Молитва пред табынской иконой божией матери

Софья Аполлоновна,
В силу молодости, не задумывается ещё,
Что ей предстоит когда-то стать
Бабушкой,
      В том числе и моей.
Сейчас ей просто не до того.
               В саночках узеньких,
полость полуоткинув,
Поспешает она  в Казанский собор.
И лошадка
      – хрусть-хруп –
             по Дворянскому по переулку,
По наледи мартовской -
               кованые копыта -
Лёгонькой рысью…
- Пантелей!
              Барыню не урони!
Барыня в положении.
- Евстевственно, доктор!

- Софья Аполлоновна!
Ну, что Вы торопитесь?
Не торопитесь!

Государь пока на Престоле.
И Собору -
Почти пять с половиною тысяч дней.
До гибели.
Ещё невообразимо долго!
Но этого  пока не знает никто.

А Вы такая неотразимая,
Вот и штабс-капитан
На углу Дворянского и Петропавловской
Всё глядит Вам вослед,
Пальцем в перчатке оглаживая
Подмороженный ус.

Храм;
- Пресвятая Заступница!
Всепетая Мати!
Тёмен Твой лик
И Младенец, укрытый от поругания тьмою,
У Тебя на руках
Бабушка вглядывается, вглядывается во тьму:
- О, Табынская!
Свечи трепещут, отражаясь в стекле,
За которым  тайнотворимое чудо,
За которым надежда,
За которым пожарища и смятенье,
Взвизги извергов,
Последние  вздохи,
Всхлипы, хрипы.
Хлюпанье крови в перерубленном горле
И тишина,
Какая бывает, когда от жара пожарищ
Расплавляются колокола…

Но, Государь пока на Престоле.
Но, Собору ещё стоять и стоять…

- Бабушка, бабушка!
Молитва Ваша будет услышана.
Но,
Дочка, которую Вы вскоре родите,
Умрёт во младенчестве.
И, слава Богу!
Девочка-ангелочек никогда не узнает,
Никогда не узнает того,
Что предстоит изведать Вам
И  Вашим  выжившим детям.
Никогда, никогда…


Но, Государь пока на Престоле…
Но, Собор…

Чудотворная слушает,
Чудотворная слышит:
Людские моленья.
Просьбы, просьбицы,
Всяческий  вздор,
Суету-маяту,
Сумбур, иносказания,
Недосказанное,
Притворное и непритворное косноязычие,
Беды, людские невзгоды,
Стяжания,
Терзания  и боренья,
Болезни, страх перед болью,
Неистовые желания,
И надежду на избавление от желаний
И ненависть!
О! И ненависть тоже…
Лик Её  всё темней и темней
От высказанной и невысказываемой беды.

- О, Пресвятая, Пречистая!
О, Преблагая!
Печали мои утоли!
Утоли!
Утоли!
Сына Своего за меня умоли!
Спасителя нашего упроси, упроси:
Пусть даст нам согласия на Руси
Пусть даст, даст, даст!
А не то в глаз, в глаз, в глаз!
А не то в нюх, в нюх, в нюх!
А не то в пах, в пах, в пах!
Трах-тарарах!
И повешенные на  телеграфных столбах
Вдоль дорог.
Да и дух из них  вон!
Изо всех!

 - Но это так, к слову…
Что-то привиделось, померещилось,
Примстилось.
Видимо, продолжается токсикоз.

Государь-то ещё на Престоле!
И Собору стоять да стоять!

А бабушка-то просит о малом:
Чтобы дитя явилось на свет
В нужные сроки.
И выжило,
И жило долго и счастливо.
Долго и счастливо.
Всего лишь!


Ах, эти интеллигентные дамы
                предреволюционной поры!
Они уже знают слово
emancipation.
Все, как одна, Сёстры Милосердия:
Щиплют корпию
И делают перевязки в госпиталях
Обрубкам и ошметкам Германской войны,
Совсем, как Государыня Императрица,
Которая также ещё на Престоле.
Хотя, говорят, немка
И имеет сношения…
С кем только она их не имеет!
Так  говорят.
И нет управы на дерзкие языки.
Матерь Божия!
Матерь…

Вот, помолилась - и отлегло.
- Пантелей! Не гони!
Из-за Урала потянуло теплом.
Из-под копыт вспархивают воробьи.
Пантелей, сидя на облучке.
Забрунчал себе в бороду
Что-то о сахалинском бродяге.

А той порою
По телеграфным по проводам,
От  телеграфиста к телеграфисту,
Как змея,
Переползает  слово:
Отречениеотречениеотречение…
Отречение!
       Но пока  слово ползёт в Оренбург,
Государь всё ещё на престоле,
А собору стоять и стоять…

Бабушка едет из Собора домой.
И  впереди у неё -
Пресвятая Владычица! –
Всё хорошо.
Как ей кажется, хорошо!