Молчанье свет...

Молчанье – свет
А немолчанье – тьма
Сказал Экклезиаст.
Он, может быть,
Сказал другое…
Может быть, меня
Сказал другой…
Но вечер полинял
И мне приснился вечный Вавилон…
По улице шел каменщик, но он
Сегодня никого не обгонял,
Он обвинял, твердил и объяснял,
Но не придумал то, в каких словах
Им объяснить, что был краеуголен
Его вчерашний камень. Про себя
Он повторял, и речью был доволен,
Но этой тайне не хватило дня,
Чтоб разнестись по свету с ветром, с пухом
И с пеплом… и она терзалась глухо
(А вы произнесите: чур меня).
Он повернул… ворота… ворот…ворон…
Все не звучит – дремуче и темно.
Он видел пух, но не замкнул окно
Огромных глаз, которые молчали.
Не говори, – сказал Экклезиаст
Иль кто другой.
В печали, как в начале,
Мы выстоим, но слово нас предаст,
Под пьедесталом хрустнет, словно наст,
И скажешь ты: опять пора настала…
Но что тебе: пора или игра,
Иль на траве дрова – но объясни мне,
Что ж мы яснеем в ливне слов, как в гимне:
Краеугольный камень был мираж.
На улицах царил ажиотаж,
Но прочь стремился каменщик, как схимник.

Мне снился Вавилон, ты знаешь, он
И осужден был по навету ветра
За то лишь, что когда-то было светлым
Как спич любовный, «дай раствора мне».
Мне снилось, что я видела во сне
Как пух над миром становился пеплом.