Уастырджи и нарт Маргудз безносый

                Из нартских легенд.

Был Уастырджи семейным: две жены имел на небе.
       Как-то, в дальнюю дорогу собираясь, приказал
жёнам: «Ну-ка постарайтесь, снарядите для похода –
       вся ли нужная одежда; и еды в запас бы взял, –

повкуснее приготовьте, да чтоб нёс её легко я».
       За осмотр плащей, черкесок взялись женщины, и так
старшая меньшую учит: «Шей скорее, он торопит».
       Младшая, взглянув надменно: «Ох, боишься мужа как!

Ведь не нарт Маргудз он». Младшей, еле сдерживаясь в гневе,
       старшая пеняет резко: «Именем Уастырджи
люди гордые клянутся, и товарищу товарищ
       подкрепляет клятву чести именем его. Дрожи,

глупые слова бросая! Кто такой Маргудз – не слышно
       ничего о нём». И больше слова не сказала ей.
Муж с охоты возвратился – и ему не отвечала.
       «Что с тобой? Молчишь сердито». – «Потому что я твоей

этой вот жены любимой слов наслушалась несносных.
       «Пошевеливайся, шей-ка попроворней, – говорю, –
муж в поход быстрее хочет выехать». Она бесстыдно:
       «Ты чего боишься мужа, он же не Маргудз!» Горю

я от гнева!» Успокоил он её, вторую утром
       допросил: «Что наболтала, дерзкая, в дому вчера?»
О Маргудзе рассказала жёнушка ему. «Но если
       не окажется таким он совершенным, до утра

можешь не дожить. И горе глупой голове: к хвосту я
       привяжу тебя, а лошадь необъезженная так
по полям и по равнинам пронесётся, что на клочья,
       женщина, ты разлетишься, словно вырванный сорняк.

И напротив, если речи о Маргудзе подтвердятся,
       никого тебя дороже у меня не будет, знай!»
Буре конь его подобен, и отправился на поиск
       превосходного Маргудза сам Уастырджи. На край

зеленеющей равнины он попал и там увидел:
       ходят кони табунами, серой масти, как один.
Одинаковые кони, даже ноги, даже уши
       словно бы с одной колодки. «Кто коней тех господин?

Так похожи, точно мать их родила одна». – «То кони
       нарта славного Маргудза», – у табунщиков узнал.
Удивлён изрядно: «Вовсе человек мне неизвестный.
       С небожителями нарта этого я не встречал».

Тут зарезали для гостя молодого жеребёнка,
       не носил седла ни разу на спине он. Гость поел,
и поехал по равнине, и стада быков увидел,
       серой масти с белой мордой каждый бык. Оторопел

небожитель: «Многочислен скот ваш, чьи такие будут
       славные быки?» – «Маргудза». – «Это что за человек?
На земле не попадался и на небесах не видел», –
       всё Уастырджи не может надивиться. На ночлег

он опять остановился, жирного быка для гостя
       приготовили на ужин. Утром дальше поскакал
изумленный небожитель, повстречал овец отару.
       Одинаковы овечки, и пастух их выпасал,

блеющих, черноголовых, черноногих. «Чьи же овцы?»
       «Нарт Маргудз овец хозяин». – «Что за диво – как богат!
Небожителя не знаю, кто имел скота бы больше».
       Сколько дальше он проехал, неизвестно; вдруг стоят

на пути его коровы – дойное большое стадо,
       и породы самой лучшей. Выяснил у пастухов:
«Чьи, скажите мне, коровы?» – «Все принадлежат Маргудзу».
       Тёлку лучшую на ужин подали. Скорей готов

утром продолжать поездку; путь привёл его к селенью.
       На окраине два старца охраняют молодняк.
«Вечер добрый вам!» – «Пусть боги к гостю милостивы будут!
       В добром здравии к нам въедешь». И не утерпеть никак,

спрашивает: «Подскажите, где Маргудз живёт?» Откуда
       незнакомец, что не знает самый знаменитый дом?
«Не судите строго, право, я издалека приехал».
       Посмотрели друг на друга старики: «Хотя с трудом,

но приходится поверить, что 'одной' страны не видел
       наш Маргудз». Дорогу гостю стали дружно объяснять:
«Ладен и красив ты, конь твой в снаряжении богатом.
       Главной улицей селенья поезжай, дома стоят

в отдалении – три зданья, их Маргудз гостям построил.
       Небожителям – высокий, для алдаров – ниже дом.
Для свободноурождённых – самый низкий будет. Каждый
       коновязь свою имеет. Понимаешь, дело в том,

что от коновязи к дому обустроена дорожка:
       небожители, алдары по стеклу идут, простым
людям по дощатой тропке в гостевую добираться,
       коновязь у них из меди. Небожителей – златым

блеском коновязь приметна, и серебряной отлита
       коновязь алдаров». Речи выслушав, поехал он
гостевым домам навстречу, а увидел их – подумал:
       «Гордость на 'земле' умерю, потому что вознесён

в 'небесах' и людом правлю. Здесь возьму я дом попроще».
       К медной коновязи споро привязал коня. Бегут
целою толпою служки, гостя нового встречая.
       Конь приезжего чудесен! Да, роскошней не найдут

и у скакуна Маргудза даже – оснащения: уздечка,
       сбруя и чепрак в каменьях, затмевают солнца блеск,
а подковы золотые. И такого гостя слуги
       не решились потревожить, понесли Маргудзу весть:

«Прибыл в нашу гостевую для людей свободных новый
       гость могущественный. Мы же, обойдя кругом коня,
видим: скакуна такого не имелось у знатнейших
       небожителей». – «А кто он – вам же надлежит принять

гостя важного достойно». Но к приезжему не смели
       подойти простые слуги, лишь в окошке гостевой
увидали, что доспехи ярче света их покоев
       лучики бросают. Всё же побоялись головой

рисковать они, к Маргудзу возвратились и сказали:
       «Оробели мы пред гостем, в дом от страха не вошли.
А в окошко посмотрели – видно, что уже скучает.
       Удивительны доспехи у него». – «Произошли

небывалые событья, – думает Маргудз, – ведь слугам
       приходилось небожителей в покои провожать.
Кто ж такую робость вызвал у прислужников – не сам ли
       к нам Уастырджи приехал? Не случалось увидать

покровителя сражений, воинов, людей в походах...
       Слышал я о нём немало, в том числе: тревогу он
первым чувствует. По свойству этому его узнаю».
       Выпустил Маргудз лисицу чёрную. Как Бонварнон,

каждый волосок блистает и смеётся, словно солнце,
       зверь прекрасный по равнине убегает, а за ним
нарты молодые скопом. Вдруг лисица завиляла
       и к околице селенья подскочила. «Укорим

нашу молодёжь! По степи мечутся, того не видя,
       что лиса в селе петляет, – вон, по улице бежит!» –
бойко кто-то тараторит. Крик Уастырджи услышал,
       выбежал из дома, нужно на коня быстрей вскочить.

Женщина смеётся: «Поздно, ото всех отстал, копаясь.
       Как не стыдно, испугался! Зверь давно сбежал. Давай
на тебя платок накину!» – «Ты, как мой очаг, пылаешь.
       Погоди, моё сердечко, напрягу я силы». В край

улицы коня направил. Чернобурую настигнув,
       поднял на копье. С лисицей он по улице идёт,
и за ним толпою люди, удивляются проворству,
       красоте, осанке гостя. А навстречу из ворот

и Маргудз выходит. «В здравье прибывай к нам», – привечает
       небожителя. Беседой стал учтиво занимать
столь высокую особу. Незаметно в гостевую
       для своих гостей почётных начал бога направлять.

Дивной красоты покои: стены из красивой меди,
       с потолка лучей сверканье – свет от утренней звезды,
стулья из слоновой кости, разукрашенной резьбою,
       вешалка – рога оленьи. Здесь желали, про труды

позабыв, побыть подольше, но Уастырджи запомнил:
       он в другую гостевую первый раз входил. Хотел
возвратиться, но прислуга, встав стеною, не пустила.
       В новой гостевой остался опекаемый. Запел

перед фынгом: «Не сердитесь, пусть еще я молод, всё же
       не притронусь к угощенью, если не придёт Маргудз».
Что ж, надел хозяин обувь и в собольей шубе к гостю
       вышел. Вот за фынг уселись, ели, пили. «Боже – чувств

не могу сдержать – 'кого' ты счастьем без границ осыпал?
       Нет ни роста, ни осанки, даже носа на лице
нет у нартского Маргудза. Можно ли назвать счастливым
       этого беднягу? – думал небожитель. – Ох, не сей

зла подобных рассуждений! – строго сам себя одёрнул, –
       знал господь, что делал». Общий предложил Маргудз поход
дорогому гостю, тут же согласился тот. К рассвету
       повелел пригнать хозяин двух коней. «Пускай берёт

нашего коня приезжий, своего на отдых ставит».
       И из табуна примчали до рассвета двух коней.
«Гость, скакун твой утомился, и заметно: отдых ищет.
       На любом из двух ты можешь отправляться». – «Ей же ей,

на другом я не поеду, своего коня не брошу», –
       посмотрел он за окошко, ужаснулся – там стоит
конь осёдланный, худущий, хвост и грива пооблезли.
       И подумал небожитель: «На такой мне предстоит

ехать кляче?!» Вопрошает: «Ты на том коне поедешь?»
       «Да», – кивнул ему хозяин. «Я понять не в силах, – гость, –
где же скакуны, которых наблюдал в степи широкой?
       Для себя – жалеешь лучших?! Эту клячу – на погост

вскорости отправить нужно». – «Неразумен ты. О силе
       не всегда по виду судят». – «Ну подумай сам: о чём
скажут люди, коль увидят на таком коне Маргудза,
       мой-то конь красивый рядом будет ехать. Об ином

попрошу поступке: разве не нашлось бы поприглядней
       скакуна, такой же крови и такой же силы, нарт?»
Не понравились Маргудзу эти речи, и сказал он:
       «Если конь хорош, то жалко по жаре его гонять».

Но в поход, однако, вместе двинулись, и трое суток
       ехали без остановки. В день четвертый, поутру,
говорит Маргудз: «До цели к вечеру должны добраться.
       Если нет, – поход напрасен». Свесил голову на грудь

конь Уастырджи усталый, сбавил шаг, плетётся еле.
       Плетью небожитель хлещет. Перейдёт конёк на рысь –
начинает спотыкаться. Тот, худой, с облезлой гривой
       и хвостом позорным, резов, – не угонишься, держись!

А Маргудз торопит гостя: «Подгони коня, пожалуй.
       К вечеру на месте надо быть нам. Ведь не мать твоя
родила коня, чего ж ты эдакую лень жалеешь?
       Любопытствую: и так же обращаются друзья

у тебя со скакунами? Эх вы, юные владельцы
       лошадей, подобных этой! Под подковой золотой
очень слабое копыто, прямо лягушачья лапка».
       А Уастырджи качает головою. «Ну и тон!

Твой-то конь какой породы, и какого рода сам ты? –
       он подумал, – не поладить с вами, видно по всему!»
До приметного кургана доезжают. Остановка.
       Спешился Маргудз, кургану поклонился. «Что ему

нужно здесь?» – и вдруг услышал, что Маргудз рыдает в голос.
       Долго это продолжалось, и дивился гость, – о чём
спутник слёзы проливает? А потом поход продолжен –
       сколько ехали, кто знает? Встретили реку, причём

был встревожен гость: «Ведь конь мой не осилит переправу.
       Он устал в дороге долгой, нас теченьем унесёт».
Нарт хлестнул коня, тот взвился и, не замочив копыта,
       через речку перенёсся. Ну а гостю – не везёт:

не допрыгнул конь, и воды понесли его. Вернулся
       и помог Маргудз им: гостя посадил на конский круп
за собой, коня – за повод потащил пройти стремнину.
       «Вам наследниками стать бы всех родных, – слетело с губ

нарта, – юношам беспечным! Вы в воде подобны кошкам –
       фыркаете и шипите», – вызволяет из реки.
К вечеру страна чужая показалась – цель похода.
       В ней величественны горы, их вершины велики.

Нарт велел дождаться гостю и один взошёл на гору –
       оглядеться, мол, хочу я. А когда назад пришёл, –
на глазах Маргудза слёзы. «Всё-таки, попутчик, странно:
       да неужто так слезлив ты?» – «Мне, мой гость, нехорошо,

как не прослезиться, милый! На скалу, прошу, взберись-ка,
       осмотрись и ты, но только прячься от недобрых глаз».
Так и сделал небожитель, шапку снял, вгляделся в дали.
       «Боже, что за чудо вижу! Солнце светит мне сейчас
 
не с небес, оно на землю опустилось», – и к Маргудзу.
       «Ты, мой друг, не солнце видел – медный то сиял котёл.
Сваренного в нём напитка на' семь лет хватает людям, –
       сколько в день ни выпей, снова полон до краёв. Простёр

бог над ним благословенье: новорожденному если
       смочишь влагою чудесной лоб – он целый год в груди
не нуждается. У предков наших был котёл когда-то,
       отняли его у нартов донбеттыры». – «Погоди,

чудо помогу вернуть я, вместе мы большая сила».
       Небожитель на рассвете чёрною лисицей стал,
да такой, что каждый волос, точно бубенец, смеялся
       и звенел, как колокольчик. Он лисицей пробежал

по окраине селенья, молодёжь в погоню мчится.
       И поддразнивает лиска, увлекая за собой
стариков, детей. Маргудза превратил в орла воитель,
       да какого, – с преогромной, с наковальню, головой,

ноги – толщиной с берёзу, каждое крыло, что бурка.
       И когда селенье гналось за лисицей, наш орёл
плавно на котёл спустился, ухватил за оба уха
       крепкими, как сталь, когтями и унёс его. Завёл

в лес Уастырджи охоту, там укрылся от погони.
       Встретился с Маргудзом в чаще, снова сделались людьми.
Быстро на коней вскочили, в путь обратный поскакали.
       Вновь помог реки преграду нарт преодолеть. «Прими

благодарность, нарт мой храбрый, за подмогу в переправе».
       «Гость мой, сердце нарта сильно за тебя болит. Пускай
так болит за гостя сердце у того, кто из живущих
       имя гордое прославил: человек». – «Голубчик, знай,

что теперь и мне не страшно ничего». Они помчались
       к прошлому кургану. Гостя оставляя сторожить,
на вершину нарт взобрался, стал молиться. Столько слёз он
       проливал, – земля намокла. После попрощались. «Быть

другом для тебя хочу я, ничего дороже гостя
       нет», – и подарил котёл он, свойств чудесных. С ним домой
едет небожитель, много размышляя о Маргудзе:
       «Доблесть необыкновенна у него! Но как такой

человек лишился носа? Я умру от любопытства,
       коль об этом странном деле не узнаю ничего».
Повернул коня и скоро съехался опять с Маргудзом.
       «Подожди, гостеприимный нарт. Вернулся оттого

гость, что не нашёл ответов на серьёзные вопросы.
       Ладен ты, Маргудз, но как же получилось – носа нет?
Уж немолод, почему же нет жены в твоем жилище?
       Ты о чём, когда молился, плакал на кургане?» – «Лет

многовато пролетело, это всё не ворошить бы...
       Подниму завесу горя, расскажу о тех делах.
Молодцом я был отменным и следов звериных строчки
       разбирал без напряженья, знал, какой дичиной пах

след  любой, с таким был нюхом. Три сестры под небом жили,
       три красавицы. Женою стала мне одна, другой
выпала судьба женою Уациллы стать, на третьей
       сам Уастырджи женился. О супруге дорогой

вечно думал я в походах, где ни побывал в то время!
       Как-то в дальней был поездке, возвращаться стал и вдруг
ощутил, что в доме запах незнакомого мужчины,
       что из спальни он исходит. Мчусь домой, сбиваю крюк,

запиравший спальню, вижу – спит с женою рядом кто-то.
       Выхватил я меч и в гневе изрубил их на куски.
И отправился в покои для гостей, а утром, утром –
       слышу, нарты в доме плачут, – и сейчас от злой тоски

сам не свой, – спросил их, будто ничего не знаю: «Что тут?»
       «Да ведь ты вчера зарезал сына и свою жену».
Ужаснулся – не исправишь... Их похоронив, отрезал
       бритвой нос. Могила, гость мой, под курганом этим». – «Сну,

посланному в наказанье, повесть горькая подобна.
       Но встает, сияя, утро, вытесняя сон из глаз.
Возвратимся на курган мы и твою семью помянем».
       Раскопали их могилу, расстелили бурку. «Зла

не держите, дорогие. Вынеси, Маргудз, останки,
       положи на бурку». Плача, выполнил заданье он.
Войлочной волшебной плетью тут Уастырджи ударил
       по покойным – оживил он и жену, и сына. Звон

радостный в ушах у нарта, а Уастырджи проводит
       плетью по лицу Маргудза, – снова появился нос.
«Узнаешь ли ты, хозяин, кто твой гость?» – «Не знаю, милый».
       «Я Уастырджи небесный, счастье в дом к тебе принёс».

«Да ведь мы родня с тобою! И твоя жена с моею
       дорогой хозяйкой сёстры». Словно солнце, просветлел
небожитель, а к Маргудзу собирается на праздник
       вся округа, чтоб поздравить. Ярко на пиру блестел

драгоценною посудой стол богатый. Песни, пляски, –
       не было конца веселью, ронг и алутон – рекой.
Стал Уастырджи прощаться, подарил коня хозяин:
       «Хоть невзрачен он, порода от чертей идёт». Покой

гость небесный ощущает и в свое летит жилище.
       «Не сердись, жена, на дерзость, на слова жены второй.
Нарт Маргудз – не небожитель, человек земной, но так же
       мужеством он обладает, как и я. В его простой

жизни главное – семейство, сына и жену он любит
       больше жизни, – повернулся к младшей жёнушке своей, –
я из-за тебя страданий принял много, но с Маргудзом,
       умным, честным, бескорыстным, подружился, жизнь согрел 

обездоленному нарту». В радости она сказала:
       «Невиновною пропала милая моя сестра,
и она – жена Маргудза. Ты же – отдаёшь все силы,
       чтоб помочь несчастным людям. Разве речь моя хитра –

о Маргудзе помянула я в надежде: не оставишь
       без сочувствия беднягу». – «Улыбнись, моя жена!
Я сестру твою с ребёнком, сгубленных во гневе нартом,
       оживил, прервал разлуку. Их любовь, как жизнь, сильна».