которого я узнала одну истину – нам обоим по тридцать пять лет. Да. Возраст уже солид-ный.
      Помолчали. Потом он спросил:
      -Что вы думаете обо мне?
      -Что я могу думать, я вас не знаю. Только то, что глаза видят.
      -И что же они видят?
      -Вы красивы и здоровы. Притом ваша кра-сота благородная, породистая, что ли. Точно вы какой-то дворянин.
      -Нет, вы – удивительная женщина. Самое интересное то, что вы постоянно отгадываете. Да, я происхожу из московского дворянского рода потомственных военных. Все мои пред-ки жили в Москве, и их профессией был рат-ный труд, защита Отечества. В какое поколе-ние бы не заглянуть, везде натолкнешься на мундиры с эполетами, нашивками, орденами, на личное оружие и прочую атрибутику.
      -Значит, мы с вами стоим на противопо-ложных ступенях общественной лестницы. Если заглянуть в поколения моих предков, в лучшем случае наткнешься на сапожную ко-лодку или утюг с кривой трубой.
      Они засмеялись. Гаврилов спросил:
      -Надеюсь, это вас не сильно огорчает?
      -Нисколечко. Скажите, а где вы получили это тяжелое осколочное ранение? Думается, в Афганистане?
      -Опять верно думаете. Кроме того, пас-порт мой, действительно, “липа”. Пользуюсь им на работе. Так сказать, псевдоним. А я в действительности – бывший воин-интернаци-оналист, экс-капитан Бурмин Арсений Алек-сандрович, к вашим услугам. В Москве у ме-ня – отец, жена и двое детей: Арсен, ему пят-надцать лет, но он уже с меня ростом, и Веро-чка, ей десять лет. А мама умерла год назад, доконал ее мой Афган.
      -А жена?
      -О, жена – женщина необыкновенная. На-чать с того, что она не имеет недостатков. Да, не удивляйтесь, знаю ее уже шестнадцать лет, а так и не смог отвскать хоть какой-нибудь изъян.
      -Но ведь это ужасно, Арсений Александ-рович! Я таких людей просто боюсь, – засмея-лась Соня.
      -В самом деле, может, вы и правы. Она ос-лепительно красива, умна, талантлива, отлич-ная хозяйка, энергична, деловита, добра. Ну, решительно ее не в чем упрекнуть, или выска-зать недовольство. Она – дочь киевского гене-рала, начальника известного училища, сейчас он в отставке. Там, в Киеве и познакомились. Перед самым выпуском из училища встретил ее на одной вечеринке, она манекенщицей бы-ла. Ребята все от нее дурели, а она меня вы-брала… Получил назначение, сразу и пожени-лись. Жили в разных местах, в дальних гарни-зонах, на частных квартирах. Долю армейской жены хлебнула сполна. И ни разу не высказа-ла недовольства, не ныла, что хочет в Москву или Киев. Она училась заочно, мечтала стать модельером. Наши отцы в армии высокое по-ложение занимали, но у них были и свои вы-сокие принципы, поэтому на какое-либо снис-хождение рассчитывать не приходилось. Но вот, однажды, вызывают меня куда следует и предлагают Афганистан, обещают отдельную квартиру в Москве и прочие блага. Сообщил Алине и был удивлен до крайности: она так обрадовалась, точно предложили пост атташе в Штатах, а не рисковать жизнью в дикой стране. И тут впервые, в душе у меня сомне-ние появилось: а такой ли уж друг мне моя жена. “А ты не боишься, жена, что, зарабаты-вая нам квартиру, я могу и не вернуться?” – спросил я. А она, оказывается, всё уже давно просчитала; я там воюю, она едет к моим ро-дителям в Москву и делает свою карьеру. На мой вопрос она только рассмеялась и говорит: “Ты – солдат, Бурмин, это твоя профессия, другой у тебя нет. А для достижения своей цели не только в армии рисковать приходит-ся”. Вот она у меня какая!
      -Стало быть, это она вдохновляет вас на эти подвиги?
      -Нет, это я сам такой, не умею жить спо-койно.
      -А когда вас там ранили?
      -А это уже под занавес, при Горбачеве. В госпитале провалялся долго, вынули все ос-колки, кроме одного. Он оказался неопера-бельный и в любом случае мог вызвать инва-лидность. Из-за него меня и комиссовали. Так я впервые в жизни оказался вне армии, сам больной и без профессии. О семье заботиться не приходилось: отец помогал, да и Алина уже тогда в доме Моделей звездой была, ее знает вся модная Москва. Так что страдал я только морально. Потом случай вышел, и всё изменил. Ездил я с другом на машине под Ярославль, и подвезли мы одного старичка, который назвался ведущим хирургом гор-больницы. Рассказал я ему про свою беду, он предложил мне лечь к нему в больницу, особо не обещал, но сказал, что попробует. И вот он достал этот проклятый осколок, который не могли в Москве вытащить. Он мне посовето-вал пройти курс реабилитации, и никому об этом особо не распространяться. “Придете в форму, любым делом займетесь, необязатель-но в армии”. У меня друг был в клубе боевых искусств. Я там занимался сам, потом учил других, и пришел в отличную форму. Потом работал телохранителем у одного типа. Мне это дело не нравилось: не для Бурминых заня-тие – они всегда Отечество защищали, а не охраняли какое-то одно тело. Однажды, когда я участвовал в показательных выступлениях в клубе, меня присмотрел там мой теперешний шеф. Он спросил, сколько я получаю у своего хозяина, и предложил в три раза больше, да еще премиальные от прибыли. Я сначала уди-вился, что за поездку на каких-то шестьсот километров и перевозку груза, весом в пятна-дцать килограмм, платят такие деньги. А шеф мне объяснил: “Есть небольшой нюанс – груз снабжен взрывным устройством и подлежит уничтожению при малейшей возможности его попадания в чужие руки”. “Выходит, я – смер-тник?” – спрашиваю. А он ответил, что мне платят за риск и строгое соблюдение инст-рукции.
      -А что за груз, не удалось узнать?
      -Это невозможно. Контейнер монолитный и имеет два сенсорных замка, значит, закры-вают и открывают два определенных челове-ка. Контейнер плоский, помещен в двойной пластиковый пакет – мешок. Между слоями насыпана какая-то сухая трава.
      -Может быть, чай сухой?
      Он с любопытством глянул на нее:
      -Вы думаете…
      -Да. Поглощается какой-то запах.
      -У вас есть предположение? Хорошая у вас головка, Сонечка.
      -Да, я кое-что предполагаю, но лучше по-ка помолчу. А кто отнял у вас машину и ра-нил?
      -А это местные рэкетиры. Я их давече в гостинице немного погонял, так сказать, раз-мялся. Их главарь хотел со мной в контакт вступить, а я отказался, вот они и решили по-казать, кто в городе хозяин.


      Весь этот день они пробыли вместе. Ей на работу идти не нужно было – отдали отгулы. Соня приготовила на электроплитке немудре-ный обед, потом заставила Бурмина поспать, а сама тоже прикорнула на своем диванчике и задремала.
      Когда она открыла глаза, то увидела, что он сидит на кровати и смотрит на нее. Она по-чувствовала, как что-то дрогнуло внутри – в значении этого взгляда сомневаться не прихо-дилось. Он продолжал молча смотреть на нее, и ждал, что она предпримет. Она спросила, наконец, преодолевая неловкость:
      -Интересно, о чем вы сейчас думаете?
      -Я думаю, где вы выкопали этот гнусный диванчик? Он вам достался по наследству?
      -Да, конечно! А чем он плохой? Я на нем восемь месяцев спала, и ничего.
      Он сказал медленно, в упор глядя на нее:
      -Я полагаю, вам пора переходить на свою постель.
      -Рада слышать это. Значит, вы уже хорошо себя чувствуете? А не рано ли? Я же вам ска-зала, нужно полежать три дня, для того…
      -Соня! Знаешь, как в армии говорят: не прикидывайся шлангом. Ты прекрасно пони-маешь, о чем я говорю. И не только понима-ешь, но и разделяешь мое мнение.
      Она вначале растерялась, и не знала, что ответить. “Ну и ну! Как прямолинейно! Сол-дафон, ничего не поделаешь. Что ответить – возмутиться? Но это же лицемерие! Почему, черт возьми, она должна притвориться, что не хочет того же, что и он?” Все эти мысли про-мелькнули мгновенно, и она, неожиданно для самой себя, ответила:
      -Ты совершенно прав, милый.

      Снова в комнату вошло утро, яркое, лет-нее. Он спросил, целуя ее в кудряшки на за-тылке и поворачивая к себе:
      -Ну почему ты глядишь так смущенно и виновато, точно сделала что-то плохое? Ты не кокетничала, не соблазняла, ты так проста и естественна. Глупышка, ну что такое произо-шло? Нас зверски потянуло друг к другу, ведь так? Ну что ты молчишь и смотришь печаль-но своими васильками?
      -Арсюша, радость моя…
      -Ты сказала “Арсюша”, но так называла меня мама, которая по-настоящему любила.
      -Спасибо тебе, радость моя, за этот див-ный подарок, за себя! Ты только не считай, что я восторженная дурочка, истеричка. Ты даже не подозревавешь, я только теперь, с то-бой, поняла, что я – женщина.
      -Вот как? Но почему?
      -Право, не знаю, почему так вышло. У ме-ня мужчин в жизни было только двое. Оба они восхищались: “Ах, какая женщина!” А я, поверь мне, милый, никогда ничего особенно-го не ощущала, просто, как полено деревян-ное. Я думала, что так и надо, и близость с ни-ми терпела просто. Как бы считала платой за то, что не одинока. А потом стала думать, что это я сама такая фригидная, бесчувственная. Я была в этом уверена. И вот, ты! О, какое бла-женство ты дал мне! Оказывается, это такое огромное счастье – близость с любимым! А мне в тебе всё приятно, всё! Теперь я пони-маю, я полюбила тебя сразу, когда в первый раз прикоснулась к тебе!
      -Тебе сегодня в ночь на работу? Ради бога, подменись с кем-нибудь, мне дорога каждая минута.
      -Я не пойду, я буду с тобой!
      -Ты вовсе не Соня! Это имя тебе не под-ходит. Ты – Люба! Я тебя буду так называть, можно? Ты – сама Любовь!

      И все эти волшебные три дня они не рас-ставались. Все эти трое земных суток были до краев наполнены любовью, радостью, откро-венными задушевными разговорами. Днем она старательно терла картошку, чтобы сде-лать свои любимые драники. Ей хотелось с любимым всеми своими маленькими радостя-ми. Ей хотелось всё свое хорошее втиснуть в это отпущенное судьбой время. А он топтался за спиной и активно мешал ей, целуя ее, сжи-мая плечи. И нес всякую любовную чепуху:
      -Понимаешь, работала бы ты в настоящей кухне, я бы тебя не видел, а так мелькают пе-ред глазами разные кудряшки, локотки, пле-чики и другие вкусные вещи, вот мой орга-низм и не выдерживает… И вообще, не делай из еды культа! У меня уже есть культ – боги-ни Любви!
      А она была счастлива безмерно, впервые за свои тридцать пять лет!

      Однажды он сказал:
      -Знаешь, я пережил в вашем городке так много, что другому хватило бы на год: за ка-ких-то неполных полтора месяца – и войну, ощущение смерти, и любовь!
      -Значит, запомнишь наш городок, не забу-дешь?
      -Да уж, забуду нескоро! – беспечно отве-тил он.
      А у нее похолодело под сердцем…
      Он как-то попросил:
      -Послушай, моя Люба, расскажи мне, по-жалуйста, о своих мужиках!
      -Зачем тебе об этих мужиках, я ведь не спрашиваю о твоих бабах. Подозреваю, что у тебя их было не меньше батальона.
      -Да нет. Представь себе, у меня женщин в жизни было совсем немного, и я их всех хоро-шо помню. Я ведь по натуре – не бабник.
      -Рада, что ты и меня непременно приоб-щишь к этой ценной коллекции.
      -Ах, ну зачем ты так? Ты не ехидничай, а расскажи, что прошу.
      -Хорошо, Арсюша. Я родилась в малень-ком городишке, раза в два меньше, чем этот. На самой границе Беларуси и Украины. Папа там проходил действительную службу и оста-лся после знакомства с мамой. Они жили в не-большом домике с огородом и садом, достав-шемся по наследству от маминых родителей. Папа был высокий и красивый, а мама – ма-ленькая, некрасивая и раздражительная. Ни-когда не могла понять, почему он ее так стра-стно любил… Мама шила и брала заказы, к ней постоянно бегали, особенно офицерские жены, думаю, из-за папы, такой он был обая-тельный.
      -Ты на него похожа?
      -Да, так говорили. После восьми классов я поступила в единственное у нас учебное заве-дение – медучилище. Мечтала о мединститу-те, но к этому времени папу парализовало, и мы жили на маленькую пенсию и на то, что мама зарабатывала шитьем. Но и она вскоре тяжело заболела, так что о дальнейшей учебе думать не приходилось. После училища я ра-ботала сестрой в райбольнице, и дома мне крепко доставалось – уход за родителями, дом, сад, огород… Я уже говорила, что наш зав. отделением был судебный медик, отлич-ный хирург, бывший фронтовик. Он меня лю-бил и многому научил. Работалось мне радо-стно и легко. Потом состояние родителей зна-чительно ухудшилось, и я просто разрывалась между работой и домом. Мне тогда уже было двадцать пять лет, но я еще фактически ниче-го не видела… Вот тогда и вошел в мою жизнь Аркадий Некрашевич. Он недавно пе-ревелся к нам, работал на селе. Я его встреча-ла в больнице, но знакома не была. Он явился к нам в дом вместо участковой врачихи, кото-рая ушла на пенсию, и сразу же очаровал мо-их несчастных стариков. Потом стал прихо-дить уже без вызова. Я догадалась, что это из-за меня. Он мне тоже понравился: тихий, веж-ливый и собой ничего; среднего роста, худо-щавый, смуглый, с большими карими глаза-ми. Потом пригласил как-то прокатиться в лес. В общем, сама точно не помню, как мы стали любовниками… Я резонно полагала, что мне уже пора выйти замуж за приличного парня. И хотя я и не была в него влюблена, решила уже объявить о нем своим старикам. И вдруг в больнице узнала, что у него – жена и сын. С неделю я его избегала. Обидно было, что не сказал правду. Потом он покаялся пе-редо мной и вот как-то сумел заставить меня снова продолжить эти отношения. А я, то ли привыкла к нему, то ли уж больно тоскливо проходила моя жизнь, но продолжала ему во всем подчиняться… Встречались мы летом на природе, а зимой у его приятеля, который один знал нашу тайну. Тут как раз умер мой отец, а через пару месяцев и мать. А вскоре у меня опять было горе – неожиданно скончал-ся мой друг и учитель, доктор Иван Ильич. Так я, в одночасье, потеряла всех, кого люби-ла. Аркадий тогда для меня служил единст-венным успокоительным средством – уж бо-льно тошно было. Прошел год. У Аркадия же-на родила еще двух близнецов, стал он отцом большой семьи. А у меня в больнице дела по-шли плохо. Вместо Ивана Ильича пришел вы-пускник института – грубиян, зазнайка и бол-ван. У меня с ним отношения сразу не сложи-лись. Особенно после того, как он стал ко мне приставать, а я ему дала отпор. На работу хо-дила, как на каторгу. И вот, когда Аркадий не-ожиданно получил назначение главврачом в ведомственный санаторий, а мне предложил там место медсестры, – я с радостью согласи-лась. Домик сдала в аренду и поехала за ним в Могилевскую область. Санаторий мне очень понравился – прекрасные места, коллектив, условия великолепные. Эти годы были бы для меня самыми счастливыми во всей моей жиз-ни, если бы не эта связь с Аркадием. Моя комната находилась в отдельном корпусе ме-жду процедурными кабинетами, и ему было очень удобно днем забегать ко мне. Никому и в голову не приходило, какие у нас настоя-щие отношения. Боже, как мне было там хо-рошо, я приобрела еще одну профессию – от-личной массажистки. Сколько благодарных глаз, сколько милых людей!
      -За тобой ухаживали пациенты?
      -Не очень. Контингент не тот, в основном пожилые, инвалиды. Да и мой Аркаша не спу-скал с меня своих вежливых и внимательных глаз. Держал он меня в руках крепко… Скоро меня эта история стала сильно тяготить. Не то, чтобы я его разлюбила, нет, я ведь к нему привыкла, как к мужу. Тут другая причина была. Понимаешь, когда мы дома были, для меня его семьи как бы не существовало. А тут его жена Галочка работала со мной вместе процедурной сестрой. И мы с ней, как-то не-заметно, очень сильно подружились, а с года-ми, стали как родные. Знал бы ты, что за слав-ная это была бабка! Красивая, добрая – луч-шей подруги у меня никогда в жизни не было! А детки! У меня и сейчас сердце болит, тос-кую по ним, особенно по старшему – Славоч-ке… Такой сукой проклятой себя чувствую, просто больше не могу, всё к горлу подошло. Пробовала с ним объясниться.
      “Аркадий, это надо прекратить! Неужели не видишь? Галка для меня, как сестра! Я больше не выдержу…”
      А он помолчал, и говорит:
      “Я это понимаю, но сделать ничего не мо-гу… Пойми, не могу жить без тебя…”
      “Значит, мне остается только одно – уе-хать отсюда, несмотря на всё благополу-чие…”
      Но скоро нарыв этот лопнул. И вот каким образом.
      Однажды приехал к Некрашевичам брат Галины. Это был молодой стройный мужчи-на, очень похожий лицом на сестру. Он вроде с женой развелся, словом, приехал развлека-ться. И вот, заходит он как-то ко мне в проце-дурный кабинет и почти сразу пускает в ход руки. Я его энергично оттолкнула, а он мне и выдал:
      “Не очень-то выступай, синеглазка, пото-му как я могу тебе жизнь испортить…”
      “Это как же?” – спрашиваю я небрежно.
      “А очень просто: скажу Галине, которая тебя обожает, что ты с ее мужем спишь”.
      Представь себе, до сих пор не знаю – или ему кто-то из персонала намекнул, или сам нас вычислил, а может, просто “на пушку” взял. Но только я побелела, как мел, и чуть не сомлела. Понял этот гад, что попал в точку.
      “Короче, сегодня в одиннадцать часов, ты мне откроешь дверь своей комнаты”.
      И что же, открыла. И все двенадцать дней, что он был у нас, открывала. Ради нее, ради подружки моей… Никогда еще такого униже-ния не знала…
      “Ну, если всё-таки скажешь, – говорю ему, –последней сукой будешь, гляди…”
      “Ну, что ты, разве я своей сестре враг?”
      Перед отъездом он Галке ничего не сказал, а вот Аркадию не отказал в удовольствии ска-зать, с кем все ночи проводил. Он утром уе-хал, а днем Аркадий ко мне зашел, и говорит:
      “И как это я не догадался, какую Валерий бабу нашел. Хорошую змею я пригрел!”
      Да как ударит меня по лицу! От боли и обиды я совсем сникла, хотела ему подробно объяснить, потом решила: нечего оправдыва-ться, раз он так со мной. Эта сцена произошла двадцать четвертого апреля, а двадцать шес-того был Чернобыль. Санаторий наш расфор-мировали. Аркадий с семьей уехал в Могилев. А наш поселок, мой домик с садом попали в тридцатикилометровую зону… А я, как беже-нка, осталась без работы, без вещей и без кры-ши над головой…
      -Вот ведь сука!
      -Кто?
      -Да твой Аркадий. Вот к нему бы я с удо-вольствием приложился. Ишь ты! Порядоч-ный человек, врач, чудная семья, а никто и не знает, что он человеку жизнь испортил!
      -Ладно, Арсюша, что его осуждать. Самой надо было человеком быть.
      -Ну, а дальше? Что было дальше?
      -Вспомнила, что в этом городе моя одно-классница живет. Разыскала ее и пожила у нее с неделю. А потом она меня устроила к этим старикам, что горисполком сюда вселил – ухаживать за ними. Сын этих стариков, какой-то видный инженер, жил с семьей в Минске. Он задумал уехать “за бугор”, в Америку, и не знал, что со стариками делать. А тут, через не-делю, помер старичок. Сын после похорон мне тогда здорово помог: выхлопотал опеку над старешкой, и меня в этой комнате пропи-сали. Он мне все эти вещи оставил, смастерил плитку с реостатом, хотел забрать мать с со-бой. Потом предложил мне ехать вместе с ни-ми, сказал, что всё устроит, если я соглашусь.
      -Глаз на тебя положил?
      -Похоже, так. Но я, конечно, отказалась ехать с ними по двум причинам: во-первых, не захотела снова в той роли оказаться, в ко-торой семь лет была, а во-вторых, я принадле-жу к тем чудакам, которые эту скромную, ми-лую белорусскую землю обожают, не забо-тясь о взаимности… Вот и вся история.

      Подошли к концу третий волшебный день и волшебная ночь. А на утро четвертого дня Соня не узнала своего любимого: с ним прои-зошла резкая перемена. Лицо его стало холод-ным и равнодушным, он смотрел будто сквозь нее.
      -К сожалению, я должен ехать, Соня.
      -Да, конечно. Я сейчас поеду на вокзал в кассу предварительной продажи.
      Арсений уезжал вечерним Московским. Она провожала его. За это время они почти не разговаривали. Сердце ее стыло от тоски и обиды. Когда он, быстро поцеловав ее в щеку перед тем, как вскочить на подножку вагона, отчаяние ее достигло предела, она с трудом удерживалась, чтобы не разрыдаться.
      -Ну, прощай, – небрежно бросил он, – ад-рес твой у меня есть, деньги вышлю.
      -Какие еще деньги? Ничего не нужно.
      -Нужно, я знаю.
      Он повернулся, чтобы войти в вагон. Ей хотелось крикнуть на весь перрон: “Прощай, любимый мой, недолгая радость!” Но она то-лько выдавила сквозь слезы:
      -Прощай, Арсений Александрович! Сча-стья тебе!
      Поезд тронулся, а она побрела на автобус-ную остановку.
      Впереди ее ожидала опустевшая комната, неуютная и холодная, и неделя безвыходного труда среди стонов, вони и страданий.
      Она понимала, что ей не на что надеяться, да ничего и не требовала у судьбы. Но ей, по-чему-то, было очень обидно за это холодное расставание.
      Ну что ему жалко было уехать с теми же восторженными словами, какие говорил ей все эти три дня? Уехать навсегда, но влюблен-ным и нежным! Вообще-то, это была какая-то загадка. Что его заставило так измениться к ней? Какая-то внезапная мысль? А, впрочем, какая разница? Всё равно ее нелепая и неуда-чная жизнь будет продолжаться, и она будет только утешаться воспоминанием о коротком женском счастье… Господи, а у других и это-го нет!
      Через два дня, забежав на час домой, она увидела в почтовом ящике извещения на два переаода по пятьсот рублей – сумму для нее в то время значительную. Но эти деньги не об-радовали, а наоборот, вызвали досаду. Она жадно схватила корешки перевода и увидела пустые линейки участка для письма. На обоих переводах был указан обратный адрес из “ли-пового” паспорта Гаврилова. Вот как он пос-тупил! Сдернул ее со своего пути, как бинт, присохший к ране. Оттого-то так и больно. “Что ж, пройдет время, – думала она, – и всё пройдет. Этот эпизод моей жизни, радостный и печальный, тоже уйдет в прошлое. Слава Богу, всё заканчивается!”
      Но Судьба рассудила иначе. Для нее всё только начиналось…

      С тех пор прошло пять месяцев. Жизнь становилась всё беспокойней, строже, скуд-нее. Вплотную подошел Новый год. Несмотря ни на что, люди бегают, суетятся, делают всё возможное, чтобы встретить его достойно и весело, в своей семье. Но Сони Губич эта су-матоха не касалась. Ей ведь всё равно, что праздник, что будни. Обычно она встречала Новый год в больнице, среди немногочислен-ных больных и коллег. Она, как всегда, охот-но подменяла кого-нибудь. И вдруг, на этот раз, тридцать первого декабря, он отказалась подменить сменщицу, хотя та очень об этом просила. Ее вдруг, неожиданно, властно потя-нуло домой. Может быть, потому, что она впервые чувствовала недомогание, и ей захо-телось побыть одной, с хорошей книгой…

      Соня посмотрела на часы – двадцать ми-нут десятого, чуть рановато. Всё равно, сей-час разберет постель, ляжет с книгой, потом уснет, и Новый год придет на Землю без ее участия. Она начала разбирать постель и ак-куратно складывала накидку, когда у входной двери раздался звонок.
      Соня услышала, как прошлепала к двери старушка-соседка, спросила “кто” и открыла.
      Мужской голос спросил: “Не знаете, она дома?” И тут же в дверь комнаты постучали, и знакомый голос объявил:
      -Из бюро добрых услуг! Деда Мороза за-казывали?
      От волнения, она долго не могла открыть защелку замка.
      На пороге стоял, неузнаваемый в зимней одежде, Арсений. В руках у него была увесис-тая спортивная сумка и еще какие-то свертки. Его глаза весело блестели из-под пушистого серебристого меха зимней шапки.
      Соня молча и обалдело уставилась на не-го.
      -Ну, что ты? Или не рада мне? Не ожида-ла?
      -Нет, конечно, – хмуро ответила она.
      Ему сразу бросилась в глаза перемена в ее лице.
      -Что с тобой, моя Люба, ты больна?
      -Да, немного, но это пройдет.
      -А, конечно. Но почему ты меня не ждала? Как ты могла подумать, что я забуду такую женщину?
      -Ты так повел себя в день разлуки, что мне оставалось только гадать, чем это я тебя оби-дела?
      -Но тебе это просто показалось, Любочка, ну, возможно, я был озадачен, и вообще…
      -Послушай, Арсений, ведь ты сразу ре-шил, что не вернешься? Ты не подавал ника-кой весточки пять месяцев, не собирался при-езжать, и вообще обо мне не думал. Почему? Ведь я права? Отвечай. И, пожалуйста, не лги мне. Всё равно разберусь, если лжешь.
      -Успокойся, моя Люба, ты нездорова, от-того и раздражена.
      -Говори правду, я жду.
      -Ты права. Я сразу решил порвать с тобой. Но я тебя не смог забыть. Права ты и в том, что до вчерашнего дня я не думал ехать к те-бе, а собрался неожиданно и мгновенно.
      -Что ж, спасибо, Арсений. Но хотелось бы знать причину.
      Он подошел к ней, обнял и прижал к себе. Она отстранилась, было, но потом жадно приникла к нему и заплакала, уткнувшись в его плечо.
      -Ну, что ты, Люба. Я ведь с тобой.
      Руки его задрожали, он гладил ее волосы, потом приник долгим поцелуем к ее губам. Она страстно ответила. Еще мгновенье – и весь мир исчез для них, они превратились в единый сгусток жизни и радости…
      Когда способность говорить вернулась к ним, он сразу же спросил:
      -Зачем ты это сделала, Люба моя? Это ведь самоубийство! Как ты допустила это? Ведь уже пять месяцев, он что, живой?
      -Да, живой, уже толкается потихоньку.
      -Как же ты не остереглась? А главное, за-чем оставила его? Он ведь убьет тебя! Это ты понимаешь? 
      -Это как Бог захочет, может и убьет, а мо-жет и продлит мою, никому не нужную жизнь. Когда я обнаружила, что беременна, сразу до-говорилась у нас в больнице, теперь это доро-го, но мне, как медику – бесплатно. Потом, когда уже был назначен день, я решила оста-вить ребенка. Я рассуждала так:  да, я совсем одинока, у меня нет элементарных условий, очень маленькая зарплата и никто не поможет – выходит, я не имею никакого элементарного права иметь ребенка. Но с другой стороны, Арсений. Возраст у меня критический, а мне впервые в тридцать пять лет судьба сделала такой подарок – я ношу в себе жизнь, продол-жение моего любимого, его плоть и кровь. Я смогу целовать и ласкать его. Я его уже обо-жаю, разговариваю с ним. Пойми, я уже не одинока! И я говорю, как миллионы бедных матерей: Бог мне его дал, он поможет и выра-стить! Ты говоришь, почему я не остереглась? Ты забыл какие это были  три дня – сплошное безумие и счастье! Я ни о чем не жалею!
      -Но ты хоть представляешь, что такое мла-денец, как с ним трудно? Да, задала ты мне за-дачу! Это затеять такое дело в это тяжелое время! Я просто не знаю, что с тобой делать? Ну что?
      Она вдруг сдвинула брови и сказала резко и зло:
      -Что, расстроился, растерялся? Проклина-ешь себя за то, что приехал? Еще бы, вместо приятного развлечения с удобной бабой, нат-кнуться на проблему! Успокойся! Тебя эта проблема не касается! Не твое это дело! Я те-бе – никто. Не жена и даже не любовница, так, случайная встречная. Ну чего ты сюда при-перся? Я уже твою привычку поняла: сначала млеешь от восторга, а потом щелкаешь слова-ми и уезжаешь с холодным чужим лицом. Всё! Можешь уезжать! Нам с Сашенькой ни-кого не нужно, обойдемся. Всё! Иди! Ведь по-лучил, что хотел?
      Он с минуту смотрел на нее, как на мон-стра из фильма ужасов, потом выдавил:
      -Вот оно, что… ты оказывается злая, как все… Я к тебе с радостью, думал, ты лучше, а ты просто ведьма… ладно, уйду! Действи-тельно, я зря…
      Он медленно натянул куртку, нахлобучил шапку и потянулся за сапогами. Лицо его ста-ло чужим и холодным.
      Соня кинулась к нему, обхватила, прижа-лалась:
      -Прости меня, любы мой! Я схожу с ума, так люблю тебя, жизнь моя! Я не хочу тебя связывать этим дитем, его нет для тебя, забудь о нем! Не сердись на меня, не рви мое сердце, не могу видеть этого чужого лица! Не уходи, побудь хоть немного со мной! Ну притворись, что любишь меня, пожалуйста! Ах, у меня так мало в жизни радости!
      Она сползла на пол и разрыдалась. А он тупо смотрел на нее. Его охватило какое-то странное чувство. Как будто это уже было – любовь и жалость, которых он стыдился. Он молчал, не зная, что предпринять.
      Его удивил этот резкий переход от страсти и нежности к гневу и раздрожению. Это, по-жалуй, от ее положения.Что ему делать с ней? Да, недаром он тогда решил не видеться с ней больше, как чувствовал, что затянет его этот синеглазый омут. “Мы с Сашенькой” – вот чу-дачка, где он, этот Сашенька?
      -Вставай дуреха, – вымолвил он, наконец. –Прекрати истерику! До Нового года осталось двадцать пять минут, а она тут разлеглась!
      Он уже снова улыбался. Снова светило для нее солнце…
      -Ну и ну! Что это у тебя в сумке? Гастро-ном ограбил? Хотя там этого всего уже и нет. Скорее домашний холодильник.
      -Совершенно верно. С согласия супруги.
      -С чего такая доброта?
      -А я абсолютно всё ей рассказал про этот эпизод и объяснил, что до сих пор не отбла-годарил за помощь.
      -То есть, как это всё рассказал?
      -Всё. Разумеется, опустил только эротиче-ские сцены. Правда, сказал, мне помогли хо-рошие люди – женщина и ее сын.
      -Здорово, как в воду глядел. Здесь так и будут жить женщина и ее сын Александр.    
      -Ладно, не говори глупостей, поторопимся          
      -Это не глупости, я уже советуюсь с ним, и он мне помогает. Одного не пойму: как жена отпустила мужа в семейный праздник – Но-вый год? Ты ничего не темнишь?   
      -Сейчас у нас традиция – встречать Новый год в доме Моделей. Там блистает моя жена, приходят разные важные мужики и мужья. А я там чувствую себя как в театре, рабочим сцены у которого жена – примадонна. В об-щем, я отпросился без труда. С шефом было сложнее, но преодолел. Схватил тачку – и хо-ду. Да, а хлеб-то у тебя хоть есть?
      -Всё в порядке, стол хоть куда. Включай приемничек. А машина где?
      -Успел поставить на платную стоянку. Всё. Бой часов!
      -С Новым годом! Что-то он принесет нам?
      -Люба моя! Пью за тебя и за Сашеньку! Можешь мне верить или не верить, но я буду рад познакомиться с этим парнишкой. Уверен, что он – смелый и настырный! Сумел же пе-реубедить и не дал себя убить!
      -Арсюша, счастье моё! У меня нет слов, да они и не нужны. Люблю, люблю, а ты, доро-гой?
      -Люблю, то есть притворяюсь, что люблю по твоей просьбе. Желание дамы – закон. До-вольна?
      -Еще бы. Только притворяйся подольше и погорячей!
      -Синеглазый омут – вот ты кто!      
      -И всё-таки, Арсюша, чему я обязана, что ты со мной? И объясни, почему не хотел меня больше видеть?
      Арсений долго молчал, поглаживая ее пле-чо.
      -Это всё Аркадий и моя Алина.
      -Не понимаю.
      -Я, когда был с тобой в последнюю нашу ночь, подумал, что Аркадия можно понять.
      -В каком смысле? Сам же его сукой назы-вал.
      -Он и есть сука по отношению к себе, но он привык к тебе, как к наркотику, ты его за-тянула в сети…
      -Здрасьте. Выходит, уже я во всем винова-та.
      -Да. И я понял тогда, что могу влипнуть, как Аркадий. А жить между двух баб не по-зволяет мой образ жизни, а я могу точно при-выкнуть к тебе.
      -Чепуха! Причем здесь вообще Аркадий? Я его не любила, он сам присосался ко мне, как пиявка, и командовал мною исподтишка много лет. А тебя я полюбила сразу и навсег-да. Но учти, держать возле себя насильно не собираюсь. Как только замечу с твоей сторо-ны равнодушие, сразу выставлю за дверь. Мне от тебя нужно только одно – любовь. Знай, Арсюша, будет у меня ребенок или нет, к нашей любви Это отношения не имеет. Ни-какой другой мужчина не коснется меня, пока ты ходишь по земле, моя радость! Ладно, а причем здесь Алина?
      -Видишь ли, всё это время я старался не вспоминать о тебе. За это время у меня было много стрессов, появились сложности в рабо-те, разные неприятные обстоятельства, новые маршруты. Возвратился я в Москву перед Но-вым годом в тяжелом душевном настроении. Жене я привез подарок – дорогое красивое ко-лье, которое она уже давно облюбовала. Она очень обрадовалась. Мы с ней теперь наеди-не встречаемся довольно редко. Она стала бизнесменшей, вся в работе, постоянные ме-роприятия, деловые встречи, деловые обеды. В этот раз, на радостях, она всё отменила, и провела со мною ночь. Алина была очень нежна и внимательна, а утром, уходя на рабо-ту, сказала: “Мой бедный Бурмин, я так тебя редко балую, а ты достоин большего’’. И уш-ла, как королева, оказавшая милость своему фавориту. И вот тогда я вспомнил эти три дня! Как ты ласкала меня без всяких мыслей, без подарков, от всей души, со всей страстью! Люба моя! Какой же я осел! Так захотел тебя увидеть – умру, если не обниму! Вот такие де-ла! Видно, не уйти мне от своей судьбы, от те-бя, Люба! А тут еще затесался этот тип, что сидит у тебя внутри. И я должен признать что в последние пару часов ощутил к нему симпа-тию и желание увидеть…
      -О мой любимый, ты просто оживил меня. Я так счастлива! Вот теперь ты опять уедешь, а я буду терпеливо ждать, когда ты сможешь снова обнять меня. Не нужно из-за меня спе-шить, я буду ждать, сколько понадобится. О, спасибо за то, что ты есть! Береги себя ради нас с Сашенькой, ради тех, кто всегда будет жить тобой одним!
      -Любимая, ведь ты меня не ждала и ни на кого не надеялась. Скажи, был у тебя план, как выкрутиться из этого положения?
      -Да, конечно, я думала. С неделю назад была в горздраве, в исполкоме. Рассказала свою историю, и мне предложили зачислить меня в штат дома Малютки, где я смогу ра-ботать и жить, пока ребенок подрастет до са-дика, или хотя бы до ясель. Это собственно для меня единственный вариант, другого нет.
      -Что? Ты с ума сошла! Ну уж нет! Что бы мой сын – Александр Бурмин воспитывался в приюте? У нас, слава Богу, пока есть и отец, и мать!
      -Вот чудак! А что же ты можешь сделать!
      -Подумаю. Ты пойдешь завтра на работу, а я тут кое чем займусь.

      В последующие два дня Арсений развил бешеную деятельность. Когда Соня пришла с ночного дежурства, то обнаружила, что по комнате разбросаны вещи, обломки дерева и стружки.
      -Не пугайся, моя Люба, сейчас всё объяс-ню! Я обнаружил в твоей комнате чуланчик с настоящей дверкой. Но он был забит каким-то барахлом. Я его освободил, и ты сможешь там держать вещи первой необходимости, напри-мер, ванночку, запасной бак с водой, и кое-что еще. Кстати, когда я ездил в магазин за ванночкой, то обнаружил там очень удобную низкую тахту, я ее купил, привезут завтра. Что касается нужных вещей из чулана, то их можно уложить на полочки, которые я смасте-рил.  Для этого пришлось разломать твой лю-бимый диванчик, но ты легко перенесешь эту потерю, когда увидишь чудесную тахту, на которой удобно возиться с малышом, пеле-нать и всё прочее. Ну что, моя Люба?
      -Ну и ну! – Соня выразила в своем люби-мом восхищении все переполнявшие ее чувст-ва, дополненные долгим поцелуем.
      Когда на следующий день Соня пришла с работы, ее ждал новый сюрприз. К ней вошли соседи: муж, жена и старушка-мать Анна Ма-каровна. До сегодняшнего дня с Соней обща-лась только старушка. Все остальные, вклю-чая собаку, откровенно презирали. Глава се-мьи обратился к ней и торжественно объявил о том, что ее принимают в дружную квартир-ную семью; она может свободно пользоваться всеми коммунальными услугами, об оплате пусть договорится с Анной Макаровной.
      -Соседи должны дружить, мы знаем, что и вы в чем-нибудь пойдете нам навстречу. Ведь так?
      Соня кивнула. Она ничего не понимала. Пришедший из магазина Арсений объяснил, что у него состоялся с главой семьи разговор на “короткой волне”, пересказывать который он не стал, так как это секрет фирмы “Гаври-лов и Ко”. Что касается старушки Анны Ма-каровны, весьма довольной таким оборотом дела, то  с ней Арсений беседовал долго и ос-тавил определенную сумму денег, которые она вначале не хотела брать, сказав ему, что и так будет помогать Соне, потом всё-таки взя-ла.
      -Таким образом, моя Люба, я сделал пока всё, что мог. В следующий приезд постараюсь еще что-нибудь придумать. Не расстраивайся и знай: всё будет хорошо. Мы любим друг друга и это главное. Всё подготовим и будем спокойно ждать, когда появится его Высоче-ство – великий князь Александр.
      Он уехал в хорошем настроении, и Соня стала его терпеливо ждать.
      Бурмина не было почти два месяца. Он пришел неожиданно, под вечер. Арсений был также элегантен и подтянут, также тщательно одет, как в их первую встречу, такой же уве-ренный в себе, современный мужчина. Но как он всё-такки изменился за этот год! Соня с первого взгляда заметила, что с ним что-то происходит. Лицо его было хмуро и озабоче-но, вид усталый, и от ее любящего взгляда не укрылось, что на переносице и на висках поя-вились морщины. “Что-то с ним произошло за эти два месяца”, – тоскливо подумала она.
      Он улыбнулся ей, и они, как всегда, стра-стно прижались друг к другу.
      -Ну, как там наш мальчик? Хулиганит?
      -Да, особенно по ночам. Нетерпелив, хо-чет скорей к нам.
      -Ты похорошела, очень красиво ходишь.
      -Что-нибудь случилось с тобой, радость моя? – тревожно спросила она.
      -Да там, понимаешь, возникли кое-какие проблемы, но ничего, прорвемся, – сказал он, сжав кулак.
      -Ты устал, голоден?
      -Нет, есть не хочу, давай, лучше ляжем.
      -Ты ничего не хочешь рассказать мне, жизнь моя?
      -Нет, Любочка моя, расскажу когда-ни-будь после…
      Утром он встал, такой же подавленный, ничего не хотел делать и смотрел в одну точ-ку.
      -Мне надо с тобой поговорить. Тебе на работу не нужно?
      -Нет, я уже с неделю в декрете.
      -Так вот, Люба моя, я надумал уйти от мо-ей семьи и поселиться с тобой и сыном. Хочу, чтоб моей женой была ты, хочу официально. Как ты смотришь на это?
      -Пока я смотрю отрицательно. Если ты хочешь жить со мной, то знай, я всё пропу-скаю через сердце. Я – не Алина. Каждый твой поганый рейс будет просто убивать ме-ня. Я слишком крепко люблю тебя, а ты пос-тоянно рискуешь… пойми… я не могу… Я каждый раз буду сходить с ума, пока не уви-жу тебя снова. Эту пытку не оплатить никаки-ми деньгами… Я не привыкла к роскоши, я умею экономить, и мне не нужны большие де-ньги, которые платят за страх…
      -Хорошо, любимая. Обещаю, как только закончу это дело, там надо развязать один узе-лок, сразу же уйду из этой проклятой фирмы. У меня масса других возможностей. В этой берлоге не место моей любимой женщине и сыну. Я увезу вас в Москву. Ты и он должны носить мое имя. Нам поможет мой папа. Он очень хороший и простой человек. Да и Али-на нам поможет, она баба отличная и без предрассудков, с ней договорюсь, не сомнева-юсь.
      -Это всё хорошо. Но мне очень страшно за тебя, радость моя. Кроме того, я буду стесня-ться твоих высокопоставленных родных: па-пы-генерала и Алины. Ведь я для них – чело-век из другого мира, провинциалка со слабым образованием, и к тому же еще – нерусская.
      -Чепуха всё это. Всё это не будет иметь никакого значения, как только они тебя уви-дят. Вот, дорогая, возьми. Это номера телефо-нов, служебный и домашний. На всякий слу-чай. Если тебе понадобится помощь, а меня не будет, позвони и назови свое имя, папа о тебе уже знает.
      -Как? Ты ему рассказал?
      -Да, я всё рассказал: что очень люблю те-бя, что будет ребенок, о том, какой ты чело-век, что хочу жить с тобой. Отец знает, что Алина не слишком дорожит мною, что дети целиком разделяют, и образ жизни, и мысли матери, постоянно толкутся в офисе среди разных дельцов. Я, когда приезжаю, не чувст-вую, что у меня есть семья. Вообще-то, я и сам во многом виноват, но факт есть факт – я там лишний. Прошу тебя, позвони, когда по-надобится, отбрось свою застенчивость! Ведь это вопрос жизни! Как странно у нас с тобой вышло – были вместе считанные дни, а такие близкие! Ты, как струна, откликаешься на каждое мое слово и мысль! Как я хочу поско-рее быть с тобой, как с женой!
      -Радость моя, давай, отложим это реше-ние, пока наш мальчик не явится к нам, хоро-шо?
      -Как скажешь, Люба моя.

      Он уезжал на следующий день. Она стоя-ла у машины, он повернул к ней голову и в последний раз улыбнулся. Что-то кольнуло ее. “Как я ненавижу машины”, – подумала она, но, оказывается, сказала это вслух.
      -Чудачка моя синеглазенькая, – ласково сказал он.
      Машина развернулась и выехала со двора. Она осталась стоять перед подъездом.
      “Боже, как я люблю его, как он красив, да-же сердцу больно”, – подумала она.
      Тоска сжала ее сердце. Она никогда не спрашивала, когда он приедет: знала, это бес-полезно. Ее удел – терпеливо ждать.
      Потянулись дни ожидания. А его всё не было. Не появился он и тогда, когда у нее на-чались схватки. “Ничего, – утешала она себя, –теперь моя задача – поскорее увидеться с Са-шенькой. Для этого я должна быть спокой-ной”.
      Родила она, на удивление, быстро. Две-три резкие схватки с потугой – и всё. Ребенок за-кричал, властно, требовательно. Руки пожи-лой акушерки подхватили его и унесли. Соня ждала с замиранием сердца. Акушерка объя-вила:
      -Поздравляю вас, Софья Захаровна, у вас здоровый и красивый мальчик, четыре кило-грамма, семьсот грамм.
      Соня заснула счастливая. Его принесли ут-ром и положили рядом. Она жадно его разгля-дывала. Ребенок смешно морщился, вертел носиком, потом стал чмокать крошечными губками. Он показался ей лучезарно прекрас-ным…
      -Ну, здравствуй, Сашенька! Ты здорово бузил там в заточении, а теперь лежишь тихо-нько, значит, рад, что пришел к нам с папой! Ну, здравствуй, сынок!
      Из роддома Соня вышла с ребенком на ру-ках, в сопровождении Анны Макаровны. Они приехали домой на автобусе. На душе у Сони было тяжело и тревожно. “Ведь он знал до-вольно точно. Мог бы, по крайней мере, по-звонить сегодня”, – обиделась она.
      Вскоре ее отвлекли заботы о ребенке. У нее не было никакого опыта или примера, то-лько то, что она иногда видела в больнице. Потом, ее всё больше и больше охватывало беспокойство: “Что-то случилось”. И только страх повредить ребенку, желание сохранить для него молоко, вынуждало ее держать свои чувства в узде, стараться быть спокойной.
      Соседка Анна Макаровна очень много ей помогла. Она была тактична, неназойлива, де-лала всё быстро и ловко, всегда давала нуж-ные советы.
      -Чем я отплачу вам, милая? Вы заботитесь о нас, как родная мама? Вот опять принесли яблоки, а они страшно дороги.
      -Ничего, у нас еще есть деньги. Чего их держать? Надо тратить на то, что необходимо.
      -Не поняла, какие деньги?
      -Это ваши деньги, мне их оставил Арсе-ний Александрович.
      -Но ведь это он оставил лично вам.
      -Нет, это наши деньги, это “фонд Сашень-ки”.
      Время шло, а от Арсения по-прежнему не было вестей. Соня много раз порывалась по-звонить генералу Бурмину, но ее удерживал страх: она боялась услышать страшную весть… Были моменты, когда ее полностью поглощали заботы о ребенке. То он болел, то шли “трудные” зубки, то вообще масса забот, как прожить этот день в нелегкое время. Всё это на короткий момент притупляло сосущую сердце тоску. Мальчик незаметно рос и при-бавлял в весе. Чем он становился старше, тем больше походил на Арсения. Ни одной своей черты не видела Соня в его милом личике…
      Однажды, когда тоска сделалась невыно-симой, она рассказала Анне Макаровне о за-писке с номерами телефонов генерала Бурми-на. Та возмутилась:
      -И вы до сих пор не позвонили и не узнали о судьбе Арсения Александровича? Вашему терпению можно позавидовать.
      -Нет, нет. Не могу звонить, боюсь Неизве-стности, пока есть какая-то надежда.
      -Как знаете, я бы позвонила.
      Сашеньке исполнилось десять месяцев. Он начал ходить и теперь бойко бегал по кварти-ре, смешно раскачиваясь. С ним стало забав-нее и труднее; он всё хватал и везде поспевал. Соне казалось, что он возникает одновремен-но в разных местах. Говорить он не хотел, но его жесты и междометия были очень вырази-тельны.
      Вечером Соня достала записку Арсения и решила утром позвонить. Ночью она не спала, смотрела на спящего сына. И плакала в тоске. Под утро она задремала, и ее разбудил ребе-нок. Она встала, вся разбитая, покормила сы-на. Сашенька потянулся к окну, и она увиде-ла, что по двору идет человек с саквояжем в руке – знакомая фигура. Элегантность, лег-кость, все движения, походка – Арсений! Сердце заколотилось, она опустила Сашеньку на пол и кинулась к двери. Он не успел позво-нить, она открыла дверь, он вступил в полу-темный коридор, хотел что-то сказать, но она уже повисла на его шее, прижавшись к нему. И так вместе с ним вошла в комнату.
      -Ну-ка, скажи, как это понимать… – нача-ла она и осеклась…
      Вошедший был точной копией Арсения – та же фигура, то же лицо, но только более ста-рое и печальное…
      -Простите, пожалуйста, – пролепетала она, чувствуя, как руки и ноги становятся ватны-ми. “Брат, – подумала она, – удивительное сходство”.
      -Вы… вы, наверно, брат Арсения?
      -Нет, нет, – ответил он, наклонив голову, – я – Бурмин Александр Арсеньевич, отец Ар-сения.
      -А где он сам?
      -Его нет, – с трудом выговорил Бурмин-старший.
      -Вы хотите сказать, что он… – она задох-нулась.
      -Да, дорогая Соня, Арсений погиб…
      -Когда? – хрипло спросила она.
      -Через две недели – годовщина, – глухо выговорил Бурмин.
      “Выходит, это случилось сразу после его отъезда”, – сообразила Соня.
      Ее охватила какая-то дикая злоба. Злоба и горе…
      Она стукнула кулаком по столу:
      -Значит, это всё-таки случилось! Я знала, что это может быть, но почему… почему это так? Почему? Сашенька, сынок, у тебя боль-ше нет папки!
      В ярости, она рванула себя за ворот хала-та и разорвала его до пояса, потом опустилась на пол и забилась в тихом плаче, накрыв рука-ми голову. Непроизвольно она повторила то, что делали в такой ситуации ее далекие пред-ки…
      На шум прибежала Анна Макаровна, хоте-ла подхватить ребенка, но увидела мужчину средних лет, который прижимал к себе испу-ганного малыша, и с печальным удивлением смотрел на бьющуюся на полу Соню.
      -Поднимайтесь, Соня, возьмите себя в ру-ки, слышите? – пыталась ее поднять старуш-ка. – Вы же интеллигентная женщина, что это за штуки!
      Наконец, Соня подняла голову: 
      -Друг мой дорогой, Анна Макаровна, его больше нет… А мне теперь как? Все пусто и темно на земле… Нам вообще не нужно жить…
      Она с трудом поднялась, потом подошла к мрачно молчащему Бурмину, взяла у него ребенка и тихо сказала:
      -Простите меня за все это! Я понимаю, вы ведь – отец, а я никто. Я не имею права… Я должна быть сдержанней, но он для меня… даже кроме Сашеньки…
      -Я не знал, что он для вас так много значил…Я виноват перед вами, Соня. В своем горе и в этих хлопотах перед годовщиной, я совсем забыл о вас. Простите великодушно, если сможете.
      -Извините, Соня вас назвала отцом Арсе-ния Александровича. Но я, верно, ослыша-лась, – вмешалась Анна Макаровна, – и вы его старший брат?
      -Нет, я – отец.
      -Но это не бывает, вы очень молоды, поче-му так?
      -Не знаю, так уж вышло, – смутился Бур-мин, и улыбнулся виновато.
      Ребенок спал, а они с Соней долго говори-ли.
      Вначале Бурмин рассказал, как его вызва-ли в ГАИ, опознание, похороны и все такое, от чего леденеет душа. Теперь вот, они с не-весткой будут отмечать годовщину…
      -Александр Арсеньевич, я хочу знать, что всё-таки произошло?
      -В том то и дело, все происшедшее непо-нятно. Сотрудники милиции говорят, что их версия – самоубийство.
      -Что? Но это полная ерунда, никогда не поверю. Расскажите, пожалуйста, подробно, все, что знаете.
      -Я знаю только то, что рассказывали сви-детели, которые ехали за ним на довольно зна-чительном расстоянии. Они увидели, как с бо-кового въезда, на шоссе выехал грузовик, столкнулся с машиной Арсения, потом, когда люди остановились и хотели придти на по-мощь, то увидели, что из грузовика вышло два человека и через пролом проникли в машину, сразу же после этого раздался взрыв, все попа-дали на землю. А когда подошли, то увидели, что в машине все разворочено, а сын и двое из грузовика – все мертвы. Вот и всё, как в за-вязке детективного романа – ничего непонят-но.
      -А милиция установила личности пасса-жиров грузовика? Впрочем, это бесполезно, как говорится “липы” полны карманы…
      Собственно, для меня все ясно: ваш сын никакой не самоубийца и тем более не убий-ца, он просто выполнил свой служебный долг.
      -Как это? Какой служебный долг? Я не по-нимаю.
      -Тот самый служебный долг, из-за которо-го он постоянно рисковал и за что получал большие деньги. Интересно, что вам говорил о своей работе Арсений?
      -Он говорил, что является посредником в торговых операциях и должен доставлять ка-кой-то ценный товар на перевалочную базу. Это всё. В том-то и дело, что товар был не только ценный, но совершенно секретный. Это был монолитный контейнер, снабженный взрывным устройством, и он должен был быть уничтожен при малейшей аварии или ЧП. Если бы Арсений не пустил в ход взрыватель и груз попал бы в чужие руки, его все равно бы в живых не оставили.
      -Значит, вы знали, а я нет… И что это за груз, из-за которого погиб мой мальчик?
      -Это никому неизвестно, но я думаю, что в случае его раскрытия, кто-то из высокопоста-вленных особ был бы сильно скомпрометиро-ван. У меня предположение, что это не про-стая авария, а обдуманная акция с целью зах-вата груза. В последний свой приезд Арсений был сильно угнетен и подавлен. Он обронил несколько слов, из которых я поняла, что за ним ведется охота.
      -Что ж, я буду добиваться расследования и наказания виновных.
      Соня положила руку на рукав Бурмина:
      -Дорогой мой, прошу вас не тратить зря нервы и время! Если мое предположение верно, в расследовании никто не заинтересо-ван и всех устроит версия самоубийства…
      -И в кого он удался, черт побери! Вечно куда-то лез, вечно искал опасности, совсем как мой отец. Мы с Люсенькой, его матерью – люди тихие.
      -От того-то вы и смотритесь так молодо, я даже не могу представить, сколько вам лет. На вид, примерно за сорок. – Что вы! Мне уже пятьдесят два. Мы с Люсенькой его состря-пали еще в девятом классе. Обоим едва сем-надцать доходило. Люсеньке еще не было семнадцати, а мне уже исполнилось, когда она родила. Вот тоже было ЧП. Все растерялись, кроме моей мамы. Она Люську отправила яко-бы в Лесную школу для поправления здоро-вья, а на самом деле к своей сестре в другой город. Люсенька всегда маленькая и болез-ненная была, а я – здоровенный такой. Окон-чил  десять классов и в училище. И никто не знал, что когда Люся окончила школу, а я год в училище пробыл, наш парнишка уже выша-гивал у деда с бабкой…
      Соня с удивлением смотрела на этого красавца без единой сединки в каштановых волосах, с яркими карими глазами и белозу-бой улыбкой.
      Сходство его с ее любимым волновало до предела и только усиливало горе.
      Утром Бурмин спокойно объявил:
      -А я, собственно говоря, приехал за вами. Собирайтесь, поедем в Москву.
      -То есть как это? С чего это?
      -Это желание Арсения. Мне очень непри-ятно, что я не выполнил его раньше.
      -Простите за назойливость, Александр Ар-сеньевич, но я хотела бы знать, как именно, он вам это сказал.
      Когда мы виделись в последний раз, он мне подробно рассказал о вас всё, что сам знал, потом о том, что будет ребенок и о том, что собирается уйти от Алины и просит моей помощи в этом. Сказал, что любит вас. “Это моя Люба, папа”. Я понял, что это у него на-стоящее чувство. А потом говорит: “Папа, я сейчас все время в дороге – со мной может все быть. И потом, у меня сейчас такая ситуация, ну в общем, может случиться, что я сам не смогу позаботиться о любимой женщине и сыне, так прошу тебя, родной мой, сделай это ты! Возьми их к себе, и если надо замени ей меня”. И всё. Так что я выполняю его священ-ную волю.
      -Но это же совершенно невозможно. Слав-ный мой человек, вы просто не подумали о главном.
      -О чем тут думать? У меня огромная квар-тира, все удобства, приходящая уборщица. Живите, на здоровье. Я позабочусь, чтобы у Сашеньки и у вас было всё необходимое.
      -Но подождите… Вы же не один, у вас есть родственники, невестка, внуки, наконец, близкая женщина. Интересно, как вы им объя-сните мое появление у вас? Например, как вы меня им представите?
      Бурмин озабоченно посмотрел на нее:
      -Не знаю, не думал об этом.
      -То-то! А думать-то придется. Мой сын так похож на Арсения и вас, что выдать меня за попавшую в беду дочь сослуживца – не удасться. Интересно, что скажет Алина, когда увидит Сашеньку? Насколько я знаю от Ар-сюши, она женщина бойкая, и умная. Ее не проведешь
      Бурмин молчал и озабоченно смотрел на нее.
      -А с другой стороны, мне страшно хочется сходить на могилу, так и тянет туда, как бы повидаться…
      Слезы снова побежали по щекам, тоска сдавила сердце…
      -Есть только один вариант, – наконец про-изнес он.
      -Какой?
      -Я возьму вас и Сашеньку на себя, – про-сто сказал он.
      Соня оторопела:
      -Вы с ума сошли? Ведь этим оттолкнете от себя всех родственников и вашу даму! Гос-поди! Не могу принять такой жертвы. Это слишком!
      -Я не вижу иного способа исполнить волю сына. В конце концов, – это для меня сегодня главное. А что для меня Алина? Как захочет, может и осудит меня, она мне не дочь. А что касается Тамары, это Люсенькина двоюродная сестра, то я, правда, ходил к ней с тоски по Люське, но после гибели Арсения, не был ни разу. Мне теперь все безразлично. Решено. Обманываем общественное мнение. Собира-емся и едем.

      И вот, Соня сидит в большой светлой комнате с высоким лепным потолком и широ-ким венецианским окном. Она задумчиво ука-чивает засыпающего Сашеньку.
      Прошла уже неделя, как она приехала в Москву. Вначале она просто растерялась от обилия впечатлений, которые ненадолго от-влекли ее от тоскливых мыслей.
      Шумный огромный город, такой знакомый по книгам, эта удивительная старинная боль-шая квартира, словно из знакомого кино-фильма.
      Комната, в которой их поселили, оказалась детской. Здесь воспитывалось не одно поколе-ние Бурминых. Генерал говорил, что еще его отцу и ему предлагали современные кварти-ры, но они отказывались и постоянно поддер-живали это родовое гнездо. В углу комнаты стоял узкий, застекленный старинный шкаф с игрушками и поделками нескольких поколе-ний юных Бурминых. Везде, на стенах и ков-рах висели увеличенные портреты в красных рамах. И везде он, ее возлюбленный, впрочем, отличить его в детском возрасте от его отца не было возможности.
      Вчера она познакомилась с его женой и детьми. Как Соня волновалась, сколько уси-лий пришлось затратить, чтобы этого не заме-тили! Генерал Бурмин представил ее, как до-говорились. Алина Васильевна рассматрива-ла ее с большим интересом, и как показалось Соне, весьма недоброжелательно.
      Жена Арсения была намного красивей, нарядней и уверенней в себе, чем Соня себе представляла. Сын Арсения, Арсен, как его все называли, был очень мало похож на Ар-сения – высокий, широкоплечий, он выглядел лет на двадцать, хотя ему было только пят-надцать. Дочка Верочка – маленькая веселая толстушка.
      Они договорились, что завтра все отпра-вятся к Алине, чтобы помочь ей на кухне, го-сти, родственники и друзья должны были со-браться к трем часам, чтобы отметить годов-щину смерти Арсения.
      Да, Соня знала, что для нее это будет тяж-ким испытанием – побывать в квартире Арсе-ния и играть там роль чужого человека, из вежливости сдержанного и печального. Но она не знала, насколько это будет тяжело и ужасно. Не было сил притворяться спокойной в квартире, уставленной красивыми и удоб-ными вещами, на которых, еще такой живой, был отпечаток их хозяина. Соня видела его сидящим в своем любимом кресле перед те-левизором и аудиоаппаратурой, сидящим за кухонным столом, весело шарящим в холо-дильнике… Арсений! Знал бы он, как тяжело ей приходится! Она старалась не выходить из кухни, – не был сил ловить на себе любо-пытные  взгляды. Нужно еще было постоянно следить за ребенком, чтобы не влез куда, не набедокурил. Правда, ей в этом охотно помо-гала Верочка – добродушная дочурка Арсе-ния. Ей понадобилось заскочить в ванную – постирать и повесить Сашенькины ползунки. Тут она увидела, что на изящной вешалке ви-сит халат Арсения. О нем, вероятно, забыли, хотя он висел на видном месте – щегольский купальный халат и розового стеганого шелка. Она жадно приникла к нему, впитывая слабый запах его тела. Слезы хлынули из глаз, тоска стала невыносимой, но страх, что кто-нибудь войдет, заставил ее быстро умыться и выйти под общие взгляды. Бурмин подошел к ней и положил руку на ее плечо.
      -Держитесь, Сонечка. Не думал, что вам будет так тяжело.
      -Постараюсь Александр Арсеньевич.
      Когда сидели за столом, она постоянно ощущала любопытные взгляды, незнакомых ей людей. А враждебные взгляды Тамары и Алины скрещивались на ее лице, как лучи прожекторов, нащупавших вражеский объект. Всё это холодило сердце, добавляя ей стра-дания. “И за что они так? – думала она. – Ну, Тамару еще понять можно, у нее были виды на Александра Арсеньевича. А вот Алина-то, за что? Ей-то что до Бурмина?”
      На кладбище, оказывается, все ездили еще вчера, поэтому Соня, договорившись с Бур-миным, поехала на следующий день одна.
      Арсения похоронили в двадцати километ-рах от города на маленьком кладбище, там был родовой участок Бурминых, в поселке, где когда-то было их имение. Сообщение бы-ло неплохое – электричка и местный автобус.
      Алина не ездила на кладбище вместе со всеми – были неотложные дела, поэтому, выб-рав “форточку” между обычными занятиями, поехала туда на своей машине. Когда она ста-вила машину у ворот кладбища, то заметила среди посетителей Соню, которая в своем странном черном платье явно с чужого плеча и в траурной повязке на голове, медленно шла по аллее с хозяйственной сумкой в руках. Алина была удивлена и хотела ее окликнуть, но передумала и медленно пошла за ней.
      Было ясно, что Соня направляется к уча-стку Бурминых. Она, правда, остановилась и сунулась не туда, потом вернулась и подошла к могиле. Соня раскрыла сумку, достала при-готовленную банку с водой, налила водичку, вынула из сумки несколько алых роз, поста-вила, тщательно их расправила. Потом, при-жалась лбом и губами к фотографии-медаль-ону на стеле памятника. Алина с удивлением смотрела, как она опустилась на колени, об-няла руками холодный камень и заплакала горько, совсем по-детски. Она что-то гово-рила и плакала. Алина никогда не любила причитаний, считала их показухой, а потому не верила им. Но Соня была одна или думала, что одна. Она немного успокоилась и теперь говорила, беседовала, как с живым. Алина подошла ближе.
      -Вот, наконец, я около тебя, Арсюша, ра-дость моя. Что же ты наделал, любимый? Где же твои руки, глаза, милые губы? Я обнимаю холодный камень, и это все, что мне оста-лось? Господи! Ну, чем я согрешила, что я ко-му плохого сделала? Всю жизнь свою ничего хорошего не видела, помогала только несчаст-ным, старалась облегчить жизнь других. За что же меня покарали? За что? Я у тебя ничего не просила Судьба, только видеть его изредка, того, кого единственного люблю. А ты что? Подразнилась со мной, дала на короткое вре-мя радость и навсегда отняла…
      Тут ее совсем задушили рыдания, она не-которое время ничего не могла сказать. Потом снова успокоилась, и стала рассказывать Ар-сению все, что произошло в последнее время: какой милый и благородный человек его отец, как он позаботился о них, как взял на себя, ее и мальчика, чтобы не было разговоров, чтобы не волновать Алину и детей, как невыносимо тяжело, ей было видеть его дом, как она цело-вала его халат, боясь, чтобы не вошли и не подумали, что она рехнулась.
      -Арсюшенька, прости меня, я – грешница, говорю, что не хочу жить. Я должна же сы-нишку растить. Видел бы ты хоть раз нашего мальчика! Как бы ты был счастлив! Он весь выкопаный Бурмин, все крошечки подобрал, очень бойкий, веселый. Арсюшенька, он у нас уже бегает, и, конечно же, везде лезет. А ты его так и не увидел! Вот такие дела, люби-мый! А что будет дальше, – не знаю. Мне бы очень хотелось жить поближе к этой могилке, но придется уехать… Сильно жалко твоего от-ца. Зачем ему этот тяжкий груз? Может он хо-чет свою личную жизнь устроить? Он ведь мужчина – хоть куда, очень обаятельный, а из-за меня, как связанный. Да, видно придется мне уехать… А пока, прощай моя радость! – Она снова поцеловала медальон, посидела, бессильно уронив руки, подняла голову и уви-дела перед собой побледневшее лицо Алины.
      -Вы? – равнодушно и устало спросила Со-ня, – что, специиально за мной наблюдали?
      -Очень надо! – вызывающе ответила Али-на, – какие глупости! Зачем вы мне нужны? Насколько я помню, здесь похоронен мой муж.
      -Да. Извините меня, я вам помешала, я сейчас уйду.
      -Я слышала весь ваш монолог, не хотела прерывать, мне было интересно. Мне еще вче-ра было любопытно, что вы за особа? Я ведь не поверила Александру. А сегодня получила ответ на свой вопрос.
      -Что ж, тем лучше. Прощайте Алина Ва-сильевна. Постараюсь с вами больше не встре-чаться.
      Соня хотела пройти на аллейку, но выход загораживала Алина.
      -Нет, погодите, садитесь. – властно прика-зала Алина, указав на скамейку у цветника.
      Соня пожала плечами и села, угрюмо и вы-жидательно глядя на Алину. Она так устала от своего горя и постоянной тоски, что ей уже было глубоко безразлично, что скажет эта блестящая дама, с которой ее любимый про-жил шестнадцать лет. Да и эту Алину понять не трудно – невелика радость, придя на моги-лу мужа, застать там его любовницу…
      -Я хочу понять только одно, – начала Алина, нервно теребя стебли, принесенных ею тюльпанов, – в моей голове не укладывается: как мог такой человек, как Арсений, так подло обманывать меня.
      -Вы ошибаетесь, уважаемая Алина Василь-евна! Он никогда вас не обманывал, он просто не все вам говорил, попросту умалчивал о том, что вас не интересовало. Ваш муж в по-следние годы с вами себя вел, как у следова-теля, на допросе – ничего не рассказывал, а только отвечал на поставленный вопрос. Вы знали о нем только то, что хотели знать, а на что вам было наплевать, того не знали.
      -Но вот вы…
      -Другая женщина в жизни вашего мужа была столь незначительным явлением, что будь ваше общение даже более полным, вы бы этого  никогда не заметили. Это просто нич-то.
      С минуту они молчали, потом Алина хрип-лым голосом спросила:
      -Как долго продолжалась ваша связь с мо-им мужем?
      -Совсем мало времени, даже трудно наз-вать это связью, – равнодушно ответила Соня –прошлым летом я помогла ему, когда с ним случилась неприятность, просто подбежала к нему, когда его выбросили из машины, да он вам все это вероятно рассказал. Я сама фельд-шер по образованию, вот и вылечила его быс-тро. Тогда он пробыл со мной три дня, потом уехал, как я думала, навсегда. У меня до этого не было в жизни никакой радости, и я была счастлива, что он вообще был у меня и беско-нечно благодарна, что он мне, одинокой жен-щине подарил сына. Потом, спустя пять меся-цев он, совершенно неожиданно снова появ-ился и провел со мной пять дней. В третий раз он появился через два месяца и побыл непол-ных два дня. И это все. Что вас еще интере-сует? Если ничего, то я тороплюсь, беспоко-юсь за ребенка.
      -Так откуда же вы успели так много узнать о нем, обо всех нас, о том, чем он занимается? Насколько я понимаю, это от вас Александр узнал все подробности?
      -Да, от меня. Как видите, мы были с ним во всем очень откровенны. Вы удивляетесь, как можно сблизиться с человеком за столь короткое время? Один мой друг, мудрый ста-рик сказал, что любовь, самое независимое и сильное чувство, над этой болезнью не вла-стно даже время – долгое или совсем корот-кое.
      Алина криво усмехнулась:
      -Так вы считаете, что Арсений полюбил вас?
      -Ничего я не считаю и ничего не знаю. Какая мне разница? Главное для меня это то, что я полюбила его. Поверьте, это главное – любить самому, отсюда и вытекает всё даль-нейшее. Насильно никого не привяжешь.
      -Получается, что вы меня обвиняете в том, что муж охладел ко мне?
      -Он вас всегда любил и очень уважал. Из его рассказов я поняла, что вы – очень поря-дочная, красивая, добрая, талантливая, как он сказал, женщина без недостатков. И, тем не менее, в ваших отношениях настал, видно ка-кой-то момент, когда он почувствовал ваше к нему равнодушие. То есть вы продолжали о нем заботиться, но без души, равнодушно. Тогда он и надумал уйти от вас.
      -Разумеется, к вам?
      -Вообще-то, он предложил мне стать его женой.
      -И вы, конечно с радостью согласились? – съязвила Алина.
      -Увы, радоваться было нечему, – печально покачала головой Соня, – вы, может, не зна-ете, но он каждый раз, уезжая в рейс, мог не вернуться. Я отказала ему, сказала, что буду с ним, если оставит эту проклятую работу. Ска-зала, что не могу жить в постоянном страхе за него. Да, я знала, что мы никогда не будем вместе, так как он оттуда не вырвется никог-да.
      -О-очень приятно! Значит я – женщина без сердца, мне своей родной жене он ничего не сказал, а вам, случайной бабе, с которой пере-спал, открыл душу?
      -Я полагаю, если вы будете меня оскор-блять – ничего от этого не изменится. Да, вы – родная жена и лучше знаете, что к чему. По-тому, нам обоим больше говорить не о чем. Повестка дня исчерпана и заседание закрыто. Я должна идти домой.
      Соня встала. Алина посторонилась, и она пошла по дорожке.
      -Постойте! Куда же вы? Во-первых, я дол-жна вам задать еще один вопрос, на этот раз, чисто профессиональный интерес. – Алина улыбалась, отчего ее красивое лицо стало до-бродушным и обаятельным. Соня с удивлени-ем посмотрела на нее. “Чего ей еще надо? Чу-дачка она все же”.
      -Послушайте, где вы взяли это дикое пла-тье? Не обижайтесь, но мне очень интересно. Я хотела еще вчера спросить, но постеснялась.
      Соня вдруг рассмеялась:
      -Ну, Алина Васильевна, вы – просто пре-лесть! Прав был Арсений, я теперь вижу, вы действительно замечательная женщина. Это платье, в самом деле, потешное, оно принад-лежало моей старушке-хозяйке и было сшито видно лет за пятьдесят до нашего рождения. У меня не было ничего темного для поминаль-ного стола, и я его ушила и надела.
      -А во-вторых, подождите, сейчас поставлю цветы, у меня здесь машина и я могу вас от-везти.
      -Нет, спасибо, Алина Васильевна. Я могу сама на…
      -Да какая я тебе Алина Васильевна! Зови меня просто Алей. Мы ведь с тобой род-ственницы. Как же, наши дети – братья, у них общий отец. Ты не против?
      Соня широко улыбнулась:
      -Конечно, буду рада! Я столько хорошего знаю о вас…
      -Да брось ты эти церемонии, соперница! Говори мне ты. Я не зря назвала тебя род-ственницей. Интересно, кем я тебе теперь бу-ду? Неужели невесткой?
      -То есть как? Почему?
      -Потому что ты будущая супруга моего свекра.
      -Ну, это вряд ли. Думаю, для всех будет лучше, если я уеду. Побыла у Арсюши и уеду.    – Соня снова печально посмотрела на памят-ник.
      -Он не отпустит тебя. Я его лучше знаю. Если его просил Арсений об этом, умрет, но выполнит. Так что не будь дура, а лови мо-мент и становись генеральшей. Обкрутить его тебе будет нетрудно.
      -Не хочу. Это не по моему характеру. Я во-все не нужна такому человеку, как Александр Арсеньевич, я это вижу. И я не авантюристка, чтобы ловить момент, а обкручивать не умею.
      -Ладно, черт с тобой, поступай, как хо-чешь, поехали, мне на работу.
      По дороге она спросила Соню:
      -Тогда зачем же ты сюда приехала?
      -Меня генерал притащил, сказал, что вы-полняет волю сына. Я согласилась, потому что хотелось сюда, к Арсюше.
      Алина повезла ее к дому.
      -Ладно, соперница. До свидания. Еще уви-димся.

      Проходили дни, незаметно прошло два ме-сяца, а Соня чувствовала себя у Бурмина все хуже. Ей скоро стало ясно, что пора уезжать. Но это было трудно выполнить по двум при-чинам. Первая причина была в генерале. Если в первые дни он был очень мил, внимателен и прост: лично устроил их, перетягивал  вещи, всё объяснил, охотно играл с внуком, то после поминального вечера у Алины, вдруг резко изменился и вел себя странно. Он как будто избегал ее. Приходя с работы, проходил в ка-бинет и вероятно работал там часа два. Потом шел в ванную, тщательно приводил себя в по-рядок, одевался и уезжал куда-то. Возвращал-ся домой поздно, часа в два ночи. За все эти полтора месяца он не обратился к ней ни разу, не интересовался и внуком, и не спросил, как им живется. Вторая причина была проще, – у нее как-то быстро закончились, привезенные с собой, деньги, и попросту не было на билет. Всё было очень дорого, одни розы для клад-бища потянули на три тысячи… Просить у Бурмина очень не хотелось, даже если бы деньги были, неловко было уехать тайком, а Бурмина она не видела.
      В отношении Бурмина Соня терялась в до-гадках. Что произошло? Она решила, что всё дело в приходящей уборщице, Марии Афа-насьевне, так ее представил Бурмин.
      -Вот, Мария Афанасьевна, это моя семья, прошу любить и жаловать. А это, Сонечка, на-ша приходящая уборщица. Она у нас работает уже около двадцати лет, фактически – член се-мьи. По всем хозяйственным вопросам обра-щайттесь к ней. В ее руках все хозяйственные деньги, талоны и прочее. Она ведает уборкой, А главное – питанием. Я ей полностью дове-ряю.
      Перед Соней стояла немолодая, худая уг-ловатая женщина, которая явно старалась ка-заться моложе, она по-старинному пудрилась и подкрашивала губы. У нее были жиденькие короткие кудряшки морковного цвета, в ушах массивные серьги “под золото” с ядовито-зе-леными камнями.
      -Очень рада, – сдержанно ответила Соня.
      Марья Афанасьевна сделала попытку улы-бнуться, для чего чуть-чуть, но достаточно выразительно растянула губы. Вообще, губы у нее постоянно находились в движении, что очень часто заменяло произношение слов. Первые пару дней она приходила ровно в семь часов и быстро и молча делала свою работу. То, что она при этом только двигала губами, не вызывало у Сони осуждения, молчаливость она не считала недостатком. На третий день, когда Мария Афанасьевна ушла в магазин, а Сашенька уснул, Соня взяла ведро и тряпки, протерла пыль и полы во всей квартире, кроме кабинета генерала, который был заперт. Когда Марья Афанасьевна вернулась, Соня была удивлена, – при виде убранной квартиры уго-лки губ этой дамы опустились вниз в знак резкого неудовольствия.
      -Дайте мне, пожалуйста, ключ от кабинета, там еще нужно убрать, – попросила Соня.
      -Это могу сделать только я, не беспокой-тесь, – надменно ответила та. Соня пожала плечами и ушла, но вскоре ей снова пришлось столкнуться с Марафой (так она сокращенно окрестила ее для себя).
      Сашенька намочил ее платье, ей пришлось снять его, надеть халатик и оставить его в ван-ной, пока она переодевала ребенка. Зайдя по-том в ванную, чтобы постирать платье, Соня его не нашла.
      -Простите, пожалуйста, – вежливо обрати-лась к Марафе Соня, – вы не видели в ванной моего платья?
      -Платье в корзине, стирка по пятницам.
      -Но я ведь не просила стирать мою одеж-ду? И с какой стати пожилой человек, загру-женный работой, будет стирать одежду мо-лодой здоровой женщине. Где эта корзина? И вообще, если у вас положено по пятницам, то я могу постирать для всех в этот день.
      Марафа опустила уголки губ.
      -Я не прошу меня жалеть! Я всю жизнь стирала, и буду здесь работать всегда. И нече-го здесь заводить новые порядки. Людмила Николаевна мне всегда отдавала все свое.
      -Я попрошу, мое и детское белье не тро-гать.
      -Как желаете, – презрительно скривила Марафа свои говорящие губы.
      Следующая стычка вышла за завтраком.
      Марафа обычно кормила генерала отдель-но, потом приносила на подносе в детскую завтрак и обед, ужином она, вероятно, усер-дно кормила своих и Сониных врагов… Ге-нерал днем никогда дома не обедал, Соня ела, кормила ребенка, потом относила в кухню тарелки, мыла и ставила не место. “Почему нельзя было покормить всех одновременно? Да уж ладно, если так у них положено. Но вот слабое удовольствие – чувствовать себя как в больнице, или в тюрьме – ешь, что дают”, – думала  Соня. Марафа никогда не спрашивала, чего бы Соня хотела, а пища, которой она ее и ребенка потчевала, вызывала тоску и возму-щение. Завтрак был всегда один и тот же – каша из овсяных хлопьев, жидкая и невкусная и картофельный салат, состоящий из холод-ной картошки, облитой какой-то массой из соленых огурцов. На обед был жиденький мо-лочный суп и крохотная, сухая котлетка или такой же величины кусочек соленой рыбы. Соня думала, что даже в это тяжелое время, когда нигде не было продуктов и существо-вали талоны, по крайней мере, у них в больни-це из тех же продуктов пищу готовили с лю-бовью к людям.
      -Я не понимаю, Мария Афанасьевна, по-чему вы каждый день делаете этот жуткий са-лат? Неужели нельзя просто отварить карто-шку и съесть ее горячей с кусочком соленого огурца? Можно подумать, вы это делаете наз-ло!
      Лицо Марафы побледнело, так как она, не-сомненно, пренадлежала к тем людям, кото-рые от гнева бледнеют, уголки губ опустились книзу и оставались в этом положении, пока она шептала:
      -Как вы смеете! Кто вы такая, в конце кон-цов? Покойница Людмила Николаевна, цар-ство небесное (Марафа перекрестилась). За всю жизнь и словечком не обмолвилась, по-тому как она была приличная русская жен-щина из дворян, а в этом доме из поколения в поколение полагается английский завтрак, как прадеды установили. А вы кто такая? Одному Богу известно, где вас генерал откопал и при-грел из милости! А раз так, то и извольте знать свое место!
      Соня вспомнила реплики из пьес Остров-ского, она рассмеялась, а Марафа замолчала и уставилась на нее.
      -Вот что, уважаемая. Я попрошу вас боль-ше не ссылаться на Людмилу Николаевну, потому что я сейчас ясно вижу, что она была великая мученица, и ее уже нет, светлая ей память, а я еще жива и издеваться над собой не позволю. А кто я такая и что буду дальше здесь делать, это наше дело, наше с Александр Арсеньевичем. Как тут живу: из милости, или по какой другой причине – это не вашнго ума дело. Понятно?
      Марафа привела губы в обычное положе-ние и вышла.
      А вскоре, Соня, тихо войдя в прихожую, услышала, как она отвечает по телефону:
      -Хорошо, Томочка. Иду, золотая моя.
      “С кем так мило? Уж не с Тамарой ли Ива-новной?”
      Выглянув из-за шторы, она увидела, как Марафа и Тамара Ивановна, взявшись под ру-чки куда-то удаляются. Ничего дивного в этом не было. Обе эти женщины, на первый взгляд не имеющие друг к другу отношения, теперь объединились общим интересом – избавиться от нее, Сони. С Тамарой Ивановной, двоюрод-ной сестрой Людмилы Николаевны, Соня по-знакомилась за поминальным столом. Это бы-ла довольно красивая и видно неглупая, очень спокойная женщина лет сорока пяти. За сто-лом она говорила очень тихо и доброжела-тельно, но Соня постоянно ощущала на себе ее злобный взгляд.
      Если Бурмин переменился к ней из-за нее, и если он по ночам ездит к ней, – отсюда надо срочно уезжать, пока эти милые дамы не сде-лали ей настоящей гадости.
      Соня всё время раздумывала, где же взять деньги на билет?
      Бурмина она уже теперь давно не видела, и испытывала от этого большое облегчение. Ах, лучше его не видеть! Вид этого человека силь-но волнует ее и приносит страдание. Как он похож! В нем есть даже что-то более привле-кательное, чем в сыне. Нет, черт побери, луч-ше подальше от этих Алин, Тамар и Мараф! Жила же она до сих пор спокойно, правда тя-жело, но кому сейчас легко? Ее положение здесь и одиночество сильно тяготили ее. И то-лько сынок – маленькая копия любимого – ос-вещал жизнь. Славный маленький Арсений – яркие звездочки светло-карих глаз, упрямый каштановый хохолок над лобиком, едва замет-ная пока ямочка на подбородочке – милый се-рдцу образ.
      Сегодня Соня неожиданно познакомилась с соседкой. Когда она, возвращаясь с прогул-ки, втаскивала коляску с привязанным к ней ребенком на третий этаж, то увидела на пло-щадке, стоящую у окна пожилую женщину. Она опиралась в неловкой позе о подоконник, лицо было с синевой, в глазах – испуг. “Сер-дце”, – определила Соня.
      -Держитесь, милая, одну минуту, сейчас я вам помогу.
      Она втащила ребенка на свой этаж, позво-нила Марафе, та еще рассматривала ее через глазок, потом открыла. Соня, оставив с ней ребенка, схватила всё необходимое и кину-лась к больной женщине. Она, положив ей под язык таблетку, открыла данным ей ключом дверь, уложила ее на тахту и сделала разовым шприцем укол. Потом сидела с ней, ласково поглаживая ей руки. Наконец, лицо женщины стало терять синюшность, и она улыбнулась Соне.
      -Откуда вы слетели ко мне, словно ангел с небес?
      -Я тут в гостях, живу здесь.
      -У Бурмина?
      -Да.
      -Кем вы ему приходитесь?
      -Как вам сказать, – замялась Соня. – Гене-рал предложил мне помощь, пожить у него… У меня проблемы…
      Соня замолчала, а та не стала расспраши-вать.
      Валентина Андреевна – вдова военного летчика и мать трех сыновей – офицеров. С одним из них она и живет сейчас. На следу-ющий день она прибежала к Соне, принесла Сашеньке апельсины и долго играла с ним. Сын достал нужное лекарство, и Соня стала ходить к ней делать уколы. Общение с этой интеллигентной и бывалой женщиной, кото-рая была очень тактична и скромна, приноси-ло Соне большую радость. Однако проблемы ее оставались – неопределенное положение, отсутствие денег, враждебность Марафы.
      Из разговоров с Валентиной Андреевной, да из своих наблюдений, Соня уже поняла ка-кую роль играла эта Марафа в семье Бурми-ных. Неплохо же она к ним присосалась, у нее верно на книжке – круглая сумма. Валентина Андреевна очень дружила с Люсенькой Бур-миной. Постепенно Соня узнала причину, от-чего Марафа взяла над Люсенькой такую власть. Надо полагать, эта Марафа сильно со-кратила ей жизнь... Да, история. Однако ей по-ра уезжать… Но как? И тут Соня вспомнила об Алине Бурминой. Она ведь сама сказала, что они родственницы, так почему бы с ней не поговорить? Справилась у Марафы и та, скри-вившись, швырнула ей, лежащую в прихожей записную книжку. Ей сразу ответил голос Алины.
      -Я – Алина, а кто говорит, что-то не узнаю.
      -Я – Соня, соперница.
      -Ах, привет, Соня. Я совсем закрутилась, забыла о тебе. Как дела?
      -Алина, мне очень нужна твоя помощь, у меня проблемы.
      -Что, от второго Бурмина забеременела?
      -Ладно тебе шутить! Поговорить надо.
      -Я через два часа еду в банк, по дороге за-еду, жди.
      -Спасибо.
      Алина была в хорошем настроении, как всегда нарядная и зверски красивая.
      -Привет, соперница! – Потом с опаской спросила: – А ты одна?
      -Да, Марафа ушла куда-то.
      Алина расхохоталась:
      -Это ты ей кличку дала? Остроумно.
      Соня, не теряя времени, посвятила ее в свои дела, подробно передала разговоры с Марафой и свои соображения насчет нее. Алина посерьезнела и сказала:
      -Знаешь, соперница, ты очень важную вещь раскопала, важно это для всех нас. Алек-сандр, похоже, ничего не знает. Нет, подумать только, а я ведь всё время ненавидела эту се-рую девочку – Люсеньку, хоть и звала ее ма-мой! Всё думала, что она глупая и вредная. Был момент, – мне очень были нужны деньги, –Арсений в госпитале лежал, на работе не-приятности, и я пошла к Люсеньке. А она зап-лакала и говорит: “Прости, Алечка, я не могу дать, у меня нет ни копейки, я очень не-счастна” Я ей не поверила и очень на нее разозлилась, а она через три дня умерла вне-запно… А у нее, видно, все эти годы и правда ни копейки не было – она всё, что муж давал на хозяйство, этой суке отдавала, а потом из ее рук смотрела, да и другие издевательства терпела…
      -Чем же она ее так прижала?
      -Черт ее знает. До того как она появилась, Люся была полной хозяйкой, и жили они от-лично. Неужели и Александр ей тоже всё до конца отдает?
      -Нет, не думаю. У него деньги всегда есть. Арсюша говорил, что он человек экономный и практичный. Он и теперь считает ее другом семьи и отдает ей все хозяйственные деньги. Ведь он был уверен, что раньше этими сумма-ми Люсенька распоряжалась.
      -Арсений недаром эту бабу терпеть не мог, а она его и меня с детьми. Похоже, обожает она и целиком предана только одному челове-ку – Александру. Влюблена, небось, дура ста-рая.
      -А меня она сразу же возненавидела, испу-галась, что я от ее власти уклоняюсь, а ее от кормушки могу отодвинуть…
      -Не понимаю, Соня, почему тебе не пого-ворить по душам с Александром?
      -А где я его возьму? Он постоянно не бы-вает дома, возвращается среди ночи. Очень похоже – меня избегает. Понимаешь, Аля, ес-ли его снова закрутила всерьез Тамара Ива-новна – мне здесь делать нечего. Тогда все будут только рады моему отъезду.
      -А в чем моя помощь, Соня?
      -Алечка, ты должна мне только денег на билет, в общем, помоги уехать! Я как-то ухи-трилась, все свои деньги растратить, всё звер-ски дорого…
      -Конечно, Соня, не сомневайся, помогу. Мне теперь это не трудно. Но мне всё-таки ка-жется, что ты не должна спешить. Надо дове-сти до конца твое открытие, и вывести Ма-рафу на чистую воду. Да и за бедную Люсень-ку тоже надо отомстить. В общем, займемся с тобой. Да и Александру пора глаза открыть. Ты на меня зла не держи, слышь соперница? Я тебя тогда на кладбище обидела, потом жа-лела. Теперь вижу, ты – женщина порядочная и скромная.
      -Что ты! Мне очень стыдно перед тобой! Ничего себе порядочная! Фактически первому встречному отдалась, хоть и был это чудес-ный мужик – Бурмин.
      -Нашла перед кем стыдиться! Мне ли тебя осуждать! Ты вот была зрелая женщина, когда не устояла перед ним. А я с ним, именно пер-вым встречным в девятнадцать лет, будучи невинной девушкой, именно так поступила.
      -Но ведь это был твой парень, жених.
      -Ничего подобного, никакой не парень. У меня, понимаешь, с самого рождения жизнь отличная была. Папа генерал, никаких недос-татков не знала, а тут еще в девятнадцать лет сделалась манекенщицей и притом знамени-той, особенно среди мужиков.
      -А как это случилось, небось, родителям не очень-то нравилось?
      -Я перешла на второй курс филфака УГУ, когда объявили конкурс среди нас из дома Моделей. Я записалась так, из спортивного интереса. А потом из шестидесяти пяти чело-век отобрали только двоих – меня и еще одну из соседнего потока. Мне это здорово поль-стило, я и бросила свой филфак. Оказалось, это трудно, но очень приятно. А потом я уже так привыкла, что я – Алька Могутная самая красивая в доме Моделей, что все мною вос-хищаются и ищут знакомства, так что это уже перестало радовать… К этому времени у меня были короткие увлечения, но никто по-насто-ящему не нравился. Думаю, мои коллеги и по-дружки нипочем бы не поверили, что у меня до сих пор нет любовника… А еше я и батьки своего жутко боялась… Однажды подружка моя, бойкого поведения девушка, пригласила меня к себе на вечеринку, объяснила, что кур-сантов-выпускников заарканила, ребята, мол, отличные. И действительно, ребята оказались отличные, один другого лучше. Было весело, я, как всегда, притягивала все взгляды, меня окружили, каждый старался себя передо мной показать. Шутки, анекдоты, песни и танцы под гитару. В общем, хорошо. А Арсений си-дел напротив, смотрел на меня и молчал. По-том жестом пригласил меня танцевать. А ког-да вошли с ним в круг, он вдруг прижал меня к себе и сказал только одну фразу: “Алька, здесь душно, пошли отсюда, давай, смоемся”. И я сразу кивнула ему головой. Мы вышли не попрощавшись, и пошли, обнявшись, в душ-ную темень… Пришли в парк, и всё это мол-ча. Он тогда меня также молча поцеловал, и я сделалась какая-то ненормальная. Ничего не помню, как очутилась на скамейке и вообще, как все получилось. Так была влюблена, что не чувствовала всерьез ни боли, ни стыда, ни-какого неудобства – ведь в первый раз. А мне всё нипочем! И такие мы оба счастливые, что и теперь завидно, как вспомню! Потом он про-водил меня домой, а утром прибежал просить моей руки. Батька спрашивает: “Как скажешь, доню?” А я отвечаю: “Помру, если не буду его жинкой”. Вот так то вышло! Его родителей мы не видели целых пять лет. Приехали в Москву знакомиться, когда Арсенчику дохо-дил четвертый годик. Зашли мы, Люся была дома одна. Увидела нас, обрадовалась, Арсен-чика с рук не спускает. Потом дверь откры-лась и вошел Александр. Понимаешь, все эти пять лет, я думала, что в целом свете никого не найдется лучше моего Арсения. И тут вдруг почувствовала, что мой ненаглядный, как бы раздвоился. Поглядела на вошедшего свекра, и меня будто молнией ударило. Ви-дела бы ты его тогда, – поняла бы меня. И так продолжалось все эти десять лет. В общем, для меня муж и его отец, как бы в одного слились, вечно любимого и вечно желанного. Думай обо мне что хочешь, но это так. Я Лю-сю мамой звала, а его – язык не повернулся папой назвать, потому как обожала и желала его все эти годы… Теперь ты понимаешь, по-чему я тебя соперницей зову? Не из-за бед-няги Арсения, а из-за Александра…
      -Ну а он как с тобой?
      -Ласково, как с дочерью. Подойдет, за пле-чики обнимет, в головку поцелует, “Алень-ким” назовет, а у меня в это время душа зами-рает…
      -Ну и ну! Кто бы мог подумать? Неужели за эти годы, ты ему не дала понять, какие у тебя чувства? А сам он неужели не понял?
      -Он, видишь ли, принадлежит к таким му-жикам, они очень редкие, как белые тигры, ну к этим, однолюбам. Полюбил еще в детстве девочку – свою серенькую Люсеньку, и это на всю жизнь…
      -Это очень странно, Аля. Да, тебе не поза-видуешь…
      -Именно, Соня. Был случай, когда я ему проговорилась. Это было года три назад. Был какой-то праздник, и мы все немного выпили. Потом разошлись. Люся пошла к себе, Арсе-ний почему-то отключился на диване, а мы с Александром вышли на балкон освежиться. Он ласково, как всегда обнял меня за плечи, а я повернулась к нему, прижалась всем телом, как к мужу, обхватила за шею, думаю, не вы-держит, сейчас поцелует в губы… А сама ше-пчу как во сне: “Любимый мой, желанный, не видишь что ли, ослеп? Поцелуй хоть раз!” Клянусь, я бы трезвая на это бы не решилась.
      -А он?
      -А у него глаза расширились, будто он привидение увидел, птом он оттолкнул меня и говорит сурово: “Ты, Алька, оказывается, су-масшедшая, не пьяная, нет. Я прекрасно вижу, тебе нужно к психиатру. Иди, ложись, и боль-ше этих штук не повторяй”. И всё. Как отре-зал. Я только пробормотала в ответ: “Хорошо, Александр, я этого больше не покажу”. И уш-ла.
      -А потом, как вы между собой?
      -Как будто ничего не было.
      Соне стало грустно, на глазах выступили слезы. “И зачем я ввязалась в эту семейную историю? Кто я тут? Пришей кобыле хвост. Всем поперек дороги стою”.
      -Ну, чего ты?
      -Аля, я здесь всем только мешаю, даже те-бе, человеку, который мне стал таким доро-гим.
      -А мне-то, чем именно ты мешаешь?
      Соня молчала. После рассказа Алины, она не могла сказать ей правду, что Александр страшно волнует ее своим сходством с люби-мым. Ведь ее сильно огорчает именно тот факт, что Александр Арсеньич не хочет ее ви-деть!
      -Алечка, я пока не могу ответить на этот вопрос.
      -И не надо, – улыбнулась Алина. – Но я те-бя и так вижу насквозь. Несчастный ты че-ловек – не умеешь мужиков обольщать. Ведь другая бы на твоем месте, Александра бы в первую неделю окрутила.
      -Здрастье! Если это не удалось блестящей львице Алине, то я кто такая?
      -Все, Соня, я должна ехать. Значит, реша-ем так: первое – разговор с генералом, это я беру на себя, второе – семейный совет. Дер-жись крепче! Гуд бай!
      -Что бы я делала без тебя, Алечка?
      -Ничего, уехала бы домой! А так, я помогу тебе стать госпожой генеральшей!
      -Но я не понимаю, зачем ты это делаешь? Помогать сопернице – верх благородства!
      -Зачем делаю? Ладно, скажу. Еще две ми-нуты задержки. Дело в том, что я тебе не все еще сказала. Мое чувство к Александру угас-ло вместе с гибелью мужа. Как это ни стран-но, но я обожала их обоих, и каждый из них как бы усиливал другого. Когда погибла лю-бовь к Арсению, угасло и чувство к Алек-сандру. Все мертво для меня, раз нет Арсения. Я ощутила это тогда, в день похорон. Все ра-зошлись после поминального стола, а мы с Александром продолжали сидеть на диване, прижавшись друг к другу. Мы долго молчали. У меня уже не было слез, только пустота вну-три, а он сказал: “Всё, Аленький, девочка моя родная, остались мы только вдвоем”. “Да, па-па”, – ответила я, а он поцеловал меня в висок. Вот и всё. Нет уже никаких соперниц. А по-том я увидела тебя и поняла, что ты ему нра-вишься, что он смотрит на тебя так, как я хо-тела, чтобы он смотрел на меня…
      Всё, упорхнула.
      Александр Арсеньевич встревожился, ког-да ему доложили, что звонила невестка, он сразу же набрал служебный телефон Алины.
      -Аленький? В чем дело? Дети здоровы?
      -Да, дорогой. Всё в порядке, только мне необходимо поговорить с тобой в таком месте, чтобы нам не мешали.
      -А зачем? Видишь ли, у меня сейчас на службе…
      -Ладно, не отказывайся, пожалуйста. В этот раз речь пойдет не обо мне. Ты где обе-даешь?
      -А тут есть такое место, прилично кормят, правда, недешево, его неофициально называ-ют “Клуб ветеранов”.
      -Я очень прошу тебя, откажись сегодня от своих ветеранов и приезжай, пожалуйста, в нашу столовую. У меня есть абонемент на от-дельный кабинет, для деловых обедов. Усек? Жду в тринадцать тридцать. И помни, что точ-ность, не только вежливость королей.
      -Есть, Аленький.
      И вот они сидят друг против друга в уют-ной маленькой комнате, где Алина проводит свои обеды – встречи.
      -О чем пойдет речь, Аленький?
      -О Соне и не только о ней. Скажи, до ка-ких пор может продолжаться  то неопределен-ное положение, которое занимает Соня в тво-ем доме? Она здоровая, еще молодая женщи-на, томится у тебя, как в тюрьме, не имея ни-каких прав, ни денег, ни работы – ровно ни-чего. Это как называется? По-моему, просто издевательство. Сначала ты отнесся к ней от-лично, очень внимательно. Потом, резко пере-менился, – не бываешь дома, избегаешь встре-чаться с ней и малышом. Что они тебе плохо-го сделали? Она бы уехала домой, но у нее кончились деньги, и она попросила у меня одолжить ей на билет, и я…
      -Что? Что ты тут наговорила, какое неоп-ределенное положение? Будто ты не знаешь, что она мне…
      -Никто. Да, прекрасно знаю, никто. И это потешное существо, что в данный момент ак-тивно мочит полы в твоей квартире – не твой сын.
      -Черт побери, а чей же, по-твоему?
      -Моего Арсения, а тебе только внук.
      -Это что, она тебе доложила?
      -Нет, дорогой, свои мозги есть. Сразу оп-ределила, как только увидела этого Александ-ра Второго.
      -Но как?
      -Видишь ли, ты и Арсений были здорово похожи друг на друга. Но вы не близнецы, а отец и сын. Значит, для близкого человека различий предостаточно. Вот я и уловила в ребенке то, что отличает Арсения от тебя. А что касается Сони, – случайно подглядела и подслушала, как она убивалась по Арсению на кладбище. Так что я полностью в курсе.
      -Ну и что ты хочешь? Я не понимаю, что тебе-то до Сони, любовницы твоего мужа, ка-кая такая забота?
      -Александр, она оказалась такой славной бабой! Она такая скромная, порядочная и очень добрая. Мы с ней неожиданно подружи-лись, – понравились друг другу. А ей у тебя плохо. Эта твоя Марафа…
      -Кто? Это еще кто такая?
      -Да Марья Афанасьевна. Это Соня ее так сокращенно называет Марафа. Так она над ней просто измывается. Эта баба быстро сооб-разила, что она тебе никто, а сам ты дома не бываешь, ничем не интересуешься. Вот она и пользуется этим, – разыгрывает в твоем доме хозяйку, с деньгами твоими делает всё, что хо-чет, и все должны ей подчиняться. К сожа-лению, этот спектакль длится уже много лет и дело тут не в одной Соне.
      -Разве Мария Афанасьевна не старый друг нашей семьи? Разве она не трудится с утра до ночи, чтобы нам было удобно? Люсенька бла-годаря ей никаких забот не знала. Ты ведь зна-ешь, какая она была слабенькая, и как ей это было необходимо? Так что не кати бочку на эту труженицу. А что она не поладила с Со-фьей, то это другой вопрос. С этим надо ра-зобраться.
      -Вот и разбирайся, раз притащил ее сюда. Да, дорогой, тебе полезно провести пару дней и ночей дома, может, и прояснятся у тебя моз-ги в отношение кое-каких дел. Интересно, где ты последнее время пропадал? Мне-то ты мо-жешь сказать. Если у Тамары, то скажи только слово, и я мигом устрою, что Соня с ребенком тебе не будет мешать, освободят квартиру, и ты живи спокойно с любимой женщиной. Не волнуйся, дорогой, – я сделаю для сына незаб-венного Арсения всё то, что для других его детей! Ты учти, я вмешиваюсь в твои дела не зря!
      -Ладно, Аленький. Ты права, мне надо быть дома и самому разобраться во всем.
      -А где ты был? У Тамары?
      -Нет. Тамара меня никогда особо  не вол-новала, а теперь – тем более. А где был, – там был. Всё. Разговор окончен.
      -Хорошо, дорогой. Не хочешь говорить, не надо. Надо думать, скоро ты узнаешь многое. Собственно, у меня всё, на сегодня. Но нам разговор еще не окончен.
      Оба встали. Александр Арсеньевич медлил уходить и с интересом и удивлением смотрел на Алину. Она вплотную подошла к нему, в глазах ее заблестели слезы, когда она положи-ла руку на его плечо:
      -Я люблю тебя, дорогой. Но пусть тебя это больше не пугает. Я – не сумасшедшая, я нор-мальная женщина, судьба у которой так рас-порядилась – полюбить с первого взгляда двух мужчин – сына и отца. Вы оба – мои воз-любленные вот уже целых десять лет. Подо-жди, не дергайся, выслушай до конца. Каж-дый, в ком течет горячая кровь и у кого чест-ное  сердце, – поймет меня. От тебя мне ниче-го не было надо, как только я поняла, что ты не можешь победить отцовские чувства, кото-рые испытывал ко мне с самого начала. Вы оба теперь навсегда только в моем сердце – и мертвый и живой. А теперь, когда я еще окон-чательно убедилась, что ты опять любишь другую женщину, ты для меня – близкий и родной человек, ведь так было и раньше. Мое желание теперь – твое счастье. И сегодня, ка-жется, к этому был сделан первый шаг. До свидания, дорогой мой человек.
      Бурмин молча поцеловал ее руку и вышел.

      Соня думала об Алине, о том, какую стра-нную вещь она ей рассказала. Алина даже не подозревает, как этот рассказ взволновал ее, Соню. Эти Бурмины обладают таким мощным очарованием, – даже такую уверенную в себе, красивую женщину, как Алина, сумели побе-дить, а что говорить о ней, Соне?
      В квартире – тишина, ребенок спит. Веро-ятно, она как всегда одна здесь. Как удиви-тельно получается – за один год столько пере-мен. Странная цепь событий привела ее в эту старинную, немного театральную московскую квартиру. Человек в окровавленной кремовой штормовке, лежащий на асфальте. Любовь, радость и тоска по самому близкому и горячо любимому… Лицо старой акушерки, объявля-ющей, что она – счастливая мать, милое кре-пенькое детское тельце у ее груди!.. Снова го-ре, одиночество и тоска, фотография на стеле памятника… Новые люди, появившиеся в ее жизни по воле любимого… Наконец, эта ком-ната, где она тоскует и томится. Арсений! Нет, он не хочет из ее жизни уходить, он зна-ет, она не может теперь обходиться без лица на медальоне, без другого лица, столь похо-жего и такого близкого! Как душно! Не спит-ся, хотя надо бы, пока спит малыш! Она вста-ла и подошла к раскрытой большой двери, в лунном свете в ней четко отражается силуэт ее тела сквозь тонкую ночную сорочку. Ах, если бы сейчас вышел Арсений и увидел ее в этом лунном свете! Вот так просто вошел и сказал: “Это всё была просто инсценировка, розыгрыш, а ты, дурочка, купилась. Я пришел к тебе, моя Люба. Как ты похорошела после родов! Соскучился по тебе, хочу тебя как все-гда!”
      Вдруг, она услышала шаги, и дверь тихо открылась. Соня замерла от ужаса, но заста-вила себя обернуться, и увидела в дверях зна-комую фигуру страстно любимого человека. Она вскрикнула, что-то сдавило горло, но, взяв себя в руки, спросила уже спокойно:
      -А это вы!
      -Я испугал вас? Простите, пожалуйста, Со-ня.
      Бурмин был в светлой пижаме.
      -Я была уверена, что одна в квартире, а тут шаги, страшно испугалась. Как же это я не слышала, как вы приехали? Уже даже успели лечь?
      -Я никуда не уезжал. Просто работал в ка-бинете, устал, решил лечь пораньше, потом услышал, что вы ходите по комнате, и забес-покоился. Решил узнать, не случилось ли че-го.
      Наступило неловкое молчание.
      -Вы присядьте, Александр Арсеньевич. У нас всё в порядке.
      -Соня, я сегодня обедал с Алиной. Она сказала, что вы собираетесь уезжать домой. Это правда?
      -Да, Александр Арсеньевич.
      -Но почему? Вам здесь плохо?
      Соня молчала. Не так легко оказалось ей ответить.
      Он вдруг подошел к ней совсем близко, у нее захватило дыхание. “У него с Арсюшей и голос один, только разная манера говорить”.
      - Соня, почему вы не поговорили со мной?
      -Но вас не было, вас никогда не было, – раздраженно ответила она. – Я не понимаю, почему вы так упорно избегаете меня? Я при-шла к выводу, что вы сильно жалеете о своем решении, вот и надумала освободить вас от нашего присутствия. Деньги свои я тут же растратила, и мне пришлось обратиться за по-мощью к Алине. Она теперь мой единствен-ный друг.
      -А я? – Голос его дрогнул. – А я, выходит, никто?
      -Вы каждый день тщательно наряжались и уходили из дома. Мы с Сашенькой для вас не существуем. Интересно, что я должна делать? Вот я и решила…
      -Да, это правда, да я уходил именно от вас.
      -От меня? Но почему?
      -Я боялся, я не хотел…
      -Ясно. Вы боялись привыкнуть ко мне… Очень странно, вы говорите то же самое, что говорил Арсений. Но у нас с ним уже была близость, любовь. И он боялся, что не сможет без встреч, без моей ласки. А вы-то чего боялись? Вы ведь меня совсем не знаете?
      Он вдруг обхватил ее за плечи и страстно прижал к себе, совсем близко были его губы.
      -Соня, милая, в том-то и дело – хочу уз-нать, об этом только и думаю. Это, наверно, ужасно, ведь тебя обнимал мой сын… Но он ведь сам сказал… сказал… – Губы их слились. “Что я делаю?” – в ужасе подумала она, но все разумные мысли погасли и растворились в мощном потоке, подхватившем и понесшем ее…
      -Милая, ты назвала сына моим именем по традиции?
      -Да вроде так. Но я всегда любила это имя, Саня.
      -Саня… Люсенька звала меня Шуриком.
      -А родители и друзья?
      -Тоже. А тебе не нравится?
      -Нет, не солидно. Не подходит к твоему характеру. Уже светло, скоро утро. Я совсем забыла свои материнские обязанности. Са-шенька, небось, опрудился. Мне надо идти к себе, Саня. Скоро придет эта баба, я не хочу, чтобы она застала меня у тебя…
      -Да плевать на нее. Ты – моя жена. Я ведь так и представил тебя. Пусть привыкает.
      -Ох, ну до чего вы, Бурмины прямолиней-ны, не хотите ни о чем поразмыслить. Я ведь тебе еще далеко не жена. Подумай, Саня. Ведь это не просто, это на всю жизнь, особенно для тебя, честного человека, однолюба. Славный ты мой друг! Ты ведь меня так мало знаешь…
      -А разве то, что сегодня произошло между нами, разве этого недостаточно?
      -Ах, Саня! То, что произошло, ведь ни о чем не говорит! Мы просто мужчина и жен-щина. Мы уже много дней хотели друг друга и сегодня удовлетворили это желание.
      -Вот как? Значит, ты меня совсем не лю-бишь?
      -Не знаю, пока… Я безумно, страстно лю-била твоего сына. А ты… ты страшно взвол-новал меня, как только я тебя увидела, пони-маешь, мгновенно. И теперь я не могу разо-браться в себе, кто ты для меня – продолже-ние моего возлюбленного Арсения, замена его, или ты сам – Александр Бурмин, человек, которого я полюбила и за которого хочу вый-ти замуж. Пойми, Саня, мне нужно немного времени. Не сердись, ты видишь, я говорю то, что думаю.
       -О, я раньше знал, что ты правдива, моя Люба.
      -Как ты сказал? Но ведь это Арсений…
      -Да, любимая. Я назвал тебя так же, как он сказал мне, – Это моя Люба. Потому, что по-нял сегодня окончательно, – я люблю тебя. Или ты – или никто. Видит Бог, Я пытался уй-ти от твоей власти, пытался даже найти забве-ние у других женщин. Да, как видишь, я вел себя, как все другие мужики. Вовсе я не ангел, как думают некоторые. Но суть одна. Я всю жизнь любил одну женщину, я лишился ее. Но судьба была так добра ко мне и дала мне другую, которую я тоже полюбил. У меня нет колебаний – или ты, или никто. Я не молод. У меня осталось мало времени для радости. А сегодня, впервые за долгие годы, я испытал ее. Это ты мне ее дала, моя Люба. Спасибо, тебе. Всё. Остальное решать тебе.
      На следующий день было воскресенье. Генерал Бурмин, впервые за много лет остался дома. А ведь раньше он днем никогда дома не обедал и не делал исключение для выходных дней. После завтрака, который ему принесла  Марафа, и который он машинально прогло-тил, он прошел в свой кабинет, где сел за ра-боту.
      Соне пришла в голову мысль приготовить семейный обед, на который пригласить Алину с детьми. Она постучала в дверь кабинета, где ей ответил недовольный голос Александра:
      -Входите.
      Увидел ее, улыбнулся удивленно и радо-стно. Соня сообщила ему о своих планах на сегодняшний день и о необходимости разго-вора.
      -Конечно, дорогая. Я и не собирался ухо-дить. Командуй, Люба моя.
      Нужно было сначала узнать, чем они рас-полагают, чтобы выбрать меню обеда. Войдя в кухню, Соня направилась к холодильнику, но путь ей преградила разъяренная Марафа.
      -Вы что, с ума сошли, что вам там надо? Вы, что не можете мне сказать?
      -Дело в том, Марья Афанасьевна, что сего-дня придет Алина с детьми, и по этому слу-чаю я решила приготовить семейный обед ли-чно. Мне нужно заглянуть в холодильник, чтобы узнать, что у нас есть и если надо, вы сходите в магазин.
      Соня снова протянула руку к дверце, но Марафа не сдвинулась с места, продолжая сверлить ее холодными гляделками.
      -Мне очень прискорбно, уважаемая, что для пользы дела придется вас отдирать от хо-лодильника по частям, как липкий пластырь. Но я, между прочим, это умею делать. Вы так самоотверженно защищаете это место. Можно подумать вы храните в холодильнике Бурми-ных наркотики или ворованую гуманитарную помощь?
      -Ах ты, подлая хамка! Да как ты смеешь мне такие слова говорить? – Марафа округли-ла на нее свои гляделки, лицо ее пошло пят-нами. – Ты думаешь, я не знаю, кто ты такая? Я тебя выведу отсюда, вылетишь, как пробка!
      -Ну, хватит! – раздался властный голос Александра. – Мария Афанасьевна, потруди-тесь объяснить, что здесь происходит?
      Соня почти с сочувствием смотрела на ста-руху, лицо которой стало одного цвета с холо-дильником, никак не ожидала она увидеть до-ма в это время генерала. Но вот она пришла в себя, и заговорила изменившимся голосом:
      -Дорогой Александр Арсеньевич. Вы зна-ете, как долго я служу у вас, оставила здесь свое здоровье. Людмила Николаевна… Этот кроткий ангел… За всё время, ни слова упре-ка, ни словечка недовольства… Как же я могу спокойно видеть, как эта развратная женщина, эта проходимка нерусская, разрушает нашу нормальную жизнь… вы наверно просто ос-лепли… вам что-то сделали…
      -Меня не интересует ваше мнение о близ-ких мне людях. Я хочу знать, чего вы добива-етесь, что вам нужно?
      -Меня здесь оскорбляют и…
      -Насколько я слышал, оскорбили ее вы. Хватит. Завтра мы с вами поговорим более серьезно, а сейчас, будьте любезны, отправ-ляйтесь в детскую и присмотрите за ребенком, пока Софья Захаровна будет готовить обед. Ей, полагаю, в этом не понадобится ничья по-мощь.
      Старуха, спотыкаясь, с несчастным видом поплелась в детскую. “Эк ее пробрало”, – по-сочувствовала Соня. Но когда она ознакоми-лась с содержанием холодильника, последние капли сочувствия к Марафе у нее испарились. Конечно же, ничего особенного в холодиль-нике не было. Он был просто забит до предела разными отличными вещами, часть которых пришла в негодность или была сомнительна для употребления. Соня вспомнила, как про-сила купить ее творог для ребенка или хотя бы сквасить молоко, а она, скривив губы, ответи-ла, что дети в Москве теперь месяцами живут без творога, а ее сын нисколько не лучше – посидит и на смесях. Теперь она увидела бан-ки с порыжевшим творогом, прокисший ке-фир и многое-многое другое. Но у нее уже не было времени думать об этой суке, и она при-нялась за дело.

      Приехала Алина с детьми. Все весело сели за стол. Обед прошел оживленно и хорошо. Арсен что-то долго рассказывал деду. Вероч-ка, наскоро пообедав, помчалась играть с Са-шенькой.
      -Ну, как стряпня моя? – спросила Соня.
      -Всё вкусно, особенно оладьи, – ответила Алина. – А что касается его превосходитель-ства, то он вообще вкуса не заметил, всё про-глотил бы, что приготовили Сонины руки.
      Александр улыбнулся и погрозил ей паль-цем.
      После обеда Алины с генералом, они с Со-ней долго говорили по телефону, благо Мара-фы не было, а ребенок спал, и обменялись ин-тересной информацией. Соня рассказала Али-не о том, что соседка Валентина Андреевна поведала ей о причине, по которой Марафа шантажировала Люсеньку Бурмину. А Алина поделилась радостью, что скоро поедет в Па-риж. Соня попросила Алину не говорить Александру о том, что она узнала, чего его волновать?
      После обеда Александр послал Марафу в кухню поесть и убрать посуду, а в детской подростки и малыш затеяли возню на равных. Таким образом, они могли поговорить без по-мех.
      Заседание открыла Алина:
      -На повестке дня три вопроса: первый, – социально-лирическая обстановка в семье Бурминых. Докладчик Бурмин А.А; второй, – что делать с Марафой? – информация Сони; третий вопрос, – что делать со мной – инфор-мация моя. Итак, вам слово, ваше превосхо-дительство.
      -Что тут говорить? Я люблю эту женщину и хочу на ней жениться. Это всё.
      -А она?
      -Не может разобраться в своих чувствах. Попросила отсрочки. Однако, в наших делах есть достижения, – она уже не собирается уе-хать и теперь находится в этом доме не без пользы, – приготовила нам отличный обед. Правда, если бы не мое вмешательство, вме-сто обеда был бы рукопашный бой за обла-дание ДОТом, то есть холодильником.
      -Так. По первому вопросу, как говорят ме-дики, – прогноз благоприятный. Переходим ко второму. Давай, Соня.
      Соня подробно рассказала о своих отноше-ниях с Марафой, о том, какие выводы она сде-лала и об отношениях Марафы и Людмилы Николаевны, о том, что эти выводы полно-стью подтвердила подруга Люсеньки – Вален-тина Андреевна. О том, что Марафа сильно осложнила жизнь Людмилы Николаевны и яв-но нанесла вред этой семье. Соня не упомя-нула о причине шантажа, но и того, что она рассказала, было, достаточно, чтобы Алек-сандр крепко расстроился.
      -Что решаем? – спросила Алина. – По мне выгнать ее, чтобы ею и не пахло.
      -Погоди, Алина, надо посоветоваться с юристом. Она из-за нас потеряла право на пенсию.
      -Ах, что вы говорите! А кто ее заставлял работать у вас такое длительное время? На-верно ей это было очень выгодно. Уверена, она столько у вас нахапала за этот период, что ей никакая пенсия не нужна! Подумай, доро-гой. Двадцать лет она была полной хозяйкой! А у твоей Люсеньки никогда копейки в руках не было… Выгнать и весь сказ!
      -Можно мне? – вмешалась Соня. – Я ду-маю, Александр Арсеньич ей должен объя-вить официально, что в этом доме она не хо-зяйка, а всего лишь приходящая прислуга, от-сюда следует, что деньги она будет получать только на конкретные покупки, а также полу-чать зарплату и иметь выходные, как полага-ется. Если она не согласится на эти условия, пусть уходит.
      -Я бы ее вообще убила за Люсеньку, – не-обдуманно сказала Алина.
      -Что? Что ты знаешь, Аля? – спросил по-бледневший взволнованный Александр,  пере-водя взгляд с Алины на Соню.
      Соня сделала Алине предостерегающий жест.
      -Ну понимаешь, дорогой, просто нам стало известно, что она по какой-то причине при-обрела над Люсенькой большую власть – за-бирала у нее все хозяйственные деньги, а твоя Люсенька от этого очень страдала… Кроме того, Марафа не жаловала ни Арсения, ни ме-ня с детьми. Обожала она только тебя, если не считать того факта, что она тебя обкрадывала.
      -Ладно, черт с ней, поговорю и разберусь завтра, – сказал Александр.
      -Так, теперь вопрос обо мне. Мой ком-паньон, пробил мне стажировку в Париже, в лучших фирмах. Если бы это было весной, от-правила бы детей в Киев. А так всё прихо-дится на учебный год. Что делать?
      -Что за вопрос? Поезжай,  конечно, Алень-кий. Мы с Соней за ними присмотрим. А где им лучше жить? Ведь квартиру тоже нельзя оставлять. Мы разработаем расписание по уходу за обеими квартирами. Верочка может жить у нас, а Арсен ночевать дома.
      -Этого только не хватало, предоставить квартиру пятнадцатилетнему парню. Бурми-ны, слава Богу, созревают рано, а на него по-глядеть – готовый мужик. И характер – не по-дарок, простотою и скромностью не пахнет. Нет, уж пусть у вас живет, а ключей не давать.
      -Я думаю, Аля, не нужно этого делать, – вмешалась Соня, – если мы ему поверим, он ничего плохого не сделает, а если он способен на плохое, то может это совершить и живя у нас. Вообще я хотела бы с ним поближе по-знакомиться.
      -Я пришлю его под каким-нибудь предло-гом.
      Но Арсен неожиданно прибежал сам через пару дней.
      -Есть хочешь? – спросила Соня. – Я сейчас приготовлю.
      -Да, не откажусь, пожалуйста.
      Соня была дома одна. Марафа, после раз-говора с Александром, уже два дня не появ-лялась. Пока Соня, взяв Сашеньку в кухню, хлопотала у плиты, Арсен не уходил, а вер-телся у нее за спиной.
      “Совсем как Арсений”, – с тоской подума-ла она.
      -Ты чего, сынок? Чего крутишься, так го-лоден? Потерпи – я сейчас.
      -Нет, нет. Я ничего, я подожду. У меня просто к вам два вопроса.
      -Ну что ж, давай.
      -Я не знаю, как мне называть. Это не воп-рос, а так.
      -Называть надо только так, как хочется.
      -А если я скажу, вдруг – “ты” и “Соня”, вы обидитесь?
      -А тебе так хочется?
      -Да. – Он улыбнулся такой отцовской, ши-рокой улыбкой, что у Сони защемило сердце.
      -Хорошо. Принято. Давай вопрос.
      -Соня, почему ты защитила меня перед ма-мой, когда она не захотела мне доверить квар-тиру, а вдруг я чего-нибудь натворю. Это мне дед сказал.
      -Тебе непонятно, почему я тебе верю? Во-первых, я просто люблю тебя и Верочку, во-вторых, я вижу, что ты уже взрослый парень, который собирается стать бизнесменом, и поэ-тому не будет из-за минутного, сомнительно-го удовольствия рисковать здоровьем и карье-рой. Что, я неправа?
      -Ты имеешь в виду то, чего так боится мама: а вдруг я приведу туда домой девчонку?
      -И это тоже.
      -Значит, я должен быть там один?
      -Нет, дорогой. Ты можешь делать всё, что хочешь, но только с умом, который у тебя бесспорно есть.
      -Ты сказала, что любишь меня и Верочку, но это странно. Ты познакомилась с нами со-всем недавно, ты хорошо относишься к маме. Почему?
      Соня печально улыбнулась.
      -Тут нет ничего странного – вы близкие люди человека, которого я сильно любила, и память о котором мне очень дорога.
      -И маму за это любишь?
      -Нет, я люблю ее просто за то, что она – хороший человек.
      Арсен с удивлением смотрел на нее и мол-чал.
      -Ну, а где же твой второй вопрос?
      -Он уже не нужен. Теперь я вижу, что этот тип, который выглядывает из-за шкафчика и нагло не просится на горшок, – мой брат? Я прав?
      -Да, дорогой.
      -А почему ты вышла за деда? Ты его тоже сильно любишь?
      -Видишь ли. Вначале я полюбила его пото-му, что он очень похож на папу. А теперь, лю-блю за него самого. Всё. Иди, мой руки, ешь.
      День окончен. В детской спят Верочка и Сашенька. Соня и Александр тихо разговари-вают в спальне.
      -Итак, дорогая, всё получилось само со-бой. Хотела ты или не хотела, но ты уже включилась в наш семейный конвейер, и ра-ботаем мы плечо в плечо. Трудно нам при-дется без Алины, да и человек в доме нужен, а меня весь день дома нет.
      -Ничего, Саня. Ты ведь уже изменил свои привычки, днем домой приезжаешь. Да и дети помогают. Арсен вчера привез продукты, де-нег не взял. Говорит, что заработал. Хорошо бы проверить, каким это образом.
      -Не волнуйся. Это поручения по бирже. Он работает в паре с представителем Алининой фирмы.
      -Гляди, изменит он традицию Бурминых.
      -А это еще неизвестно. А я не очень рас-строюсь. У нас другой солдатик растет. По-слушай, Люба моя. Меня волнует тот разго-вор, когда вы обсуждали Марию Афанасьев-ну. Алина сказала, что эта женщина всё вре-мя издевалась над Люсей. Выходит Люся че-го-то или кого-то боялась? Почему вы знаете, а я нет? Почему ты не хотела мне говорить? Я видел, ты делал знаки Алине.
      -Дорогой мой, я просто считаю, что тебе это не нужно, ведь твоей любимой уже все равно нет, я не хочу, чтобы ты волновался из-за прошлого. Оставим это.
      -Но откуда ты все знаешь?
         -Я подружилась с Валентиной Андреевной, которая очень любила Люсеньку.   Я ходила ей делать уколы, это славная женщи-на.
      -Но почему Валя мне никогда ничего не говорила?
      -Видишь ли, она не из тех, которые любят волновать других без особой нужды. Но, прав-да, был момент, когда она настаивала, чтобы Люся все рассказала тебе, преодолела бы свой страх перед тобой, грозила, что сама расска-жет. Но через два дня Валентина Андреевна слегла в больницу со вторым инфарктом, а пока она была там, – Люсенька внезапно уме-рла. Потому ты и не знаешь.
      -Но что это было? Я так понимаю, что эта Марьюшка поймала мою жену на чем-то пло-хом и держала ее все эти годы в страхе ра-зоблачения? Лучше расскажи, не люблю тя-нуть из человека сведения клещами.
      -Хорошо, расскажу коротко. Хочу сразу сказать, что твоя Люсенька – честная и поря-дочная женщина и ни в чем перед тобой не виновата. Я только думаю, что ей в жизни ни разу не пришлось самостоятельно решать ка-кую-нибудь проблему, и по характеру она очень робкая и мало к жизни приспособлен-ная, оттого и пострадала. А было так. Вскоре после того, как эта Марафа пришла к вам ра-ботать, днем во время обеда, пришел к Люсе с визитом твой какой-то сослуживец. До сих пор неизвестно, какую цель он преследовал: то ли хотел за Люсей поухаживать, то ли че-рез нее на тебя повлиять. Но только стал он приходить каждый день, очевидно зная, что ты днем не бываешь. Придет, бывало, десять минут и уйдет. Люся не знала, как ей посту-пить, понимала, что это как-то нехорошо вы-ходит, а выгнать его или нагрубить не реша-лась, да и повода не было – он ничего плохого не делал. Вот этой нерешительностью и вос-пользовалась эта сука. Однажды, после того, как этот человек ушел, попросила у Люси зна-чительную сумму денег и не отдала. А потом, прямо заявила, что Люся должна отдавать ей на руки все деньги, которые ты ей давал на хозяйство, иначе она скажет мужу, что к ней ходит любовник. Этот человек вскоре пере-стал ходить, но теперь Люсенька жила в по-стоянном страхе, а Марьюшка держала ее в черном теле и просто над ней издевалась. Лю-сенька больше всего боялась, что ты узнаешь об этом и не поверишь ей. Она говорила Вале, что при первом твоем грубом слове, наложит на себя руки. Марьюшка нарочно не давала ей ничего делать, и она жила как в тюрьме – всё из чужих рук, сильно ослабела здоровьем. А ты ничего не замечал потому, что эта Марь-юшка ухаживала за тобой как за любимым му-жем. Вот и всё. Не знаю, как бы ты реагиро-вал: поверил Люсеньке или этой суке.
      Александр закрыл лицо руками:
      -Бедненькая моя пичужка! Глупенькая! Да никогда в жизни я не сделал бы ей никакого зла! Сонечка, я ведь любил ее не только как жену! Она мне казалась маленькой девочкой! Как будто доченька… Ведь как бы ты посту-пила на ее месте? Совсем ведь не так?
      -Конечно. Во-первых, сразу же сообщила, что приходил такой-то. Если из пустяка де-лать тайну, всегда найдется мерзавец, кото-рый это использует. А во-вторых, сумела бы побороться с этой сукой и ни в чем бы ей не уступила.
      -Ты это уже доказала. Иди ко мне, люби-мая…
      … -Ты не спишь, Соня. Тебе грустно?
      Он потянулся весело, всем телом, сверкая глазами и улыбкой, совсем как Арсений! Этот знакомый ей жест делал их ровесниками…
      -Наоборот, моя Люба! Я счастлив, как ни-когда! И всё ты!
      -Я рада, дорогой!
      Они долго лежали молча, потом он вдруг поднялся на локте и сказал:
      -Соня, Сонечка. Что же это получается? Я счастлив только потому, что потерял двух са-мых близких людей? Ведь не случись этого, я бы никогда не узнал тебя? Разве не страшная цена за счастье?
      -Нет! Не говори так! Ты просто счастливец – были бы живы Арсюша и Люсенька, разве ты не был бы и тогда счастлив? А я тут не причем. Просто с тобой получилось то, как го-ворили мои предки. “И в несчастье надо иметь счастье!” Ты просто счастливец!
      -О, моя, люба, как я благодарен тебе!
      -А я вот смотрю на тебя и не вижу раз-ницы между тобой и Арсюшей. Я теперь ни-чего не боюсь, Саня, так как ясно вижу, – что бы ни было, а жизнь имеет продолжение! Это как бы бессмертие – будь только добр, весел, энергичен и клубочек твоей жизни весело по-катится в будущее, и протянутся туда твои ни-точки!



























                СОДЕРЖАНИЕ


Р А С С К А З Ы:

Открытая дверь
Не надо жалеть
Гаркуша
Лидочка

П О В Е С Т И:

Поезда дальнего следования
Хромое счастье
Продолжение