Школьные годы

               
 
  В сентябре 1945 года я пошел в первый класс начальной школы в Хынчештах, где раньше учился герой гражданской войны Григорий Котовский. Как примерный ученик все четыре года сидел за его партой.
  К сожалению, почему-то эти четыре года начальной школы почти полностью стерлись из моей памяти.
                ***
       Засуха, которая свирепствовала два года (1945 и 1946), практически лишила всех урожая. Весной ушел из жизни наша опора дед Степан. Скудные запасы хлеба иссякли, и начался страшный голод, несмотря на то, что советское правительство старалось помочь голодающим: были организованы пункты по раздаче хлеба, зерна и других продуктов. В школе каждому ученику ежедневно давали по 50 граммов хлеба. Свой кусочек я всегда делил на три части – сестре, брату и себе. Наша мама, Елизавета Степановна, с утра до ночи была в поисках еды. Обходила всех своих и папиных знакомых и обязательно что-нибудь приносила. Спасали нас от голодной смерти и ее золотые руки. Она замечательно вышивала и меняла уникальные вышитые ею вещи на хлеб у евреев и интеллигенции. Некоторую помощь ей оказывала церковь, где она всю жизнь пела в хоре. У нее был прекрасный голос, и многие любили ее. Прячась от любопытных глаз, помогали нам батюшка Константин Батыр, Фурника, Владимир Которобай и др. Кроме того, мы ходили в лес, где собирали желуди, орехи, различные семена. Мать сушила их, смешивала с виноградными косточками, небольшим количеством зерен кукурузы и с размельченными и сушеными кочанами, затем молотила на ручной мельнице. Из полученной серовато-черной муки готовила кашу. Думы о еде сопровождали нас днем и ночью. Помню, часто снился один и тот же сон: очень хочется есть, а в животе вместо органов большая холодная пустая комната и в ней гуляет ветер.
   1947 год оказался очень дождливым. В то лето в огородах, на полях, виноградниках, на обочинах дорог появилась какая-то необычная трава с большими желтоватыми листьями. Она росла очень быстро, иногда достигая двух метров. Трава казалась съедобной, из нее стали варить борщ. Поговаривали, что это божий дар, который спасет от голода. Но это была лебеда, от которой через несколько дней появлялись безбелковые отеки, люди пухли и умирали. Можно было наблюдать страшную картину, как в одной повозке   везли   хоронить   лежавшие   вперемешку   тощие   (кожа   дакости) и толстые (отечные) трупы. С населением велась разъяс¬нительная работа, были открыты больничные бараки, где оказывали какую-то помощь. В одном таком бараке, расположенном позади церкви, оказались и мы с братом Тити. Большинство заболевших умирали, но мы выжили.
В тот год в нашем огороде произошло неожиданное явление. На участке, где дед Степан всегда молотил пшеницу, овес и рожь (последний раз это было осенью 1945 года), с ранней весны начала быстро расти какая-то густая с узкими лепестками зеленая трава. Вначале мы на ней играли, баловались. Но в один прекрасный день мать, проходя по этой траве, вдруг заметила, что на ее верхушках появляются маленькие колоски. Она сказала, что больше на этой траве играть нельзя, мы топчем хлеб, это – рожь. И действительно, в конце июля мы уже рвали большие колоски, заполненные зернами. Аккуратно, чтобы не потерять ни зернышка, растирали их в ладошках, сдували шелуху   и тут же съедали.
  Об этом редком случае, имеющем вообще-то простое объяснение (двухлетняя изнурительная засуха, а потом длительные проливные дожди заставили зерна ржи прорасти), говорили разное, но чаще всего, что это Бог помог матери спасти детей. Матери, которая своим красивым пением в церкви искренне восхваляет Бога.
   Хотя считается, что в 1948 году голод отступил, наша семья из пяти человек (трое детей, мама и старая бабушка) еще долго не ощущала особых перемен. В отсутствие взрослых мужчин мы жили очень   трудно.   Зима   1948   года   была   очень   снежной   и   суровой.Дровяные запасы дедушки Степана кончились, а с ними закончилось и мое детство. Мне пришлось очень рано повзрослеть и делать по дому все самостоятельно. Вставал рано утром, брал тяжелый топор дедушки (он сохранился по сей день) и шел в лес, который, к счастью, находился не очень далеко – в километре от дома. Обычно в тяжелых муках валил какое-нибудь небольшое дерево, загружал егохворостом, завязывал и тащил, шагая по пояс в снегу. Придя в дом, падал от усталости, не чувствуя ног, мокрых и промерзших до костей. Правда, вмиг все спускались с лежанки и пытались разогреть мои окаменелые ноги. Таких ходок обычно делал две: до и после школы. Чтобы поменьше тратить дров, зимой жили только в малой комнате в 8 квадратных метров, где две трети занимали лежанка и плита, на которой готовили еду. Вообще в старом домике было три небольших комнаты, но одна и летом была нежилая, использовалась как кладовка. На лежанке обычно спали бабушка Анна, сестра и брат. Мое место было на топчане, возле холодной стенки, хотя на ней и висела полосатая дорожка. В изголовье находилась ручная мельница, а с потолка, когда таял снег, вода иногда капала прямо на лоб. Все это, особенно постоянно замерзшие ноги, потом серьезно сказалось на здоровье: я почти не вылезал из ангин. Мама спала в соседней комнате за печкой, где тоже было холодно.
   Однажды ночью наш дом полностью завалило снегом. Утром все попытки открыть дверь оказались безрезультатными, а в доме не было ни щепки дров. И только через несколько часов мы услышали, как возле дверей скребут лопатой. Оказалось, что нас откапывает добрая старушка тетя Илинка, а почему-то соседи-мужчины не заметили или не захотели заметить, что больная соседка с тремя детьми оказались в плену у стихии.
 В том же 1948 году началась страшная эпидемия сыпного тифа. Истощенные голодом люди не выдерживали высокой температуры (40 и более градусов) и умирали, как мухи. Больница была переполнена. Принимали больных только вместо умерших. В нашей семье первой заболела мама. Три дня она лежала дома с высокой температурой, бредила, а мы умоляли врачей принять ее в больницу. Ухаживая за ней, я тоже заболел. В бреду меня забрали в больницу и из-за отсутствия мест положили на койку матери, которая была без сознания. Придя в себя и увидев меня, лежащего у ее ног, она подумала, что я мертвый, и стала   кричать. От ее крика я очнулся.
  Через несколько дней нас выписали из больницы, и мы пришли домой вместе. Несмотря на то, что мама была еще очень слаба, она сняла с нас одежду, собрала все вещи, в которых мы спали, и целый день кипятила их в большом казане, в котором когда-то варили повидло из слив. К счастью, больше из нашей семьи никто не заболел.
   Жизнь понемногу налаживалась. Но пришла другая беда. Новая власть стала высылать в Сибирь неблагонадежных и кулаков. Маме сказали, что в этих списках числится и наша семья: муж при румынах состоял в какой-то партии (название не знаю). В Сибирь мы не попали лишь благодаря хорошим людям – семье Мамалыга (друзья отца) из села Буцены. В течение трех недель, пока все не кончилось,они прятали нас у себя в погребах. Так пряталось много людей, но почему-то и здесь мое место чаще оказывалось в сырых местах, в воде. Когда мы вернулись домой, выяснилось, что, хотя кампания по отправке в Сибирь завершена, нас все равно отправят. На что мать сказала: «Ни я, ни мои дети, да и погибший на войне муж ничего плохого не сделали ни той, ни этой власти. Поэтому оставьте меня в покое, дайте вырастить детей». И нас действительно больше не трогали, хотя покой нам только снился.
   Мать в тяжелом состоянии попала в больницу с перитонитом – лопнул аппендицит. Мы плакали перед операционной и умоляли хирурга Халимского спасти нашу маму. Она выжила, но рана на животе разошлась, пришлось оперировать повторно, после чего опять разошлась и зажила лишь через полтора года. Мы ухаживали за мамой и старой бабушкой и довольно умело вели хозяйство.
   В Хынчештах в 1949 году образовалось три колхоза. Наш назывался «Ленинский путь». В нем мать числилась, но работать не могла из-за болезни. Но каждый день активисты колхоза, особенно Петру Гроза (очень вредный, по-видимому, идейный коммунист, он и собирался сослать нас в Сибирь), насильно отправляли мать молоть зерно, пока она по нашей просьбе не показала незаживающую текущую рану на животе. В основном жили за счет хозяйства, которое вели мы, дети, и на деньги, которые получала мать за пение в церкви и за вышитые ею вещи. Когда в колхозе узнали, что мать искусно вышивает, ей стали давать вышивать для колхоза разные вещи. Многие из них отмечались на районных и республиканских колхозных выставках. За эту работу маме ставили трудодни, и она имела право брать из колхоза продукты: хлеб, крупы, масло растительное, мясо и овощи. Мы стали жить немного лучше.
  После выздоровления маме предложили организовать детский сад. Под него отдали дом Георгия Мирона, числившегося кулаком. Его семья бегством спаслась от отправки в Сибирь, но потеряла все свое имущество. За короткое время детский сад был оборудован и оснащен всем необходимым. Хочу отметить, что женщины с удовольствием оставляли своих детей на попечение матери и ее сотрудниц: Оли Делиу, Веры Делиу, Федоры, Кристины, Зинаиды Агени и др.
   Спустя некоторое время мама стала заведовать сразу тремя детсадами. И все три работали на должном уровне, селяне ее уважали. Но почему-то ее недолюбливала член правления колхоза и бюро райкома партии Мария Еремея, которая стала распространять о матери небылицы, что она учит детей молиться и поет с ними церковные песни. Конечно, это не соответствовало действительности. Мать была умной женщиной, знала свое место и никогда не мешала церковь и работу. Вскоре товарищ Еремея сама стала заведующей а мама осталась в нем воспитательницей. Однако всю организаторскую и воспитательную работу по- прежнему вела мать….. Позже коммунистка Еремея, конечно, по заданию сверху, ходила из дома в дом и собирала подписи за разрушении церкви в Хынчештах. По словам матери никто не подписался а церковь все-таки разрушили.  Потом ходили слухи, что на против каждой фамилии стояла фальшивая подпись. (В настоящее время в Хынчештах функционируют две церкви, и обе находятся в помещениях бывших хозяйственных магазинов. Возводят еще две, но, наверно, они начнут действовать уже не при моей жизни.)
  Недавно моя жена Мария пошла на вечернюю службу в честь дня Святого Николая и, подавая милостыню, подошла к сидевшей на скамейке сгорбленной старушке. Оказалось, что это та самая активная коммунистка, но теперь она молила Бога о прощении в задрипанном бывшем хозяйственном магазине, где уже более 10 лет располагается церковь. Жена узнала ее и сказала:
  – Вот, видите, если бы тогда не разрушили церковь, то сейчас было бы где молиться.
   Кстати, в селах нашего района не были разрушены церкви: люди грудью защищали свои святыни.
   В 1949 году я пошел в пятый класс, но уже в другую школу, директором которой был Алексей Онуфриевич Бондаренко, человек суровый, прошедший войну и постоянно носивший военную форму. Он внес неоценимый вклад в развитие нашей школы в самые трудные послевоенные годы. Появился я в другой школе чистенький и в хорошо выглаженных шортиках. Тогда шортики были диковинкой, ребята бегали за мной, смеялись и кричали, что я пришел в школу в трусиках. Я не выдержал насмешек, заплакал и вернулся домой
  Мама успокоила, дала мне брюки и провела до школы. После перевода директора Бондаренко в Министерство народного образования в Кишинев директором стал Петр Семенович Солтан. Это был статный, красивый, высокой культуры и интеллигентности человек. Легкая симпатичная улыбка не исчезала с его лица даже когда он нервничал и ставил двойки по математике. К сожалению, вскоре (1953 г.) он нас оставил, стал штурмовать вершины математики и дослужился до звания академика. В этой школе я проучился три года, а в восьмом классе перешел в новую школу, в центре города, около церкви. Ее директором сначала был Петр Данилович Кара, а потом Евгений Иванович Чеходарь, при котором я закончил 10 классов.
   С 1949 по 1951 год, чтобы помочь семье, я по вечерам в субботу и воскресенье работал в церкви. В качестве помощника батюшки Константина Батыра держал большую свечу перед алтарем, когда батюшка читал псалтырь, помогал во время причащения, крещения, наводил порядок в святая святых – алтаре. Много работы было в воскресенье. Во время большой службы батюшка Константин долго читал, а мне приходилось стоять неподвижно и держать большую тяжелую свечу несколько часов подряд. Особенно я любил пасхальную ночь. Тогда на мне было красивое одеяние, как у батюшки Константина, я шел рядом с ним и держал в руках хрустальную чашу со святой водой. Батюшка макал большой пучок веселка и опрыскивал пасхи у людей, которые сидели вокруг церкви с зажженными свечами всю ночь и с нетерпением ждали наступления этого момента. Меня ребята постоянно дразнили работой в церкви и звали попом.   В ответ я отшучивался:
  – Вам повезло, что я дотянулся и спрыснул святой водой ваши пасхи,     иначе  пришлось  бы     идти  домой  с неосвященными.
  Это я делал с благословения батюшки Константина, который разрешал мне опрыскивать святой водой те пасхи, которые он не мог достать. Как-то я спросил его, что скажут люди, если заметят это.
  – Ничего не скажут, – ответил он, – ибо знают, что дети еще не грешны перед Богом, как взрослые. Даже если они носят сан священника и выше.
  Я очень благодарен батюшке Константину Батыру за его наставления. Он постоянно повторял,  что  я  должен  стать  врачом,  лечить Батюшка маму, его (он страдал, как и моя мама, тяжелой гипертонией) и других больных. Именно у батюшки Константина я впервые стал читать малодоступные в провинции журналы: «Знание – сила», «Наука и жизнь», «Огонек» и др. Он помогал мне, когда я учился на врача.
  Я рад, что успел несколько раз проконсультировать его и помочь, когда он сильно болел.
 Бывая на кладбище у мамы, сына, дедушки и бабушки, обязательно оставляю цветы, зажигаю свечу и преклоняю колени перед могилой батюшки Константина.    
               
                ***

   Хотя жить еще было трудно, правительство начало борьбу с неграмотностью взрослого населения: открывались курсы ликбеза. Одну из таких школ было поручено организовать маме, которая знала русский язык, в нашем доме. Вначале ей помогали директор начальной школы М.В Теслер, учитель М.Д. Загружинский и, конечно, мы с сестрой Евгенией. Благодаря работе в этой школе мы получали бесплатно керосин и при свете лампы могли не спеша делать уроки и читать книги ночи напролет. Хочу сказать, что мама полностью отдавалась этой работе, а ученики, взрослые люди, слушали ее очень внимательно и все до одного научились писать и читать. Чтобы не показалось, что я необъективен и сильно хвалю маму, приведу статью из районной газеты «Заря коммунизма» от 25.07.1987 г.:
   
  Земной поклон
 Было это в первые послевоенные годы.
Как-то вечером зашли в дом заведующая первым колхозным детсадом в Котовске Е. С. Пену и директор начальной школы М.В. Теслер. Рассказали, что открываются курсы ликбеза, будут учить взрослых людей грамоте. Записали и меня.
В 30 лет я впервые взяла в руки азбуку, карандаш. Учились мы в доме Елизаветы Степановны. Женщина грамотная по тем временам (русский язык выучила по церковным книгам), она успевала работать, сама растить троих ребят, а по вечерам еще и нас обучать грамоте.
   Видно, по душе ей пришлось порученное дело. Да и нас увлекла настолько, что мы уже не представляли, как это не пойти на занятие. Ведь каждый день нес столько нового и интересного. Научились читать и писать, постигали азы арифметики. Тут же при свете керосиновой лампы читали газеты и обсуждали прочитанное. А сколько волнений испытывали мы, взрослые люди, у которых уже были свои дети, когда наши письменные работы представляли на выставки!
  В те же годы ликвидацией безграмотности занимались М.Д. Загружинский, А.В. Апостоляну, Е.Ф. Чернит. Но нам, слушателям первых курсов ликбеза, больше всего запомнилась Елизавета Степановна Пену – наша первая и для многих единственная учительница, педагог не по профессии, а по складу характера, большой души человек. Земной поклон ей.
                А.Талмач, пенсионерка,   старожил г. Котовска
    
  Действительно, часто по вечерам при свете горящего в плите огня (экономили керосин) мать рассказывала нам о своей несбывшейся мечте стать учительницей: ее родители были не в состоянии платить за учебу. И вот ликбез помог ей в какой-то степени почувствовать себя учительницей. И когда ликбезы сделали свое дело и были закрыты, она сильно переживала.

                ***
 
   В школьные годы я был очень активным. От моей активности страдали все: и мама, и учителя. Я был хорошим спортсменом, любил все виды спорта, но больше всего футбол. Выходя из дома, бросал шапку на землю и гнал ее ногами до самой школы, а после уроков – в обратном направлении. Моя популярность среди школьников и взрослых болельщиков футбола была настолько велика, что перед матчами они всегда спрашивали: «А Пену будет играть?». Особой популярностью я пользовался у дяди Володи Которобая, который не пропускал ни одного матча с моим участием. Кроме школьной команды я играл за районную футбольную команду и за ДСО «Колхозникул», возглавляемое моим кумиром Петром Устиновичем Лисаченко. Мы довольно часто занимали первые места в республике.
    Футболистом я стал на улице. Под вечер уличная команда под моим руководством ежедневно тренировалась на травяной площадке у опушки леса (примерно в километре от дома). А по воскресеньям мы организовывали соревнования между уличными командами. Иногда нас приглашали играть на выезде. Чаще встречались с командой пионерского лагеря «Руска», где отдыхали дети военных и кэгэбистов. Лагерь находился на расстоянии 7-8 километров от нас. На матч обычно отправлялись пешком через лес за 2 часа до игры в сопровождении большой группы малышей (наших болельщиков), которые непрерывно верещали до места встречи. После марш-броска мы, лежа на траве, отдыхали примерно час. В пионерском лагере был хороший стадион, который сохранился до сих пор. В назначенное время в центре футбольного поля встретились две команды: пионерского лагеря, одетая в бело-голубую форму, в бутсах, и наша – кто в чем и босиком. На скамейках вокруг стадиона сидело много болельщиков
Наша группа поддержки состояла из пары десятков свистевших и кричавших «судью на мыло» пацанов. Матч закончился нашей убедительной победой – 5:0. Затем гостеприимные хозяева пригласили нас в душ и накормили вкусным ужином со стаканом сока. Нас хотели отвезти на машине, но мы отказались и с криками и победоносным свистом вернулись домой той же лесной дорогой. На следующее воскресенье нас опять пригласили на матч-реванш. За два часа до матча приехал автобус и забрал нас на игру. Перед матчем нам принесли футбольную форму красного цвета и сетку бутсов, откуда каждый выбрал свой размер. Как мы были счастливы, что наконец-то надели настоящую футбольную форму!
  Матч начался. Красные против бело-голубых! Однако нашу команду было не узнать: ребята в непривычной форме и бутсах часто спотыкались, падали, не попадали по мячу. Все болельщики смеялись. Результат первого тайма – 4 : 0 в пользу команды пионерского лагеря. Во время перерыва я предложил товарищам снять форму и играть в своей повседневной, иначе проиграем. Команда поддержала, и на второй тайм мы вышли, в чем пришли. Судья стал протестовать, на что я ответил, что, к сожалению, без тренировки в футбольной форме мы еще играть не можем. Тогда он решил отстранить нашу команду от игры и присудить победу соперникам. Но болельщики, в том числе взрослые, вышли на поле и стали выдворять судью. Назначили нового, и мы продолжили игру. И за 35 минут (детский тайм) мы забили 7 мячей. Отказавшись от ужина и машины, мы вернулись домой лесом.
   Кроме спорта я любил читать, особенно фантастику, а содержание книг на второй день с увлечением пересказывал ребятам как нечто реально происшедшее. После того, как были прочитаны все интересные книги из районной библиотеки, мы с другом Васей Цыпишка случайно наткнулись на старый сарай, где во время голода был барак для больных, в нем зияла дыра. Через нее мы и залезли внутрь. Оказалось, что сарай забит книгами на русском языке. Мы часами выбирали книги, которые уносили с собой и после прочтения возвращали на место. Я там нашел изумительную книгу, где приводилась детальная характеристика героев произведений Пушкина, Лермонтова, Горького, Гоголя, Чехова, Толстого и других, входящих в школьную программу. Этот материал я и использовал в своих сочинениях. И вот однажды Ксения Михайловна Флоря, учительница русского языка и литературы и наш классный руководитель, подняла одно сочинение и сказала:
   – Лучшее сочинение у Аурела. Он настолько глубоко раскрыл образ матери Горького, что, уверена, понравилось бы и самому Горькому. Ну а я просто восхищена. Это лучшее сочинение по роману Горького за всю мою учительскую практику. За грамматические ошибки можно было бы поставить «тройку», а за глубокий литературный анализ – «десять». Ну а в целом я поставила «пять» с плюсом.
   Пока меня хвалили, я потерял дар речи, весь стал красным, а уши так горели, будто кто-то их растер скипидаром. После занятий я шел домой один, не переставая думать о разборе моего сочинения. Мне показалось, что учительница сказала не все, что думала. На следующий день во время урока я встал и сказал:
  – Ксения Михайловна! Я готовился к сочинению вот по этой книге, но я из нее не переписывал.
Она улыбнулась и ответила:
  – Успокойся, во-первых, я тебя не обвиняла, что сочинение переписано, а во-вторых, такая же книга есть и у меня, и я рада, что ты умело выбрал и использовал в сочинении самое главное. Ну а над грамматикой надо поработать, иначе из тебя получится неграмотный писатель.
   Я хорошо рисовал, писал и декламировал свои стихи на районных и республиканских олимпиадах, где всегда занимал первые места.
   Здесь хочу заметить, что много лет спустя мои дочки Анжела и Каролина, а потом внучки Сабрина и Диана в садиках, а потом и в школе на олимпиадах читали именно мои стихи, написанные специально для них, и тоже занимали призовые места.
   Расскажу о случае с моей внучкой Дианой, кода она училась в русской подготовительной группе садика и одновременно под руководством матери Каролины занималась по румынской программе. После занятий Диана пришла домой и что-то спросила меня про А.С. Пушкина. Я рассказал ей много интересного о нем и предложил выучить стихотворение «Няня», которое сам люблю. Она выучила и очень красиво продекламировала его, за что учительница поставила ей оценку «10». По моей просьбе она предложила детям, чтобы каждый выучил стихотворение на русском языке. Мы с Дианой выбрали стихотворение Пушкина «Птичка». И она так же хорошо рассказала его и опять получила «10». Но больше никто из детей ничего не рассказал. На следующий день Диана прочитала мое стихотворение «Первый день весны», а какой-то мальчик из группы – «Птичку» Пушкина. За «Первый день весны» Диана снова получила «10». Кроме того, учительница Людмила Степановна (в настоящее время директор русской школы) подошла к ней и шепнула: «Передай дедушке, что он за   это стихотворение тоже получает оценку "10"».
  Дома внучка обняла меня и сказала:
  – Дедушка, знаешь, мы с тобой сегодня были лучшими учениками, оба получили оценку «10».
   Таким образом, внучка Диана в 6 лет окончила первый класс, русский и молдавский. А в 7 лет сразу пошла во второй класс молдавской школы.

                ***
   
   В старших классах мы вместе со школьным другом Василием Цыпишка издавали ежемесячный 24-страничный журнал «Свет», куда входили мои и его стихи, эпиграммы на друзей и учителей, рассказы и пьесы. Нашим «литературным редактором», с которым я часто спорил, был ученик старшего класса Дионисий Лика, ставший впоследствии известным математиком, заведующим кафедрой Бухарестского университета. Школьный драматический театр, в котором играл и я, поставил несколько моих пьес. К сожалению, все эти 24 журнала пропали. Мои, когда я служил в армии, раздал ребятам младший брат, а Васины со злостью сожгла после развода его жена, кстати, библиотекарь.
  Руководство школы было довольно моими успехами, но, уверен, в то же время из-за моих проделок с нетерпением ожидало, когда я окончу школу и они вздохнут с облегчением.
    Одним из моих любимых занятий было пополнение живого уголка различной живностью: бабочками, мухами, пауками, букашками, лягушками, ежами, ящерицами, а также змеями. Так как я еще плохо разбирался в змеях, не различал, какие из них ядовитые, а какие нет, то всех подвергал профилактическому хирургическому вмешательству на месте, где их ловил. Операция заключалась в следующем: небольшим надавливанием на шею открывался рот, из которого я пинцетом вырывал язык. Потом между челюстями вставлялась салфетка из марли. Сдавливая челюсти, рывком дергал марлевую салфетку, на которой оставались все зубы.
   Иногда, когда не был готов к уроку или грозила контрольная работа, я тихо распределял зверье по партам – и через несколько минут все с криком выбегали из класса. Конечно, меня тут же отводили к директору школы Петру Даниловичу Кара. После соответствующей взбучки он отпускал меня домой, наказав явиться с мамой. На второй день, положив за пазуху ту же живность, я вместе с мамой отправлялся к директору, который, конечно, отчитывал маму за мое плохое поведение. Она не имела привычки долго ждать и сразу, при директоре, начинала меня воспитывать. И воспитывала, пока я не давал слово, что больше такое никогда не повторится. К сожалению, у меня не получалось сдержать слово. Как-то раз, разозлившись на директора, что    отругал мою бедную маму и за предпринятые ею воспитательные меры, я бросил на стол директора, покрытый стеклом, всю имевшуюся при себе живность и сам выскочил из кабинета. Можете себе представить, как эта живность, в том числе ящерицы и змеи, начала скользить по стеклу и со стола! Испуганный директор вжался в угол комнаты и охрипшим голосом кричал:
  – Поймайте его и тащите сюда! Пусть унесет этих тварей!
Спрятав свой зоопарк за пазуху, я отправился в класс, где в это время шел урок химии.
   Учительница Клара Абрамовна, изящная, симпатичная женщина, нравилась всем ребятам, в том числе и мне. Она сразу же вызвала меня к доске проверить, как подготовил домашнее задание. Я еще не пришел в себя после приключения в директорском кабинете, растерялся и от эмоций, что никак не могу решить задачу, покраснел и весь вспотел. Вместе со мной нагрелся и мой «живой уголок» за пазухой. Первыми из-под воротника свитера стали вылезать змеи. Я писал на доске какие-то формулы и вдруг услышал, как сзади меня что-то упало. Повернулся – на полу лежит без сознания наша учительница. Я тут же схватил ее и приподнял, но, открыв глаза, она опять лишилась чувств. Тут девушки подбежали, стали брызгать на нее водой и кричать, чтобы я вышел из класса: мол, она теряет сознание, видя, что змеи обвились вокруг моей шеи. А я и не обратил на это внимания. И, как результат, на следующий день я был исключен из школы, правда, всего на три дня. С решением директора не был согласен, так как за один и тот же поступок оказался наказан дважды.
  Злость и обида толкнули меня еще на одно нарушение. Зашел в класс, взял портфель с книгами и через открытое окно перелез на большое дерево, которое росло в церковном дворе рядом со школой. Его раскидистые ветви касались стен школы. Поднялся я на колокольню и стал бить в колокола, как при пожаре. Через несколько мгновений вся школа выбежала на улицу, все спрашивали, что случилось. Староста церкви доставил меня опять к директору школы. Тот посмотрел на меня унизительно, махнул рукой и сказал:
  – Он просто неисправим, пусть идет домой.
Только после того, как я извинился перед батюшкой и учитель¬ницей химии, дал в очередной раз слово, что такое больше не повторится, страсти в учительской улеглись, и я был восстановлен в школе.
   Бедная моя мама! Сколько страха она натерпелась из-за оперированных мною «пациентов»: змей, ящериц и лягушек, особенно когда кто-то исчезал из «операционного блока» (коробки из-под обуви). Мы искали их везде, даже под подушками, где иногда и находили. Когда мама узнавала, что мои «пациенты» опять исчезли, то, плача, убегала из дома к соседке тете Лене и возвращалась только после того, как я сообщал, что все водворены на свои места или унесены в сарай. За это я получал от мамы взбучку на словах, но чаще «вознаграждение» широким ремнем по мягкому месту, пока оно не меняло свой цвет и не становилось твердым.
   Именно этим же широким ремнем мама вернула меня за парту, когда после окончания семилетки я оставил школу и отправился на стройку со своими друзьями Васей и Петей. А было это так.
   Каждое утро автобус отвозил рабочих на стройки Кишинева, однажды к ним присоединились и мы. По прибытии нас высадили на углу улиц Ленина (ныне Штефана Великого) и Котовского (Хынчештское шоссе), где строился дом. Дали задание – выбросить кучу строительного мусора через какое-то отверстие на первом этаже. Задание считалось легким. Но вдруг подул сильный ветер, частички цемента, гипса и мусора били нам в лицо, проникали в легкие. Мы стали кашлять. Несколько минут передохнули, а потом бросили работу и решили посмотреть Кишинев. К пяти часам возвратились, сели в автобус. Тут бригадир и говорит:
  – Уважаемые строители, вы сегодня не заработали даже на обратный билет, так что…
   Какой-то мужчина заступился за нас:
  – Прости   ребят, ведь они первый раз в Кишиневе.
Вечером мама накормила меня и спросила, как было на стройке. Я ответил, что все нормально.
   На второй день бригадир велел закончить вчерашнюю работу. Мы поработали до обеда и опять пошли гулять по Кишиневу. Пришли к отправке автобуса. Бригадир на этот раз ничего не сказал. По приезде домой пошли на стадион, где ребята играли в футбол. Домой я вернулся поздно вечером. Мама, как всегда, накормила и спокойно поинтересовалась, как работа, не хочу ли я вернуться в школу. А потом, закрыв дверь на крючок, сказала, что у нее была беседа с бригадиром. Я не успел обернуться, как беспощадно заработал тот же широкий ремень…
  Получал я «вознаграждение» до тех пор, пока не дал слово, что завтра пойду в школу.
   На второй день вместе с мамой мы зашли к директору школы, который без особого желания (он-то думал, что уже избавился от меня) отвел меня в восьмой класс. Все шесть уроков я простоял, так как сидеть не мог.
   Да, моя мама была прирожденным педагогом, она удачно сочетала все  способы   воспитания.  Именно   благодаря   ей   я  стал   тем,   кем являюсь. Хорошо, что и она успела порадоваться моим успехам, восхищалась и гордилась сыном. Уверен, она и там, на небесах, довольна мною.
   Хотя жизнь заставила меня быстро повзрослеть, но в стенах школы я чувствовал себя ребенком вплоть до ее окончания. Уже потом осознал, что в те годы я был взрослым дома и ребенком в школе. Такая вот двойственность. Школа была единственным местом, где я забывал о взрослых заботах и чувствовал себя ребенком, имеющим право оставаться самим собой, хотя некоторые учителя склонны были видеть во мне разгильдяя. По-своему они были правы. Зато мой классный руководитель Ксения Михайловна Флоря, преподававшая русский язык, была для меня второй мамой. Учитель от Бога, она знала все тонкости и особенности макаренковской педагогики. Не помню случая, чтобы кто-то из учеников попробовал нарушить дисциплину на ее уроке. В школьные годы я посвятил ей стихотворение и подарил в день ее рождения.
   Большие проблемы у меня были с учителем географии Яковом Зиновьевичем Богатым. Хотя его лекции и рассказы были интересны, мне почему-то не сиделось спокойно. Таким, как я, нарушителям дисциплины он всегда говорил:
   – Если не успокоишься, повешу на крючок.
  И иногда он это и делал: брал за шиворот и прикреплял к вешалке.
  Это наказание считалось суровым, но безвредным. Подвешенный строил рожицы, закрывал глаза, ребята смеялись, а урок оказывался все равно сорванным. Педагогический эффект практически был равен нулю.
  Не могу себе простить безобразий на уроках французского языка (стыдно вспоминать), которые вела очень добрая Ольга Александ¬ровна Богаевская, глубоко знающая этот язык и Францию. Я у нее был в числе лучших учеников. За мое гнусавое произношение (причиной была проблема с носом), которое почему-то отождествлялось с произношением на юге Франции, где когда-то жила Ольга Александровна, она часто вызывала меня и просила прочитать и перевести большой текст. Радовалась моему чтению и тем самым очень умно сводила на нет мои возможности безобразничать. Если бы тогда я относился серьезно к ее словам и урокам, я бы владел в совершенстве французским языком. Но и тех знаний французского языка, которые я получил в школе, оказалось достаточно, чтобы получить освобождение (после соответствующего экзамена в медицинском институте) от посещений этих лекций в вузе.
  Проблемы были и с историей, которую преподавал Семен Львович Раппопорт,   очень   добрый,   интеллигентный   и   принципиальный учитель. Повышал он голос лишь на того, кого выгонял из класса. Чаще всех это оказывался я. А причина была одна: зайдя в класс и положив журнал на стол, он вытаскивал чистый, хорошо выглаженный платок из кармана и продувал нос, да так, что раздавался резкий звук, похожий на свисток судьи на стадионе при нарушении правил игры. Будучи футболистом, я с я с последней парты кричал: «Мяч на центр!». Ну, конечно, поднимался страшный хохот, который долго не затихал, а я в это время оказывался уже в коридоре. К великому сожалению, большинство уроков истории я провел там. И вот однажды открывается дверь, в коридор выходит Семен Львович и зовет меня обратно в класс. После соответствующей воспитательной беседы он в конце сказал:
   – Конечно, из тебя, Пену, историка не получится. Но сиди спокойно и хотя бы слушай, что рассказывают твои товарищи. А вообще я глубоко сомневаюсь, что из тебя выйдет что-то путное.
  Слова Семена Львовича сильно ранили мою душу. Перед глазами возникли мама в слезах, упрекающая меня, и все те, кто мне желал только добра и терпеливо ждал, когда я вырасту, стану врачом и буду всех лечить. После этих обидных слов я примерно вел себя на уроках истории и открывал рот лишь когда меня спрашивали. Но происходило это очень редко – когда кончалась четверть, чтобы я не остался без отметки.
   По иронии судьбы, в 1983 году, когда я был единственным в республике врачом, который занимался ультразвуковым исследованием всех органов человеческого организма в реальном масштабе времени, а запись ко мне больных из Молдовы и со всего СССР была на два года вперед, раздался звонок. Я узнал голос моего учителя Семена Львовича Раппопорта, который пожаловался, что у него большие проблемы с мочевым пузырем, что надоели ему консультации и обследования в престижных больницах республики и Одессы (там у него были какие-то родственники). Последним его консультировал фтизиоуролог к.м.н. А. Н. Гуцу, который сказал, что правильный диагноз может поставить лишь доктор Пену из Котовска. Учитель и не представлял, что   это и есть тот самый разгильдяй Пену!
   На второй день состоялось обследование – в мочевом пузыре был обнаружен округлый камень размером с яйцо. На рентгене его не обнаружили из-за мягкой плотности. Тут же я связался по телефону с зав. кафедрой урологии профессором М.Р. Бырсаном, который прооперировал после моих заключений много пациентов, и попросил госпитализировать Семена Львовича в отделение урологии Республи¬канской больницы и прооперировать. Все закончилось благополучно. Примерно через полгода обследование пришлось повторить. Оказалось, что он страдает очень серьезной патологией кишечника – болезнью Крона (кистообразное поражение петель кишечника). По моей просьбе был вновь прооперирован, уже профессором Е.Н. Маломаном. Через 20 дней в связи с возникшим осложнением был повторно успешно прооперирован.
   Через какое-то время бывший учитель приехал ко мне поблагодарить за оказанную помощь и попрощаться – уезжал в Америку к своим детям, которые уже давно там жили. Со слезами на глазах обнял меня и сказал:
– Аурел, благодарю тебя за все. Своими правильными диагнозами ты дважды спас меня от смерти, а я ведь когда-то сомневался, что из тебя выйдет что-то путное. Прости, если можешь.
  Через год я получил приглашение навестить его в Сан-Франциско. Но   плохое здоровье не позволило мне поехать.
  В знак уважения и искупления своей школьной вины всех своих учителей, приезжавших из разных городов Республики Молдова и СССР, я обследовал, консультировал и лечил. И когда уезжали, чувствовал, что они гордятся своим учеником. А тем педагогам, кто жил в нашем городе (директор школы Евгений Иванович Чеходарь, учительница молдавского языка Екатерина Эммануиловна Гуцу и др.), помогал поддерживать здоровье. А сейчас помогаю учителям, учившим моих детей и внучек.
 Учитель физики (предмет, ставший основой моей профессии) Иосиф Абрамович Зельдис почти каждый год приезжает из Израиля, навещает своих бывших учеников и всегда говорит, что мы у него были последними учениками, которых интересовало все, связанное с физикой.
   Пик активности нашей «святой троицы» – Вася Цыпишка, Петя Кочу и я – пришелся на восьмой класс. Жили мы на разных улицах, примерно на расстоянии 500-700 метров друг от друга, в микрорайоне Кот, что означает тупиковый поворот трех улиц от основного жилого массива, расположенном между двумя горами, недалеко от леса. Каждое утро я выходил и громко кричал: «Вася! Петя! Пора в школу!» Мой крик усиливало эхо в горах. Обычно минут через десять они появлялись, и мы вместе направлялись в школу. По дороге всегда делились новостями.
   Богаче всех жил Петя, он происходил из зажиточных середняков, правда, был и самый скупой. Мы с Васей за это его часто «воспитывали». Однажды утром мы, как обычно, шли в школу. По дороге Петя ел крупные абрикосы (тогда большая редкость). Мы ждали, когда он, наконец, нас угостит. Раньше он давал нам хоть по одной штуке. А на этот раз сказал, что у него мало, а Мукуца (так он звал маму) запретила кому-либо давать. Мы спросили, сколько у них абрикосовых деревьев. Оказалось, два. Но их охраняет злая собака, а Мукуца   в воскресенье будет продавать абрикосы на базаре.
   После школы я пошел к Васе, и мы стали разрабатывать план, как проучить Петра. Я сказал:
 – В субботу у нас футбольный матч с русской школой. Ты и Петя пойдете на стадион раньше, а я приду чуть позже, сошлюсь, что мать дала задание…
Так и произошло. После того, как друзья ушли, я отправился к тете Иоанне (старшая сестра матери, очень добрая, с большим юмором женщина), которая жила через четыре дома от Пети, потом перепрыгнул через два забора и оказался во дворе у Пети. Его родители были на поле. Собаку я быстро утихомирил, бросив кусок хлеба, и развязал ее. Оказалась вовсе не такой злой, как Петя рисовал ее.
   Абрикосы действительно были спелые. От огромного количества фруктов деревья казались без листьев. Я поел, отдохнул немножко и стал осуществлять наш план. Разделся до трусов, а широкие шаровары и футболку заполнил абрикосами и завязал в виде мешков. После этого залез сначала на одно, потом на другое дерево и обтряс все плоды. Они красиво, как мячики, покатились со склона вниз.
  Появился я на стадионе с большим грузом. Все меня окружили и стали спрашивать, что это. Я развязал свои мешки и высыпал н траву гору красивых абрикосов, которые в считанные минуты стали гостинцами для всех.
Когда меня спросили, откуда абрикосы, соврал, что привезли от тети из деревни. В понедельник на мой вызов «Пора в школу!» Петя пришел угрюмый и на вопрос, что стряслось, сначала не отвечал. Но уже перед школой он заговорил:
– Когда мы были на стадионе, кто-то залез во двор, развязал собаку и обтряс все абрикосы. Сейчас они годятся только на корм свиньям. Короче, получил я по полной программе от отца с  матерью.
Неожиданно он сказал:
  – Слушай, Аурел, те абрикосы на стадионе очень были похожи на наши...
На что я ответил:
 – Да не смеши ты людей: все спелые абрикосы похожи друг на друга.
   Как-то я предложил друзьям, что было бы неплохо раз в неделю, когда родители на работе, организовывать маленькие пиры. Готовить по очереди должен каждый из нас. А так как у Пети условия были лучше, было решено пировать у него. Правда, его пришлось долго уламывать, но в конце концов после обещания, что никаких следов нашего пребывания не останется, он согласился. По уговору каждый должен был принести курицу, зелень, хлеб и вино. По жребию Петя оказался первым. В назначенное время мы с Васей пришли к Пете, который заканчивал варить курицу. За 30-40 минут мы успели разделаться с курицей, салатом и выпить по два стакана вина (больше было нельзя, родители могли заподозрить).
    Вася тоже беспрекословно выполнил все условия. Очередь дошла до меня. Хлеб, зелень и вино были, а вот с курицей оказалось сложнее – у нас их было всего пять. Что делать? Мы посоветовались с Васей и решили, что курицу придется «занять» у Пети: у него по двору их сотни бегают. Итак, в одной руке у меня был мешок, куда я положил хлеб, зелень и графин с вином, в другой – кусочек лески с насаженным на крючок червем. Вася зашел в дом первым (я спрятался за сараем) и объяснил, что Аурел вот-вот подойдет. В это время я бросил крючок с червем, и через мгновение курица была уже в мешке. Петя разозлился, что я принес живую курицу. Но принял мои объяснения, что дома я не смог ее обработать. Я быстро общипал, разделал курицу, и скоро мы уже пировали. Используя эту методику, мы съели у Пети с десяток кур, и никто не заметил, что их стало меньше.
  Все знали, что у лесника Т. Нямцу есть большая бахча с крупными полосатыми арбузами, но знали и другое: он сам сторожит с ружьем в руке, один парень уже пострадал от выстрела дробью из соли. Мы придумали, как обмануть лесника. На этот раз к нашей троице присоединился Вася Андроник. План был такой: окружаем бахчу, Вася Андроник и Петя с противоположных сторон по очереди кричат: «Воры, воры! Воруют арбузы!», а я и Вася в это время с третьей стороны заполняем мешки арбузами, привязываем их к саням, собранным из четырех старых лыж (легко катятся по траве – проверено), и уходим в глубь леса. Встречаемся у старого дуба, расколотого молнией пополам.
   Мы с Васей Цыпишка сделали все по плану, дошли до назначенного места и стали спокойно есть арбузы. Через несколько минут к нам присоединился Вася Андроник. Петю мы ждали до вечера, но он так и не появился. «Наверное, убежал домой», – решили мы. Пришли домой. Арбузы оставили у Васи, а сами – к Пете. Дома его не оказалось, и родители не знали, где он. Тогда мы решили искать Петю в радиусе места его засады. Нашли своего товарища в посадке терновника и с трудом вытащили. Одежда порванная, весь исцарапанный, в крови. Оказалось, когда он закричал, лесник стал стрелять. Вот Петя и спрятался в колючих зарослях.
   Дома испугались, увидев сына в таком виде, и наказали, чтобы больше с этими босяками, то есть с нами, не водился. И правда, он долгое время не участвовал в наших развлечениях.
Однажды в лесу мы разговорились, и я спросил Петю:
 – Почему ты всего боишься? Возьми себя в руки, ты же будущий мужчина! Если хочешь побороть свой страх, давай проведем испытание. Сделаем шалаш в лесу на большом дереве и все по очереди будем ночевать до утра. Согласен быть первым
  Мы вместе соорудили шалаш на большом ветвистом дубе, на высоте более трех метров. Под деревом был густой колючий кустарник. С вечера я предупредил мать, что буду спать в лесу. Утром в 6 часов друзья пришли проверить, сдержал ли я обещание. Конечно, сдержал. Вторым в шалаше спал Вася, и тоже без приключений.
   Но перед тем, как Пете ночевать, мы днем подрезали ножовкой основную ветвь, на которой держался шалаш. В 11 часов Петя залез в шалаш, мы попрощались и сделали вид, что идем домой, а сами вернулись. Через некоторое время мы стали кричать совой, выть волком, издавать другие ужасающие звуки (в этом мы были большими спецами). Пригнувшись, мы бегали под деревьями, создавая впечатление, что это крупные звери. Петя постоянно выглядывал из шалаша. Мы стали бросать в кустарник под шалашом кусочки гнилых веток, а потом ломать ветки… В это время шалаш и рухнул… Выбравшись из кустарника, Петя рванул в сторону села, до которого было 500-700 метров. Пошли домой и мы. Утром в 6 часов Петя уже сидел под деревом и рассказывал нам, что он пережил в эту ночь…
   Это был последний наш розыгрыш и последняя детская затея. Мы взрослели.
Эту и другие истории, как мы его воспитывали, наш друг узнал только после окончания 10-го класса, когда мы пошли в лес отметить конец нашего детства.
В девятом-десятом классах моя необузданная активность приутихла: по-видимому, стал взрослеть и чаще думать о больной матери, о своем будущем. Кроме того, со мной происходило что-то необычное: я стал стеснительным, и почему-то меня всегда тянуло туда, где находилась одна девушка. Звали ее Мария. Если раньше я ей не давал прохода, постоянно задирал и щипал, то теперь боялся прикоснуться к ней. После уроков, как всегда, шел домой с Васей и Петей, но в разговоре не участвовал, думал только о том, что происходит со мной.
Иногда по субботам устраивались школьные вечера. Приходил и я, но не танцевал, не умел. Мария обычно танцевала со своими подругами Анной Казыу и Верой Кишка. Они и уроки готовили вместе, и дома были неразлучны. Как-то раз Марию пригласил на танец парень, перешедший к нам из Буценской школы. Он был старше, да и опыта в обращении с девушками у него было побольше. До конца бала он не отпускал эту девушку. В моей душе появилась обида, даже не знаю, на кого. Домой шел один, читая вслух свои стихи. Кстати, эта привычка сохранилась и по сей день. Люблю бродить по пустынному берегу моря, когда первые лучи солнца золотят волны, читать или сочинять стихи.
  На следующий день перед уроком русского языка Мария спросила, почему я ушел с бала. Напомнил, что не умею танцевать.
  – А я как раз собиралась тебя научить, – сказала девушка.
Я растерялся:
– Не думаю, что ты говоришь искренне. Весь вечер ты танцевала с другим парнем. И думаю, тебе было не до меня.
– Ладно, в следующий раз обязательно приходи, я научу тебя танцевать,   – сказала Мария и села за парту.
В класс уже входила Ксения Михайловна. Слушал я свою любимую учительницу, но не слышал, витая где-то в облаках. Ксения Михайловна заметила это и спросила:
– Что с тобой, Аурел? Заболел или влюбился? Иди к доске.
Я тряхнул головой и, не отвечая на вопрос, вышел к учительскому столу.
На следующем школьном балу я действительно стал учиться танцевать, правда, вела меня вместо кавалера Мария.
– Ну вот, – сказала она, – у тебя неплохо получается, больше не будешь подпирать стены.
  С нетерпением я ждал следующего школьного бала, который оказался новогодним. Я был в маскарадном костюме, маске и потому без стеснения пригласил на танец свою «учительницу танцев» (она почему-то была без маски). Слегка прижав к себе эту стройную девушку с красивым бюстом, спрятанным под платьем с высоким воротничком, я ощутил необычное волнение, задрожал и не мог сдвинуться с места. Кажется, девушка тоже смутилась:
  – Что случилось? Почему не танцуем?
 Не отвечая, я махнул головой и сделал шаг. А через минуту, взяв себя в руки, как танцор со стажем, уже кружил ее в вальсе Штрауса. Да, еще оказалось, что мы были лучшей парой. Весь вечер я танце¬вал только с Марией и никого к ней не подпускал. Я был на седьмом небе от счастья, тем более что казался себе инкогнито. А она вдруг говорит:
  – Аурел, ты прекрасно танцуешь, я рада за тебя.
Сняв маску, поблагодарил ее за комплимент и попросил разрешения проводить   домой.
   Этой девушке потом я написал сотни писем в стихах.
Десятый класс был очень напряженным, загруженным. Кроме учебы и подготовки к выпускным экзаменам я принимал участие в районной олимпиаде, где занял два первых места – за свое стихотворение и танец, который мы исполняли вместе с Марией. На республиканской олимпиаде мое стихотворение также заняло первое место.
   В тот год на стажировку в наш 10-й класс приехала группа студентов последнего курса физико-математического факультета. Они по очереди преподавали нам физику, помогали готовиться к выпускным экзаменам. С одним из них, Дмитрием Кройтору, я тогда подружился. По иронии судьбы в следующий раз мы встретились через 5 лет, когда я поступал в Кишиневский медицинский институт. Он принимал у меня экзамен по физике. На все вопросы я ответил хорошо, а задачу решил только устно. На что он сказал:
 – Аурел, я помню, что физику ты любишь, но задачи так и остались твоим слабым местом. Но не горюй: с двумя пятерками, одной четверкой и четверкой по физике ты можешь считать себя уже студентом.
Позже Дмитрий стал профессором, заведовал кафедрой физики и читал интересные   лекции.
                ***

    Школу я закончил хорошо, но аттестата не получил: у матери не было возможности заплатить за мою учебу 450 рублей. Наша семья фигурировала в так называемом черном списке: так как отец был мобилизован на войну и служил в Румынской армии, моя мама за обучение детей в 8-10-х классах должна была платить. Мы и так с большим трудом сводили концы с концами, и таких денег не было. Мои одноклассники готовились учиться дальше, а я собирался пойти на стройку, чтобы заработать денег и выкупить аттестат. Но получилось иначе. Где-то через неделю после выпускного вечера меня пригласили в школу к директору. Я обрадовался: наверно, выдадут аттестат. Но вместо аттестата мне показали распоряжение Министерства культуры, где было написано, что я, Пену Аурел, на республиканской  олимпиаде  за  стихотворение «Буду  воевать  и  я
знай, Родина!» занял первое место, награжден дипломом, часами «Молния» и велосипедом, а школа – киноустановкой и комплектом снаряжения для спортивного зала. И далее было велено командировать меня в Министерство культуры МССР для участия в концерте в честь открытия Театра им. А.С.Пушкина. Этим патриотическим стихотворением я должен был открыть концерт. Я вернул директору школы бумагу и сказал, что, конечно, рад, особенно тому, что дети будут иметь оснащенный спортивный зал, но поехать не смогу: должен зарабатывать деньги, чтобы выкупить аттестат. Директор стал говорить о патриотизме и защите чести школы.
  – Какой школы? – спросил я. – Той, что не выдала мне аттестат?
– Ты отлично знаешь, что это не моя вина, я не меньше тебя переживаю. Поезжай и защити в последний раз честь школы. Когда вернешься, соберем педсовет и примем решение заплатить за аттестат из денег, заработанных на школьном участке.
 – Нет! Я поеду только в том случае, если вручите аттестат сейчас.
И ушел.
На следующий день мне выдали аттестат и деньги на дорогу.
    В Кишиневе я два дня репетировал под руководством поэта Ливиу Деляну. В день выступления нас отпустили погулять по городу, но строго предупредили, особенно меня, что в театре надо быть за полчаса до концерта. Прыгая от счастья, что у меня есть аттестат, раздумывая над тем, куда пойти учиться, я чуть не опоздал на концерт. В парадную дверь пропускали только по пригласительным билетам, без приглашения не пускали. Вдруг я заметил, что со стороны улицы Комсомольской в калитку у театра проходят знакомые мне лица – такие же артисты, как и я. Подошел к калитке, но дежурившая старушка не пустила. Я показал программу, свою фамилию в ней и попросил пропустить – я выступаю первым. Старушка взглянула оценивающе на меня. По-видимому, ей не понравилось, как я был одет, и она попросила уйти и не мешать ей работать. К счастью, к этой же калитке, нервничая, подошел поэт Ливиу Деляну. Увидев меня, схватил за руку и быстро потащил за кулисы. Несколько молодых женщин, ругая за опоздание, одели меня в черный костюм, белую шелковую рубашку, а на шею повязали черную бабочку. Буквально через минуту объявили, что сейчас выпускник 10-го класса школы N1 г. Котовска Аурел Пену прочтет свое стихотворение «Буду воевать и я, знай, Родина!». Сцена начала крутиться вместе со мной, и я оказался перед огромным, переполненным залом. В первом ряду сидели члены ЦК КП Молдавии. Это узнал я потом.
   Уже был за кулисами, а зал продолжал мне аплодировать. Переодевшись в свою одежду, я вышел на улицу через ту же калитку и ночью пошел пешком в сторону Котовска. Надеялся, что какая-нибудь машина меня подберет, но удача так и не улыбнулась. Шагая за какой-то повозкой со строительным лесом, я обдумывал, какую профессию выбрать. Так и дошел до дома, уставший лег на койку и стал рассматривать аттестат. Вдруг по моему телу прошел какой-то холодок, и я почувствовал душевную пустоту от мысли, что я навсегда простился со школой. Позже в стихотворении «Встреча со школой» я напишу:

 Изведал я и радость, и печали,
 Но школой мне дарованные дни
 Всегда тропинку жизни освещали,
 Как в море путеводные огни.
   
  Я находился на распутье: куда пойти – в педагогический институт, на литературный факультет (по рекомендации поэта Емельяна Букова, он слушал мои стихи и особенно понравилась ему «Баллада о Григории Котовском»), в художественное училище – по стопам отца или все-таки в медицинский институт?
Остановился на мединституте, решающее значение имел наказ отца во время нашей последней встречи в 1944 году. Сыграла роль и самокритичная оценка моих литературных и художественных данных. Да, я четко понял, что из меня не получится Эминеску, Пушкина или Айвазовского, а на меньшее я был не согласен. Впоследствии никогда не жалел о своем выборе, скажу больше: не представляю себя вне профессии врача.
    В течение многих десятилетий я пытался уподобить свою профессию стихам Эминеску и Пушкина, написанным в цветовой гамме   Айвазовского.
Мария, с которой я дружил с девятого класса и которую безумно любил, была очень сильна в точных науках (математике, алгебре, геометрии) и мечтала стать математиком. Но мы решили идти вместе, в связи с чем она пожертвовала математикой, и мы подали документы в медицинский институт. Но судьба распорядилась по-своему. На первом же экзамене – диктант по русскому языку – она получила "5", а я "2". Я, конечно, был в шоке, очень переживал за мою больную маму. Думал и о том, как расстроится Ксения Михайловна (ведь я был ее лучшим учеником). Я забрал документы и на следующий день подал их в Кишиневское медучилище. За первый экзамен, тоже диктант по русскому языку, получил "5", остальные экзамены также сдал на "5". Мария   поступила в медицинский институт.
   Что же случилось с моим диктантом по русскому языку в мединституте? Писал я чернильной авторучкой (раритет в то время), полученной в подарок за одно мое стихотворение, и, когда закончил последнее предложение, из авторучки капнули чернила и замазали сразу три строчки (бумага была газетной, чернила быстро расползлись). На просьбу разрешить переписать диктант в присут¬ствии комиссии был получен решительный отказ. И только через три года после обращений в различные инстанции мне показали мой диктант. Он даже не был проверен. Оценку поставили за неряшливость. В конце стояла фамилия проверявшего лица. Тогда она мне ничего не говорила. А через много лет по направлению МЗ МССР я консультировал одну учительницу, и после моего заключения ее благополучно прооперировал профессор Константин Цыбырнэ. На повторной консультации я рассказал ей о том, как поступал в 1955 году в мединститут и как преподаватель русского языка, не проверив его, одним росчерком пера преградила мне путь в него. Но моя боль и обида давно прошли, и я рад, что в медицину пришел именно таким путем. Вдруг моя пациентка побледнела и сказала:
  – Боже, неужели я натворила эту глупость? А вы меня так любезно приняли, установили причину моей болезни, которую не смогли установить нигде, организовали, чтобы меня прооперировал лучший специалист. Уму непостижимо. Извините ради Бога, если можете.
  – Успокойтесь, – ответил я. – Это все в прошлом, и виноваты не вы, а моя сложная судьба, которая меня не балует и от которой никуда не деться. А тем, кто вольно или невольно когда-то делал мне больно, я стараюсь максимально доказать, что они были не правы. И горжусь тем, что, не тая обиду,   делаю добро.                (Продолжение следует,3)