Рассказ Слава

«Слава»

Слава – это не мужское имя, и даже не женское. Слава – это не равно КПСС. Слава – это не горстка всемирно известных бородачей Маркса-Энгельса-Ленина. Слава – это по сути своей изменщица, продажная шлюха: сегодня с одним как богиня, а завтра про него забудет, наплюёт в душу, и будет с другим, как царица небесная. Слава – это капризная, очень опасная, злостно-непрощающая материя. Её рождение и жизнь выглядят приблизительно так. Вчера его ещё никто не знал, за исключением малочисленной группы близких людей. НО вот он сотворил нечто новое, серьёзное, заслуживающее пристального внимания. И направил этот ранее неизведанный плод творческого поиска в науку, искусство, в жизнь, в массу (не творожную, а человеческую, хотя они весьма схожи своей неповоротливостью, вязкостью и косностью структуры). Его заметили и высоко оценили. И вот наступил новый день, и мир для него вдруг изменился, широко распахнув двери в Большую Жизнь. Вышел он на улицу и отправился в городской парк, а там вещают динамики-громкоговорители. И льется из них волшебной рекой недавно исполненная им песня  (теперь это называется «хит»), или умный диктор по телевизору сообщает, что такой-то такой-то открыл новые микрочастицы (теперь это называется «нанотехнологии»), поэтому жизнь отныне для всех будет легкой и веселой. И с этого момента у него появляется слава. Она растет как снежный ком, летящий с высоченной горы. Слава обрушивается на него внезапно без предупреждения. Теперь начинается не просто новая жизнь, а яркое феерическое шоу. Вспышки фотоаппаратов, объективы видеокамер, первые полосы журналов и газет, его первые диски, или книги, или картины, или научные изобретения… Слава возносит над миром этого известного, теперь уже известного человека. Она поглощает его своим громадным, вечно голодным нутром. Многие завидуют ему, мечтая о подобной известности, представляя себя в лучах, в зените блистательной и яркой славы… И все почему-то забывают, что эта старая как мир потаскушка всегда вводит людей в заблуждение, жестоко и подло обманывая. Сегодня, ещё сегодня ты был – всем, а завтра, уже завтра что-то стряслось и ты стал – ничем! И с ним она сыграла опасную дурную шутку. Такая вот она – Слава…

… Как в густом непролазном тумане:
- Дохтор, этох байницця?...
- М-дах, успакойтс… Вам нана отдых…
      
Вновь мучительная попытка заговорить:
- Дохтай, элох в бальницце?...
- Всё хорш, отдыхте…
 
Это была его последняя, более не менее членораздельная речь. Затем и она отнялась, не то чтобы на какое-то время, а раз и навсегда…

      История его славы была типична и проста. Провинциальный хороший мальчик с практически идеальным слухом. Интеллигентная семья, достойное образование, творческое развитие. В музыкальной школе он предпочел класс фортепиано и неподражаемого саксофона. Очень быстро осваивал новый материал, виртуозно играл. Ему пророчили перспективное будущее. В возрасте 15 лет он «заболел» джазом. Для него джаз стал импровизацией, свободным полетом души, неиссякаемым источником творческого вдохновения. Джаз – это вечно молодая, неувядающая музыка.
      Его становление и развитие происходило в прекрасном мире искусства. А вот окружающий реальный мир начал постепенно рушиться: пионерия загнулась, партия перестала быть для всех рулевым. Люди в стране как-то резко обнищали, оголодали, и более того – озверели и «отупели». Джаз – музыка не для тупых. А вот разыгравшаяся эстрада стонала и требовала красивеньких душещипательно поющих мальчиков и девочек. Он был хорош собой, а главное – имел красивый профессионально поставленный голос. Не выдержав катастрофических общественных перемен, слегла после инсульта мама. Сестренке младшей надо было помогать. К тому же его заметили какие-то продюсеры из столицы. Короче говоря, ему срочно требовались деньги. Путь в консерваторию и настоящую музыку был закрыт. Зеленый, жизнерадостно дебильный свет охотно зажгла ненасытная эстрада…
      Слава накрыла, пришибла и понесла его на руках народной любви. Он стал кумиром, суперзвездой. Его фанатки и поклонницы готовы были разорвать на части, вылизать с головы до ног, бесперебойно рожать от него детишек. Начинал он с так называемой попсы. Легкая музыка для легких на ум миллионов. Потом была создана группа, завоевавшая невероятную популярность. Появились и новые направления – поп-рок, рэп, музыка улиц. Но он не играл для себя, не мог творчески развиваться, т.к. ушел из мира подлинного искусства. Он, правда, и не заразился звездной болезнью. Однако, слава прельщала его большими деньгами. Он крепко увяз в топкой трясине процветающего шоу-бизнеса. Только две вещи спасали его: непревзойденный джаз (изредка, когда появлялось свободное время, он играл для себя) и любимые пейзажи из мира детства…
      … Будучи мальцом, он всегда много катался: на самокате, велосипеде, стареньком грузовичке. Катался сам, или его – несмышленого пацаненка – возили знакомые деревенские дядьки (бабушка ему одному и на мопеде не разрешала ездить, боялась, что разобьется по глупости). И перед глазами его плыли удивительно чистые, милые, душевные пейзажи. Малиново-бурый закат и алая, бодрящая проблесками яркого солнца заря, встречаемая в открытом поле. Но более всего он любил березы, березки, березоньки. Нет, не по-есенински, не возвышенно, не поэтично, не пафосно. Просто любил всей душой, не понимая причины этого трогательного чувства. Никак не мог он постигнуть их притягательной своеобразной русской красоты. Да и не пытался, ведь ту любовь, что в сердце, не познать умом…
    Вот что ему нравилось частенько делать. Усесться поудобнее в стареньком, тарахтящем дядьванином грузовичке и, задрав голову, ехать и смотреть, смотреть на милые чудесные березки, не переставая любоваться их дивной красотой. Дядь Ваня крутит «баранку», а он знай свое немудреное дело – глядит да глядит в даль небесную. За стеклом только и мелькают эти удивительные березки: сочно-зеленая ликующая листва, нежные тоненькие веточки, они будто машут тебе вослед, что-то скромно шепчут, что-то родное говорят, смеются украдкой, мило улыбаются… А над верхушками тех березок плывет краешек неба, то чистого и бездонного, то печально облачного… Так, в пути он долго мог смотреть в даль небесную. Когда ехали быстро, то от мелькания ярких красок аж дух захватывало, и сердце трепетно билось в груди, и голова кружилась в невообразимом зеленом танце, всё куда-то уплывало, уносилось в мир сладостных грёз…
    Тогда – у бабушки, в деревне, в далеком детстве – были любимые березки, милые пейзажи. Теперь была продажная бешеная слава, большие деньги, веселая жизнь и, как выяснилось, ещё кое-что…

          …Есть в жизни такие вещи… ну в общем, думаешь, надеешься, рассчитываешь на то, что тебя это обойдет стороной, никогда не коснется. У этих страшных вещей есть вполне конкретные названия (просто не так легко бывает произнести их вслух): СПИД, гепатит, Альцгеймер или, скажем, рак (не речной, а внутренний, хотя они в чем-то похожи – оба омерзительны внешне, всё захватывают и пожирают, нападают резко, без предупреждения). Сначала ему стали тяжело даваться ежедневные выступления и длительные гастроли. Возникали острые головные боли, появлялись непонятные темные круги перед глазами. Как-то резко навалилась усталость, измотанность, внутренняя опустошенность. Он временно ушел, сразу же поползли отвратительные слухи и сплетни. Желтая пресса давилась какими-то сенсациями. А он просто хотел отдохнуть, забыться, хотя бы на несколько дней оставить продажный мир сиюминутного «искусства». Слава уже не радовала его, а жестоко душила, перекрывая доступ к кислороду. Ему физически (не только духовно) требовалось вздохнуть полной грудью, погрузиться в мир тишины и спокойствия. Он мечтал о том, чтобы вновь, спустя много лет увидеть родные березки. Отдых действительно пошел на пользу. Давящая тяжесть отступила, правда, не надолго. Начались режущие боли в глазах, голову тупо сдавливало, петь и писать музыку уже не удавалось. Друзья настояли. Результат обследования как смертный приговор в суде. Он смог на вкус (невероятно горький), на всю отвратительную сущность прочувствовать одно единственное сочетание страшных слов – злокачественная опухоль неоперабельна. Ваша опухоль (взбесившаяся злобная часть его мозга!), к сожалению, неоперабельна…
 Это жуткое слово даже звучит как-то крестообразно, оборачиваясь этим самым символом через недолгое время на вашей могиле. Если вы не христианин, а, к примеру, разделяете традиции ветхозаветного Моисея, или учение Мухаммеда, или взгляды Будды, или… То на памятнике потом появится другой символ – полумесяц, шестиконечная звезда или… Впрочем символы условны, а неоперабельна одним жирным штрихом перечеркивает всю вашу жизнь. И даже если вы совсем не верующий, то всё равно жуткое, звучащее крестообразно слово может коснуться вас, никто от этого, увы, не застрахован.
…Он не верил во всемогущего Бога, в вечную жизнь души, но очень надеялся, что ЭТОГО в его жизни не случится. Узнав свой диагноз, он не захотел, просто не смог поверить. Он страшно, дико смеялся. Потом начал пожирать горстями таблетки «от головы», всё яснее осознавая, что самое лучшее и надёжное средство – топор. Он плакал и рвал пестрящие бульварные газетки и журнальчики с лживыми статьями о его болезни. Поначалу его слава даже возросла: ему постоянно звонили, писали, сочувствовали. Его возвели в народные страдальцы. Фанатки рыдали, захлебываясь соплями, не веря в неминуемую гибель кумира. Так продолжалось месяц, два, полгода… А его нет на сцене, на телеэкране, на дисках и концертах… И тут потаскушка-слава как-то приуныла, взгрустнула и решила «свалить за бугор». Его все постепенно забыли. Нашлось много новых «однодневных» кумиров, готовых сменить звезду, внезапно погасшую на небосклоне. Поддерживали его только близкие друзья. Они настаивали на дорогостоящем лечении за рубежом. Он ни во что не верил, решив, что сможет сбежать от злостного заболевания. Начал регулярно пить, «подсел» на нешуточные наркотики, ударился в грязный разврат. Потом понял – это не спасёт. Он пытался несколько раз уйти, но друзья методично вытаскивали его из цепких лап смерти. Они сумели настоять на своем. Он был уже так слаб, что поддался их уговорам.
       … В лучшем германском онкологическом центре было тихо и уютно, как у Христа за пазухой, Господи прости. Кстати, самые верные сыны Господа – священники – здесь частенько появлялись. Это, правда, никого особо не спасало, но так уйти было легче… Слава, великая Слава сменилась для него засохшим забвением. Как постепенно уходила она, так же покидали его зрение, слух, вкусовые, тактильные ощущения… Накатывали океанической волной и прибавлялись день ото дня лишь только боли, дикие боли, разные боли, новые боли. Он терял память, внимание, угасал его мир…
       В этот печальный для него вечер «отключилась» речь. Где уж тут петь. Эта песня у нас стоном зовется, стоном мучительной, адской боли. По жестам они поняли его просьбу. Дали бумагу, подставку, карандаш, поддержали руку, сжали пальцы. На чистом листе появилось корявая буква Б… потом возникло БЕ… и всё замерло. Потом неимоверными усилиями добавилась Р.. БЕР… Очередная немыслимая попытка и новая буква на бумаге: БЕРЁ… Он пересилил самого себя, смог довести последнее дело до конца. На белом листе появилась надпись: БЕРЁЗЫ. Прямо как в детстве – по буковкам, по звукам, по слогам – в одно замечательное, нереально красивое слово. Слово, которое звучит мягко, легко, воздушно, отнюдь не крестообразно… Друзья его сразу же поняли. Немецкие врачи были возмущены до предела, кричали, что он не выдержит перелета. Но сумасшедшие, столь нерациональные друзья из России подхватили его, словно птицы, отправившись в долгий путь, в призрачную и далекую березовую родину… 
          … Микроавтобус немецкой марки (с трудно выговариваемым названием) ехал по просёлочной дороге на минимальной скорости. Быстрее – значит жизнеопасно. Да и какие уж тут мелькания пейзажей, когда в голове его так мелькало и стреляло, что не приведи никому. В грузовой части машины стояла специальная кровать. На ней лежал высохше-серый, обтянутый бледной кожей живой труп. Почти что труп, только не в гробу, и ехали они не на кладбище. Просто ехали…
           Он мало что видел, ещё меньше понимал, но вокруг, прямо в самом небе плыли дорогие сердцу и душе березы. Он сломался, окончательно сбился его «бортовой компьютер», а они как прежде – удивительно красивые. Из глаз его больной головы крупными бусинами катились слёзы… Березы, облака, небо… Вот он уже как в детстве - воспарил, вознесся… ангелы подхватили его – слабого и беспомощного – на свои громадные, вековые крылья…
        Кто-то из находившихся рядом холодными дрожащими пальцами закрыл невидящие глаза умершего человека…

                сентябрь  2007 года