Феодосия 1919. Вход в AIDs. Не умереть с голоду

       Фрагмент " Феодосия 1919. Вход в AIDs".
Часть II - Не умереть с голоду.


         - От тебя исходит запах, как от настоящей султанской наложницы, – пошутил тоном заговорщика, только что переведенный в ранг единственного желанного для тела и духа, выходец древнего мира.

         - Сегодня был самый замечательный день, и ты всё испортил, – Мари снова впала в чувство, которое впервые испытала когда князь Кудашев, оставил её один на один с этой жуткой разъярённой страной.

         - Ты напрасно сердишься – в тебе говорит отвергнутая плоть, – голос Ильи странно сладострастен, будто он до конца не решил, поддаться на провокацию этой необузданной гремучей смеси  из французского шарма и русского напора, или  удержаться в рамках безобидного вожделения,  – Plenus venter non studet libenter! – поет он наконец. – Imperfectum conjunctivi passivi!

          - О чем это? – женщина, как отвергнутая гордая египетская дочь, пытается нащупать почву для мщения.

          - В переводе сие значит: «О, лучше убей меня, но выйди! Коли не выйдешь, кровь моя брызнет в твое окно! умираю!», – слегка насмешливо-невинно улыбается за спиной, подрагивая, голос обидчика, – Это чеховский перевод с испанского «Отвергнутой любви». А он врач, его, по крайней мере,  следует воспринимать  всерьёз.

          - Кто врач: автор или переводчик? – голос Мари предательски выдает чувствительность к отверженности, пусть и в такой милой форме.

          - Думаю – оба, – рука Ильи недвусмысленно тем временем ласкает податливую подрагивающую, как у молодой необъезженной кобылки кожу, а сам  Эренбург, не мало не поддаваясь на соблазн, продолжает. – Гидальго замирает от восторга и захлебывается счастьем. О, чудные мгновенья! Предмет вожделения  высовывается наполовину из окна, в прорези не зашнурованной рубашки проглядывают округлившиеся молодые груди, но, тем не менее,  донна,  сверкая черными глазами, говорит: — Вы перестанете когда-нибудь или нет? Подло и гнусно! Вы не даете мне спать! Если вы не перестанете, милостивый государь, то я принуждена буду спать с городовым.

          - То есть, по Вашему,  это я, как тот идальго, пытаюсь заполучить Вас в свое лоно? – Мари, встав на колени, резко оборачивается и предстает во всём очаровании нагой натуры в лунной ночи перед взором нахала.

          - Майя, я снова тебя разочарую, – усмехается, нисколько не смутившийся друг, – Лоно, годиться в русском языке только для выражения лоно церкви, да ещё какой оды в стиле семнадцатого века.

          Мари, начинает ощущать себя, как тот матрос, что решил посмотреть на голую арапку. Желание нейтрализуется напрочь, но не может же она, также как и русский моряк в  чужом порту,  пасть в своих глазах.

         - Негодяй, – голос отрезвляюще немилостив, намёк на блудницу, явственно прозвучавший в словах собеседника, исповедующего совершенно другую религию, где и к непорочности Девы нет должного почитания, приводит Мари в себя.
 
         Женщина так же порывисто, как и все, что она делает в запале,   стремительно поднимается, и быстрым шагом почти вбегает в тепле море, которое, казалось бы, понимает её сиюминутное желание – смыть запах одалиски, отвергнутой в пользу любимой жены гарема.

         Когда, окончательно обессилев от пребывания в воде, Мари возвращается, то Илья все также невозмутимо, как более древнее, более уравновешенное в своих желаниях  создание земли, встречает девушку  утверждением:

          - Не стоит кончать с собой ради мимолетного удовольствия, даже если оно никогда не повторится. Веришь ли, таким как ты не суждена земная радость любви. Тебя будут использовать в своих интересах совершенно посторонние люди. Но с этим лучше смириться уже сегодня. Мне действительно жаль….