Письма из далека

Словарик:

АСОРП – Автоматизированный Стенд Отладки Рабочих Программ
АЦП – аналогово-цифровой преобразователь. Узел электронной аппаратуры.
ЦП – центральный пост управления на корабле.
Гомсельмаш (в разговоре – сельмаш) – крупнейшее предприятие Гомеля. Имело свою футбольную команду.
Снов – название реки. Поэтому деревня – Сновянка.
Надя – профорг.
Шавловский, Котов – фамилии друзей.
Указ – печально известное мероприятие по борьбе с алкоголизмом.

Прежде всего позволю себе заметить, что мой друг Игорь Яковцев, которому были адресованы данные письма – реальное лицо, равно как и прочие здесь упоминаемые. Автор долгое время работал с ними на общей ниве разработки электроники, за что им большое спасибо.
Немного истории.
Сложилось так, что в 1986 году автору пришлось эмигрировать на Украину. Однако, чувствуя духовную связь с друзьями, он долгое время не мог смириться с разрывом и досаждал им многочисленной перепиской. Недавно при личной встрече автор получил заботливо сбережённые тексты с настоятельной рекомендацией сделать что-нибудь, дабы они не пропали – жалко! И действительно, там обнаружилось довольно своеобразное отражение эпохи... В самом деле, может сложиться так, что нашим потомкам будет невдомёк, что значила, к примеру, горбачёвско-лигачёвская борьба за трезвость. Именно поэтому автор и дерзает представить на суд общественности своё творение эпистолярного жанра – с некоторыми необходимыми купюрами, разумеется.
Теперь некоторые пояснения.
В то давнее время я жил и работал в г. Гомеле (Белоруссия); после переезда на новое место жительства я очутился в коммунальной квартире в деревне Сновянка Черниговской области и занялся (кроме шуток!) трудом по созданию военно-морского флота страны. Кстати, до ближайшего моря от Сновянки около 1000 км. – это так, к сведению... Но вы же знаете, в какой стране мы жили?! Невозможного не существовало! Итак, описывается моя жизнь в деревне (фактически ссылка) и мои командировки на флагман авианесущего флота СССР – «Адмирал Кузнецов», называвшийся в то время «Тбилиси».
Несколько слов, почему мне было так скучно на борту этого железного монстра. Дело в том, что у меня произошёл следующий диалог с моим начальником отдела Давидом Маргулисом (да-да, тот самый, прототип Равеля в летописи «Герои времени» и чудило гороховое из «А-1613» – см. соответствующие произведения в моей Прозе):
– Ты сможешь починить АСОРП, если он сломается?
– Конечно, смогу.
– Поедешь в командировку на 10 дней. Государственные испытания. Ну, чисто на всякий случай, вдруг там что-нибудь вылетит...
Конечно, мне было интересно: первый раз и всё такое… Интерес через неделю прошел, АСОРП так и не сломался, а заключение моё затянулось аж на 45 суток! Так что делать мне было абсолютно нечего...
А теперь начнём.

* * * * * * * * * *

Привет с далёкой Украины! Сперва немного о себе: я не поддался тут ни сплину, ни перестройке, ни судьбе. «Судьба Евгения хранила» – cказал бы Пушкин обо мне. Всегда из самого горнила я выхожу весьма вполне…
Я намагаюсь кращей долі, i вдячно я дивлюсь на світ; до прикладу: в мене ніколи від пива не болить живіт. І гроші є, і жінку маю, і є що їсти і що пить; i хвіст угору я тримаю, якщо у мене він тремтить...
А что у вас? Вы так ленивы! Ну хоть бы кто-нибудь из вас под вечер, да за кружкой пива, да написал мне пару фраз! Суперленивый кот Матроскин являл бы вам пример благой – вам, загордившийся Шавловский, и Котов, занятый собой. В своих словах не видя соли, я прекращаю вас ругать…
Я вам пишу. Чего же боле? Извольте, братцы, почитать!
У нас всё замело снегами, и красота такая сплошь, что жаль её топтать ногами – но как за водкой не пойдёшь?! К нам завезли. Скажу открыто: торговлю надо возрождать (ей-ей! Свинья, не плюй в корыто – ещё придётся похлебать!).
Так жизнь идёт. И чист и светел ты, безработный разум мой. Вот год прошёл – я не заметил; ан тут идёт уже другой! Смотрю любимый телевизор. Я новостям безмерно рад. Спасибо "Недрам" и "Детгизу", и мать его "Политиздат"…
В колхозе ящур. Больше нету, пардон, толковых новостей. Передаю для всех приветы всех форм, размеров и мастей.
Не усмехайтесь, братцы, криво. Примите дружеский совет: cоль хороша, поверьте, к пиву... Засим прощайте. Жду ответ.

* * * * * * * * * *

Хотя я и не канул в Лету – здесь климат не оранжерей – cознаюсь: было близко это. Но я выносливый еврей. Мне быть бы живу – не до жиру! И, силы все собрав в кулак, я под кровать забросил лиру и зажил просто, кое-как. Мою послушливую музу гонял за пивом через день, и по Советскому Союзу мне было колесить не лень.
И вот я в Киеве! Под боком тот самый легендарный «Квант», которому я ненароком теперь запродал свой талант. Сижу в гостинице. Скучаю. Один. В окошко смотрит мрак. Попил вина (заместо чаю), и сам с собою, как дурак, веду приличную беседу... Воспоминаний смутный хор – не меч! Дамокловый топор! Ей-Богу, завтра же уеду… Дорога лечит нервы мне, хоть в неудобствах смысла мало; измучишь тело на вокзалах – но отдохнёт душа вполне. Итак, я гражданин Вселенной, а значит – я всегда один. Теперь за кружкой пива пенной мне не с кем посидеть... Вот блин!
Усевшись на провисшем крае гостиничного канапе, с любовью я воспоминаю о ненавистном АЦП. Тоскливо мне вдали от дел, когда у вас от них запарка! Ей-Богу, кажется, стерпел и Надю б с ДСО-шной маркой!
Мне вновь, надев улыбки маску, жизнь сложную, как полином, влачить, за хересом молдавским бредя в соседний гастроном!..

* * * * * * * * * *

Ну, эту серию, пожалуй, пора начать на новый лад. Меня безденежье прижало, но пиво я хлещу, как гад. В Сновянке сильные морозы и недостаток микросхем; бардак в неимоверной дозе и показуха вместе с тем. В работе – чёткий ритм авральный, и в результате – все в г...не. Но голод интеллектуальный страшней всего даётся мне. А я не плачу, как намедни; все остальное – хорошо, и мой любимый собеседник – конечно, Диктор Балашов.
Про что писать? Не знаю, право. Поэзия здесь не в чести. Итак, моя мирская слава, моя поэзия – прости! Меня рыбалкой соблазняют и уверяют – скоро я сгнию над лункой, согревая во рту десяток мотыля. Здесь рыбаки весьма не робки и, покоряя древний Снов, порою в спичечной коробке домой приносят свой улов.
Бог с ними! Жизнь полна событий. Вот, в довершенье всяких бед – ядрёный, ладный, полный прыти ко мне вселился мой сосед. Привыкший к северным надбавкам, что нас обходят стороной, посаженный на мизер ставки, теперь запилен он женой.
Что ж! Больше будет мне припарок в сверхкоммунальнейшей судьбе. Я ж, в общем, тоже не подарок – кому и знать, как не тебе...
Лети, житьё, навстречу маю, чтоб отпуск поскорей постиг! Я с удивленьем созерцаю: как дожил я до дней таких?! Нет, к сожаленью, в магазине сейчас ни пива, ни вина, и вечер тянется резиной, и дел, по сути, ни хрена. Полкилограмма шахмат старых я, в хламе роясь, раскопал, а также струны для гитары – и счастлив этим, как шакал.
Судьба моя! Земля ей пухом; но перед совестью я чист! Я телом бодр и крепок духом, как в одиночке декабрист. Я здесь как пятая колонна (вору и мука поделом), но медленно и неуклонно я начинаю быть хохлом: ращу живот, учусь картавить (с волками жить – по-волчьи выть), но не могу себя заставить "Динамо-Киев" полюбить. Своё природное нахальство я тренирую день за днём, учусь обманывать начальство, держа в запасе ход конём. Еще я чувствую, что вскоре я снова "сяду на коня" и берег на далёком море гостеприимно ждёт меня.
Вот, вкратце, все мои резоны. За окнами клубится снег... Ты помни: где-то там, на зоне, есть одинокий человек, далёкий, как на Солнце пятна, как дым в сельмашевской трубе... Но неужели не приятно, что кто-то помнит о тебе?

* * * * * * * * * *

Я здесь, среди бурунов пенных, верчусь и вьюсь – глистой-глиста. Прими привет из сокровенных глубин Центрального Поста! Уж не летают, не стреляют; на корабле не дрогнет вант, и скука снова вдохновляет мой обносившийся талант. И если я в Сновянке лихо жил, словно ссыльный декабрист, то здесь я существую тихо – как в замке Ифе Монте-Крист. С тоской бороться терпеливо не пожелаю и врагу, но как он столько жил без пива – понять, ей-Богу, не могу!
Из местной пикши ел уху я. Акулу поглядел живьём. Казалось бы – какого… чёрта?! Довольно весело живём! Жизнь полосата, как тельняшка: я ем и сплю. Попутал бес, и там, где совпадают ляжки, я накопил солидный вес.
Но чу! Опять звенят тревогу, и шевеленье на борту. Есть слух, что завтра, слава Богу, отбросим якорь мы в порту. В нейтральных водах мы таскались: на всех – один гектар страны, и от большой земли остались лишь эротические сны, а это, право, надоело, и твердой хочется земли – чтоб не плескало, не гудело, чтобы не таяло вдали!
... Нет, слух остался только слухом. Нам шторм попортил выходной, и с берегом довольно глухо – а мне давно пора домой!.. Играют волны, ветер свищет, и мачта гнется и скрыпит... Однообразье местной пищи не возбуждает аппетит. Сегодня Пасха. Дали яйца. Христос воскрес, едрёна вошь! Про что писать? Хоть уc#райся, а свежей темы не найдёшь. Мозга усох. Мысле неловко. Картуз давно мне стал велик. Что ж мой конец командировки? А он не ближе ни на миг! Да, видно, я дошел до краю: в ЦП ночами я торчу, программу «Время» наблюдаю и на правительство ворчу. Бездельем я томлюсь подспудно: уж больно мощен скуки пласт. Но для остойчивости судна я крайне важен. Я – балласт!

* * * * * * * * * *

Мыслишка раз-иной забрезжит, как солнца луч в густой тени. Но мысли с каждым днём всё реже, и всё отрывочней они... Всё скука, скука виновата! Жизнь превращается в утиль. Се есть дорожные нотаты – прошу простить за рваный стиль. В пример я как-то взял Баркова – ну, виноват я, как ни глянь! – и, слово, так сказать, за слово, родил такую супердрянь! Зато теперь, как всякий классик (во дожил, Господи спаси!), я буду в списках размножаться по любознательной Руси. Достиг я славы непомерной за пять (не более) минут, и критики не раз усердно меня за это проклянут. Ну что же! Песня моя спета, и я – литературный тать. Я, может быть, решусь на это – и привезу вам почитать.

* * * * * * * * * *

Судьба смеётся. Я в печали. Но по порядку! Дело в том – явился наш корабль к причалу, как блудный сын в отцовский дом. А если выпала удача – лови её счастливый миг! Я поступить не мог иначе и снизошёл на материк. В икарусном дорожном пузе познал я прелесть горных трасс, и стал из Робинзона Крузо Остапом Бендером на час: я высажен был под Ай-Петри, и в поте, так сказать, лица считал ногами километры до Воронцовского дворца.
Дошёл, зашёл, прошёл и вышел. Короче скажем – посетил. От счастья чуть не умер. Выжил. И дальше – в Ялту – покатил. Таврида! Милая Таврида! Как ты тревожишь сердце мне! Как гор твоих похожи виды на этикетки на вине! Как ветер с моря дышит солью! Печаль светла, печаль мягка!.. И печень ласковою болью тревожит память мне слегка.
Здесь мест святых осталось мало: указ с корнями выдрал их, но погребок у морвокзала живёт, хотя и попритих. Гляди-ка, вывезла кривая! Хоть магазин пуглив и дик, и на разлив не наливает, но все же – держится старик!
По набережному проспекту ушёл я с горечью в душе: эх, грандиозные прожекты, когда ж вы кончитесь уже!

* * * * * * * * * *

Ещё в садах кипит цветенье, ещё на яйле снег лежит, ещё природа пышет ленью – я вновь гоним, как Вечный Жид. Судьба моя! За что мне это? Прошло каких-то три часа, а я опять беру билеты, и вновь дороги полоса размеренно ползёт обратно... Я возвращаюсь вновь на борт, как хан Батый с потехи ратной: усталый, трезвый, злой как чёрт. И увольнительная тоже закончилась в урочный час. А темнота – помилуй Боже! Хоть выколи (кому-то) глаз.
И тут – трагедии вершина. Как видно, потерял я нюх: я, пресолиднейший мужчина, с бутылками своими – ПЛЮХ!!!!
Елозить носом по асфальту – тут удовольствие мало. Я чуть было не сделал сальто, но это мне не помогло. Дыра!! Как это мне знакомо... А результат дыры таков: за 1000 км от дома я оказался без штанов. А плюс к тому и в завершенье, чтоб до конца меня добить, опять пришло распоряженье: командировку мне продлить!..
Терпенье кончилось. И деньги. А также чистые носки. Была бы стеньга – так на стеньге я удавился бы с тоски.
Засим прощай. Жму крепко руку. Привет Шавловскому, прошу. Останусь жив – тогда со скуки еще когда-то напишу...

* * * * * * * * * *

Большой привет, любезный Игорь, из дальних стран к тебе спешит! Я вновь бесправен, точно ниггер, и вновь гоним, как Вечный Жид. Мотаюсь по командировкам, верчусь и вьюсь – глиста-глистой. Я стал проворным, хитрым, ловким как жид не вечный, а простой.
Опять мой путь далёко к морю. Билетов нет. Я ждать готов: я в Киеве! Мне мало горя: он – матерь русских городов. Здесь много грязи и евреев; здесь колбаса по госцене, и это их приятно греет, а заодно приятно мне. Блестят Ворота Золотые, как зуб еврейского врача. Я чувствую себя Батыем, ногой Крещатики топча.
Я достаю себе билеты, ругаю бодро МПС. Но, впрочем, полно мне об этом! Что представляет интерес – так это масса впечатлений, что рухнет на меня с утра. О, приступы природной лени, не троньте моего пера!

* * * * * * * * * *

Таврида встретила сурово. На море кака. Пал туман, и под гнилым его покровом я длю служебный свой роман. Полудень мимолётным бризом авианосцу гладит бок. О жизнь! Гальюн довольно близок, а берег – он, увы, далёк!
Здесь кубрик, палуба как поле, здесь камбуз, бак, корма и ют. Здесь в сутки раза три, не боле, водичку пресную дают.
Сперва плутал я без привычки: нутро огромно! Знаешь, чай. А нынче – хоть давай мне лычки или на вахту назначай!

* * * * * * * * * *

Погода вроде стала краше. На палубе полётной – зной. И стадиону Гомсельмаша не уступит она длиной.
Я вспомнил южные бульвары, зелёные, как крокодил; я помню, как в тенистых барах чудесно время проводил. Да!.. Как в вине играло солнце! А я на этом корабле казённый спирт почти до донца допил, мечтая о земле.
По кораблю брожу с утра я. Мне платят деньги (юмор в том) за то, что я, слегка зевая, гляжу на мусор за бортом. Медузы плавают, паскуды, их в этом море до… (хватает, в общем). Дельфинов нету, врать не буду. Вокруг всё больше крейсера. Команда, с песнями, повзводно на верхней палубе гремит: воздушный, водный и подводный – дрожи, агрессор! Будешь бит.
Вновь развлеченья очень скудны: полёты, стрельбы, сон, кино... Я называю это сУдно роскошным именем суднО.
Всё так. Но ты прими на веру, что несколько последних лет по нашему эсэсэсэру кастрюли большей всё же нет.
Я подтвержу такое мненье (и согласишься с этим ты), что нету выше наслажденья, чем плюнуть в воду с высоты. А высота весьма не хила: этаж шестой, примерно так; и руки тянутся к перилам, как печень тянется в кабак. В надпалубные же строенья (прибавь к шестому этажу) я, по своей природной лени, практически не захожу.
Здесь нету качки, нету дрожи (отвес приладил я к стене), но что б я дал, великий Боже, чтоб покачаться на волне; чтоб, выйдя из воды прохладной, улечься пузом на лежак, чтоб становиться шоколадным; чтобы потом, надев пиджак и Ботанический покинув, глядеть с балкона на закат; чтоб был всегда в отделе винном традиционный мой мускат!

* * * * * * * * * *

Что ж, переплюнул я Батыя. Но нет желания, хоть режь, мне воспевать борта стальные и гавани морскую плешь. Восход на море – да, красиво. Не лучше, впрочем, чем заход. Я насладился этим дивом на годы долгие вперёд. И представляю я со стоном, обильно лья холодный пот: а ну, коли во время оно меня призвали бы во флот?! Но тут моя судьба-индейка, на счастье, маху не дала, и жизнь моя, моя копейка, мой рубль, бесспорно, сберегла.
Fortuna, братец мой, non penis, in manus non recipus! И, она, куражась и кобенясь, всё ж выперла меня с земли. Летают чайки стаей шалой и жрут, что за борт им ни брось...
Что ж, до свидания, пожалуй. Ещё мы свидимся авось!..

                Севастополь, Алушта, Ялта. Апрель 1987 г.