Храни Господь...

Прочитал "Митино счастье", рассказ Нины Бойко, писательницы из Пермского края.
Уже несколько дней под впечатлением. Удивительно полифоничная вещь.
В каждом абзаце какая-то художественно-смысловая находка, что-то вдруг да обязательно цепляет, усиливает внимание — и уже через несколько таких абзацев ты полностью во власти рассказа.
А «полонить» стихотворца да еще книжного редактора, который устал за тридцать с лишним лет от текстов и с боязнью смотрит на любой новый с его множеством букв, — это надо суметь.
Герой в «Митином счастье» —  некое олицетворение больного общества  России, больного и  физически, и психически. Митя — человек верующий, мать и отец у него бывшие уголовники, вечные зэки. Что чуть ли не естественно для пермской глубинки с ее лагерями и социальными проблемами.
Неожиданное врачевание для себя похмельный и прикованный к заботам о больной капризной матери Митя ищет в подвернувшейся поездке в монастырь вместе с давними, еще школьными знакомыми.
Нина Бойко талантлива, мастерство ее не нарочито, дышит свободой и убедительностью. В рассказе все точно, экономно и естественно, ни натяжки. Принимаешь, кажется, каждое слово, каждый новый поворот мысли, которая, нигде не разрываясь и обогащаясь нюансами, образует в итоге неординарную художественно-концептуальную идею.
Приведу лишь несколько «маркеров», мгновенно откликающихся в сердце, то есть в особенностях и моего мировосприятия, — эта россыпь получится, конечно, мало связной, но представление о рассказе, о его широте и нравственной проблематике все-таки даст:

«Про книжку забыл, я верну, я уже прочитал.  Хорошая. До середины... Дальше у автора отслоилась душа.  Сразу же свет потерялся».
(Вот как Митя разбирается в литературе, хоть в университетах, понятное дело, не учился).

«...у батюшки  шестнадцать детей, так что войдешь в его дом – обувь, обувь в сенях... И Митя, слушая о батюшке, думал, что в этом и святость – в чистоте, а значит, и в правде».

«Люди не понимают добра. Очевидно, от вечной жизни под палкой».

 «Может, я жил в то время? – пронзила мысль. – Какой это век? Похоже, семнадцатый.  Кем я был среди тех, на площади?  А если действительно был, то почему я не узнал себя?»

«– До слез вчера довела (мать. — А. К.), напился.  Противный я был? Ты видела?  Стыдно пить, стыдно плакать...
– Пьется – пей.  Плачется – плачь».
(Так говорит Мите Лида, бывшая одноклассница, умница, простой и трогательно светлый человек).

«Митя экскурсии не захотел – что-то мирское, суетное вторгалось в это святое место,  и само слово «экскурсия» царапало сердце».

«И то, что Митя стоял – было естественным,  ведь даже тогда, на речке у бабушки, маленький Митя вскочил перед Ним!»
(Это о том, почему католики и протестанты сидят при богослужении, а православные молятся стоя).

Затронутая в рассказе религиозная тема, по мере повествования, не получает ни единого налета сусальности, а с жесткой реалистичностью переходит в плоскость злободневных социально-нравственных проблем: Митю неприятно поражает дух торгашества в храме, а особенно то, что заслуга в приобретенных монастырем новых колоколах, на которые собирали всем миром, персонифицировалась в губернаторе и вылилась в благодарственную надпись именно ему на одном из колоколов...

Ближе к финалу я напряженно думал, чем же, как может решиться  рассказ — и ничего не мог предположить. И вдруг:

«– Митя!..  Колокола не зря стоят на земле. Их отлили неправильно, голосовые частоты не совпадают  с теми, какие приняты Церковью. Мне монашек сказал, который на стройке работает.  Все три колокола будут переплавлены.  А пока переплавят, пока суд да дело,  Игумнова сменит другой губернатор; незачем будет  чеканить «храни Господь...»  Митя! Ложь имеет свойство потешаться над своими хозяевами! – Лидочка засмеялась».

Чисто и хорошо, хотя понятно, сколько другой боли и безысходности остается и еще умножится в чуткой и глубокой душе Мити, каким горьким, полным испытаний, до конца не понятных никому — за что они и зачем, будет все его последующее «счастье»...