Огненный Глюкоид

          Стояла тихая, летняя ночь. Мы с моим другом детства Леонидом сидели на пологом берегу реки Цны и ловили рыбу. Чуть выше, на ровном, скошенном лугу горел небольшой костёр с подвешенными над ним котелками ухи и чая.
          – Помню эту давнюю историю, как сейчас, – начал своё повествование Лёня, бросив в ведёрко только что пойманного окунька. Мы тогда косили в километрах в трёх отсюда: на бывшем хуторе моего деда, его и сейчас называют «Деда Митин хутор». Косить я тогда ещё не умел, да и было мне всего–то лет восемь-девять, но граблями уже ловко умел разбивать прокосы, ворошить и сгребать сено в валки. Когда стояло вёдро, мы могли по нескольку дней безвыездно оставаться на покосе, стараясь до дождей успеть высушить сено и сметать его в стог. Однажды ночью, в такую сенокосную страду, то ли из-за надоедливых комаров, то ли от жутковатого хохота филина, бросавшего боевой клич своей добыче, я проснулся. Потихоньку, стараясь не разбудить бабку с дедом, я вылез из нашего шалаша, сооружённого специально для таких ночёвок и одновременно служившего нам укрытием от дождей. Небо было как сейчас: ослепительно звёздным. Над лесом висела округлая, напоминающая самаркандскую дыню, луна. Длинные тени деревьев ложились на землю, образуя замысловатый, серебристо-серый узор. Не имея какой-то определённой цели, а скорее просто из детского любопытства, я отправился в путешествие по этому лабиринту теней и у самого края покоса наткнулся на узкую тропинку. Она уходила вглубь леса и я, не раздумывая, пошёл по ней. Под кронами деревьев было намного темнее. Стволы вековых елей и выглядывающая из-за густых ветвей янтарно-перламутровая луна создавали сказочно-нереальный пейзаж, который вызывал во мне смесь чувств восхищения и настороженности. Ирреальность окружающей обстановки дополняли тысячи изумрудных светлячков, ярко светивших вдоль тропинки. Казалось, что они со всего окрестного леса специально собрались на ней, чтобы неоновым ручейком указывать мне путь. Вскоре я вышел на небольшую поляну с густой и высокой травой. В тёплом, неподвижном воздухе, вобравшем в себя всю горечь запахов смолы и медуничные ароматы луговых цветов, оглушительно стрекотали кузнечики. Лёгкий ветерок внезапно пробежал волной по траве и сразу, как по взмаху невидимого дирижёра, ночные «скрипачи» умолкли. Послышалось шипение, напоминающее звук закрывающихся дверей в поезде метро, а затем, похожее на электрические разряды, потрескивание. Неожиданно, из-за макушек леса, вынырнул переливающийся всеми красками радуги и немного приплюснутый по вертикали шар. Цвета в нём плавно перетекали друг в друга, создавая каждый раз неповторяющийся, фантастически–абстрактный рисунок. Шар подлетел ближе, снизился и завис над центром поляны. Трава под ним стала медленно, от макушек к корням, приобретать цвет от ярко-красного до ослепительно–жёлтого. Огненная полоска опускалась по стеблям травы без пламени и дыма, оставляя за собой почерневшие остовы, которые излучив последние кванты света, как в замедленном кино, осыпались пеплом на землю. Когда трава под шаром полностью выгорела, раздался глухой металлический щелчок и, казалось, с десяток раскалённых углей беззвучно упало на землю. Коснувшись выжженной поверхности, они стали веером удаляться от меня, оставляя за собой тёмные ленточки следов. Разноцветный шар ещё какое–то время неподвижно парил над поляной, а затем, качнувшись из стороны в сторону, стал плавно, словно по солнечной дуге, подниматься вверх. Быстро набирая скорость и сопровождая свой отлёт, как и в момент появления, слабым порывом ветра, он вскоре скрылся за вершинами деревьев. Не успев до конца осознать произошедшего, я опять остался наедине со звёздным небом и вновь ожившими кузнечиками. Мне казалось, что всё это время я находился в каком–то сказочном сне, в состоянии абсолютно безвольного созерцания. Когда чувства растерянности и испуга улеглись, я поспешил назад. Обратная дорога пролетела на одном дыхании и практически не запомнилась. Вскоре, уже лёжа в шалаше, в моём сознании снова и снова отчётливо возникали яркие и неповторимые картины с фантастическим объектом. Заснуть мне удалось только под самое утро, но спать пришлось совсем недолго. Рано утром меня разбудил голос деда, который рассказывал бабушке …
          – Бабушке Устишке? – прервал я рассказчика своим неуместным вопросом.
          – Да, Устиньи, – утвердительно ответил Лёня и продолжил свой рассказ. Так вот, он говорил о том, что кто-то ночью, на соседнем покосе, поджёг траву и на наше счастье не возник лесной пожар, а выгорел лишь небольшой участок. Дед был в крайнем недоумении и никак не мог понять, каким образом вообще могла загореться сочная трава?!
          Я не знал, верить ли мне Леониду, принять всё за шутку или посчитать услышанное за его рыбацкую байку? Но из глубин моей памяти уже всплывали смутные воспоминания из детства, и я начал припоминать, что когда-то, ещё в мальчишеской компании, слышал от него эту историю. Только тогда это вызвало дружный смех, ответные шутки и привязавшееся к нему на какое-то время прозвище – «Лёша – огненный Глюкоид». Похоже, больше об этом он никому не рассказывал и тот эпизод со временем сам собой забылся. А сейчас, то ли окружающая обстановка и близость к тому месту, то ли такое же, как тогда, ослепительно–звёздное небо и наши давнишние дружеские отношения, сподвигли его на рассказ о тех, почти забытых мной, событиях. Скорее всего, это было всё вместе взятое.
          Окунь стал клевать совсем вяло, и мы решили подняться к костру. Налив себе по кружке душистого чая, настоянного на ветках лесной малины с ягодами, мы продолжили прерванный разговор. Вернее, он начал ещё что-то рассказывать. Но тут, неожиданно, с каким-то надрывом два раза захлёбываясь прокричала кукушка, что было как-то не очень естественно для середины августа. И сразу за птичьим всполохом послышался нарастающий шорох, напоминающий шелест сухих, опадающих листьев. Мышь, – неуверенно и ошибочно предположил я. В бликах пламени мы увидели довольно крупное насекомое, отдалённо напоминающее чёрного паука. Оно уверенно двигалось прямо к костру. Я попытался ногой отшелогнуть*1 его с опасной траектории, но существо резко отпрыгнуло в сторону и упорно продолжило движение в прежнем направлении. Мне показалось это довольно забавным, и я решил повторить свой манёвр. На этот раз, я стал медленно приближать ногу к насекомому и когда носок резинового сапога был от «паука» совсем близко, произошло что–то необъяснимое. Сапог стал медленно, словно густая, чёрная краска, оплывать, а затем, как в кривом зеркале, изменять свои очертания. В испуге я отдёрнул ногу, и форма сапога тут же вернулась к своему естественному виду. Всё происходило очень быстро, но воспринималось мной, словно в ином, замедленном пространственно–временном измерении. Тем временем существо оказалось на границе костра и, как бы в нерешительности, остановилось, постепенно приобретая окраску варёных раков.
          Всё, спёкся! – подумал я. И не успела эта мысль завершить свой бег в моём сознании, как насекомое вновь поползло вперёд: в самое пекло – вглубь костра! Оно перемещалось прямо по раскалённым углям, всё более и более багровея, приобретая стекловидную прозрачность и карминовое свечение. Насекомое действительно напоминало крупного паука, только лапки у него были округлые, и было их раза в два больше.
          Мы с другом заворожено наблюдали за всем происходящим. Огненный «паук» благополучно пересёк костёр и продолжил свой путь дальше. Следом за ним тянулась чёрная полоска выжженной травы. Приблизившись к реке, он, не останавливаясь, плюхнулся в неё. Послышался звук вскипающей воды и яркое, рубиновое пятно обозначило движение существа по дну. Выбравшись из воды и значительно утратив силу своего свечения, насекомое неспешно скрылось в осоке противоположного берега.
          – Что это было?! – поборов состояние скованности, спросил я.
          – Огненный Глюкоид, – невозмутимо отшутился мой друг, с неестественно застывшей в руке кружкой горячего чая.


*  Отшелогнуть – откинуть, отбросить. Шелогаться – бесцельно ходить по улице, идти неуверенной походкой, региональное тверское распространение.