Под голубою водою...

                О поэте Владимире Свидзинском



    Владимир Свидзинский - редкостный поэт. Лучше сказать, уникальный. Поэт, который воистину "засветился сам от себя." И это ощутит каждый человек, способный чувствовать поэзию, прочитав его стихи, казалось бы, навсегда потерянные после жестокого уничтожения автора, стихи не приходившие к читателям более шестидесяти долгих лет.
    Родился Владимир Свидзинский в семье священника, в священническом на протяжении ряда поколений роду на Подолье в 1885 году. Закончил духовную семинарию, в дальнейшем получил ещё два высших образования - в Киевском коммерческом институте и в Каменец-Подольском университете на историко-филологическом факультете. В 1916-1918 был на фронтах Первой мировой. При новом режиме работал архивариусом и вел научную работу, обучаясь в аспирантуре, публикуя научные статьи, там же в Каменце-Подольском с 1918 до 1925 года. С 1925-го и вплоть до трагической гибели в 1941 году местом его обитания, средой и антисредой его творчества, его трудов ради скудного хлеба насущного на непрерывно сменяющихся редакторских должностях был столичный тогда Харьков. 
    При жизни поэт издал три книги стихотворений: «Лирические стихи» (1922, Каменец—Подольский), "Вересень"(1927, Харьков), "Стихи"(1940, Львов). Эти сборники, разумеется, сразу же были объявлены официозной критикой совершенно не нужными пролетариату и чуждыми по всем признакам стране великих строек. Вневременная интонация лирики Свидзинского совершенно не вписывалась в барабанный треск почти всего, что выходило тогда из-под пера верноподданных литераторов. По определению составителя антологии, профессора Юрия Лавриненко, "Расстрелянное возрождение", если годы до 27-го были для Свидзинского годами относительного молчания, то время после 27-го стало уже временем абсолютного молчания. Хотя именно с последние годы жизни внутренняя творческая работа поэта была особенно интенсивной.
   Много и продуктивно переводил Свидзинский на украинский классику мировой поэзии с древнегреческого, латинского, древнерусского (Аристофан, Овидий, Гесиод, "Слово о полку Игореве"), переводил с французского, испанского, польского, грузинского и армянского языков.
    Осенью 1941 года, когда немецкие войска приближались к Харькову, НКВД судорожно бросало в свои тюремные подвалы ещё не эвакуированных жителей города, и в первую очередь, людей из среды украинской интеллигенции. Дочь Свидзинского Мирослава, которую он растил один после смерти жены от тифа в дни Голодомора в 1933 году,  всячески оттягивала отъезд из Харькова. Причина была серьёзной - Мирослава, влюбленная в местного учителя, никак не хотела с ним расставаться. У отца уже был эвакуационный талон в Актюбинск, а дочь его всё ещё не получила. В конце сентября 1941 поэт Владимир Свидзинский был арестован - "чёрный ворон" чекистов среди бела дня увёз его из съёмного домишки на улице Лютовской на окраинной Новосёловке.
    Вместе с другими обречёнными арестантами конвой погнал его 15 октября на восток от Харькова. Скорее всего, ещё при выходе из города конвоирам от властных упырей НКВД поступила команда всех "ликвидировать". Знающие люди говорили мне, что это называлось в те дни эвакуацией "по первой категории". Официально тогда, объявили о угрозе окружения немцами. В селе Непокрытое Волчанского района под Харьковом, неподалёку от известного исторического раскопа Салтов, четыре сотни арестованных затолкали в заброшенный деревянный коровник, заперли двери и, облив стены бензином, подожгли с четырёх сторон. Всех запертых в строении людей заживо сожгли. То был день 18 октября 1941 года - страшный, но такой обыкновенный в своей подлости и жестокости, на фоне всего происходившего в последние десятилетия на Украине. Вся страна тогда была одной сплошной улицей Лютовской, или точнее, одной бесчеловечной Лютовской державой. И каждый без исключения из миллионов украинцев подлежал, рано или поздно, так или иначе, обработке "по первой категории".
    Казалось, что большая часть неопубликованных стихотворений Свидзинского, подготовленных им в виде двух больших рукописей перед самой войной, навсегда утрачены. Однако небольшой круг людей, ясно видевших во Владимире Свидзинском поэта мирового масштаба (М.Свидзинская, А.Чернышов, Э.Соловей, О.Веретенченко, Я.Славутич), сумели сохранить и вернуть читателям его поэзию. В 2004 году, вслед за рядом локальных изданий 61-го, 75-го, 86-го годов, в Киеве, в издательстве "Критика", вышел большой двухтомник Владимира Свидзинского "Твори" ("Произведения"), подготовленный Элеонорой Соловей. Это издание позволяет сегодня по достоинству оценить творческий масштаб поэта, неповторимую индивидуальность и светоносность его лирического мира. Воистину, как произнесено было когда-то о Гёльдерлине, и о поэте Владимире Свидзинском можно сказать, что его "породили испытания и поцеловала речь". И в контексте длящейся ещё и сегодня беспощадной истории его родины, его Украины, эти испытания наполняются и отсвечивают особым трагизмом, а этот "поцелуй речи" становится особенно солнечным и жизнеутверждающим.


Сергей Шелковый

2014





Владимир Свидзинский

(1885 - 1941)




*  *  * 


Усталый, спелый, на холмы склонившись,
День спал и спал.
Казалось, никогда
Не проплывут глубины голубые
Над нивами. Ленивый, беззаботный,
И я прилёг, отдавшись власти сна.
Проснулся - день мой полноцветный, где ты?
Мгла тонкая с востока протянулась.
Двумя крылами обнимая поле.
В могиле солнце. Дерево замолкло,
И, пойманные в чашечках тюльпанов
Холодной мглою, занемели пчёлы,
Что славили так звонко дня рожденье.

1929





*  *  *


Где-то дождь идёт -
Не смолкают голоса кукушек.
Снова ли мальчик я?
Так хочу дотянуться рукой до гнезда.
Где молния лежит,
Словно укутанная шерстью змея.
Где-то дождь идёт.




*  *  *


Холодная тишина. Месяц надломленный,
Со мною будь и освяти печаль мою.
Она, как снег на ветвях, усмирилась.
Она, как снег на ветвях, и осыплется.
Три радости у меня не отнять:
Одиночество, труд, молчание. Тоски злой
Нет больше. Месяц надломленный,
Я виноград обновления в ночь несу.
На мёртвом поле стану помолиться,
И будут звёзды рядом со мной падать.

1932





*  *  *


Густеет мрак. Окно моё распахнуто –
Смотрю один, как по-над краем насыпи
Бегут верхи вагонов, и за пагорбом
Скрываютя два ярких ушка месяца.

То место знаю, был там. Краснотал, песок,
То здесь, то там ложбины округлённые.
И на песке какой-то странный узкий след,
Как борозда, прочерчен тонким лезвием.

1938




*  *  *


И чтоб заснул, подходишь крадучись
И начинаешь заманивать  словами:
«Пойдём же, милый, в темень-муравейник,
Что среди бора в яруге дремучей,
Под соснами. Когда б ты только знал,
Как много печериц в ней и боровиков!
И уже давно они стоят несобранные.
Я зажгу в них свечи без счёту,
И сияние брызнет... Ни обидных слов,
Ни взора дурного. Куда ни глянь.
Подушечки атласные лежат.
Обнимет сон – и сладко ты заснёшь.
Тебе отдых, а мне забота.Тебя обойду, очерчу.
Кругом Частокол осоки поставлю.
Овраги, буераки, урочища
Нас будут сторожить от людей.
Я в изголовье твоём запою:
- Не выйдешь больше, мой мурашка белый!»

1933




*  *  *


Под голубою водою,
Живу, живу я.
Златоглазый рыбак надо мною
Бросает сеть огневую.

Сквозь ячейки соблазнов – знаю –
Не раз, не два я прорвусь.
В благодати садов погуляю
И когда-то всё ж попадусь.

Догорит, застынет, тоскуя,
Желтизна зари во мгле.
Ночь подберётся вплотную,
И не сыщет меня на земле.




*  *  *


Маятник утомился.
День, ночь,
Лето, зима –
Тучную тишину качает, качает,
Маятник дышит, как раненый.

А почему я не слышал его лязга,
Когда моя девочка была со мной?
Бывало, она ляжет,
А я прихожу прочитать ей сказку,
День, ночь,
Лето. зима.
Время на месте не стоит.
Пожелтели прочитанные книги,
По закутам сгущается чёрное,
Паук кутает старину в паутину –
Не укутает.

День, ночь,
На счету каждый миг,
Маятник хрипит.

1932




*  *  *


Белая пушинка плывёт над жнивьём –лёгкий кораблик,
Несомый потоком ветра, куда захочет беспечный.
Расходятся из одного гнезда лучами десять мачт,
Значит,  нет ни руля, ни вёсел. Да и зачем им быть?
То ли на север, то ли на юг, то ли в иную страну лететь –
Белую пушинку это не волнует.
Славному роду своему добывать земли новой
Гордо плывёт корабль, к жаркому бою готовый.
Только войска на нём – одно неприметное семечко.
Будет плыть и плыть, даже уронив утомлённые крылья,
Где-то подтолкнёт её ветер упасть втравную гущу,
Там и будет лежать ничком коварный затаившийся враг.
Сиверка осень пройдёт над землёй, тяжело волоча
Тучи, полные холодной влаги. Потом надолго
Ляжет зима неподвижная. Но день неминуемо придёт,
Вздрогнет снег, заурчит, заворкует. И стрелка тоненькая
Выйдет из малого зерна. Поначалу несмелая, хилая,
Она к траве молодой боязливо жаться будет.
Голову потом подняв, уверенно глянет вокруг себя.
«Буду владеть этой страной. Слышите, травы?
Тут расцвету. Разрастусь, рассею мощное наследство.
Слово нерушимо моё. Запоминайте, готовьтесь к бою».


Перевёл с украинского
Сергей Шелковый