Пятая печать

Холодных камней воспалённой рукой коснусь,
Колодец наполнен проклятьем и диким страхом.
Покорно, с улыбкой изломанной слышу: «Гнусь!
Твоя голова скоро будет катиться с плахи!»

Наверное, это счастливейший мой удел –
Подарком тебе - драгоценная жизнь в усладу.
Ведь я заглядеться в бездонное небо смел,
Ты знаешь, что мы, пригвождённые к землям Ада?

Слепящей надеждой застили себе глаза,
В груди не сердца, а багрово-срамной фурункул.
Спаситель родился две тысячи лет назад,
Сегодня ломает седьмую печать Гомункул.

По сломанным  венам сочится священный сок,
Приправленный звёздным знаменьем – цветком полыни.
За белым конём простирает объятья смог,
И люди – навстречу,  спасенье богов отринув.

На ржавое пламя стремятся скорей идти
И тянут десницы, и в пасти друг другу стонут.
Багровые реки сокрыли давно пути,
Земля принимает в бездонной могилы лоно.

И кровью напиться, и рвать человечью плоть,
На братское ложе возлечь для греховной страсти.
Молить у иконы: «Прости и теперь, Господь!»
Не верить, не знать, что бывает иное счастье.

Не хлебом единым, а мерой встречает глад:
"За хиникс пшеницы – динарий, вина не ведай".
А воры смеются, нектары небес сулят,
Наивных детей оставляя без крошки хлеба.

На каменных струнах играет безмолвный страж,
И стынут сердца от предчувствия скорой смерти.
Серебряной сталью мелькнёт надо мной палаш,
Кровавые слёзы копытами стопчут черти.

Но я обращаю на небо ослепший лик,
Плевки и угрозы, встречая улыбкой детской.
И эхом от камня откликнется: «Еретик!»
Лишь бледные тени остались на старых фресках.

Церковные узы не держат в своих тисках,
В речах лицемера ни грамма любви и правды.
И всё, что осталось – глухой, неразумный страх.
Но нам не спастись, пригвождённым навечно к Аду.

И я в искупление душу могу отдать.
Владыка, доколе не мстишь, почитая тризной?
Пора за тебя убиенных снимать печать,
И мир водворится во веки веков и присно.