Андрей Беловский - День лицея 4 часть

Извечна истины основа,
А ссылка - временный этап.
Поэт под небом Кишинёва,
где размещался главный штаб
и канцелярия большая,
где Инзов край свой опекал,
почтенье к истине питая,
но никогда не потакал
стремленьям низким и порочным...
Как убеждённый «мартинист»,
служил морали камнем прочным
и был душой и сердцем чист.
Имея высшее призванье,
приемля истину во всём,
чему порукой воспитанье,
и мы конечно признаём,
что гениальный воспитатель
поэту многое внушил:
он свято верил, что создатель
в людей бессмертное вложил
непреходящее начало,
его лишь надо пробудить,
хотя терпения немало
придется, видимо, вложить
в процесс души преображенья.
Не надзирал, а опекал.
За то потомков уваженье
и несомненный пьедестал
И всех историков вниманье...
Любой, кто Пушкина берёг,
навек достоин почитанья.
Кто был заботлив, но не строг.
Кто знал: к чему ведёт опала,
кто тайну главную скрывал.
Ведь был похож на генерала
покойный царь. Никто не знал,
как объяснить похожесть эту.
Вдруг это тайное родство?
Предрасположенный к поэту
скрывал все тайны своего
рожденья, многие шептали:
«Не сын ли Павла генерал?»
И мимолётные детали
вверяли слухи. Доверял
поэт наставнику. А всё же...
Есть тайна в русских именах.
О многом шепчутся вельможи.
На свой ли риск? На свой ли страх?
Но ты историк - гость желанный-
от плевел зёрна отдели.
Ведь Инзов - есть «Иначе званный»,
а Павел в глубь сырой земли
унёс все тайны. До рассвета
не перескажешь эпизод,
ещё волнующий поэта.
Но, жизнь идёт и всё пройдёт, -
с царём не Инзов ли встречался
без церемоний и всегда...
Настолько близким оставался,
что рассосутся без следа
лет через сто любые слухи.
И что останется? Поэт.
Поэт-воспитанник. И глухи
ко всем нелепицам тех лет,
замрут историки и скажут:
не он ли Пушкину помог?
И уважение окажут.
И вознесут. А может, Бог
хотел лучи бессмертной славы
распространить через него.
А слухи правы иль не правы,
кому есть дело до того?
Другое дело, что дуэли
ему пришлось предотвращать.
Стрелялся Пушкин? Неужели?
Зачем судьбу отягощать?
АН, нет! Гвардейской  молодёжи
подай барьер и пистолет.
Хотя законы стали строже,
Но, всё равно, в семнадцать лет
нам наша честь дороже злата.
Прошу к барьеру, господа!
И ссора выстрелом чревата,
и секунданты есть всегда.
И долг святой перед молвою:
чтоб жалким трусом не прослыть,
велит: пальни над головою!
Не обязательно убить.
Но будь обязан стать к барьеру,
чтоб чести должное воздать.
И юный франт не знает меры,
и офицер не станет ждать.
А наш поэт, в ком дух гусарства
нашёл свой отклик без труда,
за подлость, пошлость и коварство
готов к барьеру звать всегда.
Шутить изволите – к барьеру!
Не смейте гению мешать.
То, гнев проявится не в меру,
то чувства станут побеждать
холодный ум. Порой стреляться
хотел по сущим пустякам.
Хотя не стоит удивляться,
когда грозит фортуна нам.
И мы срываемся. Вчерашний
проступок Инзов оценил.
И охладит арест домашний
и быстрый гнев, и страстный пыл,
и безрассудство, и презренье
ко всем опасностям земным,
от пылких слов - самозабвенье.
И как досадно быть иным?
Шучу. Поэт не рассердился
на попечителя. Поэт
то переспорил, то влюбился.
Когда тебе так мало лет,
всё забываешь без досады.
Всему причиной - этот век.
И назиданью будем рады,
и в каждом спрятан человек
глобальных истин вопрошатель,
всесильных мыслей проводник,
обширных замыслов создатель, -
по слову Божия возник
несовершенным, пусть из праха,
и всё же с вечною душой,
способный к истине без страха
прийти проторенной тропой
иль непроторенной своею...
Такой исход не исключен.
И я о прошлом не жалею,
как не жалел об этом он.
Мой друг поэт. Мой друг-создатель
иных реальностей стези.
Великих притчей воздыхатель,
бессмертной лирой порази
всё зло, которое мешает
с душой в согласие прийти.
Ведь всё, чем мир располагает, -
лишь вехи длинного пути.
Но это ж надо так случиться?
У всех историй есть финал,
а нам не стоит горячиться...
Но кто-то в дуло пыж вогнал...
Из-за чего вся эта ссора?
Да, Зубов метко пошутил.
А наш поэт ответил скоро.
Я ничего не пропустил.
Играли в карты - это точно.
И был на шулерство намёк.
Вскипел противник и досрочно
сказал, что всё решит курок.
Стоит урочище «Малина»
 от Кишенева в двух верстах.
Уж там, поверьте, не до сплина,
когда в двенадцати шагах
стоят противники спиною:
что ж, секунданты, ваш черёд –
«отмерить поле». Бог со мною.
Никто не знает наперёд,
чем это может завершиться.
Вокруг - сады и виноград.
Но тянут жребий! Веселиться
не стоит: каждый был бы рад
сказать, что мирно завершилось.
АН, нет. Приходится стрелять.
Тот офицер фортуны милость
снискал. Под пули подставлять
себя, великого, придется
поэту Пушкину. А он,
быть может, знал, что обойдётся,
иль то, что Богом защищён,
картуз черешен, не стесняясь,
с весёлым видом поглощал.
Великодушным оставаясь,
поэт заранее прощал
тот выстрел. Зубов промахнулся,
а Пушкин вовсе не стрелял.
Потом небрежно усмехнулся.
 «За вами выстрел», - лишь сказал
противник Зубов. Помирились
Я знаю: этот эпизод
описан в «Выстреле» учились
гвардейской смелости придёт.
Ещё другое испытанье.
Стрелком изрядным был Старов.
И было пышное собранье,
где расшалиться был готов
питомец музы, забавляясь,
на танец даму пригласил.
И к музыкантам направляясь:
«Сыграйте вальс», - провозгласил.
Но юный «егерь» вдруг заметил:
«Мазурку будут танцевать».
И что поэт ему ответил?
Не станут этого скрывать:
«Ну так мазурку и пляшите
а я вальсировать пойду».
И так и сделал. Не судите
за тот каприз. Но в том году
ему дуэли досаждали.
Старов поэта отозвал.
Двух дуэлистов не разняли,
и снова вызов прозвучал.
Был снежный день. Когда стрелялись.
Друг Алексеев этот раз
Был секундантом. Зря боялись.
Он был счастливей чем Данзас.
А может, даже Бог вмешался.
Метель ужасная была.
Звук страшных выстрелов раздался.
Но пуля жертвы не нашла.
Потом, Липранди уверяет,
Пришлось повторно заряжать.
И вновь стреляться. Ну бывает.
Не всем же цели поражать.
И снова оба промахнулись.
Хотя отличные стрелки.
Чуть погодя, переглянулись.
В метель стреляться не с рука.
И отложили до погоды –
Великолепной для стрелка.
Метель была, как дар природы,
И смерить казалась далека.
Они стрелялись на рассвете.
Лишь шаг от дружбы до вражды
И в этот день у Николетти
Смывать враждебности следы
В шампанском стали. И прекрасно!
И Алексеев, и Старов,
И Пушкин был, и было ясно.
что каждый весел и здоров.
Потом частенько друг за друга
они вступались, - жизнь текла,
в глуши, под жарким солнцем юга,
где приключеньям нет числа.
Порою падали со стула,
коль пир горой, а ты герой.
Супруга Балша Мариула
прослыла сплетницей большой.
А впрочем, может, и не знала,
что слово может убивать.
Конечно, зря она сказала...
Старова лучше не цеплять.
А тут и Пушкин не сдержался
и Балша вызвать пожелал.
За то, что тот не постарался:
супругу плохо воспитал.
Уж чуть от медного шандала
тот бессараб не пострадал.
Хотя развязка поджидала –
Смиренный Инзов ждать не стал.
Арест домашний охлаждает.
Когда у двери часовой.
И взаперти надоедает,
и жаждет мысли ум живой.
Уж эти юные нахалы
до караула доведут.
Хотя французские журналы
ему, конечно, подадут.
Но все равно - урок отменный.
Ну а чего же было ждать?
Не попечитель ли почтенный
его захочет убеждать?
Позднее в северном изгнаньи,
нравоучительных бесед
постигнув всё очарованье,
он скажет: «Инзов яркий след
оставил в душах, им спасённых.
Когда-то были мы близки.
Сорвиголов неугомонных
Он наставлял. Но те деньки
ушли. Как жаль, что всё проходит.
Увы, как часто потеряв,
спешим ценить, но всё выходит
но, так и хочется стремглав
к истокам истины вернуться».
Была возможность: быть другим
И всем потерям ужаснуться.
Хотим мы или не хотим,
но жизнь в нас многое меняет, -
так камни сглажует река,
но древо зла произрастает
не день, не месяц, а века
И всё равно его когда-то
Господь погубит на корню.
И ждёт разбойника расплата,
и нет препятствия огню
добра, и мерой совершенства
мы все невольно дорожим.
Сколь вечно истины главенство,
столь вечен совести нажим.
И счастлив тот, кто в час расплаты
присяжным сможет предъявить
всю добродетель без утраты.
И рок нельзя остановить.
Мы все спешим по воле рока
уму доступное познать.
И ограничивать жестоко.
Не разрушать, а созидать
по воле случая стремимся.
На что надеемся подчас?
Ещё, смотри, договоримся,
что скрыта истина от нас
И чьё-то тайное внушенье
порой толкает нас туда,
где скрыты власти искушенье
и жребий тяжкого труда.
В то время тайно подстрекали,
быть может, даже к мятежу.
Хотя не многие внимали
причинам, честно вам скажу:
и паладина, и вельможу
бывает тайное влечёт.
И наш поэт был принят в ложу:
масонство было как зачёт.
К тому же многие вступали,
ища забытый идеал
Не знаю, что они познали?
Я в смысл масонства не вникал.
Был у французов пик масонства.
Он к революции привёл.
И так, скажу без фанфаронства,
мне жаль погубленных корон.
«Овидий» - ложа называлась.
По слову Пушкина, она
в год двадцать первый основалась,
как филиал учреждена,
имея номер двадцать пятый,
о чём был писан протокол.
А наш писатель не предвзятый?
Не знаю, что он там нашёл?
Об этом многие не знают.
Граф Воронцов предупредил
царя, что ложу покрывают.
За то сам Инзов угодил
в опалу временно - обязан
он был монарху доносить
про всех, кто с тайной этой связан.
Но милосердье будет жить,
не озираясь на вериги,
идя во всём своим путём.
Ища благое в каждом миге,
в борьбе с пороком мы растём.
А кто на свете без порока?
Лишь Бог - извечный судия.
И всё течёт по воле рока.
Но все, надежду не тая,
стремятся к чистому ученью
на благо сердца и души.
И нет прощения сомненью
и все попытки хороши.
Коль совершенства дар бесценный
как приз нам дорог. Видит Бог.
И парадокс обыкновенный
приводит к тысяче дорог.
Что может быть парадоксальней,
чем гений изгнанный? Как знать,
итог для общества печальный
иль самовластия печать,
иль жезл воздетый на мгновенье?
Вот так когда-то и Назон –
адепт потерь и обретенья –
страдал, из Рима удалён.
И, по преданью, тень Назона
не обрела ещё покой.
Радетель римского закона
и патриот земли родной,
мудрец Овидий, от сената
ты всё помилованья ждал
и, неприкаянный, когда-то
о возращеньи изнывал.
И Пушкин жаждал возращенья
и мнил: «Великий град Петра -
певцов и зодчих умиленье!»
Ещё ты встретишь под «ура!»
и вновь обнимешь, как бывало,
меня, певца своих красот.
Вернусь и всё начну сначала,
быть может, даже через год.
Иль нет, мы все спешим быстрее
попасть туда, где блещет « свет».
Двора признанье - что вернее?
Монарх простит иль, может, нет?
Но век простит, простит историк,
который, двести лет спустя,
устав от праздничных риторик,
уж не помыслит ли шутя:
цари, вы, может, и не плохи,
но всех запомнить мудрено.
Монархи Пушкинской эпохи
вас затмевают всё равно.
Так Август-  римский император –
с Назоном вместе знаменит
А конь Калигулы - сенатор.
А Брут - предатель. Но манит
к себе историка эпоха,
когда свершился «этот взлёт».
И быть обласканным неплохо.
И жизнь похожа на полёт.
И смерть благого не коснётся.
И Пушкин выше, чем Назон.
Пройдут века, и всем икнётся...
А что тогда? Со всех сторон
пришло в движение - согласно
закону вечных перемен
в России общество. Неясно,
что могут выдвинуть взамен
того, в чём все окостенели?
Желая рабство отменить,
и, не найдя достойней цели,
они хотели учинить
самоуправство над короной.
Всем конституцию подай.
За неимением же оной,
как на земле построить рай?
Ах, декабристы… В чём причина
того, что виселиц лишь пять,
а осуждённых, всё едино,
за целый день не сосчитать?
И так всегда. Ожесточалась
монарха грозного рука,
и шли в Сибирь, как полагалось.
И растянулось на века ..
То, кто-то прав добиться хочет,
создав свой заговор. То вдруг
всех провокатор заморочит,
восприняв тайное, а вслух
не скажет. Правда, есть причины –
борцов за равенство жалеть.
Ведь от рожденья до кончины
вся жизнь - борьба, и умереть
за идеалы, как случалось,
отнюдь не сложно. Быстрый суд
дела рассмотрит - всё смешалось
И вновь на каторгу сошлют
борцов. А нашего поэта
судьба, как прежде, пощадит.
И нет прозрению запрета.
И ум сомненья победит.