День кино или Чапай приехал

                Культура  – это общечеловеческое стремление к совершенству,
                к гармонии с окружающим нас миром.



         Каждый год, на время летних школьных каникул, Михаил Павлович, мой дедушка, привозил меня из Обнинска в деревню Ракитня, где они с Пелагеей Алексеевной, моей бабушкой, жили в небольшой русской избе в три окна. Я отчётливо помню те события из моего детства. Стоял тёплый, солнечный день и я, как обычно, играл рядом с нашим домом.  Вращающийся круг пропеллера детского вертолётика взлетал выше огромных, раскидистых вётел и, подхваченный ветром, плавно планировал вниз. Неожиданно моё занятие было прервано.
         – Привет, Юрок!– услышал я знакомый голос деда Петра.
         – Здравствуйте, Петр Иванович! – бодро ответил я и поинтересовался: «Почту несёте?». Как и многие в деревне, я называл деда Петра по имени–отчеству. Он всегда был одет в солдатскую форму, которая придавала ему подтянутый и молодцеватый вид. Военная атрибутика вызывала у меня нескрываемое восхищение, а дед Пётр, по этой причине, приобретал в моих глазах ещё большее уважение и авторитет. За эту любовь к армейской одежде его, бывшего фронтовика, иногда называли: «бравым солдатом Швейком».
         – Новость слышал? – спросил он не останавливаясь и, не дождавшись моего ответа, громко и важно сам же ответил на свой вопрос: «Чапай» едет!»
         – На коне?! – по-детски доверчиво и также громко поинтересовался я.
         – На коне, на коне, – а затем, как бы про себя и со свойственной ему природной весёлостью тихо добавил: «Культур–мультур для наших дурр». За спиной у Петра Ивановича висела увесистая почтальонская сумка. Он работал почтальоном и всегда узнавал последние новости первым. Из-за намечавшегося события, дед Пётр особенно спешил побыстрее доставить корреспонденцию по своим адресам. Уже пройдя мимо меня, и как бы оправдываясь перед кем–то, он произнёс чапаевскую фразу: «Я академиев не проходил… Я их не закончил».
         Все старые и новые фильмы по системе кинопроката сначала поступали в районный центр, откуда киномеханик  развозил их для просмотра по окрестным населённым пунктам. И каждый раз, в каждом отдельном селе или деревне, показ становился для его жителей настоящим праздником,  приобщением к городской культуре, встречей с чем–то новым и интересным.
         Светло-гнедая, с подпалинами лошадь, запряжённая в телегу, проследовала мимо меня. На передке, на подстилке из сена важно восседал киномеханик. Он бережно вёз своё «высокотехнологическое» оборудование: терракотового цвета деревянный ящик с киноустановкой, динамо-машину к ней и ослепительно блестящие на Солнце круглые металлические коробки с кинолентами фильмов. Повозка двигалась по Страшнячему краю *1  в сторону деревенского Правления. На бытовом, житейском уровне,   слово «правление» обозначало не столько название местного органа власти, сколько имя собственное того здания, в котором заседало руководство и проходили общие собрания совхоза. Одновременно Правление служило и клубом – главным сосредоточием местной культурной жизни. Это был довольно большой, на две семьи, деревенский рубленый дом, стоящий в самом конце улицы и «подаренный» колхозу, ещё в годы коллективизации, Ванькой Пискуном – отцом того самого Петра Ивановича.
         Радостная весть о том, что привезли кино, что «Чапай» приехал, распространялась по деревне как цепная реакция. Вскоре об этой новости знали уже все, и для многих она прозвучала подобно выстрелу из стартового пистолета. Повсюду наблюдалось явное оживление – все старались, как можно раньше, управиться со своими повседневными делами. По улицам испуганно забегали кошки. Во дворах закудахтали куры и замычали коровы, заблеяли овцы и  противно завизжали свиньи – вся живность, непривыкшая к такому фастфудовскому ритму, протестовала, как могла. Даже современные телевидение и радио, сотовая связь или социальные сети, если бы и попытались распространить эту новость быстрее, то вряд ли у них это вышло. Но в деревне не было, ни того, ни другого, ни третьего и даже не было, ни одного телевизора, потому как до этих мест ещё не дотянулось электричество, зато имели  жители Ракитни неиссякаемую жизнерадостность и природный оптимизм.
         Движок динамо-машины монотонно и хрипловато затарахтел у деревенского клуба, и принаряженный народ стал потихоньку собираться. Мужики подходили в костюмах «двойках», у которых верх и низ мало сочетались друг с другом по цвету и стилю, в начищенных до блеска сапогах и в небрежно сдвинутых на затылок кепках. Многие были со своими табуретками, поскольку мест на общих лавках никогда не хватало. Что касается женщин, то они проходили по улице небольшими группами, в пёстрых ситцевых платьях и пукетовых платках, источая удивительно похожие ароматы духов. Когда же неспеша, опираясь на палочки, в сторону Правления прошли баба Клавдия Тупигина и баба Наташа Белова, я понял – прозвучал первый звонок к началу сеанса. Бегом выпив чая с черничным пирогом, я стал быстро собираться. Переодевшись в прошлогоднюю, ставшую слегка коротковатой, школьную форму, надев китайские кеды и тёмно–синий берет, я вскоре был готов, как пионер. Тем временем бабушка прошла на кухню, достала из суницы *2  кошелёк и дала мне пять копеек на кино. Подхватив свой маленький детский табурет, я через несколько минут был у клуба и оплачивал киномеханику свой входной билет.
         Полутёмный кинозал был заполнен до отказа. Пришедшая раньше всех шустрая ребятня заняла первые «места», усевшись прямо на полу, а те, кто постарше оккупировали подоконники. Окна были приоткрыты и зашторены плотной тканью. «Кубырёв, иди сюда!» – окликнул меня мой друг Лёнька Фёдоров. Я прошёл к нему и расположился с краю центрального ряда, недалеко от входной двери. Все с нетерпением ждали начала показа. С мест раздавались перекрёстные шутки, кто–то обменивался последними новостями или что–то обсуждал. Постепенно затянувшаяся пауза стала перерастать в недовольство, и посыпались возгласы: «Кинщик заводи шарманку», «Кинщика на мыло»… Повинуясь общему порыву, луч «гиперболоида» пронзил полумрак и под одобрительные возгласы действо началось.
         Мелькали кадры, сменялись эпизоды, звучали фразы. Сюжет фильма стремительно развивался, он был  захватывающим, близким и понятным всем. Комментарии и живой интерес у мужиков вызвала сцена, в которой Василий Иванович на клубнях картошки объяснял своему ординарцу Петьке диспозицию командира в различных боевых ситуациях. А когда  на экране возмущённая Анка говорила Петьке: «Да, ты что думаешь – я уйду? Так тебе и ушла. Учи, дьявол, пулемету!», то её искренне поддержала молодая доярка Вера Иванова выкриком из зала: «Молодец, Анка!». Бурным оживлением отреагировали зрители на случай с мародерством чапаевцев: «Ну, прямо карусель получается. Белые пришли – грабють, красные пришли – тоже грабють. Ну куды крестьянину податься?». От последней фразы, как от гранаты, тишина разрывается громким и дружным смехом. Разноголосые и противоречивые подсказки раздавались со всех сторон в момент разговора Чапаева с селянами: «А вот, Василий Иваныч, мужики сомневаются. Ты за большевиков али за коммунистов?». И ответ Василия Ивановича, со свойственной ему гибкостью ума, восхитил всех.
         События в фильме пролетали на одном дыхании… Шли кадры психической атаки каппелевцев. Стройные ряды офицерского полка наступали на чапаевцев. С экрана звучали слова: «Красиво идут! Интеллигенция!». Напряжение в зале нарастало. Дед Коля Баранов, потерявший ногу на Финской, сидел  с серьёзным видом, опираясь на свой костыль.  Густые брови добродушной бабы Устишки Андреевой были сурово сдвинуты, а поджарого телосложения дед Андрей, её муж, нервно закурил самокрутку. Белые наступали и были совсем близко, но пулемёт красных молчал, исполняя тактический замысел  Анки. Нервозность ситуации достигла своего апогея, и первым не выдержал дядя Коля Григорьев: «Чего не стреляешь, дура?!». И почти сразу, как по его команде, пулемёт Анки застрочил. Под радостные возгласы и свист зрителей атака белых была отбита.
         Фильм неумолимо приближался к развязке, к своему финалу. В ночь перед последним боем караульные заснули  – путь белым был открыт...  Казаки окружили штаб дивизии, и Чапаев вместе со своим ординарцем вступили в неравный бой. Белые подкатили пушку, а против неё с пулемётом не повоюешь: «Амба, Василий Иваныч, отступать надо». – «Чапаев никогда не отступал!». Но отступать пришлось. Приближался кульминационный момент. Раненый Чапаев  переплывал на другой берег Урала. Пулемётные очереди ложились всё ближе и ближе к легендарному комдиву...  Все переживали, воспринимая эти трагические мгновения как свои собственные. И не смотря на то, что в итоге село и штаб чапаевской дивизии были освобождены, а белые разбиты,  выдающаяся советская кинокартина закончилась для всех на грустной ноте.
         Я возвращался домой в растянувшейся далеко по улице людской колонне, в шумном многоголосье всеобщего обсуждения и с грустью смотрел на яркие звёзды, мерцавшие  мне из чёрной акварели августовского неба. В моей памяти вновь и вновь всплывали яркие эпизоды из фильма и крутились запомнившиеся фразы: «Тихо, граждане! Чапай думать будет», «Василий Иванович, а ты армией командовать могёшь?», «Врешь – не возьмешь»…  Впереди кто–то зажёг керосиновые фонари. В ночной прохладе оглушительно, словно белогвардейский пулемёт, стрекотал  кузнечик.

__________________________________________________________


*1 Историческое название одной из четырёх деревенских улиц, образующих вместе крест, ориентированный строго с севера на юг и с запада на восток.
*2 Шкаф-лавка в избе, тверское региональное распространение.


На фото 1986 года персонажи рассказа: дед Пётр (Пётр Иванович Иванов), дядя Коля Григорьев и тот самый домик в три окна.


Мой «Чапай приехал» (опубликован 03.06.14 в газете «Обнинск») в номинации рассказ стал победителем конкурса «2014 – Год культуры», проводимого городской газетой «Oбнинcк». Ниже приводится немного сокращённый и опубликованный в газете вариант рассказа.


         Каждый год, на время летних школьных каникул, Михаил Павлович, мой дедушка, привозил меня из Обнинска в деревню Ракитня, где они с Пелагеей Алексеевной, моей бабушкой, жили в небольшой русской избе в три окна. Я отчётливо помню те события из моего детства. Стоял тёплый, солнечный день и я, как обычно, играл рядом с нашим домом. Крутящийся круг пропеллера детского вертолётика взлетал выше огромных, раскидистых вётел и, подхваченный ветром, плавно планировал вниз. Неожиданно моё занятие было прервано.
– Привет, Юрок!– услышал я знакомый голос деда Петра.
– Здравствуйте, Петр Иванович! – бодро ответил я и поинтересовался: «Почту несёте»? Как и многие в деревне, я называл деда Петра по имени-отчеству. Он всегда был одет в солдатскую форму, которая придавала ему подтянутый и молодцеватый вид. Военная атрибутика вызывала у меня нескрываемое восхищение, а дед Пётр приобретал в моих глазах ещё большее уважение и авторитет. За эту любовь к армейской одежде его, бывшего фронтовика, иногда называли «бравым солдатом Швейком».
– Новость слышал? – спросил он не останавливаясь и, не дождавшись моего ответа, громко и важно сам же ответил на свой вопро: «Чапай» едет!»
– На коне?! – по-детски доверчиво поинтересовался я.
– На коне, на коне, – а затем, как бы про себя и со свойственной ему природной весёлостью тихо добавил: «Культур–мультур для наших дурр». За спиной у Петра Ивановича висела увесистая почтальонская сумка. Он работал почтальоном и всегда узнавал последние новости первым.
         …Все старые и новые фильмы по системе кинопроката сначала поступали в районный центр, откуда киномеханик развозил их для просмотра по окрестным населённым пунктам. И каждый раз, в каждом отдельном селе или деревне показ становился для его жителей настоящим праздником, приобщением к городской культуре, встречей с чем–то новым и интересным.
         Светло-гнедая, с подпалинами лошадь, запряжённая в телегу, проследовала мимо меня. На передке, на подстилке из сена важно восседал киномеханик. Он бережно вёз своё «высокотехнологическое» оборудование: терракотового цвета деревянный ящик с киноустановкой, динамо-машину к ней и ослепительно блестящие на солнце круглые металлические коробки с кинолентами фильмов. Повозка двигалась в сторону здания деревенского правления. На бытовом, житейском уровне, слово «правление» обозначало не столько название местного органа власти, сколько имя собственное того здания, в котором заседало руководство и проходили общие собрания совхоза. Одновременно правление служило и клубом – главным центром местной культурной жизни. Это был довольно большой, на две семьи, деревенский рубленый дом, стоящий в самом конце улицы и «подаренный» колхозу, ещё в годы коллективизации, Ванькой Пискуном – отцом того самого Петра Ивановича.
         Радостная весть о том, что привезли кино, что «Чапай» приехал, распространялась по деревне как цепная реакция. Вскоре об этой новости знали уже все, и для многих она прозвучала подобно выстрелу из стартового пистолета. Повсюду наблюдалось явное оживление – все старались, как можно раньше, управиться со своими повседневными делами. По улицам испуганно забегали кошки. Во дворах закудахтали куры и замычали коровы… Даже современные телевидение и радио, сотовая связь или социальные сети, если бы и попытались распространить эту новость быстрее, то вряд ли у них это вышло. Но в деревне не было ни того, ни другого, ни третьего и даже не было ни одного телевизора, потому как до этих мест ещё не дотянулось электричество, зато имели жители Ракитни неиссякаемую жизнерадостность и природный оптимизм.
         Движок динамо-машины монотонно и хрипловато затарахтел у деревенского клуба, и принаряженный народ стал потихоньку собираться. Мужики подходили в костюмах «двойках», у которых верх и низ мало сочетались друг с другом по цвету и стилю, в начищенных до блеска сапогах и в небрежно сдвинутых на затылок кепках. Многие были со своими табуретками, поскольку мест на общих лавках никогда не хватало. Что касается женщин, то они проходили по улице небольшими группами, в пёстрых ситцевых платьях, источая удивительно похожие ароматы духов.
Быстро допив чай с черничным пирогом, я стал быстро собираться, переодевшись в прошлогоднюю, ставшую слегка коротковатой, школьную форму и китайские кеды. Тем временем бабушка прошла на кухню, достала кошелёк и дала мне пять копеек на кино. Подхватив маленький детский табурет, я через несколько минут был у клуба и оплачивал киномеханику свой входной билет.
         Полутёмный кинозал был заполнен до отказа. Пришедшая раньше всех шустрая ребятня заняла первые места, усевшись прямо на полу, а те, кто постарше, оккупировали подоконники. Окна были приоткрыты и зашторены плотной тканью. «Кубырёв, иди сюда!» – окликнул меня мой друг Лёнька Фёдоров. Я прошёл к нему и расположился с краю центрального ряда, недалеко от входной двери. Все с нетерпением ждали начала показа. С мест раздавались перекрёстные шутки, кто–то обменивался последними новостями или что–то обсуждал. Постепенно затянувшаяся пауза стала перерастать в недовольство, и посыпались возгласы: «Кинщик заводи шарманку», «Кинщика на мыло»…
         …Мелькали кадры, сменялись эпизоды, звучали фразы. Сюжет фильма стремительно развивался, он был захватывающим, близким и понятным всем. Комментарии и живой интерес у мужиков вызвала сцена, в которой Василий Иванович на клубнях картошки объяснял своему ординарцу Петьке диспозицию командира в различных боевых ситуациях. А когда на экране возмущённая Анка говорила Петьке: «Да, ты что думаешь – я уйду? Так тебе и ушла. Учи, дьявол, пулемету!», то её искренне поддержала молодая доярка Вера Иванова выкриком из зала: «Молодец, Анка!». Бурным оживлением отреагировали зрители на случай с мародерством чапаевцев: «Ну, прямо карусель получается. Белые пришли – грабють, красные пришли – тоже грабють. Нукуды крестьянину податься?». От последней фразы, как от гранаты, тишина разрывается громким и дружным смехом. Разноголосые и противоречивые подсказки раздавались со всех сторон в момент разговора Чапаева с селянами: «А вот, Василий Иваныч, мужики сомневаются. Ты за большевиков али за коммунистов?». И ответ Василия Ивановича восхитил всех.
         События в фильме менялись быстро… Шли кадры психической атаки каппелевцев. Стройные ряды офицерского полка наступали на чапаевцев. С экрана звучали слова: «Красиво идут! Интеллигенция!». Напряжение в зале нарастало. Дед Баранов, потерявший ногу на Финской, сидел с серьёзным видом, опираясь на свой костыль. Густые брови добродушной бабы Устишки были сурово сдвинуты, а поджарого телосложения дед Андрей, её муж, нервно закурил самокрутку. Белые наступали и были совсем близко, но пулемёт красных молчал, исполняя тактический замысел Анки. Нервозность ситуации достигла своего апогея, и первым не выдержал дядя Коля Григорьев: «Чего не стреляешь, дура?!». И почти сразу, как по его команде, пулемёт Анки застрочил. Под радостные возгласы и свист зрителей атака белых была отбита.
         Фильм неумолимо приближался к развязке, к своему финалу. В ночь перед последним боем караульные заснули – путь белым был открыт... Казаки окружили штаб дивизии, и Чапаев вместе со своим ординарцем вступили в неравный бой. Белые подкатили пушку, а против неё с пулемётом не повоюешь: «Амба, Василий Иваныч, отступать надо». – «Чапаев никогда не отступал!». Но отступать пришлось. Приближался кульминационный момент. Раненый Чапаев переплывал на другой берег Урала. Пулемётные очереди ложились всё ближе и ближе к легендарному комдиву... Все переживали, воспринимая эти трагические мгновения как свои собственные.
         Я возвращался домой в растянувшейся далеко по улице людской колонне, в шумном многоголосье всеобщего обсуждения и с грустью смотрел на яркие звёзды, мерцавшие мне из чёрной акварели августовского неба. В моей памяти вновь и вновь вплывали яркие эпизоды из фильма и крутились запомнившиеся фразы: «Тихо, граждане! Чапай думать будет», «Василий Иванович, а ты армией командовать могёшь», «Врешь – не возьмешь»… Впереди кто–то зажёг керосиновые фонари. В ночной прохладе оглушительно, словно белогвардейский пулемёт, стрекотал кузнечик.