Сердце писателя в сердце России

        "Истории о литераторах" Дмитрия Гавриленко были опубликованы в "Учительской Газете" (№3 от 27 января 2004 года). Под этим названием объединено пять произведений: "Заколдованное слово", "Первый фольклорист", "Однажды в Степановке", "Парижское перо, русская мысль", "Тайна карандашных строк". В каждом из них - своя тема, своя глубина, свои радость и боль.
         Я поняла так, что автор вовсе не стремился выразить в судьбе писателя нечто характерное, либо охватить эту судьбу целиком. Нет, своеобразие миниатюр в том, что Дмитрий Гавриленко смог найти тот красноречивый момент в биографии, в котором отпечатался сам характер его жизни и творчества, мироощущение, святая преданность русской словесности.
         Далеко не случайно название первого произведения, "Заколдованное слово", несёт особый, потаённый смысл. "Блохи и клопы" в журнале "Современник" были выловлены и уничтожены последующими переизданиями тургеневских "Записок охотника". В этом смысле беспокойство автора по поводу опечаток в рассказах было напрасным. Речь идёт о другом слове, не стилистически чужеродном, а семантически выпирающем из текста "Гамлета Щигровского уезда" (это, кстати, не единственный шекспировский персонаж, которого Иван Сергеевич перенёс в орловские уезды; есть ещё "Леди Макбет Мценского уезда" у Николая Лескова, но это уже не охотничьи впечатления).
         Дмитрий Гавриленко пишет в "Заколдованном слове": "В гостях у Николая Васильевича Киреевского, в его родовом поместье Шаблыкино, Тургенев насмотрелся не только звериных чучел, оленьих, лосиных рогов, кабаньих копыт, но и переночевал в гостинице Киреевского, похожей на своеобразную охотничью кунсткамеру. Здесь он познакомился с человеком, ставшим впоследствии «Гамлетом» - героем рассказа." Я ощутила здесь самый дух тогдашней эпохи, когда даже высокообразованный помещик шёл в колее, принадлежащей сословию.
         Слово "охотник" в названии книги является случайным - это ширма, открыв которую, Иван Сергеевич смог показать в окружающей действительности то, что он считал важным. А вот в "Гамлете Щигровского уезда" нам попадается "негодование, доходившее до голода" - необычное словосочетание, которое автор не исправил при подготовке рассказа к переизданию. Дмитрий Гавриленко подробно, ярко с художественной точки зрения обосновывает, почему мы должны с уважением отнестись к воле Тургенева и не видеть в этой фразе пропущенную "блоху".
        Открытием стала для меня статья "Первый фольклорист". Наверное, по невежеству своему я не знала, что пальма первенства и на этой стезе принадлежала Александру Сергеевичу Пушкину. Великий поэт передал Петру Киреевскому те народные песни, что успел собрать сам. Знакомство их Дмитрий Гавриленко описал не только достоверно, но и зримо, увлекательно: "Среди озорной, нередко бесшабашной дворянской молодежи восемнадцатилетний Петр выглядел белой вороной. Он был молчалив, сторонился шумных компаний, унаследовав от родителей философский склад ума. Застенчивость мешала общению с другими людьми, вставала неодолимой преградой в приобретении новых знакомых. Однако случай был особенный: Петр впервые увидел только что вернувшегося в Москву после ссылки Пушкина, стихи и поэмы которого он внимательно и с такой любовью читал."
         Я как будто встретила Петра в молодости, познакомилась с ним. Для меня его собирательство стало подвигом сродни далевскому. Владимир Иванович, врач по профессии, сумел собрать четырёхтомный словарь "живого великорусского языка". Тысячи народных песен сохранил для нас Киреевский. Все они переизданы Академией наук. Автор статьи нашёл единственно верные слова, передавая роль во всём этом деле Пушкина. Я согласна с Дмитрием Гавриленко, что не случаен: "...портрет Киреевского, нарисованный им в рукописи поэмы «Полтава». Куда-то вдаль смотрит чуть курносый молодой человек, светлоглазый, темно-русый.Определенно ощущается в его облике целеустремленность, готовность пройти до конца избранной стезей". Пётр справился с высоким предназначением.
          На высоком уровне освещена трагическая история конфликта Льва Николаевича Толстого и Ивана Сергеевича Тургенева. Я знаю, что последний был учителем первого: "Записки охотника" во многом определили творческую дорогу Толстого. Такой яростный конфликт и стремление закончить дело дуэлью "на ружьях" несут в себе что-то мистическое. Не могу не процитировать отрывок из статьи: "Последние дни весны были в Степановке, недавно приобретенном орловском имении А.А.Фета, жаркими в прямом и переносном смысле. Плотники переделали крышу барского дома, кровельщики покрыли ее железом. Крестьяне, ездившие в извоз до Москвы, привезли оттуда не только мебель, но и паркет, заблаговременно заказанный Фетом на три комнаты. Это была роскошь, но расчетливый хозяин не жалел затрат на пол, который, по его словам, «прислуга не в состоянии на другой же день испачкать до невозможности». На исходе мая заканчивались и заботы, связанные с ремонтом, который был осуществлен основательно. Теперь, глядя на барский дом со стороны, нельзя было поверить, что еще не так давно его защищала от дождя ветхая соломенная крыша". Вот какая мирная будничная картина забот хозяина Степановки, поэта Афанасия Фета, противопоставлена Дмитрием Гавриленко вспыхнувшему здесь конфликту между знаменитыми писателями.
         Миниатюра "Парижское перо, русская мысль" посвящена С.Н.Булгакову, оказавшемуся после революции в Париже. Я подумала, что философ оставил сердце своё в России. С ней, её судьбой связывает он свои размышления о Пушкине. А что касается идеи статьи, то она зримо отразилась в следующем отрывке: "Противопоставляя свое понимание Бога и человека разрушительному нигилизму, он еще в 1917 году дал одной из своих работ многозначительное название - «Свет невечерний». И это в ту пору, когда вокруг автора все более сгущалась тьма".
         Чарующее обаяние присуще "Тайне карандашных строк". Оно исходит от просветлённого облика Пушкина, от умения Дмитрия Гавриленко увидеть и объяснить детали. Я знала, что такое 1836 год для поэта, поэтому ощутила всю силу интригующего начала. Александр Сергеевич на Французской набережной. Французский язык он знал почти так же, как и свой родной. Но речь заходит о войне 1812 года, о том, как понимал её скульптор Орловский. Важным моментом становятся творческие ориентиры.
         Вот этот отрывок из миниатюры, особенно понравившийся мне: "Поэта и академика объединял жгучий интерес к античности. Мудрость и величественную простоту находили они в произведениях старины. Орловский стремился следовать творческому методу античных скульпторов. За работу из алебастра «Фавн и вакханка» Борис Иванович был удостоен академического звания. Пушкин задержался возле этой статуи: спутница бога вина Вакха изображена молодой, слегка захмелевшей в объятиях лесного божества Фавна.
         Гость не прошел также мимо статуи полководцев М.И.Кутузова и Барклая-де-Толли. Часто размышлял он об их роли в Отечественной войне 1812 года. В работах скульптора Пушкин ощутил соответствие собственным взглядам".
         Здесь кредо созидателя, не отделявшего себя от народной судьбы. Дмитрию Гавриленко удался подбор подробностей, я бы сказала, мгновений из жизни классиков. И эти, по сути, секунды обрастают увлекательными подробностями, делающими чтение интересным занятием.
                Ксения Павловна ПЕТРОВА
                11 сентября 2014 года