Внутренний мир

Пусть будет немножко прозы. Состоящей в чем-то из правды, а в чем-то (ладно, сознаюсь, в том числе в части "мироедства") из чистейшего вымысла. Предлагаю принять за истину поддающийся проверке и потому абсолютный факт: играть на басу я действительно учусь.

____________________________________________________



Пятьдесят процентов правды - но лишь только пятьдесят.
Обвинен или оправдан - шаг не сделаешь назад.
И страница беспардонно раззвонит теперь, что мне
Снится башня, снятся волны, снится... снится... сон во сне.


***
Спать было нельзя. Точнее, не рекомендовалось. И даже просто закрывать глаза нужно было быстро, полностью отключая мысли. Иначе начинались видения на грани кошмара и обложек какого-нибудь шаблонного дет-метала. Наблюдать океан огня, методично поколачивающий башню маяка, было бы весьма занятно, если бы не четкое ощущение, что если огонь прорвется – биография ее здесь и закончится. Причем далеко не башня имелась ввиду.

Кофе. Крепкий. Много. Хочется курить, ой как хочется… В первый раз было страшнее – потому что никогда до того у нее не было зрительных галлюцинаций. И проще. Потому что источник этого мракобесия таки виртуально взял за ручку и вполне реально… нет, не вывел из огня, а привел вот к этой самой башне. Других мест самосохранения в этом мире она пока не нашла.

Мир, так отчаянно исходящий библейско-армагеддонообразными видениями, был недавним и случайным приобретением. Раньше она «переселялась» исключительно по собственной воле, и процесс всегда был безболезненным. Ну или почти. По крайней мере без паники, доходящей до попыток не закрывать глаза. Сколько миров она уже сменила? Навскидку получалось не меньше десятка. Главное осознать, что твоя личность не имеет никакого нерушимого отношения к эдемскому садику у тебя внутри. Ну или геенне огненной – тут уж что сам разведешь. Она была хорошим садовником.

Люди – странные существа. Она не раз задавалась вопросом, можно ли называть ее человеком. Все-таки у человека должен быть свой внутренний мир. У нее же очень долго была только внутренняя пустота. Позже, много позже она узнала, что мир – хоть четырежды внутренний – тоже способен сменить владельца. И прижиться на новом месте. Более того, немало владельцев настолько одержимы жаждой избавиться от нелюбимой «начинки», что чуть ли не впихивают ее силком любому, в ком достаточно пустоты.

Впервые подобрав чужой мир, она начала мерзнуть. Страшно, до лязга зубовного, в любую погоду. Прошел чуть ли не год, прежде чем она поняла что дело – в ледяной пустыне внутри. Терять которую было все же страшнее, потому что пустота внутри автоматически превращала ее в не-человека. Уж лучше холод и осознание, что весь свой внутренний мир ты тупо спер, пользуясь легкомыслием автора и владельца. К сожалению, отогреть персональный филиал Хеля не получилось. Возможно, просто не хватило времени. Почти сразу – стоило только заняться терраформированием в отдельно взятом уголке на стыке сознания и подсознания – ей подвернулся гораздо более удачный вариант. И вытеснил предшественника быстро и окончательно.

Новый внутренний мир был гораздо уютнее. В нем, правда, водилась весьма летописная нежить, а самой за время его существования  в полнолуние хотелось немножко повыть. Но это были мелочи. Этот мир почти не пугал, а если все же пугал – на нее находило неведомое ранее настроение писать стихи. Это умение она старательно оберегала, поэтому какой-то кусочек «монстрятника по случаю» сохранялся всегда, несмотря на неоднократные обновления внутреннего пространства, которых было потом вполне изрядно. Рекорд. Обычно миры жили полгода, не больше.

Со временем, чувствуя себя попеременно богом и тварью, она научилась находить себе «доноров». Просто удивительно, сколько людей хотели избавиться от потребности вскакивать ночью с целью написания шедевра, от потребности часами смотреть в облака, от «романтической чуши» и многого, многого другого. При этом обладатели совершенно скучных «садовых участков» напротив держались за них всеми конечностями, при необходимости подключая зубы и тюбики суперклея. Это смешило. Иногда – раздражало. Это было так глупо и неправдоподобно, что она долго считала себя вампиром. Но правда оказалась неумолима: каждый из ее доноров отказался от своего мира сам, и сам впихнул его в наедающую все больший аппетит глотку ее внутренней незаполненной полости.

Неделю спустя кошмары с огненным морем и башней отступили. То ли привыкла, то ли мир начал приживаться и принимать нового демиурга. Так было всегда – пока мир не принимал ее волю, он беспощадно менял ее личность. Поэтому она всегда тщательно осматривала «товар». Всегда, но только не в этот раз.

Иногда – будь ты тварь, будь ты демон – мучительно хочется почувствовать себя человеком. Она не знала, что это – собственная блажь или нечаянный «подарочек» одного из прирученных миров, но… она, пустая изнутри, бесчувственная и холодная, влюбилась. Всерьез и напрочь, одновременно пугающе взросло и кошмарно девчачьи. Потому что увидела то, что видела в людях всегда в первую (и часто – в последнюю) очередь: мир. Огромный мир, заполненный странной, языческой жизнью. От него пахло вересковыми пустошами и цветущей сакурой одновременно. В нем звучала музыка. И его совершенно не хотелось забирать себе. Но – очень хотелось заглядывать хоть иногда через личное, специально для нее проделанное окошко.

Если бы ее реализм не был сметен ударной волной гормонального взрыва, она конечно бы вспомнила свое главное открытие, твердое правило без исключений: чем ярче и интереснее мир, тем сильнее желает избавиться от него владелец. И отошла бы подальше. И не слышала бы сейчас в голове громовые раскаты басов, сказочно дополняющие все еще удушающий жар огненных волн. Она не вспомнила, и правило сработало безотказно. Вместе со вторым: чем сильнее хочет творец расстаться с творением, тем больше он ненавидит и его, и того, кто от оного творения его избавил. Случай не стал исключением.

В голове громоздились образы. Они выливались в стихи и мучали музыкой. Потому что это мучение – слышать ноты и не быть способной их записать. Мир давил и требовал. Он преобразовывал ее по своему мирскому разумению, и она грызла полотенце, чтобы не поднимать этажи… и чтобы не нырнуть с этажа. Никогда ни один мир не доставлял таких неприятностей. Но ненавидеть его было нелепо. Мир был выше ее, а вверх – это всегда больно. Она сцепила зубы и просто ждала. Иногда начинали ныть подушечки пальцев. Иногда животом она чувствовала вибрацию, и тогда оставалось только выходить на улицу и ходить, ходить до полного изнеможения.


… Мир принял ее почти через год. Когда банальный этюд Пухоля наконец был сыгран, когда перестали блуждать в четырех струнах пальцы. Первая мысль, пришедшая ей от мира уже как полноправному обитателю, была удивительно философской: миры, как и люди, сами выбирают, когда оставаться и когда уходить.

В тот день она написала первый диктант по сольфеджио. Потому что этот мир стоил того, чтобы в нем оставаться. Право же на это теперь приходилось зарабатывать постоянно, и она впервые почувствовала себя не богом, не демиургом, а жрецом. Что ж, она готова была признать поиски бога успешно завершенными.