А среди умных одиноко...

           Меня подняли, когда было ещё темно. Около крыльца стояла полуторка, в кузов которой был погружен наш скромный скарб, а поверх него сидела мама, не переносившая запах бензина.  Мы с отцом расположились в тесной кабине. За рулём сидел дядя Саша Алфёров, большой любитель всего, в чём содержится алкоголь, бывший фронтовой шоферюга и мой лучший друг.
           Живот дяди Саши упирался в баранку, что, видимо, несколько затрудняло вождение. Дядю Сашу знали на всех постах ГАИ от Алма-Аты до Нарынкола и никогда не заставляли его дыхнуть в эмалированную кружку (трубку Раппопорта тогда ещё не изобрели), потому, что спиртным от него пахло всегда. Позже, когда я был уже взрослым, а дядя Саша, отработав в институтском гараже мотористом, вышел на пенсию, во время очередного субботника отодвинули от стены его верстак и вынесли из-под него два ведра пробок от бормотухи. Железный был человечище дядя Саша!
           Итак, мы тронулись. Дядя Саша, разогнав грузовик аж до сорока километров в час, включил третью передачу. Больше он не переключал скорости до самой столицы. Дорога была сказочно красива. Это сейчас трасса идёт всё время по остепнённой местности, через Кегеньский перевал, а тогда грейдерная дорога вилась повторяя все повороты стремительной реки Или. На северных склонах возвышались тянь-шаньские ели, а по реке мчались плоты. Позже такое я видел только в фильме «Над Тисой». Там тоже по реке неслись вереницы брёвен, а на них балансировали отчаянно храбрые парни.
           Я часто переходил из кабины в кузов и обратно, а потом, утомившись, заснул и проснулся уже в Алма-Ате. По сравнению с нарынкольской хибарой наша новая, двухкомнатная квартира показалась мне дворцом. В только что собранном «финском» доме пахло краской и свежими стружками. Я вышел на крылечко и ослеп от яркого солнца. Домик наш стоял за полуразрушенным глинобитным дувалом, отгораживающим территорию жилого городка противочумного института от неглубокого оврага, заросшего ивняком и рогозом. По дну оврага бежала мелкая, светлая и тёплая речушка – Поганка. Кто и за что так обозвал эту милую речку, я не знаю до сих пор. Вот здесь и начиналась моя новая, городская жизнь.
            Счастье, как известно, полным не бывает. Через несколько дней меня отправили в детский сад. Меня (ужас!), привыкшего к неограниченной свободе (кошмар!), в возрасте пяти лет (полный пипец!), что по детсадовским понятиям соответствует армейским «дедам», отправили в детский сад!   Унизительно было всё. Пояс с пажиками, чулки, прогулки строем, песни хором … .  Но вершиной всего этого беспредела были педагогические изыски воспитателей.
            Дети спят после обеда. Спят все, кроме новенького Саши. Саша не привык спать после обеда, а потому, тихонько лежит и таращит глаза в потолок. В спальню входит воспитательница. Мы встречаемся с ней глазами, а дальше происходит вот что: группу поднимают. Будят всех и выводят в игровую комнату,
- Дети! Страшным голосом говорит Анна Семёновна, - дети, Саша не спит!!! Сашу нужно ИСПРАВЛЯТЬ!
           Сонные дети становятся в круг, в центре которого находится преступник Саша и, сначала потихоньку, а потом, входя в азарт, всё сильнее начинают щипать меня и бить кулаками. Особо старательные плюют, но, слава Богу, не в лицо. Дети гуманные. Справедливости ради скажу, что не один я подвергался этим экзекуциям. Иногда, во время дневного сна, в игровой комнате собиралось два, три, а то и четыре кружка. Под предводительством педагогов сталинской закалки коллектив воспитывал заблудших овец.
          Видимо с тех самых пор и возникло у меня стойкое отвращение ко всякого рода коллективам. Видимо потому так сильно и запал  в душу недавно прочитанный и давно прочувствованный «гарик»  Игоря Губермана:

«Не в силах жить я коллективно.
По воле тягостного рока,
Мне с идиотами противно,
А среди умных одиноко».