Шла по улице Тверской...

Говорила Егоровна голосом гулким, посконным:
«Шла по улице я, по Тверской, — говорила она. —
Над пустотами там стопудово свисают балконы.
Я брела безучастно. Была я одна и больна.

И в какой-то момент, может, скорбный, а может, духовный,
Вышел хмырь с переулка — небрит, мягкотел, пучеглаз.
И под мышкою нес он, ладонью вцепившись любовно,
Здоровенную доску, в длину шириною с КамАЗ.

Предрешенным событиям грех избегать наступленья,
Уцелев, не способен сойти с колеи паровоз.
Вот мужчина, доска и фемина — стандартные звенья.
И внезапно Вселенная резко пошла под откос.

Если песня поется — из песни не выкинуть слова.
Так считается плебсом. Им выгодно верить в судьбу.
И твердят поколения песню, и снова, и снова,
И твердить продолжают, уже очутившись в гробу.

Я была как они — быдловатой, зашоренной, серой.
Ожидая удара, я полуприкрыла глаза.
Я была преисполнена знанием, фатумом, верой.
Полоумная курица. Полутупая коза.

Я была не готова, рассеянна, глупо беспечна.
Тарахтела Тверская. Мужик, помавая доской,
Разминулся со мною расчетливо и безупречно,
И еще извинился. Культурный, мерзавец, какой.

Получается что? Я забыта вещественным миром,
Я отринута, брошена, вынута из бытия!
Беспредметная шУньята! Полость! Жеода от сыра!» —
Говорила Егоровна, гневно платочек жуя.