Чистейшей прелести. Н. Н. Гончаровой

Давайте вместе, господа, начнём считать,
Что оставалось ей на выдуманный блуд:
Семь лет замужества, беременностей пять.
Ну, женщин бог простит, а вы рожать
Не пробовали? А детей терять?
Иль африканской страсти угождать?
Тогда откуда этот подлый зуд:
Невинность дёгтем мазать и карать?

Кто первый взял – тому и хороша.
Затравлена почти что с колыбели,
Под гнётом маменьки ступала не дыша
Провинциальной барышни душа,
Не ведая сама, как хороша,
Звенела нежно – колокольчик ландыша.
А девки ей про долю бабью пели,
И лили воск, о счастье ворожа.

Катрин - «метла». Бессовестно облапав
Чистейший образец – «кисейная душа»,
Умеет высший свет, задрав бесстыдно лапу,
Струёю скунса окропив, заляпать.
И остаётся лишь ночами плакать,
Перед иконами стоять и воском капать
На бледный кожи шёлк и, чуть дыша,
Жить и плести судьбы убогий лапоть.

А что касаемо пошлейшего Дантеса
С глазами водянистыми, как рак:
Сей Селадон хорош для политеса
На радость нестареющим метрессам,
Взирающим с марьяжным интересом,
Как пыжится, грассируя, повеса.
Не ведал, что творил напыщенный дурак,
Страстей карманных маленький агрессор.

Из-за пустого гаера, Петрушки,
Презрением клеймили, как тавром.
А ты, целуя детские макушки,
Стонала в ужасе: «Мой Пушкин…»
В капота путаясь опушке,
Колени била у подушки,
Ловя последний вздох, стелилася ковром -
Всё под прицелом глаз чужих, на мушке.

К вам обращаюсь я, постельные копуши.
Быть может, мне расскажите, когда
Творила муза добродетельно и скучно,
Вздыхая и томясь коровьей тушей,
Тараща глаз, от глупости опухший?
Ответа вашего не жду, да и не нужно…

Пред Ней снимите шляпы, господа,
Ей ноги целовал Сам – Александр Пушкин!