Баллада о крымском автостопере 3

На иллюстрации - живопись Данилы Меньшикова, холст, масло, Москва.

«Солёные брызги блестят на заборе…»
                Евгенй Евтушенко



Глава третья

В котлах не сдержать больше жара, пожалуй,
и  надо б, конечно, мадеры принять,
когда среди ночи похмелье прижало,
тому, кто не жил здесь, тому не понять.

Таксисты - они все как есть мародёры,
чуть ты с самолёта –они тут как тут,
и плату как будто плывёшь до Мадеры
от Индии дальней в мгновенье сдерут

за труд свой шахтёрский, когда из забоя
они выгоняют свой кошт на гора,
и ты – совпаденье,- как раз из запоя
и вот похмелиться пристала пора.

Солёные рыбки блестят на прилавке
и плавки пока что, признаюсь, при мне
но очень уж  жёны таксистов здесь ловки.
Торгуют. Я синюю денежку мну,

как  будто волну забияка «восточный»,
что пену срывает, и чаек несёт,
но если не жаться, и  если  быть точным,
в кармане осталось немного песет.

Ведь я пролетел, как  и тот португалец,
послав в кругосветку  с винищем бочки,
а здесь вот, смотрю, на прилавке у Гали
бычки меж рачками таращат зрачки.

Чтоб пива побулькать, нужна барабулька,
но лучше, конечно, гигантский кальмар,
который топил корабли в Акапулько, 
приснится ж с запою подобный кошмар!

Не жалко потратить  последнюю сотню
на чёрта морского, чей глаз - перископ,
не зря же Махно гнал с тачанками сотни
на иглы штыков, когда брал   Перекоп.

Вот окунь топорщит наспинники укра,
ещё комуфлжась окраскою всей,
но видно, конечно, в сверкании утра,
что вовсе не страшный, сплошной асисяй.


Для ровного счёта возьму звездочёта,
он как винодел с той почётной доски
в посёлке Весёлом , включивший мне счётчик,
отчёта спросивший от лютой тоски.

Ведь я возле бочки в подвале и  с дочкой,
кутнул, что спустилась, как в трюм к матросне…
За то и изгнал меня в крымскую ночку
хозяин, сверкая, как Чехов, -пенсне,

что разом мой разум в открытое море
швырнули – бочонком слепившимся в   бриг
о эти юбчёнки, о глаз её марево,
как будто в сверкании гребневых  брызг!

О, море парное в лазурной лагуне,
нудисты на солнце, как трупы войны,
когда победили свирепые гунны,
особенно если смотреть со спины.

У Ноя такая, пойми, паранойя-
чтоб каждой бы твари по паре –на борт,
не думает он,  что веселье     двойное,   
влечёт за собой   неизбежный аборт. 

Иные у папы воззрения были,
хоть ты расшибись –вот такие дела,
все бабы-сирены, все женщины –Бэлы,
а дочь ведь не-винней Ассоли была.

И то, что  мы с ней согрешили в подвале,
похмельные бредни ревнивца –отца,
мы с шкипером сада вдвоем пировали,
она же скромна была , словно овца.

Я вздёрнут на рее моей диареи,
немытые фрукты –инжир, виноград,
я всё растранжирил – скорее, скорее,
отсюда…Чему ж, спросишь ты, я не рад? 

Вперёд проплатив этак суток за двадцать,
я вынужден съехать в холодном поту,
и я прямиком, направляюсь, друг Ватсон,
на первой же шлюпке к тем шлюхам в порту,

которые мне объяснят, что у Ноя
не дочь, а жена, молодая –матрона,
и это, конечно, ничто  не  иное,
как хитросплетенья, пойми,  лохотрона.

Конечно, на троне её устаканив,
как будто Венеру  на нём утвердив,
себя проявил я , как сексо-   Стаханов,
или же как сексопрорыва камдив.

Такое вот диво -  с таранькою пиво
когда утром ранним берёшь на таран,
про раны в боях повествуешь хвастливо,
но эта история, Ватсон, стара...

На иллюстрации - живопись Данилы Меньшикова, холст, масло, Москва.