Дневник 84 Паперть скорбная

***
Веник Каменский

 Помянуть бы нам Федор Михалыча -
 Лук да водка, да соль на столе,
 Как царя нищебродства и калечи
 На синичьей российской земле,

 Рассказать бы дурному прохожему,
 Что кнутом обжигает глагол -
 Да не примет, привычней по роже ведь,
 Чтобы кровь - на заплеванный пол.

 Помогите звоночком и гомоном,
 Воровайка синица и клест:
 На предплечье моем переломанном
 Плачет рыжий кривой Алконост,

 А предплечье мое - будто веточка,
 А рябинная кровь тяжела,
 Но растут из продымленной ветоши
 Два синичьих, клестовых крыла.

 Ты послушай, прохожий, как торкает
 Птичья рвань, голота-нищета:
 Нам, калекам, словечка, и только бы -
 Хлеба-хлебушка, ради Христа!

 Кто мы - лешие, Господу свечи ли,
 Воробьята в чердачной пыли?
 Если б не были мы искалечены,
 Ничего бы сказать не смогли.

 Будет время, и птицы замечутся:
 Ухожу... Алконост, отвернись...
 Беспощадно большому калечеству
 Не вместиться в обычную жизнь,

 И оно достоевщиной выскочит
 В побасенках пропойц и шалав:
 Перебитой рябиновой кисточкой,
 Без каких бы то ни было прав,

 Моховое, тряпичное, галочье,
 Побывавшее в клюве клеста...
 Так помянем, прохожий, Михалыча -
 Словом-хлебушком, ради Христа!

  Бывают нечастые мгновения, когда писатель и всё им созданное доходит до нас одним разящим лучом. Не шутя думаю, что подобные секунды, минуты – лучшие. Они – вроде вдохновения, обжигания главным, единственным. Так остро мы чувствуем не часто. Потом, сколь ни подбирайся к той мере чувствования и осознания, - мало что получается. Порой не понимаешь написанного тобой о разившем. Удивляешься: это я написал?
  Великую книгу по-настоящему всё-таки читаешь ОДИН РАЗ. Все остальные разы небесполезны и полезны. Однако понимаешь: ухожу в детали, в частности, а острота пропала…
  «Луч» Веры ушел в диковинные метаморфозы, где не знаешь (да и не хочешь понимать!), где райское, где птичье, где человечье. Как в державинском «Лебеде» обрастаешь вместе с поэтом крыльями, сокровенно мучаешься, как уэллсовский ангел…
  Человечье-синичье – общее, живое – которое безмерно жалко.
  Какие-то платоновские мастерски закамуфлированные жалобы, брейгелевские видения.
  Накануне-то Пасхи! Паперть скорбная, бесконечная вереница калек. А всё одно – о весне думают.

***
  В школе дочитал Д. Барнса. К вечеру мучаю Ницше «Так говорил Заратустра». Кажется, весь Достоевский – антиницше.
  Барнс для меня в «Предчувствии конца» – предчувствие конца, и в предчувствии этом в желании и желании загладить, искупить или, наоборот, добрать упущенное, когда седина в бороду – старость в ребро. Он о том, как нас могут догнать и карать «мелочи» молодости, которым мы в самолюбии, раздражении и самолюбовании, эгоизме и жестокости не придавали значения, считая себя единицами.
  «Предчувствие…» - книга всё-таки для поживших. Иначе её не воспримешь как СОВЕСТНУЮ книгу, не скажешь себе: гадёныш, гляди: и ты так поступал с друзьями, любимыми женщинами, ты возвращался к ним в возрасте и ни черта не исправил… Книга Барнса обманчива простотой выражения мысли. Приходится возвращаться к простым ее формам, вдумываться, обрастать примерами и воспоминаниями. Это именно книга обрастания твоим! Иначе и незачем её читать.
  Но сделана она не с отвращением к прошлому. С попыткой свежей и интересной разобраться в нем. И мне после её прочтения хочется тоже вспомнить, вернуться к «угрызениям совести», обрести вину и попросить прощения. И получить его.
  Она еще и о том простом, что дважды в одну реку нельзя зайти.
  Многое по ходу хотелось выписать. Но – лень матушка, и время мая – не то время.

***
  Ехал на велосипеде, досадовал на нездоровье, вспоминал, как и я рвал горы и пространства, брал подъемы по км. 4 в Мурманской области.
  Почему-то вспомнился один из самых славных эпизодов велопоездок. Мы объезжали тогда с К. пограничье Тульской области. В одном из районов (кажется, Чернском) не рассчитали графика. Попали в ночь и ливень. Я хлебал молодой глоткой дождь, рвал километр за километром (в ночи кажется, что ты именно мчишься), орал стихи Рубцова. Я был в тот чернильный вечер с теплым, непрекращающимся дождем всесильным. Асфальт угадывался, плотная и теплейшая темень окутывали нас. А я… я читал и переживал Рубцова так, как не переживал, кажется. Никогда. А читать так я уже точно не читал…
  И вдруг по пути милый городок провинциальный, прямо у окраины его маленькая уютная гостиничка, свет греющий. Как хорош был тот покой!

***
  Женя Феодоров:
  А собирателем Руси быть тебе нечего стесняться. В северных наречиях больше всего древних русских корней. И вглядись, сколько по России рассеяно РУССКИХ людей, которые хотят быть русскими, хотят владеть русской речью и древнейшей, корневой русской историей.  Крепи спину, Княже! Если уж замахиваться на дело, то на большое.... иначе только руку отобьёшь. Думается, что плохо знаешь себя и малость стесняешься. Но ведь люди тянутся к тебе, большей частью - не за ради успеха и славы, а чтоб почувствовать себя в РУССКОМ БРАТСТВЕ (независимо от национальности).