Рождение белой вороны

 Или - Люська, не высовывайся...

 Меня же в 6 лет окунули в бескрайнее море школьных знаний 1 сентября 1952 года.
 
Ну как в песне -  денёк был и впрямь погожий, а  школьный двор  сиял улыбками и грохотал «Школьным вальсом» - безо всяких высоченных заборов и охранников, как теперь!
Казалось, всё пространство перед каменным крыльцом школы до краёв полно было нами, первоклассницами в белых-пребелых фартучках и при белых же бантах над  вымытыми по-праздничному мордашками, сжимающими в одной руке  новенькие и не очень   портфельчики,а в другой — цветок или букет, кому что дали взволнованные   событием мамы или бабушки  (дедушек да отцов мало было после войны-то - кто на работе, кто дома отлёживался или отсиживался, а кто и «сидел»)....

Перво-наперво нас построили в пары — по тем временам наша образцовая школа была «женская». Так что  за руку меня схватила  и усадила с собой за парту незнакомая мне прежде Ритка - зеленоглазая «оторва», с вертикальными золотистыми кудряшками, хулиганка и «ваще», как и положено из настоящей интеллигентейшей семьи потомственных врачей.

Особой приязни у нас с первого взгляда не возникло, но отношения сложились вполне интересные, отнюдь не унылые, порой и драки случались.
 Но когда на второй или третий день учёбы на уроке чтения, заскучавши (давно уж умела читать и не по слогам, как учили) я аккуратно сложила в свой портфельчик пенал, тетрадки и книжки, извинилась перед Марьей Васильевной, моей первой и любимой учительницей, раскланялась, так сказать, и при ошалелом молчании класса со спокойной душой отправилась домой  - Ритка меня зауважала, но виду не подавала, держала в строгости..

(Драгоценная моя  Маргарита Ефимовна, кардиолог от Бога, живи и здравствуй!
Марианна Ивановна, мама моя, так любила тебя....).

Мне, а точнее, мамочке моей,  это с рук не сошло. Она была вызвана на беседу с самой Файбишевской — грозной директрисой образцовой школы, дамой корпулентной и нетерпимой ко всяким проявлениям чего-то выпадающего «за пределы» ( А уж как мама моя, первая красавица города , априори выпадала-то, стоило лишь взглянуть на неё!).

Уж о чём они там говорили , не знаю, но мама сказала мне лишь одно- Люська, не высовывайся...

Ах, кабы запомнила я сей мудрый совет на всю жизнь — так нет, желая того или нет, я «высовывалась» - на свою беду и на огорчение всех любящих меня...

Последствия же были такими:

Перво-наперво, меня разлучили с Риткой -  пересадили поближе к учительской кафедре — ну чтоб под присмотром была, мало ли чего выкинет.

( А мой братик, Вовка, младше меня на три года, прятал дома  под кроватью свой портфель, дабы не идти в ненавистную образцовую школу , прятал неумело, и посему не избежал обязательную десятилетку ).

И напрасно - «выкидывать» я принялась гораздо позже, да так, что трясло всю школу.  Но это пришлось уже на старшие — 8-10 классы. А до этого случилось эпохальное событие...

Слияние...

К нам, цацам из лучшей женской школы, по мановению свыше, в четвёртом  классе перевели мальчишек из соперничающей с нами 10-й школы....потрясение основ!  - какие-то сопливые маломерки , от их уборной на все три этажа школы то мерзким козлиным запахом несло, а то и  табачком.

 Наши классные дамы  зажимали носы и утыкались  в кружевные платочки с ароматом «Красной Москвы», (в девичестве, до переворота семнадцатого года, «Любимым ароматом императрицы»), а нам, мелкотне, запрещалось пользоваться любыми духами, и мы воленс-неволенс вдыхали эту жуткую смесь.

Может,  поэтому,  никаких любовей у меня тогда и не случилось- я относилась к мальчишкам как к низшим существам — тупым, вонючим и недостойным внимания.
Кто знает — может, от моего идиотского высокомерия( гипотетической примеси польской крови) и родилось позже моё прозвище «Люся-эмансипе» - об этом я узнала лишь на встрече выпускников, двадцать лет спустя, когда в ресторане «под парами» мне высказали многое, о чём я по глупости своей и беспечности  даже не подозревала.

(Но никто  не подозревал о моей тайной, сумасшедшей и безответной (я так это скрывала — и, слава Богу ) любви восьмого класса  - к парню ( мальчиком он никак уж  не был — второгодник или третьегодник параллельного класса, уже успевший прославиться признанным Казановой нашего города — ну уж красив-то был — ух!).
 Когда почуял моё   излучение  - повёлся, но я-то уже была настороже — не нужен мне обцелованный всем областным центром и его окрестностями!

А может быть, и зря.... По нынешним временам, это был бы мой первый необходимый опыт — но я благодарна его отсутствию — выйдя замуж в 22 года вполне целомудренной девицей, я родила прекрасного красавца сына — безо всяких «отпечатков» по теории телегонии  - от того восьмиклассного предмета моей первой, и слава Богу, безответной  страсти...)

 "Белая ворона" оперяется...

В седьмом уже классе, вернее, по его окончании, наша «химичка» по прозвищу «Киса» (красавица синеглазая и чернокосая, любила носить огромные клетчатые или полосатые банты на груди) затеяла поход на Коелгу. Эта небольшая речка была известна месторождением и добычей знаменитого коелгинского белоснежного мрамора.
Тогда я впервые вкусила прелесть тушенки с макаронами и сгущёнки у костра, боль в спине от рюкзака и свою непригодность к коллективному счастью. Словно отсвет  мерцающего блёстками белого мрамора пал на моё «оперенье», которое с годами стало совсем неприлично белым.
...На ночлег походники(нас было душ пятнадцать) устроились в какой-то избе. Никак не могу вспомнить, из-за чего разгорелся сыр-бор — но помню нестерпимое своё желание куда-то уйти, убежать, не видеть и не слышать своих одноклассников, да и Кису тоже, как-то снисходительно и противно похохатывающую. А куды бечь, как говорится? Уже быстро темнело, «степь да степь кругом», вот и звёзды первые затеплились — какая из них моя путеводная, Бог весть...

Ночь я провела в чулане, куда мне Киса предложила удалиться, изловив меня во дворе, где я сначала беспомощно металась, пытаясь справиться с подступающими слезами, а потом улеглась на широченном бревне, «глядя задумчиво в небо высокое» - ну если тебе с мышами приятнее будет, чем с нами...
Да, да, да! С мышами, о которых я в сказках читала, а  видела живьём только в нашем школьном «живом уголке» - с молчаливыми серенькими симпатягами — лучше с ними!
Это была незабываемая ночь — в чулане  пахло свежими опилками, лежали свежеоструганные доски, вместо подушки — мой хилый рюкзачок, сшитый бабушкой Верой из какой-то плотной защитного цвета ткани. И полутьма — сквозь щелястую стенку какое-то время пробивались полосы света из коллективной спальни, а потом свет выключили под злорадные реплики —  щас заревёт и прибежит, воображала (выбражуля, как тогда произносили).
А когда всё стихло, я вдруг ощутила такой простор и покой на душе, словно вырвалась на волю из душной избы!
И я задремала, почти счастливая...
Наутро, да и потом, когда начался восьмой учебный год, словно по негласному уговору,  никто не вспоминал о об этом походном эпизоде.