Курортный роман

                ПАВЕЛ РЫКОВ               

КУРОРТНЫЙ РОМАН


НЕВЕСЁЛАЯ КОМЕДИЯ



ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:


МИРВОЛЬСКИЙ  АРСЕНИЙ ДОНАТОВИЧ – Худрук репертуарного театра в провинциальном городе. Есть в нём нечто от тех львов, которыми не бедные люди в прежние времена любили украшать крыльцо.
АНАСТАСИЯ –  Чья-то жена, которую почти  убедили в её  собственном безумии.  Драматургиня по стечению обстоятельств.
Персонажи  её пьесы, следовательно  люди от начала и до конца выдуманные:
КОЛЁК –  Предприниматель. Из комсомолят, разбогатевших в последние годы.
ЛИСОНЬКА - Его супруга. У неё есть всё, кроме иллюзий по какому либо  поводу.
БОЛТ – Телохранитель.  Сохраняет стать и былую выправку. Но стране он больше не нужен. Зато нужен  всем, кому по карману его умения.
Актёры театра, которым руководит Мирвольский:
БРАБАНТОВ – Народный артист одной из республик. Даже издалека видно, что он – Народный.
СТАНА -  Жена Брабантова. Актриса – и этим всё сказано.
ЛОПУШОК -  Артист театра. Года идут, а  ему не взрослеется и не взрослеется.
Лица не главные, но и не второстепенные:
ВАРВАРА КАРПОВНА – Медсестра курортной водогрязелечебницы
АДЕЛАИДА ЮСТИНИАНОВНА – Зав. труппой театра.
Обе – женщины,  страстность которых, как это  бывает с коньяком, с годами только добавляет звёздочек.
ВИКЕНТИЙ – рабочий сцены





ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ


Сцена – некий трансформер. События на ней мгновенно перетекают из курортной водолечебницы в богатый особняк, а следом в репетиционный зал,  и театральное закулисье. Общение меж персонажами также странно: безо всякого перехода люди разговаривают друг с другом и фантомами, живущими исключительно в голове Анастасии.


Анастасия сидит на диване в вестибюле водогрязелечебницы санатория. Чувствуется, что она ушла глубоко в себя и там повернула за угол. На сцене также Лисонька. Мимо проходит медсестра с тетрадью в руке.

МЕДСЕСТРА:  Вы, милая моя, по лицу вижу, не на кишечные процедуры?

(АНАСТАСИЯ ОТРЕШЁННО МОЛЧИТ.)

МЕДСЕСТРА: Кто же тогда на кишечные? Такая хорошая процедура, такая приободряющая. Сама  себе, кажется, каждый бы день сотворяла, а вот, поди же ты; полчаса уже простаивает. Кто на кишечные? А может, вы, девушка,  сходите?
ЛИСОНЬКА: Эй, подружка! К тебе обращаются!

(ПРОДОЛЖАЕТ МОЛЧАТЬ).

МЕДСЕСТРА: Не понимают некоторые отдыхающие своего счастья! Люди к нам, страшно сказать, откуда едут и едут. И едут, и едут. И все норовят на неё угодить. А ещё не враз угодишь. Так, пойдете? Нет… Вы, я смотрю, гордая. Таким - даже свежая булка завсегда горбушкою сухою поворачивается…
АНАСТАСИЯ: Как? Что вы сказали?
МЕДСЕСТРА: Как сказала, так и сказала. (Увидев нового посетителя)
ЛИСОНЬКА: Слушай: у тебя совсем что ли крыша едет?
АНАСТАСИЯ: Замолчи. А то приму таблетку.
ЛИСОНЬКА: Подумаешь… напугала.
МЕДСЕСТРА: Да, пожалуйста, принимайте, если прописал доктор. ( Увидев Мирвольского) Ой! Вы опять к нам? Как хорошо-то! Здрасьте! Вы не на кишечные?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ценю вашу всенепременную и неустаннейшую заботу, Варвара Карповна. Но вы же знаете, я по другой части.
МЕДСЕСТРА:  Знаю, знаю и даже помню, по какой вы части. А вы таки всё-таки не стойте. Присаживайтесь. Вот и девушка не на кишечные.
МИРВОЛЬСКИЙ: Не на кишечные?!  Кто бы мог подумать! Тогда считайте, что уговорили, милейшая Варвара Карповна!.
МЕДСЕСТРА : Ах, Арсений Донатович! Умеете вы нам, женщинам ласковое слово сказать. Хотя  я, как говорится, при исполнении…
ЛИСОНЬКА: Учти, сейчас он начнёт тебе по ушам ездить!
МИРВОЛЬСКИЙ: Не обременю?
АНАСТАСИЯ: Простите…?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Присутствием своим не обременю, позвольте полюбопытствовать?
АНАСТАСИЯ:… Вы со всеми… столь витиеваты?
МИРВОЛЬСКИЙ: Да, полно вам! Какой я вития?…
ЛИСОНЬКА: Не выдрючивайся! Мужик с виду - ничего. Такой… благородный
МЕДСЕСТРА: Шестнадцатый кабинет. Гинекологические орошения. Кто следующая? Не вы, девушка? Вы у нас новенькая?
АНАСТАСИЯ: Что, тоже приободряющая процедура?
МЕДСЕСТРА: А что вы думаете! У нас многие женщины после нашей водички, даже незамужние которые, раз-два-три и на сносях.
МИРВОЛЬСКИЙ: Варвара Карповна!!!
МЕДСЕСТРА: Про это в книге, про нашу воду написано. Купите – узнаете!
МИРВОЛЬСКИЙ: Два экземпляра. Сколько с меня?
МЕДСЕСТРА: Да всего ничего. Две сотенки. Читайте на здоровье. Очень приободряет. (уходит)
АНАСТАСИЯ: (немного передразнивая Мирвольского) … Не сочтите за праздное любопытство…
МИРВОЛЬСКИЙ: Одну – вам. Тут без этого нельзя. Главный врач –  писатель  - накалякал книжицу рекламную с красочными фотографиями  тиражом… ( смотрит) тиражом в десять тысяч экземпляров. А сотрудников обязал приторговывать. Тут даже на лодочной станции лодку не возьмешь, если книги нет. Я и в прошлый свой приезд купил. Так что,  вам от чистого сердца и от всей полноты души.
АНАСТАСИЯ: (не без язвы в голосе) Я вам обязана. Спасибо, дедушка!
МИРВОЛЬСКИЙ:  Вот,.. спасибо! Редко, ой, редко можно теперь услышать ласковое слово нам, ветеранам от молодого поколения. Обидно даже. Бывалоча, вернешься с Куликовской битвы, а тебе и почёт, и уважение… А теперь!
АНАСТАСИЯ: Вы такой древний?
МИРВОЛЬСКИЙ: Страшно подумать. Когда я был таким (показывает) здесь ещё вовсю летали птеродактили. Идешь в лес да по ягоды, а они - вжик над головой, вжик  - и всё норовят бедного мальчонку слопать.
АНАСТАСИЯ: А вы?
МИРВОЛЬСКИЙ: По первости уворачивался, как мог, а потом начал рогатки мастерить. Очень они меня выручали! А там уже и юрский период закончился.
ЛИСОНЬКА:  С юмором мужик…
АНАСТАСИЯ:  Вы всем такие истории рассказываете?
МЕДСЕСТРА: Лечебный душ! Кому на лечебный душ? А! К вам я уже подходила…
МИРВОЛЬСКИЙ: О таких вещах всем не рассказывают… Тут недолго и до дурдома.
АНАСТАСИЯ: А мне почему?
МИРВОЛЬСКИЙ: Потому, что мне кажется, что вы…
АНАСТАСИЯ: (вспыхивает, как порох) Из дурдома?! Из дурдома!!!!!!!! Говорите сразу же! Я похожа на тех, что из дурдома???!!!!
ЛИСОНЬКА: Кто бы сомневался…
МИРВОЛЬСКИЙ: Ну, посудите: насмелюсь ли я сказать  прелестной молодой даме, что она из дурдома, если вы даже имени вашего мне открыли.
АНАСТАСИЯ: При чём тут мое имя? Вы меня знаете? Вы знаете меня через Юрия?
МИРВОЛЬСКИЙ: Не имею чести знать  ни  Юрия, ни вас, Анастасия.
АНАСТАСИЯ: Какой вы страшный человек! Он вас специально подослал?
МИРОВОЛЬСКИЙ: Это вы о чём?
АНАСТАСИЯ: Вам даже имя моё известно!
МИРВОЛЬСКИЙ: Смотрите…
АНАСТАСИЯ: Не дотрагивайтесь до меня, а то я Варвару позову!
МИРВОЛЬСКИЙ: Варвара – это, конечно! рядом с вами на скамье санаторная книжка. На ней ваше имя написано… я, многогрешный, и прочёл. Кстати, прелестнейшее имя. В переводе с греческого означает Воскресение. И очень оно вам идёт. Фамилию только не успел – она у вас какая-то заковыристая. Ничего не поделаешь: сдает зрение у ветеранов былых сражений. О том, откуда вы – не спрашиваю.
АНАСТАСИЯ: И так знаете?
МИРВОЛЬСКИЙ: Умоляю вас… Узнаю, если сами захотите.
АНАСТАСИЯ: Вы… почему ко мне подсели?
МИРВОЛЬСКИЙ: Вам правду сказать?
АНАСТАСИЯ: Да… впрочем, это не имеет значения.
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы  привлекли моё внимание. Так сказать, сосредоточили  мой взор на вас.…. По-видимому, это красота на меня столь неотразимо действует.
АНАСТАСИЯ: И это, с вашей точки зрения, достаточное основание для приставания……
ЛИСОНЬКА: Теплее, девонька, теплее…
МЕДСЕСТРА:  На грязеразводные ванны следующий кто?
МИРВОЛЬСКИЙ: Смею вас уверить: вполне достаточное, и даже, более того.
АНАСТАСИЯ: Как вы смешно выговариваете: «достатошное».
МИРВОЛЬСКИЙ: Смешно?
АНАСТАСИЯ: Сейчас так не говорят.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Я же рассказывал о своём древнем происхождении.
АНАСТАСИЯ: А почему вы не спросите, почему я вас не спрашиваю, как вас зовут?
МИРВОЛЬСКИЙ: Некий простор благотворен для женского любопытства.
АНАСТАСИЯ: Так как вас зовут?
МИРВОЛЬСКИЙ: Арсений Донатович. Только никому ни слова!
АНАСТАСИЯ: Вы тоже чего-то боитесь?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ещё как! Я на днях – только никому ни слова – сбежал из своего сумасшедшего дома.
ЛИСОНЬКА: Нормально! Я с ней с одной не знаю, что делать, а тут ещё…
АНАСТАСИЯ: Сбежали?
МИРВОЛЬСКИЙ: Меня ищут. Но кому придёт в голову, что я здесь, в санатории.
АНАСТАСИЯ: И у вас есть диагноз?
МИРВОЛЬСКИЙ: Плох тот человек, у которого нет какого-нибудь  диагноза.
АНАСТАСИЯ: Почему?
МИРВОЛЬСКИЙ: Зависть его  душить начинает. Казалось бы, тут и радоваться нечему – язва или, на худой конец, перхоть, замучила. А не радуется! У соседа – есть, а меня – ничего такого. Поэтому легче живется, когда и у тебя что-то такое, эдакое. Мой диагноз -  mania grandioza. Я всегда, сколько себя помню,  был одержим  стремлением к величию и узнаваемости. Одержим! До судорог! До полного затмения ума. Ради этого, верите ли,  всегда был готов на всё, и шёл,  и через  что угодно переступал! Стеснялся этой страсти. Мучался. Маскировал честолюбие под застенчивость. А когда осознал, что это – диагноз, стало много легче.
АНАСТАСИЯ:  Вы перестали быть честолюбцем?
МИРВОЛЬСКИЙ: (усмехнувшись) Вы, Анастасия, задаёте прековарнейшие вопросы…
АНАСТАСИЯ: Вы уходите от ответа.
МИРОВОЛЬСКИЙ: Куда же я  уйду, когда мне с вами почему-то хорошо! Всё своё, Анастасия, я, как та черепаха, ношу с собой. В том числе и диагноз. И своё знание о том, что это за диагноз.
АНАСТАСИЯ: А какой диагноз у меня?
ЛИСОНЬКА: Ты думаешь, он тебе что-то утешающее скажет?
МИРВОЛЬСКИЙ: Надо ли вам это знать?
АНАСТАСИЯ: Я его знаю. Мне о нём напоминают каждый день. Понимаете, каждый!...  Твердят, что диагноз написан у меня на лбу большими буквами. И я хочу понять: виден ли он окружающим? А тут вы. Я вас знать не знаю и вы меня подавно, если, конечно, не лжете. Ну-ка, выдайте ваш вариант.
МИРВОЛЬСКИЙ: Я думаю, он называет вас  шизофреничкой. Я думаю, что какой-нибудь прохвост из какой-нибудь теперешней престижно-дорогостоящей клиники, по его просьбе, уже пользовал вас некими пилюлями из  заморской коробочки и пытался навести на вас порчу своим поганым гипнозом. Хватит?
ЛИСОНЬКА:  Во, даёт!
АНАСТАСИЯ: Вы, вы…… Ну, а я? Я?
МИРВОЛЬСКИЙ: Шизофрения и вы, Анастасия, – даже не двоюродные сестры. Вы, конечно, чисто по-женски, не без дуринки.  Но она вас только украшает!
АНАСТАСИЯ: Вы говорите... Кое-что… почти… правда. Но  с диагнозом… вы ошибаетесь…
МЕДСЕСТРА: Минеральные ванны. Вам и вам. Проходите. Кабина  сто шесть и сто семь.
АНАСТАСИЯ: Я, и правда, сумасшедшая. Я это про себя хорошо знаю.

(МИРВОЛЬСКИЙ И АНАСТАСИЯ ПРОХОДЯТ В ВАННЫЕ КАБИНЫ.
МЕДСЕСТРА ЧИТАЕТ ИНСТРУКЦИЮ)

МЕДСЕСТРА: Предупреждаю: пользоваться  минеральными ваннами надо только по рекомендации врача. Запрещено пользоваться беременным женщинам. Вы, милочка, не беременны?
МИРВОЛЬСКИЙ: Да она только приехала на курорт.
МЕДСЕСТРА: Заслуженный человек, а такие шутки! Итак, в ванне лежать по стойке смирно, не брызгаться. Не использовать в ванной приборы электронагревательные. Не курить. Беспрекословно выполнять указания медперсонала. В случае получения отдыхающими, по их вине, травм и увечий, они будут выписаны из санатория безо всякого возврата денег за путёвку и направлением письма в профсоюзную организацию по основному месту работы. Теперь найдите у себя уровень сосков на груди. Нашли?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ищу-ищу..
МЕДСЕСТРА: Не поняла!?
МИРВОЛЬСКИЙ: Да у меня грудь, видите ли, чрезвычайно волосатая. Нашел!
МЕДСЕСТРА:  Юмор вообще редко, когда уместен, а тем более, в лечебном учреждении, хотела бы я сказать. И тем более, вам! Так вот: вода не должна подниматься выше уровня сосков вашей груди, иначе могут быть необратимые последствия! Вы готовы? Тогда прошу ложиться в воду, я включаю. Пробка в ванне действует автоматически, так что и не думайте, что удастся пробыть в нашей замечательной воде дольше, чем это прописал лечащий врач!
МИРВОЛЬСКИЙ: Спасибо, Варвара Карповна!

(ОБА, ЛЕЖА В ВАННОЙ, ПРОДОЛЖАЮТ РАЗГОВОР)

МИРВОЛЬСКИЙ: Анастасия! Как вам  чудо-вода?
АНАСТАСИЯ: Пока не поняла…
МИРВОЛЬСКИЙ: У вас все впереди. А на какой почве, как говаривал классик, ваше сумасшествие?
АНАСТАСИЯ: Представьте: ни на какой.
МИРВОЛЬСКИЙ: Так не бывает.
АНАСТАСИЯ: Бывает. Ни с того, ни сего я стала слышать голоса внутри себя, словно бы во мне телевизор включили.
ЛИСОНЬКА:  Ну, да! Не с того, ни с сего. Ладно, врать-то. Без причины и прыщ не соскочит, милая моя!
АНАСТАСИЯ: Замолчи
ЛИСОНЬКА: Чего бы мне молчать?
АНАСТАСИЯ: Потому что глупости…
МИРОВОЛЬСКИЙ: Что? Глупости говорят такие же, как по телевизору?
АНАСТАСИЯ: Говорят абсолютно житейские вещи….
МИРВОЛЬСКИЙ: Ну, например?
АНАСТАСИЯ: Например, по домашнему хозяйству…Я даже рецепт один интересный такой слышала фаршированной курицы…
МИРВОЛЬСКИЙ: И не записали?
ЛИСОНЬКА: Я могу и повторить.
АНАСТАСИЯ: Да тут как раз Юрий позвонил… а потом я забыла.. А недавно они разругались. Он ей: « Ты слишком умной стала для меня, деточка! Это мне не по карману!» А она: (Анастасия вскакивает) «Я всегда знала, что когда-нибудь пойму, что вышла замуж за подлеца» И хлесть ему по физиономии, хлесть!!!
МЕДСЕСТРА:  Пациенточка! Что вы вскочили? Что вы плещетесь! Кто за вами убирать должен! Вам кончать нужно вместе с мужчиной. Он ещё лежит, а вы уже вскочили.
МИРВОЛЬСКИЙ: (хохочет, вставая)  Варвара Карповна! Я тоже встаю. В следующий раз мы обязательно закончим вместе.
МЕДСЕСТРА: Ни чуточки не смешно, особенно, когда касается инструкций, утверждённых главврачом.

(ОБА ВЫХОДЯТ ИЗ-ЗА ШИРМ)

МИРВОЛЬСКИЙ: Знаете, что я вам скажу: записывайте все, что вы услышали. У вас бумага есть?
АНАСТАСИЯ: У меня с собой ноутбук.
МИРВОЛЬСКИЙ: А  я так и не обзавёлся. Видно, не очень нужен. Вот и пишите на вашем ноутбуке.
АНАСТАСИЯ: Как же мне  записывать?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Как ваши голоса зовут?
АНАСТАСИЯ. Одного зовут – Болт.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Живописное имя.
АНАСТАСИЯ: Еще один мужчина, его женщина зовёт Колёк, но он обижается и требует, чтобы Лисонька – так её зовут -  называла его Николаем и ещё Севастьяновичем.
ЛИСОНЬКА: Лихо придумал: записывать! Гоголь получается: «Записки сумасшедшего»
АНАСТАСИЯ : Не знаю…  Меня совсем сумасшедшей не сочтут?
МИРВОЛЬСКИЙ: Записывайте  и ничего не бойтесь.. Сегодня, сейчас и начните. Пишите: КОЛЁК, ставите двоеточие, а дальше – чего он там набуробит. А потом мы  это  распечатаем, и  вы дадите мне прочесть. Если будет плохо, я помогу вам всё порвать.
АНАСТАСИЯ:  Вы это серьезно?
МИРВОЛЬСКИЙ: Серьезнее, уверяю вас, не бывает.
АНАСТАСИЯ: Я почему-то вам верю… начинаю верить. Зачем-то…
МИРВОЛЬСКИЙ: Профессия у меня такая, чтобы мне молодые женщины, а особенно невинные девушки, верили. И желательно – с первого слова.
АНАСТАСИЯ: Что же это за профессия такая?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ну, не всё сразу, не всё сразу. Так будете записывать?
ЛИСОНЬКА: Не вздумай соглашаться!
АНАСТАСИЯ: … Я попробую…
МИРВОЛЬСКИЙ: Вот увидите; вам сразу станет легче.
АНАСТАСИЯ: Вы думаете?
МИРВОЛЬСКИЙ: По себе знаю.
АНАСТАСИЯ: Вы тоже записываете? Записываете? И вам помогает?
МИРВОЛЬСКИЙ: Скорее, реализую написанное другими сумасшедшими…
АНАСТАСИЯ: Значит, я все-таки сумасшедшая?
МИРВОЛЬСКИЙ: Это я рядом с вами чувствую себя законченным безумцем. Но безумие моё  приятно  мне до безумия.
АНАСТАСИЯ:  Вы говорите правду? Или это обычные курортные комплименты?
МИРВОЛЬСКИЙ  Я никогда не был так правдив, Анастасия, как в эти мгновения.  Никогда. И потом: разве можно такую проницательную женщину, как вы, обвести вокруг пальца какими-то там комплиментами.
АНАСТАСИЯ: Господи! Да, конечно же, можно!
МИРВОЛЬСКИЙ:  Анастасия! Я никогда, слышите, никогда не воспользуюсь этой вашей слабостью. Даже, если вы меня об этом попросите!
АНАСТАСИЯ: (смеётся)  Вот уж теперь-то я вам точно не верю. Ни одному вашему слову.
МИРВОЛЬСКИЙ: Неужели ни одному?
АНАСТАСИЯ: А как бы вы хотели?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ну, хоть одному-то…
АНАСТАСИЯ: Разве, что одному…
МИРВОЛЬСКИЙ: Я рад нашему знакомству. А теперь: до встречи.

(РАСХОДЯТСЯ.  И ТУТ ЖЕ ВОЗЛЕ АНАСТАСИИИ ВОЗНИКАЮТ ПЕРСОНАЖИ, О КОТОРЫХ ОНА РАССКАЗЫВАЛА:  КОЛЁК И БОЛТ. ДЕЙСТВИЕ ПЕРЕНОСИТСЯ В ОСОБНЯК, ПРИНАДЛЕЖАЩИЙ КОЛЬКУ).


КОЛЁК: Слушай, Болт: камеру установишь здесь. В спальнях нужно сделать так, чтобы видна была кровать.  На кухне достаточно будет…
БОЛТ: Двух?
КОЛЁК: Пожалуй. Или нет? Ванная комната обязательно. Но чтобы и ванная, и джакузи, и душевая система просматривалась каждая по отдельности. И туалет.
БОЛТ: Но, туалет…
КОЛЁК: А чем не место? Или нет?
БОЛТ: Но она вам не изменяет, гарантирую.
КОЛЁК: Гарантируешь? Ты гарантируешь! В этом доме и в этой жизни гарантировать могу только я.  Я!  А почему? Да потому что у меня в руках эти шуршавчики, эти миленькие рисуночки, эти единственные по-настоящему прекрасные произведения типографского искусства. Валюта, Болт, это лучшая из гарантий. И это так:  любой Шишкин с Пикассо только потому и Пикассо, что за них заплачено. Прекрати  платить – и куда девались таланты? Даже бескорыстие - это всего лишь деньги, только наоборот. Или нет?
АНАСТАСИЯ: (вмешиваясь) Ну, уж бескорыстие-то….
КОЛЁК: Молчи, молчи, белорыбица!
АНАСТАСИЯ: Это я-то белорыбица?
КОЛЁК: Ты, а кто ещё?
АНАСТАСИЯ: Нет у тебя таких слов !
КОЛЁК: Каких ещё таких?
АНАСТАСИЯ: Какие ты сказал.
КОЛЁК:  Слышишь,  Болт: она меня учит, что говорить.
БОЛТ: Но мы, на самом деле, как бы , это….
КОЛЁК: Болт, не знаю, чему тебя учили в твоём конно-вертолётном училище
БОЛТ:  Рязанское, ордена….
КОЛЁК: Знаю, знаю.. ( Анастасии) Что ты в этом понимаешь! Вот: я вчера  этой суке – мэру отвалил для сиротского приюта сорок упаковок детских смесей. Так в газетках сегодня во всю страницу морда мэра, как он слезинку смахивает. А дальше его слова, что, мол, он, мэр, привез бедным детишкам  продукты питания. И дальше сумма прописью. Выборы-то не горами. Авось, сумму запомнят! Или нет?
АНАСТАСИЯ: Да ты ещё и философ, Колёк. Однако, я тебе не белорыбица. Ты вспомни, в чьей голове ты живешь!
КОЛЁК: В твоей…в твоей. Короче, ты хочешь сказать…
АНАСТАСИЯ: Да.
КОЛЁК: Понял.
АНАСТАСИЯ:  Или нет?
КОЛЁК: Мы поняли. Правда, Болт?
АНАСТАСИЯ: Вот и славно, Николай Севастьянович!

КОЛЁК: (Анастасии) Ладно-ладно… Но ты записывай с умом. Не всё подряд…
АНАСТАСИЯ:  Я не обещаю.
КОЛЁК:.. Короче, изменяет она мне или не изменяет – значения не имеет никакого. Будет изменять. Куда она денется. Она должна мне изменить, ты понял, Болт? Мне просто-таки надо, чтобы она мне изменила. И я хочу это видеть своими глазами. Вот этими двумя. И не просто видеть. А иметь на пленке. На плёночке… Такой домашний  фильмик, такой сексуальный фильмец. На всякий случай. На случай развода, например. Мы сделаем такое кино, Болт!  И может быть, когда-нибудь, где-нибудь его продемонстрируем. При соответствующей ситуации. Или нет?.
БОЛТ:  Надо знать, когда. И надо, чтобы кто-то управлял, включал или выключал видеокамеры.
КОЛЁК:  Никакой режиссуры. Пока. Обойдёмся без Бондарчука. Или нет?
БОЛТ: Как скажете.
КОЛЁК: Есть, Болт, такие маленькие датчики на движение.
БОЛТ: Знаю.
КОЛЁК: Вот и славно.
БОЛТ: Только поставить такую уйму всего…
КОЛЁК: Успеешь. Мы как раз собрались с Лисонькой в Африку… Там зверики на воле разгуливают, нас поджидают… Пары недель тебе хватит? Заодно, как бы, и ремонт в доме лёгкий, косметический. А вернёмся – начнём операцию «страсть неземная». Или нет?
БОЛТ. Так точно.
КОЛЁК:  А может, Болт, ты сам перекинешься в эти картишки с моей супружницей? Она нравится тебе, Болт.
БОЛТ: Не уразумел.
КОЛЁК:  Уразумел, уразумел! Ну, не может не нравится всё ещё упругая, праздная женщина, Болт! Ты не стесняйся, скажи. Мне надо, чтобы всё было по-настоящему. И не думай, Болт; это не входит в твои повседневные обязанности. Это – отдельно, за отдельную плату. Ты же знаешь, Болт, я хорошо плачу и всегда расплачиваюсь. Своих  никогда не кидаю. Ну?
БОЛТ: По контракту я - телохранитель. У вас.
КОЛЁК: (хохочет) Вот-вот! Охрана моего тела путём овладения телом моей ненаглядной супруги. А ты ей тоже… нравишься, я думаю. Молодой, натренированный. Герой войны. Ты ведь какой-то там герой?
БОЛТ:  Виноват, до героя не дорос..
КОЛЁК:  А плачу я тебе, как герою. Нам герои нужны. Думай, Болт, думай. Или ты цену гонишь? Это , кстати, правильно. Цену самому себе нужно знать. И добиваться, чтобы не дисконтировали. Или нет?
БОЛТ:  Ну. Как бы…

(СЛЫШНО, КАК  ЛИСОНЬКА САДАНУЛА ДВЕРЦЕЙ МАШИНЫ)

КОЛЁК: О! слышишь? Так и не привыкла к хорошим машинам. Дверцей, как на  «Жигулёнке» хлопает. А ведь это «Лексус».

( ВХОДИТ ЛИСОНКА)

Лисонька! Ненаглядная! Что же ты так дверцей-то по машине. Машиночка у тебя ласковая, с ней надо бережно…
ЛИСОНЬКА: Бережно, бережно… Колёк! Да ты, никак, начал  бабло жалеть?
БОЛТ: Я пошёл, командир?
КОЛЁК: Лисонька! Наш Болт посмотрел сегодня на меня и говорит: « Что-то подустали вы, Николай Севастьянович! Съездили бы вы с супругой в Африку. На зверей посмотреть, себя показать. А я без вас за домом поприглядываю, ремонт сделаю. Вот он, какой заботливый, наш Болт. Как ты на это смотришь?
ЛИСОНЬКА: Никак. Ты опять повезешь меня со всей кодлой, с Гуром твоим поганым. И певца этого прихватите патлатого. Будете виски жрать  и бить зверей неизвестно зачем. Я лучше дома.
КОЛЁК: Иди, Болт, иди. Занимайся делом. А о дальнейшем мы с тобой еще побеседуем.

(БОЛТ ВЫХОДИТ).

КОЛЁК: В этот раз, ненаглядная, никакого Гурфинкеля. У него дела в суде. Только мы вдвоём: я и ты, ты и я, и Африка, и звери, и твой фотоаппарат. Ты будешь снимать, а я носить за тобой кофр. И только вечером, перед сном, сидя под навесом, немного виски со льдом. Самую капельку, ненаглядная!  Или нет?
ЛИСОНЬКА: Колёк! Что ты, мой приторный,  задумал?
КОЛЁК: Не зови меня эти именем.
ЛИСОНЬКА: Что так?
КОЛЁК: Хватит, хватит. Придумай что угодно: Николаша, Nicolas, наконец. Этот Колёк должен от меня отлипнуть.
ЛИСОНЬКА: А что? Сильно прилипчив?
АНАСТАСИЯ: ( продолжая записывать) Задело тебя, Колёк, зацепило! Это хорошо.  И тут Лисонька тебе  говорит:
ЛИСОНЬКА: Ах. Колёк! Помнишь, как ты был сопливым аспирантом в своём задристанном универе и ходил трахать меня в подсобку  нашей университетской столовой по вечерам, а заодно и подкормиться у глупой влюбчивой девчонки… Тогда тебе твоё имя нравилось – лишь бы тепло, сыро и сытно.
КОЛЁК: Я за всё расплатился, Лисонька!  Или нет?
ЛИСОНЬКА:  Расплатился, говоришь? Так ты, значит, ты со мной за интерес? Выплачиваешь? Как потаскухе? Значит, жил со мной, как в борделе?  И дочь наша, наша Глашенька – не дочь, а побочный продукт товарно-денежных отношений между мной и тобой? А чего ты решил, что расплатился, милый? Сколько я стоила в те поры, когда ты похаживал ко мне?  Сколько я стоила в этой позе? А в этой? А если сюда?  Знаешь? Ты приценялся? Ты истекал слюной. До сих пор она не высохла у меня на ушах. Я никак не отмою от  слюны  свою грудь. Господи! Сколько было этой слюны! А я тогда была свеженькая. Никаких массажей, никаких лифтингов. Я была  румяной булочкой из университетской столовой. А ты был худой и страшный. Аспирантишка и активистишка комсомольский. Но я тебя тогда полюбила. Или нет… Знаешь, так, по-бабьи жалела. А теперь ты говоришь, что расплатился
.АНАСТАСИЯ: (продолжая записывать) Да-да! Когда-нибудь они должны это услышать! Когда-нибудь они должны это услышать. Они – эти вечные победители всего и всех. Это хорошо вышло! Ай, да Лисонька!
КОЛЁК:  Ну, не придирайся! Сорвалось с языка…
ЛИСОНЬКА: Сорвалось?
КОЛЁК: Сорвалось, ну…
ЛИСОНЬКА: Значит, до поры до времени лежало-лежало, а потом просто сорвалось.
КОЛЁК:  Ты умнеешь прямо на глазах. Только зачем тебе ум?
ЛИСОНЬКА:  Знаю-знаю: ум до добра не доводит. Про это нам в школе рассказывали. Пьеса такая: « Горе от ума»… Это – угроза?
КОЛЁК:  Не морочь мне и себе голову. У тебя дом. У тебя машина, у тебя «золотая» карточка в банке. Всё, что ты хочешь! Или нет?
ЛИСОНЬКА: Неужели всё, любимый ты мой?
КОЛЁК: Есть, конечно, известные пределы…
ЛИСОНЬКА: … Да-да! Как на зоне: шаг влево, шаг вправо… Ты меня не любишь, милый... Вот в чём дело. Просто не любишь!
КОЛЁК:  Любишь – не любишь, плюнешь – поцелуешь… Я пойду, поплаваю в бассейне, а ты обдумай африканское предложение.  Обсудите это с Болтом. Болт! Болт!
 (ВХОДИТ БОЛТ)
Пообсуждай с хозяйкой мои предложения и, заодно, какой ремонт надо делать.
(Уходит.)
МИРВОЛЬСКИЙ: (входя) И как ваши успехи на ниве записывания?
АНАСТАСИЯ.:  Вот. (подаёт изрядную стопку исписанных листков)
МИРВОЛЬСКИЙ: (читая) Ага, ага! Интересно! Однако, какие прелюбопытнейшие разговоры ведутся в вашей  прелестной головке!
БОЛТ: Я на вашем месте съездил бы.
АНАСТАСИЯ: Вы считаете?
ЛИСОНЬКА: Съездить можно. Но зачем? Езди – не езди…
МЕДСЕСТРА: И не забывайте, граждане отдыхающие, что после принятия процедур необходим отдых  в фитобаре. Там вас ждёт настой шиповника и настой пустырника. Витаминизация и релаксация. Как об этом написано в книге о лечебных факторах нашего замечательного курорта. (проходя мимо Анастасии и Мирвольского) Вы у меня книгу брали, я надеюсь?
ОБА: Брали, брали!
МЕДСЕСТРА: Тогда читайте. Изучение сведений, изложенных в этой книге, само по себе является серьёзным лечебным фактором
.
(МИРВОЛЬСКИЙ ПРОДОЛЖАЕТ ЧИТАТЬ НАПИСАННОЕ)

ЛИСОНЬКА: Послушай, Болтик! Можно, я тебя буду звать так?
БОЛТ: Ваше право, хозяйка.
ЛИСОНЬКА: Он нырнул?
БОЛТ:  (смотрит в окно) Плывёт.
МИРВОЛЬСКИЙ: Ага! Похоже, она начинает заряжать мышеловку. Это так?
АНАСТАСИЯ: Я  ещё не знаю.
МИРВОЛЬСКИЙ: Так вы ещё не придумали финал?
АНАСТАСИЯ: Я не умею придумывать.
ЛИСОНЬКА:  Подойди ко мне ближе.
БОЛТ: Я и так недалеко.
ЛИСОНЬКА: Ты боишься?
БОЛТ: ( усмехнувшись) Я на службе.
ЛИСОНЬКА: Вот, и служи.
БОЛТ: (подходит ближе) Ваше приказание выполнено.
ЛИСОНЬКА:  Какой ты…
БОЛТ:  Какой?
ЛИСОНЬКА: О! да ты не зря зовешься Болт. Болт! Ты не болтик, ты настоящий Болтище.
МИРВОЛЬСКИЙ: Да-да! Она его хочет! Это вы верно подметили.
АНАСТАСИЯ:  Я в этом не уверена.
МЕДСЕСТРА: (проходя мимо) … а также массаж предстательной железы и грязевые тампоны, которые благотворно действуют на  доброкачественную гиперплазию простаты. (Мирвольскому) Вам это не назначили?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Представьте, Варвара Карповна: я просил, а мне не назначают. Даже обидно. Говорят всё занято. И к тому же она у меня, оказывается, не увеличена! А так хотелось, чтобы помассировали!
ЛИСОНЬКА: Обними меня..
БОЛТ: Это не предусмотрено контрактом.
ЛИСОНЬКА:  Кто мешает заключить дополнительное соглашение, Болтик?
БОЛТ: Это вы о деньгах?
ЛИСОНЬКА: Ты считаешь, что меня теперь  можно только за деньги?
БОЛТ: Вы… восхитительная женщина.
ЛИСОНЬКА: Ну, так обними меня… Смотри: какая у меня грудь! Мои подружки-потаскушки из фитнес-центра завидуют моей груди. Эта Вавилиха вечно кудахчет: « Ах, Лисонька! Лисонька!» и всё норовит мою грудь погладить. Словно лесбиянка -  противно.
МИРВОЛЬСКИЙ: Значит, вы не сторонница нетрадиционного секса?
АНАСТАСИЯ: У нас дома, там, где я росла, всё было традиционно. Маленький такой городок, всё насквозь. И у нас в семье папа любил маму, и дядя Шура, и дядя Костя, и мамины сестры…. Все любили друг друга, как это положено.
МИРВОЛЬСКИЙ: Я тоже, представьте себе, традиционалист. Я  сказал бы, даже консерватор. Яростный консерватор. Особенно в таких вопросах.
МЕДСЕСТРА: Проходите на минеральные ванны, не задерживайте других  излечивающихся. Арсений Донатович!
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы так заботитесь обо мне!
МЕДСЕСТРА: Медицина – это только на пять процентов медикаменты. А всё остальное – забота.
МИРВОЛЬСКИЙ: Варвара Карповна! Вы неподражаемы!
МЕДСЕСТРА:  Это не я сказала. Это наш главврач сказал.
АНАСТАСИЯ:  Мы идём, идём…
МЕДСЕСТРА: ( повторяя тональность) Мы идём, идём…  Действует водичка! Ой, как действует! Все-таки, как иногда тяжело быть только персоналом
(УХОДИТ)
ЛИСОНЬКА: Ты живешь монахом…
БОЛТ: Откуда вам знать?
ЛИСОНЬКА: Я  это чувствую. Чувствую… Любая женщина это чувствует.
БОЛТ: Я не монах.
ЛИСОНЬКА: Эти девки из клуба «Кобылка» или администраторша из его супермаркета - не в счёт. Ну, иди ко мне.  (обнимает)  Возьми меня прямо сейчас, пока он плавает.
БОЛТ:  (смотрит в окно) Он выходит из воды.
ЛИСОНЬКА:  А я хочу долго. Долго-долго-долго. И в кровати. На белой простынке. Только представь: белая простыня, загорелая кожа и женщина, которая вся твоя.
 
(ВХОДИТ КОЛЁК В КУПАЛЬНОМ ХАЛАТЕ)

КОЛЁК:  Поговорили? Ну и славно! А где мой мобильник? Болт, я его, кажется, около бассейна оставил на шезлонге. Принеси, мне Гур звонить должен.

(БОЛТ ВЫХОДИТ)

ЛИСОНЬКА:  Я подумала, и в Африку не хочу. Там жарко.
КОЛЁК: А я так хотел с тобой, именно с тобой. Вдвоём, как раньше.
ЛИСОНЬКА: Дело, видно к старости, Колёк? Ты становишься сентиментальным?
КОЛЁК: Ну, не язви… нам надо уехать, поменять обстановку. Не хочешь в Африку – хрен с ней, Африкой. Поедем в Норвегию. Фьорды. Синее прохладное море, скалы… Или нет?
ЛИСОНЬКА: А что скажет твоя банкирша?
КОЛЁК: Хорош, слышишь, хорош! Никакой банкирши у меня нет. Нет! Некогда мне банкиршами заниматься. У меня четыре супермаркета. Четыре! И еще в столице оптово-закупочная фирма. Ты же знаешь…
ЛИСОНЬКА: Ну, а эта… масявочка…
КОЛЁК: Какая ещё масявочка?
ЛИСОНЬКА:  Такая-эдакая…(Показывает) С которой ты в Москве в «Балчуге» рассекал.
КОЛЁК: Это тебе, поди,  Вавилиха наплела, сучка?
БОЛТ: (входит) Шеф, я не нашел мобильник. А он не в машине?
КОЛЁК: А!!! Я и забыл – вот он, у меня в пиджаке. Вот, чучело-то забывчивое!  (Достает телефон из кармана пиджака, который он, войдя в комнату, положил на кресло) Так и есть: три вызова. А звонок выключен. Ну точно: Гурфинкель звонил. ( Анастасии) К твоему сведению: эта масявочка – мой референт. Три европейских языка, выпускница Плехановки.
ЛИСОНЬКА: А она тебя… каким языком..? Французским? Или испанским?
КОЛЁК: Между прочим, у них с Болтом, я бы сказал, тесные отношения. Так, Болт?
БОЛТ: Шеф!!!
КОЛЁК: Ах, пардоньте, пардоньте… Разгласил мужскую тайну. Ну, да ничего; Лисонька у меня – свой мужик. Это не то, что Вавилиха – сучка – несет, что ни попадя. Впрочем, тебе что! Ты - человек неженатый. (говорит это, набирая номер на мобильнике) Гур! Старый ты кобелина! Ты, поди, опять к Светланочке лезешь с непристойными предложениями? Знал бы ты, по какому телефону я тебе звоню! Номер, конечно, прежний. А сам аппарат! Функций на нём, как на американском «Шатле». Дорогой – сил нет. Один диктофон что стоит – три часа непрерывной записи. А ещё и фото, и видео, и плеер… Езжай в паспортно-визовую в агентство, и начинай хлопоты по Норвегии. Нет, в Африку пусть негры едут. Они к жаре привычные. А мы с Лисонькой во фьорды. Через ту же фирму. VIP – тур, десять дней. Всё, Припёк, всё! (Жене) Пойду, прилягу. А вы пообсуждайте тональность стеновых панелей и конфигурацию световых потоков
ЛИСОНЬКА:  Покажи аппаратик, Колёк.
КОЛЁК: Лови. ( Размахивается, чтобы бросить. Лисонька протягивает руки, чтобы поймать,  а Колёк аппарат не бросает)  Такими аппаратами не разбрасываются, девочка моя. Правда, Болт? В нём столько всего… Или нет? Проводи меня, Болт.
 (Уходят)
ЛИСОНЬКА: Сволочь, сволочь, сволочь!
АНАСТАСИЯ:  А как поживает ваш диагноз? Ванны помогают?
МИРВОЛЬСКИЙ: Благотворны до невозможности! Сплю, как младенец. А то проснешься, бывало, и слушаешь:  где же долгие и несмолкающие аплодисменты? А аплодисментов-то и нет. Нет!  Иной раз, даже  потом холодным проймёт. И лежишь-лежишь, ворочаешься-ворочаешься, думаешь, думаешь… А теперь: лёг и одна только забота: проснуться.  Утром.  И ничего не снится, а если и снится, то самое несущественное. Например, засолка каспийской сельди «залом» в рыболовецком колхозе имени Семнадцатой Партконференции.
АНАСТАСИЯ: Неужели такие сны могут сниться?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ещё как!
АНАСТАСИЯ: А кроме селёдки?
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы..
АНАСТАСИЯ:  Я присниться не могу.
МИРВОЛЬСКИЙ: Не вижу причин, почему вы не можете мне присниться.
АНАСТАСИЯ: У меня на роду написано: не сниться никому.
МИРВОЛЬСКИЙ: Написано на роду?
АНАСТАСИЯ: Да! Это от бабушки… Она у меня была немного ворожея. И так ей наворожилось!
МИРВОЛЬСКИЙ: Хотите - верьте, хотите – нет, только вы мне приснились.
АНАСТАСИЯ: Как?
МИРВОЛЬСКИЙ: С розой в ваших прекрасных волосах.
АНАСТАСИЯ:  С розой?
МИРВОЛЬСКИЙ: Вот, с этой самой! ( В руке, которую он всё время держал за спиной, роза) Я, как только увидел вас во сне, тут же проснулся и отправился  за розой, которую тоже увидал во сне. И у административного корпуса, под самыми окнами главврача, представьте, вижу, что ваша роза  ждёт, когда я за ней приду.
АНАСТАСИЯ:  Вы сошли с ума! Вас же могут выписать за нарушение.
МИРВОЛЬСКИЙ: Это было ночью, в три часа. В это время даже Варвара Карповна  отдыхает от своих инструкций..
АНАСТАСИЯ:  Вы не шутите? Я вам действительно приснилась?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Вы меня просто удивляете! Все шутники сегодня в телевизоре. А меня разве показывают по телевизору?
АНАСТАСИЯ: Не видела. Хотя, по-правде, я не люблю телевизор и редко его смотрю. Юра мой смотрит. Всякие жутики и все, что связано с экономикой. А я с цветами предпочитаю заниматься. У меня в доме много цветов. Много-много Мы друг с другом разговариваем . А роза ваша  замечательная…Спасибо.
МИРВОЛЬСКИЙ: А как ваши разговоры? Те, что внутри..
АНАСТАСИЯ: Оборвались в связи с вашим приходом на слове «Сволочь»
МИРВОЛЬСКИЙ: Лихое словечко. А кто его выпалил?
АНАСТАСИЯ: Лисонька.
МИРВОЛЬСКИЙ: Поди, сказала в сердцах?
АНАСТАСИЯ: Она неимоверно раздосадована…
МИРОВЛЬСКИЙ: Чем же это?
АНАСТАСИЯ: Я думаю: тем, что не смогла, как бы случайно,  разбить мужнин телефон!
МИРВОЛЬСКИЙ: Вот как?
ЛИСОНЬКА: Сволочь! Сволочь! Сволочь! Какая же ты сволочь, любимый!
Три часа записи на диктофон. Наверняка писал, скотина, нашу беседу с Болтом. Ты ловишь меня, сволочь. Ловишь. Как большую рыбу. Но я не по твоему крючку рыба, ненаглядный! Хотя, конечно, с диктофоном ты меня поймал. Поймал. Жаль, что я не смогла уронить эту твою игрушку. Ах, любимый! Какая жалость, свет очей моих!  Как бы он славно шмякнулся на пол. Ай, какие были бы дребезги!  Всё понял, сволочь. И понял, что я поняла. А Болт? Эта говядинка только прикидывается, что и мозги у нёё говяжьи?…(курит)
АНАСТАСИЯ: Скажите, а вам действительно интересно то, что я записываю?
МИРВОЛЬСКИЙ: Крайне. А, кстати, что она у вас задумала?
АНАСТАСИЯ: Да откуда же я знаю! Они просто во мне звучат. Сами  по себе.
МИРВОЛЬСКИЙ:  А почему вы не закололи розу в волосы так, как мне это снилось?
АНАСТАСИЯ:  (Закалывает) Вот так?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Вы видели мой сон?
АНАСТАСИЯ: Я выгляжу действительно сумасшедшей, но мне нравится то, что вы мне говорите. И я, наверное, действительно видела тот сон, который видели вы. Странно: я начала записывать их разговоры по вашему совету и теперь они являются,  когда я сажусь писать… А если нет захочу – не являются. Скажите, а где вы научились влюблять в себя женщин?
МИРВОЛЬСКИЙ: Отчего вы решили, что я этим занимаюсь?
АНАСТАСИЯ: Смотрите: вот идёт Варвара Карповна!
МИРВОЛЬСКИЙ:  Полно вам…
МЕДСЕСТРА: Я хочу сказать, как председатель культкомиссии нашего профкома, Арсений Донатович, что вы могли бы провести свой творческий вечер в нашем клубе, как, помните, было? И отдыхающие бы пришли, и персонал бы… Конечно не все… Но, некоторые пришли бы вас послушать. Я хочу сказать, что всем нам не хватает культурного досуга и собеседника… Чтобы позадушевней.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Я подумаю над вашим предложением, Варвара Карповна.
АНАСТАСИЯ: Значит, творческие вечера были?
МЕДСЕСТРА: Было, было… И актёры приезжали из города. И актрисы.
АНАСТАСИЯ: Что вы говорите! И актрисы?
МЕДСЕСТРА: И  актрисы! И они все так любят, так любят Арсения Донатовича! Так любят!  Вы подумайте, Арсений Донатович!
МИРВОЛЬСКИЙ: Я уже думаю, Варвара Карповна!
АНАСТАСИЯ: Я вам обещаю: Арсений Донатович обязательно подумает.
МЕДСЕСТРА: Да я уж думаю, он сам по себе согласится.
АНАСТАСИЯ: Он  согласится. Вы же согласитесь? Порадовать всех нас?
МИРВОЛЬСКИЙ: Я  буду думать.
МЕДСЕСТРА: Уж подумайте… ( уходя) И не забудьте, отдыхающая: вам  на ванны.   
АНАСТАСИЯ: Да что вы говорите, Варвара Карповна! Значит,  приедут любящие актрисы…?
МИРВОЛЬСКИЙ: Приедут-приедут. И актёры приедут, и актёрки, и актрисочки .
АНАСТАСИЯ: Любящие?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ну, что я могу поделать, если они любят!
АНАСТАСИЯ: Да что вы!
МИРВОЛЬСКИЙ:  Они любят, хотя я, по натуре, тиран, злодей.  А в ответ на моё тиранство - любовь…. Хотя, любовь - это тоже… тиранство. Только особого рода. А сердце, сердце-то одно, Анастасия! Поэтому и  санаторий.
АНАСТАСИЯ: Значит, вы работаете в театре?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Да,  мой сумасшедший дом там. И я в этом доме главный безумец.
АНАСТАСИЯ:  Я никогда не бываю в театре. Можно сказать, я его не люблю.
МИРВОЛЬСКИЙ: Вот как!
АНАСТАСИЯ: У нас дома, в Межегорске театр большой. Здание старинное. Колонны, колонны… И снаружи, и внутри. Я как-то пошла. А там артисты какими-то неправдышными голосами говорят. И особенно – артистки. Я посидела и тихо-тихо - к выходу.
МИРВОЛЬСКИЙ: Значит, вы из Межегорска? Далеко же вы к нам сюда заехали.
АНАСТАСИЯ: Юрий настаивал, чтобы я летела в Швейцарию… Там платная клиника. Но я увидела в Интернете название курорта «Серебряные ключи». Я сразу себе эти ключи представила, и никакой Швейцарии не захотелось. Взяла свою единственную подружку и поехала сюда. Целый день ехала…
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы здесь с подругой?
АНАСТАСИЯ: Моя подружка…  Лучшая подруга…. Хотите, я вас с ней познакомлю? Вообще, знакомить мужчин с подругами  - занятие неблагодарное. Могут увести. Но моя – не увезет. У меня отличная система сигнализации. Видите: на стоянке, с красной крышей… Любимая!
МИРВОЛЬСКИЙ:  Меня можете смело знакомить. Я  равнодушен к подружкам. Тем более, с крышей.
АНАСТАСИЯ: Равнодушны?!
МИРВОЛЬСКИЙ:  Представьте себе. Когда я был молод, и мне хотелось завести такую красавицу - у меня не было денег. Людям театра наше государство оскорбительно мало платило. А когда появилась возможность, я  к тому времени буквально возненавидел эту  патологическую страсть одним махом преодолевать пространство, по сути, уничтожая его. Если бы вы знали, какое это наслаждение:  пешком одолеть сотню-другую метров просёлочной дороги. Спуститься в ложок, подняться по склону, заметить, как скачут кузнечики обочь дороги, вдохнуть запах полыни, смешанный с запахом тёплой дорожной пыли…. Да, к тому же…  другое занимает моё сердце.
АНАСТАСИЯ: Актрисочки?
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы.
АНАСТАСИЯ: А… ваш театр тоже… с колоннами?
МИРВОЛЬСКИЙ: Вот с колоннами у нас как раз большие проблемы. Когда театр строили, прораб, поговаривают, ещё и дом себе загородный возводил. И все колонны ушли туда. Так и перебиваемся без колоннады.
АНАСТАСИЯ: Большой, должно быть, вышел дом!
МИРВОЛЬСКИЙ: Большой. Шесть лет строгого режима. Шучу, шучу! Просто,  когда  строили, шла борьба с архитектурными излишествами. Вот и вляпали в самом центре  богоспасаемого нашего города ящик из-под мыла. Только бетонный. Хотя, знаете,  никакие колонны на самом деле не нужны. Вы когда-нибудь бывали  в античном театре?
АНАСТАСИЯ:  Нет.
МИРВОЛЬСКИЙ: Вот представьте: театр в Эфесе.  Полукружие горы, по которой взбегают вверх каменные ступени- сидения. И – сцена: открытая площадка. Никаких  кулис, никаких особых декораций, никаких световых эффектов…  Только небо над головой и  прозрачное марево от нагретых камней. И ещё – тысяч двадцать зрителей. Двадцать тысяч! Я иногда думаю: как же надо было играть, чтобы  переиграть и это марево, и птиц в небе, и облака… Как надо было произносить слова?! Непостижимо! А теперь это камни, просто камни…
АНАСТАСИЯ: Неужели и от нас останутся только некоторые слова, которые с каждым годом будут всё больше и больше терять свой смысл да ещё развалины бетонных коробок из-под мыла?
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы тоже задумываетесь об этом?
АНАСТАСИЯ: Однажды я проснулась и поняла, что жизнь – это всего лишь цепочка утрат. В этой истине нет ничего нового. Но однажды ты вдруг понимаешь, что эти слова не просто слова, а то, что имеет отношение к тебе самой.
МИРВОЛЬСКИЙ: Самые счастливые не понимают этого никогда.
АНАСТАСИЯ: Когда-то, словно до нашей эры, мы с моим Юрием любили друг друга. Могли разговаривать о чём угодно. Или молчать Я писала стихи. Слабенькие, конечно. Женские. Чистая лирика. Но многим нравились. Меня публиковали. Книгу даже выпустила . А потом он нырнул в свой компьютерный мир.  И не вынырнул. И меня туда за собой утянул. Работает на американскую фирму компьютерных игр и пишет  для них программы. А я сочиняю сюжеты и делаю эскизы. Мерзость ужасная.  Кровь, насилие, трупы… Но американцы платят очень хорошо. Даже по их меркам хорошо. Хватает  досыта. Но я не хочу досыта. Не хочу! Не хочу!!! Я даже детей от него не хочу, потому что мне кажется, что наши дети будут скакать, как  зелёные чёртики из этих проклятых игр. Вот я и не хочу!  Вы-то хоть это понимаете?!
МИРВОЛЬСКИЙ: Понимаю.
АНАСТАСИЯ:  А он говорит, что если бы у меня был  USB-порт, то он подсоединил бы меня к  своему компьютеру и просто-напросто перепрограммировал… Зачем вы подсели ко мне тогда? Все-таки вас кто-то подослал.
МИРВОЛЬСКИЙ: Место было на диванчике. А потом,  над вашей головой сияло такое белое  облачко и на нём буквы.
АНАСТАСИЯ: Какие буквы? Вы меня опять пугаете…
МИРВОЛЬСКИЙ: Было-было. Я иду и читаю: «не проходи мимо такой неповторимо красивой женщины» Я и не прошёл.
АНАСТАСИЯ: Да ну вас! Какая я  красавица!
МИРВОЛЬСКИЙ: А вы что: считаете себя дурнушкой?
АНАСТАСИЯ:  Не дурнушкой… Но мне кажется, что лицо у меня стало… тоже немного компьютерное.
МИРВОЛЬСКИЙ: У вас прелестное русское лицо.
АНАСТАСИЯ:  Скажите: а почему вы меня до сих пор не поцеловали?
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы полагаете, пора?
АНАСТАСИЯ: Мы на курорте. А на курортах  нельзя без  романа, об этом даже в журналах пишут.
МИРВОЛЬСКИЙ: В журналах..?
АНАСТАСИЯ:  Ну, знаете, такие журналы для женщин…
МИРВОЛЬСКИЙ: Я, на беду, журналы не читаю.
АНАСТАСИЯ: Тогда – просто поцелуйте. Без журнала. Чего вам стоит?

(ЦЕЛУЮТСЯ. В ЭТОТ САМЫЙ МОЕНТ ПОЯВЛЯЮТСЯ МЕДСЕСТРА И ПРИЕХАВШАЯ АДЕЛАИДА ЮСТИНИАНОВНА)

АДЕЛАИДА: ( не без смущения)) Арсений Донатович! Ах! Вот я вас и нашла! А мы так переволновались, так переволновались. Он, представляете, взял и уехал. И никто в театре не знает – куда. Мы так волнуемся! Это ведь так волнительно!
МЕДСЕСТРА:  И не надо волноваться. Мы Арсения Донатовича тут обиходим, уж так обиходим!
АДЕЛАИДА:  Все  волнуются, так волнуются… И Кособрюхов, и в Союзе театральных деятелей.  Из департамента по культуре звонили. И Стана Сергеевна…
МИРВОЛЬСКИЙ: Господи! А я-то как волновался! Думаю: а вдруг они без меня там не волнуются?
АДЕЛАИДА: Мы  волнуемся. Вы не представляете как! Мы уже думали подавать в розыск!
МИРВОЛЬСКИЙ Аделаида Юстиниановна! Ваша девичья фамилия случайно не Штирлиц?
АДЕЛАИДА: Вам ли не знать, что я не замужем.
МЕДСЕСТРА: (Анастасии) А вам, отдыхающая, кажется, пора на процедуры.
АНАСТАСИЯ: Да, да…
МИРВОЛЬСКИЙ: Погодите! А то, о чём мы с вами говорили?
АНАСТАСИЯ: О колоннах?
МИРВОЛЬСКИЙ: О поцелуях… ( Целует её) Я думаю, мы продолжим вечером обсуждать наметившуюся тему…

Анастасия уходит

АДЕЛАИДА: Стана Сергеевна…
МИРВОЛЬСКИЙ: И Стана Сергеевна, и Брабантов, и , пожалуй, ваш любимый Лопушок….
АДЕЛАИДА: Уж и любимый…!
МИРВОЛЬСКИЙ: Не скроете, не скроете, Аделаида Юстиниановна!
АДЕЛАИДА: Да что же мне такого скрывать-то, Арсений Донатович!
МИРВОЛЬСКИЙ: Страсть сердечную!
АДЕЛАИДА: Да вы все мои страсти… Да вы же знаете…
МИРВОЛЬСКИЙ: Ах, Аделаида Юстиниановна! Кому из нас, грубых мужчин, дано понять всю глубину женской души?
АДЕЛАИДА: Да, если бы вы… Да только словечко..!
МИРВОЛЬСКИЙ: Не будем, не будем об этом. Вы  будете привозить их сюда, и мы начнём репетировать прямо здесь… Проведём читку и пройдёмся по ролям.  Понимаете, хорошая  пьеса. Три персонажа. Сегодняшний день. Называется « Смерть в субботний полдень». Вы представляете такое название в репертуаре, Аделаида Юстиниановна?
АДЕЛАИДА: А Ибсен? А «Нора»? Стана Сергеевна уже и на первую примерочку в костюмерный цех ходила.
МИРВОЛЬСКИЙ: А кто говорит, что Генрих Ибсен не нужен? Кто, я вас спрашиваю? Неужели есть такие люди, которые готовы заменить классику в репертуаре дешевыми детективными поделками? Вам, как руководителю литературной частью театра, надо грудью, да, грудью встать на пути таких людей! Вы сможете это сделать?
АДЕЛАИДА: Что, Арсений Донатович?
МИРВОЛЬСКИЙ: Грудью, грудью…
АДЕЛАИДА: Вы же знаете! Вы же знаете!
МИРВОЛЬСКИЙ: Знаю, знаю.. И поэтому не понимаю тех, кому хочется, чтобы мы забыли классическое наследие! Не понимаю! Вот вы, Варвара Карповна, как относитесь к Ибсену? Или вам больше по нраву Стриндберг?
МЕДСЕСТРА: Ой, вы знаете: нас тут на день медицинского работника в цирк возили. Там собачки…. Пудельки. Кудряватенькие такие! Бегут, по барьеру лапками перебирают. Писюлёчки у них торчат! Так познавательно!
АДЕЛАИДА: Варвара Карповна…!
МИРВОЛЬСКИЙ: Не надо! Собачий цирк – это тоже классика!
АДЕЛАИДА: Кто спорит, что пудельки –  тоже классика. Но, новая пьеса, но директор, но департамент, наконец… Это же затраты!
МИРВОЛЬСКИЙ: Да; всё чего-то да стоит… А вам, Варвара Карповна, особое спасибо.
МЕДСЕСТРА: Вы не думайте, Арсений Донатович! Я ничего Аделаиде Юстиниановне не говорила про вас. Я только позвонила по поводу творческого вечера поинтересоваться. Очень уж в прошлый раз увлекательно было.
АДЕЛАИДА: А кто автор? Автор-то у пьесы кто?
МИРВОЛЬСКИЙ: Пьесы? Да вы только что её видели.
АДЕАИДА: Ах, … эта?
МИРВОЛЬСКИЙ: Можете не сомневаться, кассовый сбор будет, а постановочные затраты минимальны. Психологический детектив из современной жизни.
АДЕЛАИДА: Мы никогда детективов не ставили…
МЕДСЕСТРА:  А я лично больше про любовь люблю наблюдать. У нас здесь на курорте такие истории случаются, что хоть сериал снимай. Такая любовь, такая любовь… А потом раз – и путёвка кончается. Плачут! Только вы про подводный массаж не забудьте! (уходит)
МИРВОЛЬСКИЙ: Вот вам текст. Начинайте множить и по экземпляру Брабантову, Стане Сергеевне и Лопушку. Репетиции начнём через два дня.
АДЕЛАИДА:  Но здесь же нет финала.
МИРВОЛЬСКИЙ: А вот по поводу финала мы  сейчас и ведём углублённую работу с молодым автором.


КОНЕЦ  ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ



ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ


Все тот же диванчик в водогрязелечебнице. Довольно  нервно прохаживается возле диванчика Анастасия

МЕДСЕСТРА:  Не будет, не будет нынче Арсения-то Донатовича.
АНАСТАСИЯ: Почему?
МЕДСЕСТРА:  Да будто и не знаете!
АНАСТАСИЯ:  Я знаю ровно столько, сколько знаю.
МЕДСЕСТРА: Врач ему отменила, Наталья Евгеньевна, ванны. По давлению и отменила. Давление у него. Стенокардия. Ему отдых нужен. Отдых! А вы его волнуете! А Наталья Евгеньевна померила и велела отдыхать. А вы – волнуете. Мужчина, когда в годах, думает, что всё может. А молодые женщины, которые… они - и рады. Я тут насмотрелась. Это же всё насквозь. Так что идите – принимайте свои хлоридно-натриевые. А  Арсения Донатовича беречь надо. Он у нас в области – достопримечательность. Вам, заезжим этого не понять.
АНАСТАСИЯ:  Почему же не понять? По нему сразу видно, что он   достопримечательность. А давление  снять можно. Было бы кому, Варвара Карповна! Пусть набирают воду.

(ВОЗНИКАЕТ ЛИСОНЬКА)

ЛИСОНЬКА:  ( вслед медсестре ) Старая мочалка! Ишь, попылила … Правильно ты её отшила.
АНАСТАСИЯ: Зачем ты здесь опять?
ЛИСОНЬКА: А где мне быть?
АНАСТАСИЯ: Я не хочу, не хочу, не хочу вас всех видеть.
ЛИСОНЬКА: Не хочешь?! Смотри, пожалуйста! А кто нас придумал? Может, Пушкин? Меня ты придумала!!! А теперь хочешь что? Придумала,  а теперь распридумать?
АНАСТАСИЯ: Вас нет! Вы – никто.  Вы – мой бред. Я сейчас выпью чего-нибудь и ты исчезнешь. И твой Колёк с его четырьмя супермаркетами, и Болт с его пистолетом. Чтобы вы исчезли, мне надо просто заснуть. Заснуть.
ЛИСОНЬКА: И проснуться, дурочка, проснуться…
АНАСТАСИЯ: И проснуться!
ЛИСОНЬКА: Ты проснулась, а мы – тут, как тут. И ты сама – тут, как тут. И твой благоверный тут, как тут, со своими швейцарскими пилюльками. Только  не говори, что тебе надоели его занятия и его деньги. Ты не от этого страдаешь, а от другого. Совсем от другого.
АНАСТАСИЯ: От чего же, интересно узнать?
ЛИСОНЬКА: Ты помнишь, когда он в последний раз сгребал тебя в охапку и валил, где ни попадя, и вздрючивал  так, что твои контактные линзы соскакивали с  глаз? Помнишь? Нет? То-то же, сучка!
АНАСТАСИЯ: Я тебя ненавижу!
ЛИСОНЬКА: Это сколько угодно. Только что ты мне сделаешь? Что?
АНАСТАСИЯ: Ненавижу.
ЛИСОНЬКА:  Попробуй только что-нибудь сделать!
АНАСТАСИЯ: Ненавижу!

(ПОЯВЛЯЕТСЯ МИРВОЛЬСКИЙ)

МИРВОЛЬСКИЙ:  С кем это вы ?
АНАСТАСИЯ: Сама с собой. Будем считать так.
МИРВОЛЬСКИЙ: Сегодня прибывают господа артисты. Начинаем репетиции.
АНАСТАСИЯ:  Я уезжаю, Арсений Донатович!
МИРВОЛЬСКИЙ: Скажи, что ты шутишь
АНАСТАСИЯ: Нет.
МИРВОЛЬСКИЙ: Тогда  я ничего не слышал.
АНАСТАСИЯ: Я разрешу  проводить меня до машины… Или не разрешу. Знаете, эти проводы… Вам нельзя волноваться – вы народное достояние, вас надо беречь.
ЛИСОНЬКА: Я тебя предупредила! Не смей выкобениваться.
АНАСТАСИЯ: Я не выкобениваюсь.
МИРВОЛЬСКИЙ: Откуда текст?
АНАСТАСИЯ: Это не текст. Это то, что я думаю. Тем более, Варвара Карповна об этом  сказала.
МИРВОЛЬСКИЙ:  А…! Варвара Карповна это - да…
ЛИСОНЬКА: Тоже мне! Нашла, кого слушать!
АНАСТАСИЯ: Я уезжаю. Всё равно когда-то надо уезжать.
МИРВОЛЬСКИЙ: Ты страшишься отъезда…?
АНАСТАСИЯ:  Я боюсь, что ты уедешь раньше меня.
ЛИСОНКА: (вставая с диванчика, на котором она сидела всё время разговора) Смотри, как разводит мужика! А с виду – чистая училка пения из школы для дефективных детей!  Сучка! Чистой воды сучка! 
МИРВОЛЬСКИЙ: А как же твои голоса, твоя история, которую ты не дописала!
АНАСТАСИЯ: Она назвала меня сучкой.
МИРВОЛЬСКИЙ: Чего еще ожидать от барышни из подсобки университетской столовой!
ЛИСОНЬКА:  Это я-то из подсобки?! Да такие, как ты, чистоплюи интеллигентские… Ходите, побираетесь на великое искусство перевоплощения. Спонсоры вам нужны… Куда вы, с вашим Станиславским, без  тити-мити? А тоже мне… из подсобки!
АНАСТАСИЯ: Неужели ты не понимаешь, что я боюсь! Боюсь этой истории, которая звучит у меня в голове. Боюсь!
МИРВОЛЬСКИЙ: Единственный способ -  выговорить её до конца, выболтать, выплюнуть, как выплёвывают старую жвачку. Записать её на бумаге, вогнать в компьютер. Отдать её лицедеям. Пусть они намалюют гримом свои лица, наденут костюмы персонажей, выйдут на подмостки и неестественными, как ты говоришь, голосами произнесут, выблюют то,  у тебя в голове.  И всё. Всё!
АНАСТАСИЯ: Ты веришь в это?
МИРВОЛЬСКИЙ: (обнимает и целует) Я тебя люблю.

( В ЭТОТ САМЫЙ МОМЕНТ ПОЯВЛЯЮТСЯ АКТЕРЫ ТЕАТРА  ВО ГЛАВЕ С АДЕЛАИДОЙ ЮСТИНИАНОВНОЙ И МЕДСЕСТРА)

АДЕЛАИДА: А вот и мы!
МИРВОЛЬСКИЙ: Да что вы говорите…
СТАНА: Вы, как я слышала, тут над вторым актом работаете? С автором?
МИРВОЛЬСКИЙ: Именно над вторым. Точнее, дело идёт к завершению Познакомьтесь: автор пьесы
БРАБАНТОВ: (церемонно поклонившись)  Брабантов. Народный артист. Весьма и даже очень.
АНАСТАСИЯ: (Столь же церемонно кланяется в ответ )
ЛОПУШОК: Арсений Донатович! Миленький! А уж как я рад: наконец-то живое и правдивое слово прочёл про этих наших нововоришей.
АНАСТАСИЯ: Как вы сказали?
ЛОПУШОК: Ну, скажем так, про воришек наших новых.
СТАНА:  И что же: будут ещё акты? Или этот  завершающий?
АНАСТАСИЯ: Вы же, как женщина, знаете: количество актов зависит от нашего желания.
АДЕЛАИДА:  А вы, позвольте полюбопытствовать, профессионально или  как … драматургией  занимаетесь?
АНАСТАСИЯ: Вообще-то говоря, я занимаюсь компьютерными играми. Но последнее время у меня случилось некое психическое расстройство. И …я начала писать пьесу. Оказывается …
СТАНА: Не каждому удаётся так удачно сойти с ума!
АНАСТАСИЯ:  Я тоже думаю: за что мне такое везение!
БРАБАНТОВ: Друзья! Давайте будем искать зерно образа.
МИРВОЛЬСКИЙ: Да-да! Пора начинать!
ЛОПУШОК: Арсений Донатович, мой герой ходит так… Так ведь? Ведь может он ходить вот так? (показывает)
АДЕЛАИДА В зал, в зал! Главный врач разрешил репетировать в зале, где проходят пятиминутки.
БРАБАНТОВ: (как бы про себя) Хорошо, что не в анатомическом театре..
СТАНА: Да, уж… драматургия!
АНАСТАСИЯ: (Мирвольскому)  С вашего позволения…
МИРВОЛЬСКИЙ: (актёрам) Я вас догоню…
СТАНА: Значит, нам вас всё-таки ждать?
АНАСТАСИЯ: Не беспокойтесь. Я решила завершить… эту… пьесу. Тем более, что актёры… Стана ваша приехала, и вообще...
МИРВОЛЬСКИЙ:  Ты помнишь, что я тебе сказал?
АНАСТАСИЯ: Я думаю, вашей жене приходится нелегко. Такие женщины вокруг! Актрисочки!
МИРВОЛЬСКИЙ: Моя жена… Её нет… Давно… Автомобиль.
АНАСТАСИЯ: Простите. Я, все-таки, точно без ума.
МИРВОЛЬСКИЙ: Ничего, ничего… Просто вы – женщина. А Стана? Стана, пожалуй, тоже женщина. Но, все-таки, прежде всего она актриса.
АНАСТАСИЯ: Ну, знаете: все мы, женщины в той или иной степени актрисы.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Тогда… тогда  мне ничего не остаётся, как только начать репетицию.
АНАСТАСИЯ: А кстати: что это будет? Трагедия? Комедия?
МИРВОЛЬСКИЙ: Невесёлая комедия.
АНАСТАСИЯ: Невесёлая?
МИРВОЛЬСКИЙ:  А разве настоящие комедии бывают весёлыми ?

( И ЭТО УЖЕ РЕПЕТИЦИОННЫЙ ЗАЛ)
 
БРАБАНТОВ: Я все-таки не понимаю, что здесь можно играть! Этот же не образ, а фельетон из районной газетки. Где характеры, где страсти? Где? Вот, у Шекспира, например, что ни строка, то и страсть!  Когда я появился в Карасарае, в тамошнем театре, мне сразу дали Ричарда. Помнишь, Стана? (декламирует  «неестественным» голосом)
Да, я злодей… Нет, я солгал, неправда!
Дурак, хвали себя!... Дурак, не льсти!...
У совести моей сто языков,
И каждый о себе напоминает,
И я во всех рассказах их – злодей.
Я клятвы нарушал – какие клятвы!
Я убивал – кого я убивал!
И все грехи – ужасные грехи! –
Вопят суду: « Виновен! Он виновен!»
Отчаянье! Никто меня не любит…
СТАНА: Девять раз в финале  давали занавес! Девять раз! Было тридцать четыре букета. Ему, и мне за  леди Анну!
ЛОПУШОК: Нет, нет!… Любым Ричардам, любым шекспирам далеко до того, что творится у нас в стране. Сегодня зрителю нужны узнаваемые персонажи. Например, третьего дня меня пригласили на митинг. И мы с  Митиным из театра оперетты для митингующих сыграли мимическую сцену. Представляете: «Компрадорская буржуазия делит Россию на куски». (показывает) Как нас встречали! Если бы вы слышали! Одна бабушка даже подарила нам с Митиным по банке малинового варенья. От чистого сердца подарила. Я вас обязательно угощу, Стана Сергеевна.
СТАНА: Они хоть заплатили вам?
ЛОПУШОК: Так, немного!  Это же оппозиция! Митин - тот взялся по идейным соображениям. А я… Это же тоже… публика. Актёр должен быть на публике.
БРАБАНТОВ:  Много было… публики?
ЛОПУШОК:  Почти наших театральных ползала. Человек триста пятьдесят.
БРАБАНТОВ: Да…  есть, для кого играть…
АДЕЛАИДА: Вы знаете: Арсений Донатович не любит, когда актёры… присутствуют на подобных мероприятиях.
ЛОПУШОК: Но не за деньги же, а за компанию. Поддержал коллегу.
СТАНА: Аделаида Юстиниановна, я думаю, не стоит расстраивать Арсения Донатовича…
АДЕЛАИДА:  Я и не собиралась ему докладывать – зачем вы так говорите?
МИРВОЛЬСКИЙ: (как бы входя в помещение) Итак, сегодня мы начнём с шестьдесят третьей страницы. Поехали!
БРАБАНТОВ: (беря текст роли Колька  в руки) Это, где объяснение в любви?
МИРВОЛЬСКИЙ: Да-да. Назовём эту сцену так.
СТАНА: ( с текстом в руках ) Наконец-то мы дома. Наконец-то… (читая ремарку) Ставит чемодан, проходит по комнате, оглядывается. А ремонтик удался. Эти панели…
БРАБАНТОВ: Любимая!
СТАНА: Любимый!
БРАБАНТОВ: Настоящий морёный дуб, любимая. Испания.
СТАНА: Мы живём не по средствам, Колёк!
БРАБАНТОВ:  Ты опять Колька вспомнила!
ЛИСОНЬКА: Машинально, чисто машинально.
БРАБАНТОВ: Однова живём, Лисонька! Однова! Пока хватает, а дальше будет дальше.. Зато морёный дуб – это круто. Представляешь: ты приглашаешь домой эту сучку Вавилиху и как бы так небрежно, вполголоса  про морёный дуб. Ага?
СТАНА: Морёный, приморённый…
МИРВОЛЬСКИЙ: Стоп-стоп! Дело к развязке. Здесь всё с подтекстом. Они оба готовы ко всему, готовы к развязке. А вы играете ленивую курортную дрёму. Вы же помните  сцену, где они на корабле плывут по фьорду. Помните, он говорит: «Здешняя вода не для купания. Но зато она хороша для скорой смерти. Хороша скорая смерть, Лисонька?»
СТАНА: (подхватывая) Смерть, Колёк? Ты заговорил о смерти? Ты боишься умереть здесь,  среди такой красоты?
МИРВОЛЬСКИЙ: И он отвечает: «Лисонька, мне нельзя умирать. У меня миллионные обороты каждый день, миллионные»
СТАНА: У нас, любимый, у нас… Не забывай, мой ласковый, что всё дело начиналось с моей палатки, где я торговала пивом, палёными сигаретами и спиртом «Рояль» в розлив.
БРАБАНТОВ: Да-да-да. Вы правы, Арсений Донатович! Он и не забывает. Это и точит его.
СТАНА: И я не забываю. Я ничего не забываю.
МИРВОЛЬСКИЙ: Вы..?
СТАНА: Моя героиня.
МИРВОЛЬСКИЙ: Ах, Лисонька…
СТАНА: Ах, она! Ах, она, такая-рассякая…
МИРВОЛЬСКИЙ: Ну, об этом мы еще поговорим, когда дойдём до финала нашей истории.
СТАНА:  Дойдём ли?
МЕДСЕСТРА: (входя)  Обязательно дойдёте.  Тут  совсем недалеко. Совсем немного по асфальтику и налево. Главврач  велел кормить вас в зале для почётных отдыхающих.
АДЕЛАИДА: Шведский стол! Шведский стол! Я договорилась! Арсений Донатович! Я договорилась! И совсем недорого…
СТАНА: Шведский стол, шведский стол… Ох, уж эти скандинавы… Вы с нами, Арсений Донатович? Или…
МИРВОЛЬСКИЙ:  Я – в  своём корпусе. Приписан к харчам  там.
АДЕЛАИДА:  (отводя Мирвольского в сторону) Я не могу не сказать, но об этом весь город, весь город только и говорит.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Ужели весь?
АДЕЛАИДА: И по телевизору показывали, во всех новостях. Лопушок-то наш опять…
МИРВОЛЬСКИЙ: На митинге?
АДЕЛАИДА: То-то и оно!
МИРВОЛЬСКИЙ: Актерствовал?
АДЕЛАИДА: Пантомимировал!
МИРВОЛЬСКИЙ: Это он может…Это у него славно получается. Помните, как он в «Короле Лире» делал Шута? Сцена, когда они с Лиром в поле…?
АДЕЛАИДА: Но здесь-то он первого вице-губернатора изображал. Я сама не видела, но говорят, похоже… И по телевизору такое…
МИРВОЛЬСКИЙ: (смеётся) Представляю…
АДЕЛАИДА: Арсений Донатович! Вы же знаете, как я вас…Вы не подумайте… Но только вы же знаете, осветительное оборудование у нас такое старое…. А тут вице-губернатор…в пантомиме.
МИРВОЛЬСКИЙ: Да… не жизнь, а сплошной театр пантомимы.
АДЕЛАИДА: Из департамента  ещё не звонили, но позвонят.
МИРВОЛЬСКИЙ: Аделаида Юстиниановна…!
АДЕЛАИДА: Что вы, что вы! Сама  я звонить ни за что не стану. А вы идите, идите. Вам главное – режим.
( Уходит. Появляется Стана)
СТАНА: Она вас ждёт?
МИРВОЛЬСКИЙ: Это я жду её. Жду и никак не могу дождаться. Хотя всё время чувствую, как она ходит рядом со мной.
СТАНА: Боже мой! Боже мой, Арсений Донатович…. Вы  даже не позвонили мне на мой День Ангела. А помните тот букет белых роз? Я была в таком розовом платье. Такое шелковое, вот здесь фестончики, тут разрез, и тонкий кожаный поясок. А туфли были настоящие французские, славная фирменная «лодочка». И вы заходите с букетом. При всех. А Брабантов уезжает на гастроли в Троицк. Как я вас любила тогда!. Боже! Как любила!
МИРВОЛЬСКИЙ: Да… Розы были белы, бутоны  упруги, как твоя грудь..
СТАНА: Вы хотите сказать..!  Ну, конечно! Она - моложе. А у  неё…? Такая же, как у меня?
МИРВОЛЬСКИЙ: Стана, ты ничегошеньки не понимаешь…
СТАНА: Зачем мне  понимать? Зачем? Но я Вас не отдам! Она не знает, что нужно такому человеку, как вы. Она не может этого знать. Не может. Она молодая дурочка, а я знаю каждую ниточку, из которых соткана ваша душа… А, хотите, я встану перед вами на колени? Прямо здесь? При всей труппе встану. И вы увидите, вы поймёте, что я готова быть коленопреклонённой. Рабой?!  Хотите? (встаёт на колени)
БРАБАНТОВ: (входя с салфеткой, заправленной за ворот рубахи) Стана! Станислава же! Пойдём, моя радость. Там такие котлеточки подают. Написано в меню: «де воляй»  А повар – чудак-человек – готовит превосходно, а перевода не знает. А у вас, Арсений Донатович,  тоже «де воляй»?
МИРВОЛЬСКИЙ: Я еще не был в столовой.
БРАБАНТОВ: Стана! Вот видишь..!
СТАНА: Брабантов! Ел бы ты свой деволяй и ел….
БРАБАНТОВ: Я всё понимаю, но есть же и разумная мера. В конце концов, ты жена народного артиста! Кое-что можешь и у меня спросить… как у народного. Я, кстати, Арсений Донатович, давно хотел бы перемолвиться с вами о возможности мне поставить спектакль самому. Когда-то, в Карасарае я подменял нашего режиссёра Железякина.. Он, простите великодушно, уныривал в запой. И тогда текст мы разбирали, и мизансценочки я лепил. Потом в республиканской газете отмечали некоторые из мизансценочек. Острые были акценты, с намёком. Пьеса, конечно, дрянненькая, местного автора: «Побег из гарема». Но с колоритом. Стана там играла русскую женщину-врача.
МИРВОЛЬСКИЙ: Мы обязательно… поговорим обязательно. А теперь … я… с вашего позволения…
БРАБАНТОВ: Как вы меня обнадёжили! Ты слышала, Станочка! Если бы вы знали, как хочется чего-то объемного, эпохального. Я все-таки по сути своей актёр для таких ролей. Так и хочется гекзаметром чего-то  забабахать: «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса – Пелеева сына». Сейчас эпоха, когда необходима героика, возвышенность, котурны не только актёру, но и всему театру. Всей жизни нашей нужны котурны! Я знаю, что вы внутренне согласны со мной, что просто этот всеобщий торг заставляет и вас ставить разную дрянь. Ведь так? Так? Ведь эта пьеса - дрянь? Ведь дрянь? Ведь для кассы?
СТАНА: Степаша! Пойдём! (к  Мирвольскому) Мы расстанемся? Пока? Ненадолго, да?
МИРВОЛЬСКИЙ: Может статься…
БРАБАНТОВ: Стана, пойдём. Ну, неудобно даже, что ты так долго Арсения Донатовича занимаешь своими разговорами! Пойдём. Котлеточки стынут. (Мирвольскому)  И у вас тоже. Я думаю, вам тоже непременно подадут «де воляй» (уводит жену)

( МИРВОЛЬСКИЙ ОБЕССИЛЕННО УСАЖИВАЕТСЯ НА КРЕСЛО ВХОДИТ АНАСТАСИЯ. ЗА НЕЮ СЛЕДОМ ПЕРСОНАЖИ, КОТОРЫЕ КАК БЫ НАБЛЮДАЮТ ЗА БЕСЕДОЙ)

АНАСТАСИЯ:  И что господа артисты говорят о  том, что вы называете моей пьесой?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Лучше бы они ничего не говорили.
АНАСТАСИЯ:  Всё так плохо?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Я бы сказал,  отвратительно.
АНАСТАСИЯ: Ну. вот… Я же знала! Зачем вы заставили меня записывать то, что происходит у меня в голове? Жила бы я да жила, ходила бы на электросон. В конце концов, сошла бы с ума  самостоятельно.
КОЛЁК: Ты чего несёшь, полоумная?
ЛИСОНЬКА: Почуяла мужика, вот и выдрючивается.
КОЛЁК: Ты, давай, заканчивай с нами. Заканчивай!
МИРВОЛЬСКИЙ: Брабантов ругает пьесу.
КОЛЁК: Козёл он – этот Брабантов. И на меня ни чуточки не похож. Или нет?
АНАСТАСИЯ: А он понимает?
МИРВОЛЬСКИЙ: Он – понимает. И его ругань – вернейший признак, что история ваша ему понравилась.
АНАСТАСИЯ: Тогда почему плохо?
МИРВОЛЬСКИЙ: Потому, что пьеса, будем считать, дописана и ты уезжаешь в свой Междуреченск  Была бы плохая, мы долго бы работали над текстом. Долго-долго. Но у тебя очень складное сумасшествие. Так что, Брабантов не зря ругается. Хотя, сыграть хорошо спектакль у него не получится.
АНАСТАСИЯ: Почему?
МИРВОЛЬСКИЙ: Потому, что он  -  Народный. И всегда помнит об этом. А на сцене ему надо быть не Народным в роли Епиходова, а Епиходовым, который, как известно, кий сломал.
АНАСТАСИЯ: Возьмите другого какого-нибудь.
МИРВОЛЬСКИЙ: Во-первых, он муж Станы. А Стана  одна  может сыграть твою Лисоньку, как следует. А без него она будет только  трепать всем нервы на репетициях. А во-вторых, народный-то он народный, но играть ему нечего. И это так. А здесь – роль. Главная, можно сказать, жертва.. Олигарх.
АНАСТАСИЯ: Почему ты меня не поцелуешь?
ЛИСОНЬКА: Вот! Дошла до главного!
КОЛЁК:  Все вы одинаковы..!
МИРВОЛЬСКИЙ: Ни за какие коврижки! И не просите! И не соблазняйте! Не буду! Не хочу, не могу.
АНАСТАСИЯ: Почему?
МИРВОЛЬСКИЙ: Потому, что у Гоголя это называется «Заколдованное место». Стоит только нам…
АНАСТАСИЯ: А вот, кстати, и Аделаида Юстиниановна!
АДЕЛАИДА: Вы пообедали, Арсений Донатович?
МИРВОЛЬСКИЙ: Да, как-то аппетита нет.
АДЕЛАИДА: Так я и знала! (Анастасии) Арсению Донатовичу обязательно нужно есть горячее. Обязательно. Вот вы тут беседуете, а из города Балмашов приехал с эскизами декораций. Где же тут обедать?
АНАСТАСИЯ:  Может, мне чаю принести?
АДЕЛАИДА: Как это вам видится? Там – репетиция, творческий процесс, а вы – с чаем! Пойдёмте, Арсений Донатович! Чай нам официантка принесет. И бутерброды. Я позаботилась.
МИРВОЛЬСКИЙ: Идите, я вас догоняю.  Ну? До чего там ваша Лисонька дообсуждалась с Припёкиным?
АНАСТАСИЯ: Мне кажется,  проблемы усугубляются. Зря она говорила с ним. Ей это дорого обойдётся.
МИРВОЛЬСКИЙ:  И чего они наговорили?
АНАСТАСИЯ: Вот  (подаёт листы, он начинает читать)
ЛИСОНЬКА: Я ничего с ним не обсуждала! Ничего!
КОЛЁК: Не морочь мне яйца.
ЛИСОНЬКА: Ровным счётом ничего.
КОЛЁК:  Я слишком хорошо знаю Гура. Или нет?
ЛИСОНЬКА: Nicolas, ты ревнуешь?
КОЛЁК: И не зови меня этим дурацким именем!
ЛИСОНЬКА:  Сладкий мой, да ты же сам просил….
КОЛЁК:  Просил - не просил… Мало ли я что прошу! Ты меня всё: Колек да Колек. А я смотрю по монитору: грузчики в подсобке пиво пьют и меня кульком называют. Еще не хватает, чтобы они какую-нибудь рифму к слову «Николя» присобачили. Там у нас такие Пушкины  трудятся….
ЛИСОНЬКА: Так, ты подсматриваешь?
КОЛЁК: Служба безопасности.
ЛИСОНЬКА: И в женских туалетах тоже?
КОЛЁК: А что особенного! В пятницу,. мадам Воропаева, зав рыбной секцией, зашла в туалет, раскорячилась и себе туда, в трусы, пакет развесной
 красной икры. Раз -  и пошла.  Это называется «сесть верхом»
ЛИСОНЬКА: Много?
КОЛЁК: Килограмм.. Охрана  её цап-царап. Она – вырываться. Ей юбку задрали, а пакет порвался, она там вся в икре….
ЛИСОНЬКА: Сучка! Гнать надо..
КОЛЁК:  Уже. Только ребята переусердствовали малость. Заставили её икру тут же на месте сожрать и чтоб деньги в кассу внесла.
ЛИСОНЬКА: Ну?
КОЛЁК: Сожрала, куда ей деваться. Там  начальником караула – Ваха. Кого угодно и что угодно заставит. А потом выгнали пинком. Так и пошла вся в икре.. Ну, да ладно! Что тебе говорил Гур?
ЛИСОНЬКА: Колёк, могут быть у женщины маленькие женские тайны?
КОЛЁК: Во-первых,  женские тайны только в кабинете у гинеколога И во-вторых, какая ты женщина? Ты жена. Давай, говори! Это вполне серьёзно!
ЛИСОНЬКА: Скажи, любимый: а у нас дома тоже везде камеры? Или ты только на мобильник пишешь?
КОЛЁК: Тебе  есть, что скрывать? Или нет?
ЛИСОНЬКА: У каждого из нас что-то найдётся, сладенький1 Или нет?
КОЛЁК: Ну, говори: о чём он с тобой беседовал.
ЛИСОНЬКА: Допустим, я не скажу…
КОЛЁК:  Скажешь! Или нет?
ЛИСОНЬКА: Тогда и ты, может быть, скажешь: где ты был эти три дня?
КОЛЁК: В Питер летал. Или нет?
ЛИСОНЬКА: Ах, в Питер!  Но в списке зарегистрированных пассажиров тебя почему-то не было. Я проверяла.
КОЛЁК:  Новое дело: ты начала за мной слежку? Какое тебе дело до моих, скажем так,  дел?
ЛИСОНЬКА: Как это, какое? У нас с тобой общее дело, Колёк! Наши супермаркеты, наш дом! Помимо дочери, конечно…
КОЛЁК: Общее???!!!
ЛИСОНЬКА: И при разводе, если что…
КОЛЁК: Ты?. Ты … мне… разводом?
ЛИСОНЬКА: Как-никак вместе наживали. А потом, сколько там у меня по реестру  акций? Что-то я запамятовала…
КОЛЁК: Ты, сучища! Твоего в нашей сети – это пять коробок чипсов и три ящика пива в твой поганый киоск…. Он, кстати, жив. В нём охрана в Центральном универсаме собак держит. И всё! Всё! Остальное –  моё. Заработанное! Вот! Этой головой! Этими руками! Этой задницей!
ЛИСОНЬКА:  Ой, бедненький! Он, оказывается, и задницы не жалел! Кто же такую плату у нас в городе берёт. Мэр что ли? Не похоже. Или где повыше? Говорят, в Москве задницы в цене. Но я что-то сомневаюсь именно по поводу твоей. И  кстати, сладенький! Ты помнишь, сколько спирта палёного прошло через мой киоск?
КОЛЁК: Не помню. И тебе помнить не советую. Рябого и  двух его охранников вчера положили в шашлычной на Пафнутьевском тракте. Подошли двое, достали такие вот, примерно, штуки  (вытаскивает сзади из-за пояса пистолет) тук-тук-тут и Рябой с охраной мордой в шашлыке. И не поймёшь: где кетчуп, а где юшка, что из Рябого натекла, Так что эти козыри твои  – битые. Поняла? Или нет?
ЛИСОНЬКА: Откуда у тебя пистолет?
КОЛЁК: Из него не убьёшь. Он травматический.
ЛИСОНЬКА: А Болт?
КОЛЁК:  На него надежда какая? Рябого вон тоже - как охраняли, а оба лежат.
ЛИСОНЬКА:  Господи! Как хорошо, что Глашенька у нас в Англии и ничего этого не видит. А с Гуром мы ни о чём трепались. Спрашивал про Норвегию. Не хочу ли я в Европе пожить?
КОЛЁК : Ты знаешь, кто такой Гур?
ЛИСОНЬКА: Как кто? Гурфинкель Исай Борисович. Твой адвокат.
КОЛЁК: Был. А теперь он, оказывается, генеральный директор в  «Кентавр-банке». А ещё -  портфельный инвестор и наш с тобой компаньон по бизнесу.
ЛИСОНЬКА: В каком это смысле?
КОЛЁК: А в таком; господин Гурфинкель, пока мы во фьордах своё отражение рассматривали, скупил акции у миноритариев. Уболтал всех. Платил немерянно. И сегодня у него пакет – двадцать четыре процента. Это называется: «извольте подвинуться» .
ЛИСОНЬКА: Откуда  деньги?
КОЛЁК: Не знаю.
ЛИСОНЬКА: Так… Ты его выкормил! Ты! Гур да Гур!  Припёк да Припёк! Вот он тебя и припёк!
КОЛЁК:  Замолчи, дрянь!. (достает из кармана и пьет таблетку)
ЛИСОНЬКА: Это ещё что?
КОЛЁК: Таблетка.
ЛИСОНЬКА:  Что за таблетка?
КОЛЁК: Погоди, погоди, погоди….
ЛИСОНЬКА: Наркотик что ли?
КОЛЁК: Погоди, погоди… какой там наркотик! Стебелёк дал…
ЛИСОНЬКА: Какой ещё стебелёк?
КОЛЁК: Ну, певец… Ты же знаешь… наш с Гуром… знакомый. Солист группы «Стебли» Они  всей группой их принимают.. Хочешь попробовать? Или нет?
ЛИСОНЬКА: Нет.
КОЛЁК: Ну, как знаешь… Так что не всё потеряно
ЛИСОНЬКА: Пока… тот-то и оно, что пока. Где наши деньги? В «Кентавре»
КОЛЁК: Там.
ЛИСОНЬКА: А закредитован ты насколько?
КОЛЁК: Ты скажи лучше, что он ещё тебе предложил? Говори, сука! О чём вы с ним сговорились? Скажешь? Или нет?
ЛИСОНЬКА: Пошел ты, знаешь куда?  Скажи лучше: а деньги из обшака  отдавать будем? Если Рябого застрелили?
КОЛЁК: Рябой – не Рябой, а хозяин у этих  рубликов всегда есть. И тебе тоже платить , если ты такая хозяйственная.
ЛИСОНЬКА: Скотина! (Выскакивает из комнаты. Колёк выходит за нею)
МИРВОЛЬСКИЙ: Не многовато  ли грубых слов?  Я, как человек старорежимный…
АНАСТАСИЯ: Многовато, конечно…Но они, похоже по другому уже не могут….

(ПОЯВЛЯЕТСЯ МЕДЕСЕСТРА)

МЕДСЕСТРА: ( к Мирвольскому) Я, конечно, извиняюсь,  но сотрудники санатория узнали, что вы  репетируете и так заинтересовались, так    заинтересовались! И  меня спрашивают: «А на премьеру мы попадём?»
МИРВОЛЬСКИЙ: Варвара Карповна, этот вопрос от имени всего вашего славного коллектива или от вас лично?
МЕДСЕСТРА: Разумеется, от всего трудового коллектива – я всё-таки в профкоме за культмассовый сектор отвечаю. И вы не думайте: у нас люди не просто так – мы вот и в цирк ездили… Ну, и лично…
МИРОВЛЬСКИЙ : Вы списочек Аделаиде Юстиниановне подайте. Она в этих вопросах большая дока.
АДЕЛАИДА: Не знаю что, но исполним обязательно.  Арсений Донатович!  Репетиция же!
МИРВОЛЬСКИЙ: Начинаем, начинаем! Сегодня у нас сцена: Болт и Колёк . начали.
БРАБАНТОВ ( в образе Колька) Ну и что? Что?
ЛОПУШОК: ( в образе Болта). Она последнее время много звонит Глаше в Лондон. Вот распечатка разговоров.
БРАБАНТОВ: (просматривая) Так, так.. Муть  какая-то бабская… тряпки, тряпки,  экзамены, опять тряпки, вот папу дочка вспомнила – умница, принц Уильям – при чём здесь принц Уильям – ага, она такая красавица, что может даже принцу понравиться… Ну, это она загнула. У меня пока денег таких нет, что бы принцу Уильяму на глаза попадаться.  Бабья болтовня! Оп – стоп! Вот это по делу. (читает)
СТАНА:  (в образе Лисоньки говорит по мобильному) Караваевы расходятся. Марья Павловна уезжает в Чехию. ( слушает) У них там дом, она забирает этот дом себе.( слушает) Ты же их сына знаешь. Гошей зовут. Он тоже в Англии. (слушает) Я помню, что вы встречаетесь иногда. Часто не надо. Твоя задача  - искать британца. Кстати, я, может быть, тоже поживу какое-то время за границей. (слушает) Да, да. У твоего отца сейчас слишком много дел. А я устала и от его дел и от нервотрепки. Хочу побыть в одиночестве. Может быть, и  Так!... Ясно, что с Гуром они нашли общий язык. ( Хватается за  мобильник, набирает номер) Гур! Это ты?  Да ничего, ничего… я случайно тебя набрал.  С этим говорить - бесполезняк… Болт, а как дела на  эротическом фронте? Покажи, что тут происходило, пока я с нужными людьми  общался.  . Ты её… Или нет?

(ОБА КАК БЫ СМОТРЯТ НА ДИСПЛЕЙ)

ЛОПУШОК/БОЛТ: Вот: проматываю на скорости. (звук перемотки)
БРАБАНТОВ/КОЛЁК:  Ничего, ничего, опять ничего. Так, Вавилиха приехала, Купаются в бассейне. Гур? Опять ? О чём они говорили?
ЛОПУШОК/БОЛТ:  Там микрофона нет. А Вавилиха свой диск с музыкой  привезла. Помешана на ретро:  (напевает) « В парке Чаир распускаются розы.»  Вообще-то песня хорошая…
БРАБАНТОВ/КОЛЁК Что ты мне про какие-то парки!  Мне нужны  любовные связи. Срочно! Срочно, Болт! Вот-вот-вот… Смотри: В каком пеньюаре она расхаживает по дому. Болт! Это она для тебя! Где ты есть? Почему ты её не завалил в койку?
ЛОПУШОК/БОЛТ:  В  доме все эти дни оставалась  Елизавета  Павловна – горничная. Она и ночевала. Вавилиха не вылезала. Потом все её подруги собрались, морёный дуб рассматривали, в бане парились. Видите: барбекю устроили. Натрескались, между прочим. В универсам  звонили, требовали виски.  «Blue Libel» - не иначе.
БРАБАНТОВ/КОЛЁК: Ладно-ладно! Короче, не сумел ты воспользоваться! Болт, Болт, время прессуется. До конца недели дело надо завершить. Ты понял? Или нет?
МИРВОЛЬСКИЙ: Стоп! Он здесь уже не просит, он угрожает. Его уже запрессовали. Его начали давить в банке: кредиты, проценты и всё такое…Наверняка с ним кто-то поговорил по душам, или обиняками, но так, что он понял всё и до конца. И жене он не верит. Болт тоже всё или почти всё понимает. Давайте ещё раз.
ЛОПУШОК/БОЛТ: В доме все эти дни оставалась Елизавета Павловна –горничная. Она и ночевала. Вавилиха не вылезала. Потом все её подруги собрались, морёный дуб рассматривали, в бане парились. Видите:  барбекю устроили. Натрескались, между прочим. В универсам звонили, требовали виски. «Blue Libel» - не иначе.
БРАБАНТОВ/ КОЛЁК: Ладно-ладно! Короче, не сумел ты воспользоваться! Болт, Болт, время прессуется. До конца недели дело надо завершить. Ты понял? Или нет?
МИРВОЛЬСКИЙ: Это точнее. Но можно ещё резче. Он же на грани истерики! У него отнимают бизнес. У него деньги потекли меж пальцев. И кто забирает? Кто? Какой-то Гур, которого он держал за обслуживающий персонал.
БРАБАНТОВ/ КОЛЁК: Ладно-ладно! Короче, не сумел ты воспользоваться! Болт, Болт, время прессуется! До конца недели дело надо завершить. Ты понял? Или нет?
МИРВОЛЬСКИЙ: Замечательно! Что у нас там дальше?
АДЕЛАИДА : Дальше у нас сцена, где Болт и Стана Сергеевна…
БРАБАНТОВ: Дальше надо бы  перерыв.
ЛОПУШОК: Покурим, граждане,  вот именно покурим…
МИРВОЛЬСКИЙ: Феденька, любезная душа! Когда же ты избавишься от пагубных своих пристрастий?
ЛОПУШОК: Арсений Донатыч, в последний раз, видит Бог, в последний раз…
АДЕЛАИДА: (перехватывая его по дороге) Я не знаю, кто ему сказал, но он всё знает.
ЛОПУШОК:  И про пантомиму?
АДЕЛАИДА: Если бы…
ЛОПУШОК: Но про остальное-то откуда?
АДЕЛАИДА: Остальное?
ЛОПУШОК:  Нас там было: я. Митин и две женщины эти. Собственно говоря, протокол не про нас составили, а по этим дамам, что они нас  в общежитие, помимо вахтерши  провели. Участковый обещал, что бумаги не будет.
АДЕЛАИДА: Бумаги нет. Но он… всё знает. Только не вздумайте оправдываться
ЛОПУШОК: Мистика!
АДЕЛАИДА: Учтите: я – никому ни слова, и я -  на вашей стороне.
ЛОПУШОК: (растеряно) А с другой стороны, я – свободный гражданин. Свободный же?…(уходит)
АДЕЛАИДА: Станочка! Станочка! Вы не представляете, какая новость: Наш Лопушок опять влип  с женщинами.
СТАНА: Гигант!
АДЕЛАИДА: Его надо спасать. Вы же знаете. Вы же сексуально зрелая женщина: беспорядочная половая жизнь пагубно влияет на мужчин. Давайте будем что-то делать. Можно совместными усилиями! Вы сумеете его уговорить. Он вас любит и послушается.
СТАНА: Аделаида! А знаешь, что я подумала? Феденька, хоть и Лопушок, очень бы  подошел… тебе, моя милая, тебе. Он такой, такой… любвеобильный. Лопушок запросто  даст то, что тебе, порой, так не хватает. Будет, конечно, погуливать, но кто из мужчин не погуливает?
АДЕЛАИДА: Ах! Я вся в работе – вы же, милая, знаете. С нашей труппой… Арсений Донатович так нуждается в  моей постоянной поддержке. Он без меня, как без рук! А я без него… как без этого самого… Как же я его брошу! Даже с Феденькой! Даже ради себя самой! Нет-нет-нет! И не уговаривайте!  (тихо, вслед уходящей Стане)  Ишь ты! Замуж! Какая забота…  Хоть за Феденьку. Лишь бы подальше от шефа! Не любит она меня, ой, не любит!

( АНАСТАСИЯ ИДЁТ ПО САНАТОРИЮ,  ЛИСОНЬКА  РЯДОМ  )

АНАСТАСИЯ: ( по телефону) Да. Да. (слушает) Стало легче. (слушает) Юра, я сплю хорошо.( слушает) Зачем мне таблетки? (слушает) Мне ничего не кажется …( слушает) Ты знаешь, я хорошо вожу машину. Нет-нет-нет. Никаких голосов я не слышу. (слушает)
ЛИСОНЬКА:  Правильно, девонька! Зачем загружать мужа информацией,. которую ему все равно не дано усвоить.
АНАСТАСИЯ: ( по телефону) Мне здесь хорошо. (слушает) Хорошо! А я тебе говорю, хорошо! Всё, Юра, всё!!!
ЛИСОНЬКА: Я  удивляюсь: зачем он тебе нужен? Он на тебя лезет только по пьянке. У тебя от этого  спазм, а после -  аллергия. Зачем?
АНАСТАСИЯ: Тебе этого не понять…
ЛИСОНЬКА: Ой-ой-ой! Только не говори, что ты его любила.
АНАСТАСИЯ: Не суй сюда свой лисий нос.
ЛИСОНЬКА: Любила-не любила. Сбледнула-позабыла. Кстати говорят: хороший левак укрепляет брак. Чего ты тянешь с эти режиссёром? Боишься разочароваться в постели?
АНАСТАСИЯ: Замолчи.
ЛИСОНЬКА : Прямо цензура какая-то. Сюда не смотри, туда не говори. Может, ты и думать мне запретишь?
АНАСТАСИЯ: Для этого мне самой надо прекратить думать.
ЛИСОНЬКА: Это ты брось. Заканчивай скорее с нами, а там поедешь домой, но напоследок ляг под этого режиссёра и пусть он сделает тебе ребёнка. Или двух. Мой тебе бабий совет напоследок. Женщина, когда брюхатеет, сразу начинает понимать, зачем её боженька слепил. У меня лучше дней не было, когда я с Глашкой своей ходила. Кстати, не знаю, чья это дочь. Я тогда с одним мужиком  крутила, и никогда не предохранялась. Родила, а  дальше, как отрезало. Может быть, если  еще пару детей родила бы, жизнь бы по-другому пошла.

(РЕПЕТИЦОННАЯ ПЛОЩАДКА)

МИРВОЛЬСКИЙ:  Стана Сергеевна! Феденька! Пора репетировать.
СТАНА: Их медсестра повела на бювет пить воду. Вы зачем дали мне эту роль? Я не буду играть. Мы сезон доработаем и с Брабантовым уедем. Его опять в Карасарай зовут. Тамошний п е р е з и д е н  т  опять связи с Россией устанавливает. Решил театр русский заново открыть. Брабантова зовут в очередные режиссёры. Будем ставить русскую классику.
МИРВОЛЬСКИЙ: А вдруг политический курс опять поменяется?
СТАНА: Ты хочешь, чтобы я осталась? Хочешь?
М ИРВОЛЬСКИЙ: Я хочу, чтобы вы глупостей не натворили.
СТАНА: Я тебя никому не отдам. Никому. Тем более, этой сумасшедшей драматургине. Ты уехал сюда отдыхать, а лицо у тебя какое-то уставшее… Надо было спать и пить минеральную  воду. А ты …. Я тебя никому не отдам.
ЛОПУШОК: А вот и мы! Варвара Карповна такой водой нас угостила… Я вам, Стана Сергеевна  принёс. И стаканчик специальный купил. Такую в магазине не купишь, она через сорок восемь часов теряет свои свойства.
МЕДСЕСТРА: Только, как мочегонное. А как слабительное – ещё сорок восемь часов действует.
СТАНА: Спасибо тебе, Лопушочек. Добрая ты душа.
БРАБАНТОВ:  Мы и книги купили, тут про всё написано.
МИРВОЛЬСКИЙ: Варвара  Карповна! Предупреждаю категорически: у меня книга есть.
СТАНА: А, Аделаидочка? Как же вы без книги?
АДЕЛАИДА: Я сегодня не при деньгах…
СТАНА: Я вам займу…
АДЕЛАИДА: Право, совестно…
МЕДСЕСТРА: Берите, берите книгу. А деньги завтра отдадите. (уходит)
МИРВОЛЬСКИЙ: Итак, Болт и Лисонька.
СТАНА: Только прошу вас, Арсений Донатович: в этой сцене я раздеваться не буду.
МИРВОЛЬСКИЙ: У автора ремарка: « беседуют у бортика бассейна Лисонька топлес». Мы лихую декорацию придумали: там будет подсветка и блики от воды на стену. А стена увита плющом.
СТАНА: И не уговаривайте. Тем более, топлес.
АДЕЛАИДА: Станочка! У вас божественная фигура!
ЛОПУШОК:  А что? Будет полный фураж!
АДЕЛАИДА: Феденька! Вы хотели сказать фурор?
ЛОПУШОК: Ну!  Главное: публика будет  валом валить.
СТАНА: Как это вы себе представляете? Вчера я играла Марию Стюарт, а сегодня – голая?
АДЕЛАИДА: Станочка! Но в столичных театрах…
СТАНА: Это в столичных! А я – актриса провинциального театра!
БРАБАНТОВ: Действительно: жена Народного артиста и вдруг без бюстгальтера! Это как-то…
МИРВОЛЬСКИЙ: Хорошо-хорошо. Это мы обсудим позднее. Пошли по тексту!
СТАНА/ ЛИСОНЬКА: Тебе хорошо со мной?
ЛОПУШОК/БОЛТ: Я  всё время думаю…
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Не думай о нём. Не думай. Мне так с тобой сладко. Иди ко мне, иди. Поцелуй меня, Болтик. Везде поцелуй!
ЛОПУШОК/БОЛТ:  С ума можно сойти… (целует)
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Он спит?
ЛОПУШОК/БОЛТ: Заснул. Какой-то он совсем дерганный стал.
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Задергаешься… Начал какие-то таблетки глотать..  Я ему сказала, что ухожу!
ЛОПУШОК/БОЛТ: И про меня?
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Это – во второй серии.
ЛОПУШОК/БОЛТ:  Какой серии?
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Сериал такой помнишь: «Богатые тоже плачут»?
ЛОПУШОК/БОЛТ: Не помню. Когда его показывали, я воевал.
СТАНА/ЛИСОНЬКА:  Скажи: а это страшно?
ЛОПУШОК/БОЛТ: Что?
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Ну, это..? (показывает)
ЛОПУШОК/БОЛТ: Убивать страшно только в первый раз. И если человек смотрит тебе прямо в глаза.. А потом  - всё происходит машинально. Увидел – выстрелил. Главное – увидеть первому.
СТАНА/ЛИСОНЬКА:  А умирать?
ЛОПУШОК/БОЛТ:  Я не пробовал.
СТАНА/ ЛИСОНЬКА: Дай, я тебя обниму. А это у тебя…?
ЛОПУШОК/БОЛТ: Пистолет.
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Покажи.
ЛОПУШОК/БОЛТ: (достаёт оружие) Осторожнее.
СТАНА/ЛИСОНЬКА: (поглаживая ствол) Какой он…
БОЛТ: Какой?
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Мужской!
ЛОПУШОК/БОЛТ: Я так тебя хочу.
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Я тебя тоже…. Нет. Нет! Не сейчас. Я не хочу так. Пойди и скажи ему. Скажи, что я теперь твоя. Только твоя и ничья больше. И что сегодня ты будешь спать со мной. Только ты. И эта грудь, всё это тело, всё до последней клеточки будет принадлежать тебе. Ты сделаешь со мной всё, что захочешь.
ЛОПУШОК/БОЛТ: Но он хозяин. Он мне платит.
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Знать ничего не хочу. Вот она, я! Бери меня. Но сначала пойди, и всё скажи ему!
ЛОПУШОК/БОЛТ: Хорошо. Иду.
СТАНА/ЛИСОНЬКА: (вслед) Только… будь осторожен, Болтик. .
ЛОПУШОК/БОЛТ: Не понял..
СТАНА/ЛИСОНЬКА: Да…. Будь осторожен. От этих таблеток он  совсем чумной.
ЛОПУШОК/БОЛТ: Наркота. Отбираю, что могу. Но ему кто-то несёт и несёт.
СТАНА/ ЛИСОНЬКА: Ты разве не знаешь?  Ваха – охранник из универсама. Иди. Я тебя целую.
МИРВОЛЬСКИЙ: Стоп. Всем спасибо.
СТАНА:  Что-то не так?
МИРВОЛЬСКИЙ: Всё так. Просто стоп. И до завтра, до завтра, друзья. Я хочу завтра еще раз пройти с вами сцену в Норвегии.
АДЕЛАИДА: Арсений Донатыч! Я тут подумала про момент, где Стана Сергеевна…без ничего, так сказать…
МИРВОЛЬСКИЙ: Завтра, голубушка, завтра…
ЛОПУШОК: А насчёт митинга, Арсений Донатыч, вы не думайте. Я уже начал воздерживаться….
МИРВОЛЬСКИЙ: Хо-ро-шо.
СТАНА: Помни: то, что я сказала - это очень серьёзно.
МИРВОЛЬСКИЙ: (оставшись один,  достаёт из кармана ампулу с таблетками и обессилено откидывается в кресле)

(ВХОДИТ АНАСТАСИЯ. НА СЕЙ РАЗ ОНА ОДНА)

АНАСТАСИЯ: Представляете, какая глупость! Я опять написала стихотворение.
МИРВОЛЬСКИЙ: Действительно, большей глупости я в своей жизни не встречал.
АНАСТАСИЯ: Значит, вы считаете, что я не умная женщина?
МИРВОЛЬСКИЙ: Позвольте, позвольте; Оценки вашему уму я не давал.
АНАСТАСИЯ:  Не оправдывайтесь. Я хорошо помню, как вы сказали, что я, как и все женщины, немного с дуринкой.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Я понимаю всю меру своей бестактности. Сказать, что вы. как все женщины, - это, это…
АНАСТАСИЯ:  Вот-вот! Я вас прощаю, потому что вы осознали…
МИРВОЛЬСКИЙ:  Я был не прав. Вы, конечно, с дуринкой. Но по-особому. Вы просто неотразимы в этом своём качестве и эта ваша милая черта не похожа ни на что другое в мире.  Я не поменял бы её  даже на сто тысяч томов самых умных рассуждений.
АНАСТАСИЯ: Какой вы… коварный человек.
МИРВОЛЬСКИЙ: Прочтите.
АНАСТАСИЯ: Оно чисто женское. Про любовь.
МИРВОЛЬСКИЙ: Поверье: единственное, о чём стоит писать, так это о любви. Или о смерти. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что любовь и смерть – это одно и то же. Как на картах. Пиковая дама. Сверху дама и снизу дама. Только та, что на второй половинке – вниз головой. Читайте, читайте..
АНАСТАСИЯ:
СПАСИБО ГОРНОМУ РУЧЬЮ
ЗА ТО, ЧТО С ЛЕДЯНОЙ ВЕРШИНЫ.
НИЗВЕРГ ОН ВОДУ СКВОЗЬ ТЕСНИНЫ,
НО ЕЙ ЛИ ЖАЖАДУ УТОЛЮ?

НЕТ, ДАЖЕ ЕЙ НЕ УТОЛИТЬ
ТУ ЖАЖАДУ, ЧТО ЗОВУТ ЛЮБОВЬЮ.
ТАК СТА ПОДУШКАМ В ИЗГОЛОВЬЕ
БЕССОНИЦУ НЕ ПОБЕДИТЬ.

ДАЙ, БОЖЕ, СИЛЫ, КАК РУЧЬЮ
БЫТЬ СТРАСТНОЙ И НЕУТОМИМОЙ.
И ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЛЮБИМОЙ,
И ИЗЛИВАТЬ ЛЮБОВЬ СВОЮ.
.
АНАСТАСИЯ: Вот, видите… оно, конечно, требует доработки…. И  – чисто женское…
МИРВОЛЬСКИЙ: Добролюбов с Белинским из меня уже не получатся по причине преклонных лет, но мне понравилось.
АНАСТАСИЯ? Правда?
МИРВОЛЬСКИЙ:  А зачем бы мне вам врать? Вы не заслуживаете унижения снисхождением, Анастасия. Я не знаю, что вы  опубликовали в своей книжице, но….
АНАСТАСИЯ: Там была чувственность. Чистая чувственность…. Девичьи грёзы. Вы хотите это прочесть?
МИРВОЛЬСКИЙ: Я хочу, чтобы ты была рядом со мной.
АНАСТАСИЯ: Мои вещи уже у подружки. Багажник закрыт. Бензобак заправлен. Бутерброды, яблоко и сок мне в дорогу выданы.
МИРВОЛЬСКИЙ:  У тебя еще три дня.
АНАСТАСИЯ:  Долгие проводы – долгие слёзы.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Я не стану плакать. Просто потому, что разучился. А когда-то мог заставить себя заплакать на сцене в патетических ситуациях.
Публике нравилось.
АНАСТАСИЯ: И не провожай меня до подружки. А то я не впишусь в ворота.
МИРВОЛЬСКИЙ: Никогда не мог подумать, что тебе станет жалко каких-то ворот.
АНАСТАСИЯ: Пьеса дописана. Голоса мои меня оставят, я надеюсь, совсем.. А вам стоит открыть клинику для женщин, сходящих с ума. Разбогатеете!.
МИРВОЛЬСКИЙ: Я подумаю. Ты приедешь на премьеру?
АНАСТАСИЯ: Я приеду к тебе совсем. Предупреди Стану. Но сначала я должна сказать Юрию, что снова пишу стихи. Он - поймёт
МИРВОЛЬСКИЙ: Так надо?
АНАСТАСИЯ: По другому я не смогу.
МИРВОЛЬСКИЙ: По законам жанра , курортный роман должен завершиться поцелуем.
АНАСТАСИЯ: Долгим и печальным?
МИРВОЛЬСКИЙ:  Страстным и возвышенным.
АНАСТАСИЯ: По законам жанра он должен быть нескончаемым.
МИРВОЛЬСКИЙ: всё хорошее – всегда вне жанра.
АНАСТАСИЯ: А вот и Варвара Карповна.
МЕДСЕСТРА:  Я прослышала, вы выезжаете? Досрочно? Скажите, а номер горничной вы сдали? А то бывают неприятности: Положит, скажем, отдыхающий полотенце казённое в чемодан по ошибке, конечно, А потом, либо бедной горничной платить, либо охрана вдогонку. И не всегда нагонишь. А прошлым летом один отдыхающий – с виду приличный человек – в полулюксе жил. А перед отъездом все  бронзовые ручки  с мебели открутил и увёз. Я это без намёка говорю, вы люди интеллигентные. Это видно сразу.
МИРВОЛЬСКИЙ: Варвара Карповна! Вы… не возражаете, если я Анастасию Иннокентьевну на прощание поцелую?
МЕДСЕСТРА: Как же я буду возражать? У нас это не запрещено. Запрещено только после двадцати трёх часов посторонним людям в палатах находиться.

(МИРВОЛЬСКИЙ ЦЕЛУЕТ АНАСТАСИЮ. И ВОТ МЫ УЖЕ ЗА КУЛИСАМИ ТЕАТРА. ПОЯВЛЯЕТСЯ ВЗВОЛНОВАННАЯ И ПРАЗДНИЧНО ОДЕТАЯ АДЕЛАИДА ЮСТИНИАНОВНА)

АДЕЛАИДА: Даём третий звонок? С премьерой вас, Арсений Донатович!
МИРВОЛЬСКИЙ: Рано, рано, рано….
АДЕЛАИДА: Тьфу, тьфу, тьфу… Пойдёте в зал?
МИРВОЛЬСКИЙ: Ты же знаешь, я люблю слушать спектакль из-за кулис.
АДЕЛАИДА: Знаю, знаю… Я думаю, она задержалась в дороге, или..
МИРВОЛЬСКИЙ: Или что?
АДЕЛАИДА: Или. Или… Вернулась с дороги. Видите, что за окном: до дождь, то снег. Или едет где-нибудь потихонечку. Как только приедет, мы её к вам, сразу к вам.
МИРВОЛЬСКИЙ: Надо бы ей позвонить. Дорога, и, правда, неблизкая. Когда она выехала, мы перезванивались. А потом началась зона без связи. Езды от Междуреченска до нас восемь часов .
АДЕЛАИДА: Это летом, Арсений Донатович, летом. А сейчас видите что: то снег, то дождь.
МИРВОЛЬСКИЙ: Где же мой телефон? Куда вы задевали мой телефон?
АДЕЛАИДА: Публика волнуется. Даём третий? А ваш телефон я не знаю, где… найдётся.
МИРВОЛЬСКИЙ:  Дай мне свой телефон.
АДЕЛАИДА: Разрядился. Он разрядился, Арсений Донатович. (говорит в кулису) Даём третий.! Викентий Викентьевич! Давайте третий
МИРВОЛЬСКИЙ:  Ну,… Господи благослови!
АДЕЛАИДА: Я пошла в зал? (тихо) Викентий! Не вздумай давать ему телефон. Убью.
МИРВОЛЬСКИЙ: О чём вы там?
АДЕЛАИДА: Табачищем от него за версту тянет. Воспитываю.
МИРВОЛЬСКИЙ: Иди, уж… педагогша!.

(ЗВУЧИТ ТРЕТИЙ ЗВОНОК. ЧУТЬ СЛЫШНЫ ГОЛОСА АКТЕРОВ, ИГРАЮЩИХ СПЕКТАКЛЬ).

МИРВОЛЬСКИЙ: ( Сидя в кресле) Какая сумасшедшая гонка! Пьеса и спектакль за четыре месяца. Куда ты летишь, Арсений?...  Где она, что с ней? (прислушивается к тому, что происходит на сцене) Стана, Стана! Не дави на голос! (прислушивается) Куда делся телефон? Почему я не могу позвонить?  Впервые волнуюсь  не за премьеру. Где она, моя безумная девочка, где её подружка с красной крышей. Куда делся телефон? Викентий!
ВИКЕНТИЙ:  ( на цыпочках ) Да, Арсений Донатыч! Случаю, Арсений Донатыч!
МИРВОЛЬСКИЙ: Дай-ка ты мне свой мобильник. пожалуйста.
ВИКЕНТИЙ: Арсений Донатыч!  Как  я вам мобильник дам, когда вы строго-настрого заказали на сцене с мобильниками… Он у меня в цеху, в плаще. Ой! Извините! Вторая картина. Перемена декораций.
МИРВОЛЬСКИЙ: Да-да… (достаёт из кармана капсулу, кладёт таблетку под язык, откидывается на спинку)

(НА СЦЕНЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЛИСОНЬКА. ОНА В КУПАЛЬНОМ ХАЛАТЕ, КАК ВО ВРЕМЯ СЦЕНЫ У БАССЕЙНА)

ЛИСОНЬКА: Здравствуйте, Арсений Донатович.
МИРВОЛЬСКИЙ: Здравствуйте… Я вас не узнаю.
ЛИСОНЬКА: Анастасия назвала меня Лисонькой. А вообще-то, меня зовут Елизавета Пантелеевна.
МИРВОЛЬСКИЙ: Позвольте… Вы что, на самом деле существуете?
ЛИСОНЬКА:  Нет, конечно. Мы – вымысел, чистой воды вымысел.
МИРВОЛЬСКИЙ: Значит, Анастасия приехала? (пытается привстать)
ЛИСОНЬКА: Сидите-сидите..  Нет…  она… не приехала. Её нет  Но она нас отпустила. Как это говорят, она нас выбросила из головы.
МИРВОЛЬСКИЙ: Значит… вы теперь… в моей голове…? Это как?
ЛИСОНЬКА: Это немного сложно для понимания. Но со временем вы поймёте. Со временем..
МИРВОЛЬСКИЙ:  Анастасия была права: Стана не очень похожа на вас.

( В ЗАЛЕ ЗВУЧАТ АПЛОДИСМЕНТЫ)

ЛИСОНЬКА:  А публике нравится.
МИРВОЛЬСКИЙ: Скажите, а как она вас выбросила из головы?
ЛИСОНЬКА: Всё-то вам надо знать… Или нет?
МИРВОЛЬСКИЙ: И все-таки, как?
ЛИСОНЬКА: Ой, вы знаете….
МИРВОЛЬСКИЙ: А  у вас есть мобильный телефон?
ЛИСОНЬКА: Есть.
МИРВОЛЬСКИЙ: И я могу… Господи! Что я несу! Как я могу воспользоваться  тем, чего на самом деле нет!
ЛИСОНЬКА: Можете, можете… для вас это уже не проблема.
МИРВОЛЬСКИЙ: (набирает номер, слушает)   Трубку не берёт.
ЛИСОНЬКА: Я думаю, ей сейчас очень не до телефона.
МИРВОЛЬСКИЙ: ( Лезет в карман за ампулой. Ампула вырывается из пальцев, таблетки рассыпаются по полу) Лисонька! Вам не трудно будет поднять таблеточку?
ЛИСОНЬКА: Для такого приятного мужчины… (поднимает и подаёт, но Мирвольский машет рукой и таблетку не берет)
МИРВОЛЬСКИЙ: Какая глупость… А знаете, я хочу увидеть самую последнюю сцену.
ЛИСОНЬКА: Но вы и пьесу читали, и спектакль  поставили…
МИРВОЛЬСКИЙ: Я понял. Я понял, почему вы все предпочитаете со мною молчать… Её …нет?
ЛИСОНЬКА: Почему-то все считают, что я могу выпутаться из любой ситуации…
МИРВОЛЬСКИЙ: Как заканчивается пьеса? Я хочу увидеть это так, как представляла, как  видела она сама. Её глазами..
ЛИСОНЬКА: Хорошо.

(ФИНАЛЬНАЯ СЦЕНА У БАССЕЙНА)

ЛИСОНЬКА: (приближающемуся Болту) Кто из вас стрелял?
БОЛТ: Я.
ЛИСОНЬКА:  Почему?
БОЛТ: Я увидел первым.
ЛИСОНЬКА: Насмерть?!
БОЛТ:  Почему ты не предупредила,  что у него пистолет!
ЛИСОНЬКА:  Я же не предполагала, что дело дойдёт до стрельбы.
БОЛТ: Не предполагала?!
ЛИСОНЬКА: Ты мне не веришь?
БОЛТ: Теперь это не имеет значения.
ЛИСОНЬКА: И что?
БОЛТ: Его надо прятать. Тут, в двух километрах старый известковый карьер…
ЛИСОНЬКА: Зачем ? Пусть лежит. Я  минут через двадцать сделаю вид, что проснулась и вызову милицию.
БОЛТ:  Ты с ума сошла? Они  меня упекут. Я стрелял из табельного.
ЛИСОНЬКА: Брось его в бассейн. Вот тебе конверт. В нём десять тысяч зелёных.. Бери-бери. Это – плата за работу. Потом дашь о себе знать, и я ещё дам.
БОЛТ: Значит, всё, что было -  просто работа? Просто работа?!
ЛИСОНЬКА: Сколько он обещал тебе за моё соблазнение?
БОЛТ: Пять. А откуда ты знаешь?
ЛИСОНЬКА: Вы с ним думали, что  я совсем дура набитая? Да ещё и дешевая. Но я – дорогая. Оказывается,  тоже умею и записывать, и слушать. И делать выводы. Вот тебе ещё пять тысяч. От покойного. Ты же старался, зарабатывал в поте лица. И не вздумай фокусничать. Оригиналы  записей спрятаны хорошо.
БОЛТ: Была у лисицы изба ледяная….
ЛИСОНЬКА: (бросает ему ключи) Можешь взять мой «Лексус» В багажнике сменные номера. Катись вон, Болтик..
БОЛТ: Спасибо. Думаю,  тоже тебе кое-что смогу подарить. Я кое-что приберёг на нашу с тобой несостоявшуюся помолвку. Я-то, ведь, всё по- серьезному…Хотел тебе всю правду.. Все  наши с ним разговоры. А ты!
ЛИСОНЬКА:  А я…! Эх, не разглядела своего счастья!
БОЛТ: Самое смешное… А! Что об этом говорить! Звони в милицию, дурочка. Кстати, я надеюсь, мои подарки тебя еще порадуют!
ЛИСОНЬКА: Не до сантиментов, Болтик! Катись, катись, время пошло.

(БОЛТ УХОДИТ)

ЛИСОНЬКА: ( по телефону) Гур? Аллё! Исай Борисыч! Мне помощь нужна. По старой памяти. Чисто юридическая. У меня серьёзные проблемы с Кольком. Нет, не наркотики. Хуже. Приедешь? ( Выходит на авнсцену) Стоп! Стоп! О каких таких подарках толковал этот ублюдок? Болт! Болт! Вернись!

( В ЭТОТ МОМЕНТ СПЕКТАКЛЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ. СЛЫШНЫ АПЛОДИСМЕНТЫ. КРИКИ «БРАВО» ПУБЛИКА ТРЕБУЕТ РЕЖИССЕРА НА  ПОКЛОН)

ЛИСОНЬКА: Ну, Арсений Донатович? Как?  Где лучше? У нас или там, на сцене? (видит, что он мёртв) Так… что-то покойничков многовато на мою бедную голову в последнее время. (Закрывает ему глаза. Садится рядом, прямо на пол)

(ВЛЕТАЕТ АДЕЛАИДА)

АДЕЛАИДА:  Арсений Донатыч! Арсений Донатыч! Какой успех! Какой успех! На поклоны! На поклоны просят….

СО СЦЕНЫ СЛЫШНЫ УСИЛИВАЮЩИЕСЯ КРИКИ «БРАВО»



                КОНЕЦ.



.







.