Из книги личное дело

А.Н. РЫКОВ
1918
ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЕПОСТЬ



- Первый на выход!
                В мать, шагай, в перемать! –
Тенорок осклизывается в предутренней мгле.
               
               - Господа, помогите! Я не при костыле.
Ему помогают, припрыгивая, дошагать
Последние четырнадцать шагов по земле.
               Кто-то пытается опередить…
- Господа офицеры! – голос ветром морским,
                словно тёркой, тёрт –
Прошу не торопиться и не торопить.
Молодёжь – в глубину. Им ещё быть.
А мне – один чёрт!
               Камера. Тридцать человек.
                Ни лечь, ни сесть, ни жить.
Двадцать два офицера, юнкера, мальчишка-кадет.
Трое суток  на одной воде.
Да и той  не дают попить.
- Вы - заложники, сволочи! Вот вы где!
Зачем  вода, кому предназначено сгнить! 

В дверях - матрос, изрыгающий перегар:
Лучок и одеколон.
Он и следователь, и прокурор.
                И расстрел -  это тоже он.
А рядом плюгавенький  комиссар
По фамилии  Шнеерсон.

Из камеры налево: скок, скок да прискок.
К стенке.
          - Стой, благородие! Прискакал!
Слышь, как взводится у нагана курок!
Щёлк.
- Поди, и в штаны наклал?
Хе-хе! –
        Вьётся будто цигарки дымок
Сипатенький хохоток.

На пальцах матросских - перстни. Рубин ал.
Изумрудная в ухе серьга -
Бушлат, тельняшка, невообразимый клёш.
- Что, благородие, ждёшь?
Что мы пожалеем врага?
Ни фига!
      И вновь тенорок,
                словно игла
                вскачь по граммофонной пластинке:
- Хе-хе! Хе-хе-хе! Хе-хе-хе!
А рядом – в кожаной кепке и волчьей дохе:
- Товарищ! Уже надо стрелять!
Говорю вам: стрелять без запинки.

- Эй, благородие? Имя своё огласи.
- Господи! Господи! Господи!
                Помяни и спаси!
- Что же, товарищ, ви медлите? Ну!? -
Ярится аптекарский сын -
                казнитель Руси,
Дергается, картавя, разбрызгивая слюну.
               - Александр.
- Александр! Тёзка!?
                По нашему, значит, Сашок!
Расскажу братве: умора – не передать.
Что ж ты, Сашок, перерастудыт твою мать,
Против революции курсом пошёл?
Зачем не дорожишь головой?
Зачем тебе, Сашок, понадобилось стать
Адмиралом? Был бы ты, Сашок, как я вестовой,
Нюхал бы, как я, марафет.
Был бы человеком, как я, Сашок!
Было бы тебе, как и мне, хорошо!
А теперь, считай, тебя нет.

- Товарищ матрос! Зачем ви разводите разговор!
Надо, товарищ, без канители.
Стреляйте, стреляйте, но не в упор,
Чтобы только брызги на нас не летели
А то от прошлого раза
                пальто не отчищено до сих пор!

 - Вот ведь оно как! Вот ведь как оно!
Броненосец «Полтава». Бой.
Помнишь, как это было с тобой?
Помнишь, японских снарядов вой?
Помнишь, как «Петропавловск»
                уходит, уходит на дно,
Адмирала Макарова увлекая с собой?
Помнишь, как ранило? Как в лазарет
Отказался идти,
             как продолжал управлять огнём?

- Слышишь, благородие, или нет?
Может, на прощанье курнём?
Как-никак,
Ты, как и я, моряк. -
И цигарку недокуренную
                из смердящего рта
Достал и протянул.

- Славный табачок
У тебя, морячок.
Я бы, конечно, перед смертью курнул -
Иной уже не осталось мечты -
Да не по уставу обращаешься ты;
Встань смирно.
К бескозырке ладонь приложи
И скажи:
Ваше Высокоблагородие, господин адмирал,
Обратиться дозвольте и предложить
Табачку закурить.
Тогда я, быть может, и взял…

- Слышал! Слышал?
              Что я таки говорил?
Ну же!!! Стреляй!
            Он выстрелил, выстрелил
                и дымящийся ствол опустил.



Через год  казачина донской
                снёс  матросу башку.
Покатилась башка по снежку, по снежку,
Напоследок сверкнув изумрудной серьгой,
Как слезой.


Комиссар удостоился чести иной.
В рукавицах ежовых ему  предстояло побыть.
И от боли ходить под себя,
                и еврейскому Б--у молиться, и выть,
и валяться в ногах, и Наркому сапог целовать.
И в лубянском подвале
                расстрел, словно счастье, принять.

                2009-07-14