Когда поют соловьи

Перезимовали, выжили, дожили.
Хотя и не все. Но вот— слышим вновь соловьёв.
Июнь всё вокруг растормошил и 'оживил.
И я приехал слушать ночью обманчивых счастья холуёв.

Заливаются, оживают, оживляют.
Я им верю, потому что не верю уже никому.
Снова соловьи раскатисто жизни вектор прибавляют,
может, всем сразу, может— только тебе одному.

Вибрирует, пульсирует, дрожит и стонет
песня эта, ненасытная на самку.
Но человечьей правды ни слова не проронит.
Всё равно ему, живой ты, или уже одни останки.

Поэтому я слушаю его с упоением—
кто ещё мне вечность провозгласит?
И слушая зов его, борюсь с собственным самомнением.
Верь,не бойся, лишь шёпотом проси!

Лист зелёный загадочно в ночи шевелящийся—
то ли фон бездушный, то ли пророк.
Аромат ночной в темноту манящий—
то ли в омут ведёт, то ли спас опять, незримо помог.

Кто его знает, природы баловня
(я опять про соловья), чудная свистулька.
Только вот  от жизни полагающегося жалования
дождусь наконец, или снова лишь эхо ответит гулко?

Изгибы тела твоего — естественная компенсация,
с соловьиными трелями соединённая плавная релаксация.
Грация, изящество, волосы в пучке шелковистые,
глаза зеленоватые, зажмуренные, всё также чистые.

И мне понятно, зачем ты себя размениваешь—
а что же делать, если никто иначе не понимает?
Характера твоего движения порочные, но молодо свежие,
чего всё это стоит — разве кто-нибудь знает?

Если и упадёшь, всё равно грация вечная в пошлости не утонет.
Вот об этом соловей и поёт.
Песня его над миром июньским плачет и стонет,
и нам с вместе с нею упасть не велит, не даёт.

                ***

Вот, кукушка закуковала под утро,
всё ей ведомо, вещунье бездушной.
А у нас у каждого затрепетало вдруг 'нутро
лишь услышав голос её, благодушный.