пролог без книги

Пролог.
По волосам кто-то ползает – чувство, не оставляющее в деревне ни на минуту. Кажется, что чертовы насекомые заполнили каждую складку твоей одежды, кажется, что они забрались даже внутрь тебя.  Читаю Толстого – описывает как же хорошо всё это. Не согласна.
Через пять дней буду дома. Единственное, что спасает от попыток подержать собственную голову пару минут в воде – мысль, что больше сюда не вернусь, что это последнее лето, так бездарно потраченное на бесцельное блуждание по лесу, попивание чая на веранде и попытки рисовать тыквы маслом. Я бездарный художник, тут уж ничего не попишешь. И что самое обидное – лето начиналось как нельзя лучше, как нельзя интереснее и вообще обещало быть прекрасным во всех отношениях, но, как всегда, в сущности, меня подвела моя слабохарактерность и я попалась на извечную удочку моей матери под названием «ну приезжай хоть на мой день рождения». Ха! Черта с два, никогда не ведитесь на такие уловки, поверьте, вы еще долго не сможете сбежать от надоедливых родственников.
Скажу по секрету, на самом деле в городе у меня никаких дел не было. Так как, к счастью, я с юности обзавелась доброй привычкой не доверять ближнему своему, а в особенности родителям, я сразу сказала, что через две недели без одного дня мне необходимо быть в Москве. Только это меня и спасло. В действительности приехать мне было нужно только к началу сентября, но, наученная горьким опытом прошлых лет, я знала, что дача – место, с которого никого просто так не выпускают; туда попасть легко, а вот выйти оттуда (желательно не становясь обладателем невероятных размеров баула с банками, кулечками, мешочками, соленьями-вареньями, которые никто и никогда не ест) без чрезвычайно веской причины совершенно невозможно.
Некоторая финансовая самостоятельность (иначе говоря, брат покупал мне еду, а Кит – сигареты) давала мне возможность жить отдельно, а самая лучшая, хоть и самая затасканная отговорка в мире («я ищу работу!») подарила мне несколько недель, в течение которых я могла лежать на диване, допивать алкоголь, оставшийся с череды летних дней рождений, слушать музыку, плакать и делать вид, что я много и усердно пишу. На деле я, конечно, за два месяца не написала ни строчки, зато выкурила пару блоков Мальборо и заботливо оставленную мне Китом коробочку марихуаны.
Как показала практика, ничто так не располагает к безделью как идеальные для творчества условия. Сейчас, сидя в тесной душной комнатушке, наполненной шумом и деревенским гомоном отвыкшей от цивилизации семьи, я в день пишу больше, чем написала бы за всю жизнь в просторной трехкомнатной квартире на Соколе, с высокими потрескавшимися потолками и пыльными плинтусами. Решила ложиться затемно и просыпаться ночью, в 3-4 утра, так как в это время уж точно все спят и у меня будет хоть несколько часов времени, в которые мне не придется подавлять желание подвесить всех членов своего семейства на крепкой ветви ближайшей березы.
Во время ужина я с удивлением отметила, что нос младшего моего брата напоминает опоссума. Попытки объяснить эту сложную концепцию родителям не увенчались успехом, более того, были даже осуждены, так что я начала раздумывать над идеей. Идея заключалась в совершенно новом способе открытия истины читателю, иначе говоря – в необходимости ненужного. Вот взять, к примеру, и написать роман о Москве, Москве сегодняшней, с самыми обыкновенными, ничем не примечательными людьми и, возможно, животными (не разговаривающими, более того, не имеющими способности рассуждать человечески здраво), и добавить несколько импрессионистски-ярких штрихов. Так, например, все граждане Москвы обязаны будут носить голубые ботинки и раз в день ездить на Тверскую поклониться памятнику, а иначе будут посажены на несколько дней в тюрьму, которая отчего-то будет находиться совсем не в Москве, а, например, в Рыбинске. Идея моя также не получила не только понимания, но даже должного внимания и я, несколько расстроенная, отправилась спать.
От скуки я дважды в день ходила на продолжительную прогулку в лес или поле, взяв собой пару-тройку сигарет (экономия!) и болтливого, совершенно дурного младшего, борода которого была похожа на какую-то ужасную мочалку, но вкупе с носом-опоссумом смотревшаяся очень даже восхитительно. Так же я в сутки прочитывала по небольшому роману, а за четыре дня до отъезда взялась за «Идиота» Достоевского и стала избегать всех и каждого, кто читал уже и желал давать дельные советы.
Сейчас, в одиннадцать часов сорок шесть минут (утро, для меня – время, когда не стыдно и проснуться, хоть и рановато) я мучаюсь от сильнейшего раздражения, так как просыпаюсь ежедневно ранним утром из-за храпа, доносящегося из соседней комнаты, отделенной от моей тонкой дощатой перегородкой. Я пробовала спать в наушниках, но, как показала практика, после восьмичасового прослушивания Lebanon Hanover чувствуешь себя совсем разбитым, так что даже пить не хочется. Поэтому я решилась начать писать мою жизнь с первой главы. А именно – с Москвы в голубых ботинках, поклоняющейся Пушкину на Тверской.

 1.
В которой Москва ходит в голубых ботинках и поклоняется Пушкину.
- Нет, немного не так. Вот так, сюда, а потом сюда. Да. Эти две фишки кладешь здесь, выбираешь дорогу. Да, так. Молодец.
Федор откинул волосы с лица, но через секунду они снова закрывали острые скулы и умные глаза, спасающиеся под прямоугольными линзами очков в тонкой оправе. Сама ситуация была до невыразимости глупой: некоторое количество людей разного возраста, разного социального статуса, достатка и уровня самостоятельности, объединенные только любовью к искусству (иначе говоря - бездельники) играли в настольные игры в пыльной, восхитительно-Сталинской квартире напротив школы, которую мне довелось закончить в том году, и по очереди выходили на балкон с целью хорошенько дунуть или покурить. Необходимость выходить на балкон для удовлетворения таких простых потребностей казалась нам чрезвычайно глупой, но хозяин квартиры, неуверенный лысоватый человек блеклой двадцатисемилетней внешности, сам не курящий и не употребляющий был отчего-то против и мы решили его не огорчать.
Пол был уставлен разного возраста и качества табуретками, некоторые из которых могли помнить мягкий зад бабушки, умершей в далёких девяностых, и разных оттенков голубыми ботинками, скопление который становилось чем ближе к входной двери, тем гуще. Не боясь потерять работу (ибо нам нечего терять, кроме своих оков!) мы могли позволить себе роскошь не прикладывать карточки у памятника светилу русской поэзии на Тверской, более того, мы не только никуда не торопились, но даже нуждались в приюте на какое-то время. Так, например, Саша – обладательница большой спортивной сумки с пожитками, знающая математику и даже физику, что вызывало в нас уважение и некоторый даже страх, была выгнана из дома на несколько дней за какой-то немыслимо незначительный проступок и, признаться, мне было слегка неловко, что вместо помощи и поддержки, как и подобает другу, я оказала ей весьма сомнительную услугу, приведя её в не менее сомнительную компанию молодых людей, обсуждающих, так ли хорошо колоть героин в веко и имеет ли это, да и всё остальное, смысл.
Отвлекаясь от этого, несомненно увлекательного, времяпровождения чем-то удивительно похожих (или непохожих) на всех и каждого людей, мы могли бы пройти на ту самую Тверскую, на которую нам ехать было незачем. Именно пройти, потому что только мещане доезжают дотуда на метро, а хорошие люди вроде меня обязательно сойдут на Маяковской и дойдут пешком. Сколько интеллигентных людей выкурило три с половиной сигареты, неспешным шагом следуя к центру, от одной станции к другой, и именно без цели, потому что гулять с определенной целью – такое мещанство, как доезжать до Тверской на метро, если вы не инвалид, или не курить в комнате с детьми.
Очереди у памятника почти не было – на карточке у каждого написано, во сколько он должен подойти, иначе очереди эти могли бы посоревноваться с московскими пробками или час пиком в метро, где-нибудь на Бауманской, а это совершенно никуда не годится.
Люди, живущие в столице сравнительно недавно, стараются найти оригинальные и «интересные» места, считая времяпровождение на Маяковке, Тверской или Арбате пошлятиной, но мы только там и гуляли, чувствуя себя родными в потоках туристов и занятых потерянных людей, всегда сердито, чуть не плача, огрызающихся, если случайно на них наскочить или задеть окурком.
Впрочем, Арбат действительно отвратительное место, никто из нас его не любил, но там было множество мест, где мы могли поесть, и оттуда мне нравилось доходить до Краснопресненской, где здорово зайти в «Соловья» или прогуляться до католического собора на Малой Грузинской.
-Почему ботинки не голубые?
Усталый, бомжеватого вида старик стушевался и пробурчал полицейскому, что ботинки его самого что ни на есть голубого цвета.
-Синие они, слышишь? Си-ни-е! Глаза разуй!
Старик не сильно отпирался; как и большей части москвичей, ему была свойственна сильнейшая столичная черта характера – равнодушие, граничащее с идиотизмом.
Солнце заходило, смываясь красным за Ленинградским проспектом, облака рыжиной бросались в глаза и слепили, если идти в сторону Сокола. Аэропорт встретил, как обычно, «Галереей» и Тельманом, у которого всегда сидит несколько старых знакомых, и с ними хорошо остановиться и поговорить.
- - -
Август. Погода разрывается в ежедневной истерике, переходя от сухой утренней жары к холодному осеннему дождю, порывами ветра сдувая влажный вечерний зной, и ночью то радуя теплыми звёздными просторами с ярким пятнышком Марса, то накидываясь острыми заморозками, когда, проснувшись, чертыхаешься, ногой, не вставая с кровати, захлопываешь форточку и тянешься за шерстяными носками.
Тихо нарастает бешенство. Не имея денег, клянусь себе, что найду работу сразу же по возвращении домой, что брошу читать Керуака и начну Айн Рэнд, что стыдно в восемнадцать не иметь наличных, чтобы хотя бы добраться до дома, но, напевая арию князя Игоря, ставшую моим извечным дачным гимном, я понимала, что еще день – и я поеду до Москвы автостопом, не гнушаясь обществом дальнобойщиков и самых сомнительных личностей с номерами тверского региона.
Возможно, моя злость и не распространялась бы с такой силой и вселенской мощью на скудное мое окружение, если бы изнутри меня не ело противненькое ощущение, что я соскучилась по Киту. Гордость мою это задевало неимоверно, ибо скучать по кому-то было не в моих правилах, и обычно я себя комфортно чувствовала с теми, кто есть, а тех, кого нет, забывала мгновенно. Здесь же я ежеминутно натыкалась на невидимые силки, расставленные моим собственным мозгом; поворачиваясь во сне, чтобы обнять его, вспоминая с улыбкой секунды, проведенные вместе. Не имея такой привычки раньше, скрывать я её совершенно не умела, и заметно это было всем и каждому, включая Бороду Опоссума. Следуя за мной по полю, БО кисленько, но, в сущности, дружелюбно усмехался, давая понять, что чувства мои ему неведомы, но сочувствие я, как и всякий другой умалишенный, вызываю.
Кстати, возвращаясь к пресловутой Бороде Опоссума, думаю, что он заслужил небольшую главу, в которой можно подробно описать, чем же он необычен и даже по-своему замечателен.


2.
Борода Опоссума.
Лучшим введением в жизнь БО будет замечание, что в данный момент он лежит в давно не свежей постели и, время от времени поворачиваясь ко мне, звучно рыгает.
Не смотря на то, что БО принципиально не пил, не курил, не употреблял (что, по идее, должно было сделать его моим заклятым врагом или, в любом случае, точно вызвать недоверие), он был совершенно сумасшедшим типом. Возможно, это была единственная причина, по которой этот парень дожил до своего …надцатилетия, иначе я утопила бы его в младенчестве, как котенка.
К слову сказать, я пыталась. Ну не то чтобы я совершала топление Бороды (когда он, конечно, был ещё никакой не Бородой, а Пирожком или Сметанной Щечкой) как действие, скорее как бездействие. Дело было так.
Прекрасным (заменить – отвратительным, что в данном контексте для меня всегда значило одно и то же) летним днем двое детей (в будущем – отвратительные личности, как вы уже, скорее всего, поняли) отправились купаться на реку, которая в тот год сильно разлилась из-за паводка, к тому же на Волге спустили плотину, так что даже на переправе было весьма и очень глубоко, а течение было быстрым. Выйдя из воды раньше брата, девочка ловила желтых бабочек-капустниц, надеясь сделать из них заколки, когда услышала банальное (что-то вроде «тону, помогите»). С детства питая отвращение к пошлостям и банальностям, она сообщила «тонущему» брату своё отношение к подобного рода шуткам и высказала ему своё пожелание хотя бы слегка поправить чувство юмора. Не будем тянуть, скажу только, что мелкий действительно тонул, его нежные (в последствие – волосатые) щечки наполнялись водой и крики его, хоть и были лишены всякого литературного таланта, были чистой правдой.
Не знаю, сколько я простояла на берегу, думая, вытаскивать этого парня из воды или нет, но в результате я представила истерику мамы на похоронах, возможные неприятные последствия и начала вытаскивать его толстую ножку, застрявшую в корягах. Чуть не задохнувшись сама, я, пытаясь вынырнуть из под мягкого тельца БО и глотнуть воздуха, услышала от неблагодарного сукиного сына лишь: «Дура! Тапочек, тапочек лови!»
Я погналась за уплывающим тапочком, но вовремя сравнила ценность его с пользой, которую я могу в будущем принести обществу (не принесла. заметка авт.) и доплыла до берега, где отряхивался этот скользкий и, безусловно, заслуживающий пенделя тип.
Годы спустя мы вспоминаем этот день с некоторым удовольствием, так как обоим он принес немало пищи для размышления,  иначе говоря, там было над чем поржать. Но это далеко не единственный яркий момент из жизни БО. Был, например, случай, когда он обмотался плюшевым питоном и как следует приложился головой о металлический угол кровати (шрам – до сих пор).
Но сердце Бороды было, конечно, не  в его таланте почтиубивания  себя как стиля жизни, а в том, что он был до невероятности харизматичным, хоть и мерзким, типом. Так, он мог петь голосом Фрэнка Синатры, а через минуту раздавить клопа в недрах своего поросшего волосами пупка. Я мечтала познакомить его с Китом и Карпеном, потому что вот кто, а они бы оценили его способность быть отвратительным ровно настолько, насколько позволяет сложившаяся ситуация. В итоге, перечитывая только что написанное мной, понимаю, что БО вызывал у меня дичайший восторг, смешанный с редкими, но ощущаемыми приступами рвоты.
Чуть не забыла второе, не менее важное его качество, которое я также не понимала и ненавидела в других людях, но  в нем оно было даже, вроде как, терпимо. Необычайная религиозность! Вкупе с предыдущими характеристиками это была взрывоопасная смесь, вызывающая у каждого уважающего себя человека легкие эпилептические припадки.
Он укоризненно кряхтел, когда я цитировала Джорджа Карлина, опасливо озирался, когда я, накурившись, славила Кришну и клялась в любви сатане, и даже молился по утрам, что для меня было совсем немыслимо, потому что единственное, что может поднять меня от одра утром – это жесточайший сушняк, желание покурить и флуоксетиновая зависимость.
На самом деле, удивительные качества Бороды Опоссума можно перечислять практически бесконечно (так, он умел отвратительнее всех на свете портить воздух, изображать Капитана Лазерно-Сисечных войск и сражаться двуручным мечом). Кроме того, под мышками у него росли необычайно длинные волосы, которые так и подмывало заплести в аккуратные косички.
  На пробу, я прочитала Бороде написанное мной, на что он звучно рыгнул мне в лицо, понюхал мою чашку с чаем и почесался. (Заметка автора – через несколько минут он крупным планом сфотографировал волосатые недра своего пупочка и, восторженно срываясь на тенор, бегая по комнате)

- - -
Моей основной проблемой и извечной причиной нескончаемых депрессий была необычайная чувствительность к каждой мелочи, приправленная полным равнодушием ко всему, что меня не касалось. Осознание собственного эгоизма, к слову, тоже являлось мелочью, причиняющей мне душевную боль, ибо я стремилась (именно в прошедшем времени) быть хорошим человеком, а хорошему человеку пристало быть внимательным к проблемам других.
Детей я люблю и ненавижу одновременно, как и животных, и это тоже причиняет мне некоторый дискомфорт. В общем, мне свойственно амбивалентное отношение ко всему на свете, из-за чего некоторые могут подумать, что говорю я не всегда искренне. Я правда люблю котиков, всегда любила, но это не мешало мне выкидывать их из окна в раннем детстве. Сию постыдную страницу своей жизни я всячески стараюсь скрывать, поскольку большая часть моих знакомых испытывает настолько нежные чувства к этим практически всегда милым пушистым млекопитающим, что знание её может повлечь за собой волну отторжения и неприязни ко мне, чего я, конечно, не хочу.
Наверное, и вы сейчас, читая эти строки, пропитали уже душу свою презрением к моей жестокости и бессердечию, поэтому, стараясь хоть как-то загладить свою вину и исправить сложившееся обо мне впечатление, я расскажу о своей суперспособности, которая не то чтобы помогала мне, но делала мою жизнь немножко интереснее, чем та есть на самом деле.

3.
Ночные гости и маумотики.
обратный захват серотонина, какие-то рецепторы;
боже, боже, мне это вообще ни о чем не говорит,
просто комната разинула свои хелицеры,
а потолок стал ронять на меня гранит.
за куском аргалита на пыльной стене – руки, руки;
всё тянулись, тянулись ко мне из огня, краснея,
а на простыне раскинулся красный рак, от скуки
я смотрю на своих гостей, робея.
левый глаз закрыт, правый – ночной сторож,
закрыть оба глаза – безответственно глупо,
рак шевелит клешнями. «а вас не сваришь!» -
говорит ему клацканьем об дверь ступа.
про ночных гостей мы писали раньше,
с той лишь разницей, что до сей поры
при открытии глаз уползали дальше,
а теперь вылезают из своей норы.
Маумотики – это маленькие человечки с голубой кожей и светлыми, почти невидимыми волосами. Носят они вязаные кукольные костюмчики с рюшами, предпочитая бордовый и коричневый цвет. Ростом они не больше тридцати сантиметров, телосложением похожи на плотненких детей, голоса почти не имеют, но могут приятно и усыпляюще шептать.
Впервые я увидела их  в пять лет в псевдо-сне. Псевдо-сон - странное явление, происходившее со мной всё детство, вплоть до одиннадцати лет. Это когда всё происходит на самом деле, а потом все говорят, что этого не было. Так я узнала, что нельзя открывать нижнюю крышку старого пианино, потому что там страшно. Так я ходила, читала, говорила с людьми, а потом жизнь стирала эти часы, минуты, дни и оказывалось, что их никогда не было. Так я познакомилась и с маумотиками. Думаю, когда с вами происходит что-то в высшей степени необычное, всё вокруг пытается заставить вас забыть это, но я почему-то забываю поесть, забываю, где я живу, но не забываю эти маленькие дыры в сером одеяле действительности.
Дело было так: мама и папа вернулись с работы, на улице темно, пахнет снегом, провода блестят и воздух звенит от мороза, слышатся хриплые простуженные окрики торговок под окнами. Я держу на руках маумотика. Я должна спать, но я не сплю; длинные косички растрепались, челка падает на глаза, пижама то и дело слезает из-за порванного пояска. Я знакомлю его с мамой. Показываю его, но он уже спрятался, и мне ничего не остается делать, как просто рассказывать о нем. Мама удивленно смотрела и я увидела, что она ничего не понимает. Дыра. Дыра быстро залатает себя, и никто ничего не вспомнит – просто сон, самое лучшее, что смог придумать наш мозг, чтобы оправдать всё странное и необычное, что ты не должен видеть.
Но недавно я обнаружила в себе талант, которого раньше не наблюдалось: я могу вызывать гостей. Нужно в сумерках (не в полной темноте) лечь на бок, так чтобы левый глаз был закрыт подушкой, а правый – открыт. И смотреть. Чаще всего я вижу руки и омара, сидящего на кровати, но иногда гость похож на барсука или расплывчатую тень перед лицом, тогда мне, бывает, становится страшно, хотя последнее время мне удается ладить даже с необычными посетителями.
Вообще у меня всегда было особенное восприятие ночной действительности. Когда я остаюсь дома одна, я запираю дверь в свою комнату. Не то чтобы гости были злыми, нет, но они бывают довольно навязчивыми и любопытными и, признаюсь, могут порядком напугать. Когда чистишь зубы – не смотри влево, там, где ванна граничит со стиральной машиной. Когда идешь по коридору – не пялься на антресоли и вообще, проходи побыстрее, не задерживайся.
Если не можешь уснуть – посмотри на потолок, там уже много лет Артур пытается вытащить меч из камня. Если долго смотреть на него, он превратится в лошадь, вставшую на дыбы, а потом в девушку. А вот смотреть в промежуток между столом и шкафом не стоит – там никого нет, но просто страшно.
Вот Борода Опоссума уже давно не пробегает по коридору, потому что он уже много лет не видит их. Дети видят, я вижу, вот мы и бегаем. Странно, конечно, потому что я стараюсь быть тактичной и проходить быстрее так, чтобы они не заметили; не хочется, чтобы гости обиделись.
- - -
Не знаю, имел ли этот пролог хоть некоторый смысл, но без него, кажется, сложно было бы уловить то, что я хочу сказать. Поэтому скажу сразу – он ничем не связан с историей, которую я хочу рассказать, однако он многое говорит обо мне, а так как рассказываю я со своей точки зрения – вам так легче будет понять мои путаные мысли.