Похождения К. Чернова. роман в стихах

                Алексей Кожевников
               

                Похождения
                Константина Чернова
                в стране Советов в эпоху застоя.

                Роман в стихах.

               

               
               

                Смоленск-1981г, Свердловск-1983г.       



                I

                От маленьких стихов устав,
                Когда и драмы надоели,
                Перехожу на строй октав.
                Что ж, в этом безнадёжном деле
                Закончился столь давний ледостав,
                Лёд треснул и подался еле.
                И в эту ледяную полынью
                Я голову свою сую.

                II

                К чертям всё! Я пишу поэму!
                Начать попробую с того,
                Что разрешу одну проблему:
                О чём писать и про кого?
                Я набросаю быстро схему,
                Портрет героя моего
                И место действия—Игарка.
                Как там порой бывает жарко.

                III

                Загорал на острове Полярном,
                Расплатившись с комарами кровью.
                Прожигал я, в сущности, бездарно
                Жизнь свою, но с пользою здоровью.
                Гнусный край, мошкастый и комарный,
                Но с какой я думаю любовью
                О местах, где я любил когда-то.—
                Связанное с этим свято.

                IV

                Сказал «любил», но вспомнил, что цензура
                Мне не простит подобного огреха.
                Какая, право, странная натура!
                Скажу серьёзно и совсем без смеха,
                Что Пушкин рифмовал цензуру с дурой.
                «Любил»--лишь давешнего эхо!
                Цензура эта, знать должны,
                В лице молоденькой жены.

                V

                Я в верности бы отдал предпочтенье
                Из всех животных ленточной глисте.
                А состоит она из сотен звеньев
                И в каждом пара членов, те и те,
                Мужских и женских, для совокупленья,
                Но нравственность какая в простоте!
                Хотя душой и я, и вы чисты,
                Учитесь верности у ленточной глисты!

                VI

                Я, Енисеем раззадорен,
                Бросался в леденящий вал.
                (Да что мне Байрон! Я и море
                Таджикское переплывал!
                Сидел товарищ на моторе
                И рядом плыл, и страховал).
                В России видел реки все я,
                Но нет красивей Енисея.   

                VII

                Амур и Лена, Кама и Ока,
                И даже Днепр, и даже Волга,
                И Обь, и Дон (бумага намока-
                ет, тиною насквозь проволгла),
                Сравненье выдержат слегка
                И то, коль сравнивать недолго.
                Да, я пристрастен, я его люблю!
                (Нет разницы, где плавать—кораблю).

                VIII

                Игарка, то—портовый грязный город,
                Где, как бы под ударами мечей,
                Край берега как будто бы отпорот,
                Где бум на навигацию бичей,
                Где столько шкиперских и флибустьерских бород,
                Где девушка для всех—была ничьей,
                Где Константин живёт давненько.—
                Барачная, по сути, деревенька.

                IX

                В тот год невыносимо жарким
                Стояло лето. По наивности
                Я перемочь хотел в Игарке
                Всё время солнечной активности.
                Но оказалось всё насмарку:
                Сполна здесь доставалось живности.
                Всё было неуравновешенно
                И солнце излучало бешено.

                Х

                В тот год я встретился с моим героем,
                Он в обществе был человек полезный,
                Казалось бы, и в жизни был устроен,
                Но внутренне подвержен был болезни,
                Что я душевным называю геморроем.—
                И этим для меня он был любезней.
                Люблю я души, где клокочет сила,
                Как пертурбации светила!

                XI

                К паровой неземной осетрине
                Подавайте коньяк «Арарат»,
                Подавайте шампанского и не
                Позабудьте к нему виноград!
                В финской бане, в сосновой кабине
                За столом трое голых сидят.
                (Впику всей общепринятой дряни
                Предоставил меню Северянин).

                XII

                Лежали в блюдечке креветки—
                Любимая еда Смирнова,
                Начальника геологоразведки.
                Героя моего, Чернова,
                Лишь занимали сеголетки.
                Я ляжку ел, то, что «корова»
                Назвали бы. Но слишком узок,
                Должно быть, был её огузок.

                XIII

               --Свободным временем богато
                Сообщество людей,--так Маркс
                Сказал ещё давно когда-то.
                А жизнь, как трагедийный фарс,--
                Геолог начал,--и, куда там,
                Текучка заедает нас.
                Но в каждого природой код заложен:
                Я должен сделать то, что сделать должен.

                XIV

                Я послужить хочу Отчизне:
                Найти, пожалуй, кимберлит
                Иль, погребённый в катаклизме,
                Тунгусский тот метеорит.—
               --Мы—режиссёры наших жизней,--
                Чернов Смирнову говорит.—
                Что ж, расскажу про режиссуру,
                Как грех меня попутал сдуру.

                XV

                Я—режиссёр на телестудии,
                Теперь я ставлю передачи.
                Друзья мои, мне будьте судьи:
                Удачлив я иль неудачлив.
                И был ли я судьбы орудием,
                Что всё произошло иначе,
                Не так, как я того хотел?
                Но право я на то имел?          

                XVI
 
                Тогда я был студентом ВГИКа,
                А со стипендии приварок
                Не очень жирный, но, поди-ка,
                Ведь жил без северных надбавок.
                И девушка, чьё имя Вика,
                Мне от судьбы была подарок.
                …
                …   


                XVII

                Мне память, как сомнамбула,
                Твердит, где бы то не было:
                Красивою она была—
                И бёдра, как гипербола,
                И груди, как парабола…
                Хорошая пора была!
                Всего значенье преуменьшим,
                А вспоминаем—чаще женщин.

                XVIII

               --Глумарь мой милый,--мне шептала женщина,--
                Ходи сюда,--звала в объятья кротко.
               --У нас так говорила деревенщина
                И мать моя, Чернова Марья.—Вот как?
                А ты откуда?—С Духовщины на Смоленщине.—
               --Чернова Марья мне—родная тётка.—
                Заплакала.—Так значит ты мне—брат?—
               --Прости мне, Вика, я не виноват.—

                XIX

                Потом, когда я, безрассуден,
                Метнулся к северным фиордам,
                Я в памяти, обломков груде,
                Искал фрагменты, в кровь изодран:
                Параболоидные груди,   У=1\5Х2
                Гиперболоидные бёдра. У=Х\5
                Но не сказал своей невесте,
                Что грех содомский есть в инцесте.

                ХХ

                Смирнов сказал:--Все, без изъятья,
                Все-все, без исключенья,
                Друг другу люди—братья.
                С второго поколенья,
                Позволю вам сказать я,
                Что без кровосмешенья
                Не обошлось: налево
                Адама не пускала Ева.

                XXI

                Мечтал он об изменах,
                Женой не отпускаем.
                Но чей же сын был Енох?
                Муж дочери—сын Каин—
                Был изгнан…Ведь не евнух—
                Адам…И дал сынка им.
                С тех пор кровосмешенье—
                Причина вырожденья.—

                XXII

               --Вот так я отыскал родню
                И мне сестрою стала Вика.
                Сегодня здесь переднюю,
                А завтра улечу я с шиком
                На запад (или в западню)
                На юбилей родного ВГИКа.
                Я с книжки снял четыре тыщи
                И в западне кутну, дружищи.—

                XXIII

                Был у Смирнова в бане сейф,
                Откуда брал он то и дело
                Бутылки, чтоб продолжить кейф,
                Но есть всему черта предела:
                Компания легла уж в дрейф,
                Пространство сейфа опустело.
               --Я не почну духов флакон,
                Хоть в городе сухой закон.—

                XXIV

                Смирнов снял трубку:--Мой шофёр?
                Достань-ка выпить…водки пару.—
                И заполночь взревел мотор.
               --Где водку дали?—В промтоварах.—
               --А ты на порученья скор.
                Вот, выпей и поддай-ка пару.—
                Мы мылись где-то до шести,
                Но память может подвести.

                XXV

                Чернов наутро улетел.
                Проспавшись после драбадана,
                Я окунулся в море дел,
                Считая вёрсты автобана.
                В студийном газике меж тел
                Тряслись два старых чемодана.
                Спросил я:--Чьи?—Когда тряхнуло снова.
               --Жена из дома выгнала Чернова.—

                XXVI

                А в это время, развалясь по-барски,
                Чернов был на подлёте, в Красноярске.
                Люблю я город, где меня любили:
                Там девушки, дурачась и маня,
                Как дальним светом фар—автомобили,
                Пронзали ослепительно меня.
                И, поражаюсь, как меня не сбили,
                Когда влюблённый я и невменя-

                XXVII

                емый, шёл с площади Предмостной,
                Не разбирая улиц и дорог,
                Туда, где в ожерелье звёздном
                Светил звезды Полярной уголёк.
                Весь город, в ранний час и поздний,
                Я циркулем измерил ног.
                Но даже при наличьи спурта,
                Я приходил домой под утро.

                XXVIII

                Уже Чернова отпустила дрёма,
                Уже спускаться начал он с небес,
                Над крышей моего промчался дома
                (В котором нынче ОБХСС)
                И на бетонной полосе аэродрома
                (Конечно, не взорвался, что вы) без
                Особых приключений приземлился
                И, заглушив мотор, остановился.

                XXIX

                Задержки не было на рейс до Магадана,
                Рейс до Москвы отложен был до завтрева.
                Зачем Чернову тяжесть чемодана?
                И про себя он порешил: оставь его.
                Есть замечательная речка Мана,
                Недалеко, на родине Астафьева.
                (Круиз Чернова, как ни назови,
                Есть география моей любви).

                XXX

                Серёжа Мамзин, помнишь ли, мой друг,
                То место Маны на возвышенном угоре
                За запонью, пройдя покосный луг?
                Венерин башмачок и марьин корень,
                Саранки, лилии росли вокруг!
                Где это всё? И день мой нынче чёрен.
                И не вернуть, как ты того ни хочешь,
                Два длинных дня и две коротких ночи.

                XXXI

                Серёжа Мамзин, помнишь ли, как прежде
                Мы жили? То—не повторится вновь.
                Подружкам нашим, Вере и Надежде,
                Мы подарили всю свою Любовь.
                Нам было жарко там ходить в одежде,
                Красивые и суперменам вровь.
                То лучшие за годы жизни дни—
                Но где они, но где теперь они?

                XXXII

                Чернов, (а что Чернов?) он снял штаны
                И голый (а кому какое дело?)
                Взял да и плюхнулся в тепло волны,
                А тут уже бревно приспело,
                А следом шли плотами плывуны.
                Он взгромоздил своё большое тело
                На брёвном комле, выпрямился, но
                Мустангом сбросило его бревно.

                XXXIII

                И на камнях прибрежной полосы
                Чернов потом сморился и уснул.
                Был будний день и всей его красы
                Никто из отдыхавших не спугнул.
                Но там, где полагаются трусы,
                Он обгорел, что не присесть на стул.
                Глаза Чернова от грызни мошки
                Заплыли в водянистые мешки.

                XXXIV

                Когда-то снова я тебя увижу,
                Сибирь, родной мой край и близкий?
                Клянусь тебе, я в честь тебя нанижу
                Жемчужных строк роскошнейшие снизки!
                Сибирь моя, тебя я не унижу
                Восторгами прыщавенькой курсистки.
                Не замутить вовек нечистым силам
                Источник твой, Сибирь, песком и илом.

                XXXV

                Но как лететь в Москву, коль я родился
                В Свидлоске и в Свидлоск не заглянуть?
                Никак нельзя, чтоб не остановился
                Чернов в Свидлоске! Ведь когда-нибудь
                Случается, что лётчик с курса сбился
                (Допустим это, но не в этом суть).
                Я не люблю Седловск, но на полдня
                Задержка не обременит меня.         

                XXXVI
               
                Есть что-то в папиросах «Беламора»
                От итальянской “belle amore”.
                Три часа лёта и—Сверловск. Пустяк.
                Но организму никотина не хватало.
               --Щавой-то здеся куришь ты, дурак?!—
                Вдруг баба на Чернова заорала.
                Родимый говор, чёрт возьми. Итак,
                Мы подлетаем, стало быть, к Уралу.

                XXXVII

                В тот день погода гнусная была,
                Озноб от сырости похожим был на пляски
                Святого Витта и теперь тепла
                Уж не дождаться до ишачьей паски.
                Здесь мерзкий климат и шкала
                Зимой покажет то ж, что на Аляске.
                А летом город (в самый-то сезон)
                Напомнить может зимний Альбион.

                XXXVIII

                Здесь жил наставник мой, семит,
                Ничем он не был знаменит,
                Но откопал жемчужину он палкой
                В давно неприкасаемом дерьме:
               --Пиши стихи—чтобы не жалко
                И отсидеть за них в тюрьме.—
                Он прав был в этом…лишь, однако,
                По отношению ко мне.

                XXXIX

                Чернов уже сказал Свидлоску «здрасьте»
                И взгляды встречных на себе ловил:
                Вот эта рождена была от страсти,
                А этот вот рождён не от любви,--
                Так отмечал он про себя по части
                Примет в лице, фигуре, улови-
                мых только для намётанного глаза,
                Что отличит слона от дикобраза.

                ХL

                И здесь живут на чаевые.
                К Чернову подскочил безличный некто,
                Но обладатель чуть не бычьей выи,
                Какой мог позавидовать и Гектор.
                Но типажи не могут таковые
                Похвастаться наличьем интеллекта.
                Позывы совести усовестив,
                За…чёрт-те сколько взялся подвести.

                XLI

                С его женой кончал я…факультет.
                Как трудно угодить на вкусы снобов
                По части женских линий, но и те
                Её считали видною особой.
                Да, знать, не уберечься красоте
                От волосатых лап питекантропов.—
                Так исчезает красота, а гений
                Не передать потомкам в гене.

                XLII

                А я вам говорю: есть в нашем веке
                (И это не враньё гасконца)
                Питекантропы, австралопитеки,
                Не так давно я встретил кроманьонца.
                Но я всегда мечтал о человеке
                Возвышенном и ярком, словно солнце!
                И также высшая инстанция
                Отнюдь не высшая субстанция.

                XLIII

                Избороздив трёх океанов воды,
                Чарлз Дарвин говорил, покинув «Бигль»:
               --Я восхищаюсь мудростью природы.—
                Но это фигли задубевших мигль.
                Идите все! Я всех зову на роды,
                Рождает мысль нагретый мозга тигль.
                Один алмаз в горе пустой породы:
                Читатель мой, отведай лучше дар вина,
                Чем пресловутого ученья Чарлза Дарвина.

                XLIV

                Я полюбил за то Чернова,
                Что не чета Чернову слизни.
                Во многом мог разочарован
                Он быть, но только лишь не в жизни.
                И, как бы ни пришлось сурово,
                Другого нету—беззавистней.
                Земля, она не приносила зло,
                Его несли, кого на землю принесло.

                XLV

                «Хорошим человеком»--червячком,
                Непритязательно шнырявшим по опилкам,
                Он не был. Не имел ушей торчком
                И тощим жилистым затылком
                Не обладал. И с этим дурачком
                Характером он различался пылким.
                «Хороший», суть—безвредный, он—порука
                Для тех, кто нечисты на руку.

                XLVI

                Он—часть людей, чьё назначенье—
                Жизнь оправдать, взирал, насупясь,
                Спокойный в силе и без возмущенья
                На человеческую супесь,
                Чья жизнь—покой от истощенья,
                Анестезическая тупость.
                Казалось бы, он только ждал момента…
                Но годы пробегали незаметно.

                XLVII

                И этим людям находил он тождество
                В животном, чьё обличие—двурогое.
                Он в жизни знал примеров множество,
                Ему встречалось в жизни многое:
                И божества убожество,
                И божество убогого.
                Но это—не игра созвучных слов,
                Се—примечанье для ослов.

                a)

                Пытался разглядеть то, что растленно
                Со стороны, как в преломленьи призменном:
                Но низменное было неизменно,
                И оставалось неизменно низменным.

                b)

                Сия научная абстракция
                Имеет с жизнью согласованность:
                Чем ниже у существ организация,
                Тем выше их организованность.

                c)

                Всегда-то замечаю с болью я
                Порядочности неимение:
                Стремление к порядку более,
                Порядочности менее.

                XLVIII

                Когда тебе уже за сорок,
                То душу застилает морок.
                Со скрипом отворится дверца
                И мины будет корчить злое рыльце,
                И «никогда!» кричать тебе, но сердце
                Никак не сможет с этим примириться,
                И взмолится ещё раз разгореться,
                И пеплом навсегда покрыться.

                XLIX

                Любви прошу! Любви прощальной.
                Судьба моя, помилосердь!
                И пусть стоит за дверью спальной,
                Рассвета дожидаясь, смерть.
                Любовь умрёт и тем печальней
                Разверзнется земная твердь.
                И пусть хулит любовь мою, кто туп, но я
                Скажу, что неприступная не есть преступная.

                L

                Я видел осенью в Сибири, поражённый,
                В последние пригревные деньки,
                Взобравшись на крутые склоны
                Или спустившись в пойму у реки,
                Как раскрывают яркие бутоны
                Подснежники вторично и жарки.
                И так любовь в немолодые годы—
                Не преступленье супротив природы.

                LI

                Благословляю тот счастливый случай,
                Что сводит незнакомых двух людей
                Однажды…и приводит к неминучей
                Закономерной череде счастливых дней.
                Но, как себя стараньями не мучай,
                Его приход не сделаешь скорей.
                Вот старое моё предубежденье:
                Любовь—из общих правил—исключенье.

                LII

                Иной твердит:--Да неужели ж мне
                Всё это счастье? Возмечтать да мог ли
                В какой-нибудь, не нашей стороне?!—
                И разутюжит по манжету сопли.
                А мне всё мало! Потому что не
                Насытился! (Мечтает о Дамокле,
                Забывшем об ограниченьях, меч.
                За всё хорошее расплаты не избечь).

                LIII

                Счастливый случай, а, тем боле, счастье—
                Где, где они? С далёкой той поры,
                Когда я жил с самим собой в согласьи
                По правилам рискованной игры,
                Я не встречал их. До коллапса излучась, я
                Не мог из чёрной выбраться дыры.
                И вот живу, не думая о счастьи,
                И без страстей, и без пристрастий.

                LIV

                И в городе, где заводские трубы
                Торчат непривлекательные из
                Земли, одетой в пылевые клубы,
                Предстала женщина Чернову близ:
                Её припухло-чувственные губы,
                Чуть приопущенные уголками вниз,
                Такую выражали скуку, что, озлясь,
                Чернов её спросил:--Который час?--   
               
                LV

               --Пол-пятого. –Послушайте меня:
                Когда б я был хоть чуточку моложе,
                Я умыкнул бы лучшего коня
                И вас бы умыкнул, конечно, тоже.
                Да удаль что-то стала изменять.
                И я вам предлагаю… --Что же?—
               --…развеять гнусную тоску:
                Поедемте со мной в Москву.—

                LVI

               --Поедем. –Как вас звать?—Тамара.
                А вас, попутчик?—Константин.
                Нет, что ни говорите, пара
                Всё лучше, право, чем один.—
               --Вы так похожи на гусара.—
               --А вы—из племени ундин.—
               --О, я из возраста давно такого вышла.—
               --И в шуете жемной шовшем нет шмышла?—

                LVII

                Не то. И ты, Чернов, не тот.
                Так, здравым смыслом обрастая,
                Как будто что-то отомрёт,
                В чём—непосредственность простая.
                И тошно знать всё наперёд,
                Что трата времени пустая.
                Но горячат, как древле, кровь
                Война, охота и любовь.

                LVIII

                И, как в журнале говорят:
                Американские студенты
                Кофейный тонкий аромат
                Разъяли раз на компоненты,
                Но, синтезировав назад,
                Лишь только запах жжёной ленты
                Резины получили вновь.—
                Не синтезировать любовь.

                LIX

                Москва, Москва! (После второй стопы,
                Как Пушкин, не могу я без цезуры).
                Лишь пять утра. И странен вид толпы
                В «Приёмный пункт макулатуры».
                Журналов груды и из книг снопы—
                Вон сколько здесь писательской…фактуры.
                И, на талоны это обменяв,
                Кого-то купят—только не меня.

                ТРИОДИССОНА

                Но странно, что в пивном ларёчке
                Сегодня нету пьяной стычки
                И, более того, что нет толкучки.—

                «Закрыто». Очередь-«сороканожка»
                Лишь в книжный. Завезли, наверно, книжки?—
                Но было это мнение промашкой.

                Из магазина выскочил солидный
                Мужчина, весь увешанный громадной
                Гирляндою бумаги туалетной.

                И было зрелище уж очень бледным:
                Он шёл по улице с портфелем модным
                И с дефицитной пипифаксовой гирляндой.

                Исус Христос, поборник строгий веры,
                Узрев торгашескую в храме свору,
                Избил торговцев, выбросил товары.

                Я—не Христос, и моя вера—в крене.
                «Насущное даждь, вечного нам нам кроме».
                И в хвост «сороканожки» встал я крайним.

                Есть радость удивительная мига,
                Когда стихи возвышенного слога
                Ложатся к вам на писчую бумагу!
      
                LX

                «Москва, Москва. Люблю тебя, как сын».
                Народам всем без исключенья друг ты: 
                Татарин, украинец и грузин—
                Все едут покупать в Москве продукты.
                Добро бы, мандарин иль апельсин—
                Не столько экзотические фрукты,
                Сколь мясо, масло, творог, колбасу…
                Не всё же время жить на путассу.

                LXI

                Но кто ответить сможет: в чём причина?—
                И не сумеет дать ответ никто.
                В истории немало есть примеров
                Того, чьё имя: несуразный факт.
                Удостоверено, что это было,
                Никто не знает только: почему?
                И, коль не можете дать объясненье,
                Не отрицайте несуразный факт.

                LXII
 
                «Экономика должна быть экономной».—
                Что об этом думаете вы вот?
                Обладая жаждой неуёмной
                Всё понять, такой я сделал вывод.—
                Существительные с их же прилагательными:
                Масло масляным должно быть. В той же форме,
                Показатели должны быть показательными,
                Нормы быть нормальными и в норме.

       
                LXIII

                Однажды как-то здесь на биллиарде,
                Где шарики щербаты, как яйцо,
                Я видел игрока при бакенбарде,
                Ударившего в грязь лицо.
                Он после заложил в ломбарде
                Супруги обручальное кольцо,
                Чтоб расплатиться за десяток партий
                (Случается и так на биллиарде).

                LXIV

                Но вот что он сказал тогда:--Ура!
                Я партии провёл отнюдь недаром,
                Открыл я: шар земной ровней шара
                Бильярдного—сыграть таким бы шаром!
                Чтоб чёрная коллапсная дыра
                Была бы направлением удара.
                И я подумал, помню, в тот момент:
                Как хорошо, что он не президент.

                LXV

                Мы любим города,
                В которых нас любили,
                В которых иногда
                Счастливыми мы были.
               --Чернов, ты помнишь?—Да.—
               --А помнят нас?—Забыли.
                Я снова здесь и снова
                Как в юности взволнован.-- 

                LXVI

               --Но кто такой ты?—Чепуха.—
               --Весь цвет кино сейчас, поди-ка,
                Волни-тельно встречают—х-ха!—
                На пышном юбилее ВГИКа.—
               --Таксист, мы на ВДНХ,
                На улицу Вильгельма Пика.
                Товарищ, посоветуй, как
                Французский нам достать коньяк.—

                LXVII

               --На Москворецкой, у метро.
                Но это будет путь неблизкий.—
               --За эти деньги я ведро
                Купила бы болгарской «Плиски».—
               --Прости, Тамара, но порой
                Ты рассуждаешь, как статистки.
                Бывает, милая…--Бывает,
                У девушки супруг гуляет.—

                LXVIII

                Они вошли под частокол колонн
                В дом архаической архитектуры.
                Чернов не чувствовал, что в чём-то ущемлён,
                Средь деятелей массовой культуры
                И среди гениев не тушевался он,
                Рождённых по законам конъюнктуры.
                Немного больше их у нас в стране,
                Чем населенья на Луне.

                LXIX

                Как человек он был красив.
                Не стал киношником матёрым?—
                Но, как волнующий мотив,
                Он жизнь любил, который хором
                Нельзя пропеть, не исказив.
                Он гениальным режиссёром
                Был этой жизни. Потому
                Я так завидую ему.

                LXX

                Кто я?—С брезгливостью брюзги
                Стенающий, что жизнь—застенок,
                Кидаюсь, чаще от тоски,
                Бесценной жизнью за бесценок,
                Чьи воспалённые мозги
                Оптимистических оценок
                Не могут жизни дать порой…
                Я—не герой. Чернов—герой.

                LXXI

               --Чернов!—его окликнул бородач,--
                Дай лобызну отъевшуюся морду.—
               --Валюха, ты? Лицо своё не прячь.—
                И чмокнул смачно, притянув за бороду.
               --Мы стали, Костя, чем-то вроде кляч,
                Хоть были рысаками смолоду.—
               --Представься другу юности, старушка,
                С гермафродитским именем Валюшка.—

                LXXII

               --Ну ты и циник. Ведь твоя супруга
                Моложе нас с тобой на столько лет,
                Сколь мы с тобой не видели друг друга.
                Ты поседел, а был тогда брюнет.—
               --Допустим, не супруга, а подруга,
                Но разницы как будто нет,--
                Сказал Чернов. –А, кстати, нынче Вика
                Звала гульнуть на юбилее ВГИКа.—

                LXXIII

                Чернов

                Кто? Вика?

                Валентин

                Это мой сюрприз
                Тебе, отшельнику с Аляски.

                Тамара

                Чернова имя в нервный криз
                Повергло, чуть ли не до тряски.

                Валентин

                То женщина, Тамара, из
                Печальной детской датской сказки.

                Чернов

                Поедем, но Тамара…пусть она
                Как будто бы твоя жена.

                LXXIV

                Валентин

                Плодить не стоит болтунов,
                Перемывающих мне кости.
                Подрывом нравственных основ
                Сочтут, коль я с Тамарой в гости
                Приду.

                Тамара

                Ты—ящерка, Чернов,
                Отбрасывающая хвостик,
                Коль кто её за хвостик словит.

                Чернов

                Ничто меня не остановит!

                LXXV

                Поехали! Как в западне
                Медведь перегрызает лапы,
                Так нету ничего, что мне
                Мешало доползти, хотя бы.
                Я так мечтал об этом дне!
                (Как вяло по ухабам скачут ямбы.
                Устал я, а конца поэмы нет
                И требует развития сюжет).

                LXXVI

                Уже над городом сгустился вечер,
                Открылась дверь и расступилась мгла.
               --Ну, здравствуй. Не ждала подобной встречи?—
               --Ждала, мой милый. Я всегда ждала.—
                И, руки положив ему на плечи,
                Поцеловала, тихо обняла.—
               --Ты рад, любимый?—Да, безмерно рад.—
               --И я…что наконец приехал брат.

                LXXVII

                Вертелась сказка на уме с утра,
                Что слышала когда-то встарь я:
                Не зная, что она ему сестра,
                Ивана полюбила Марья.
                Сейчас как раз такая вот пора
                И, коль пойду куда-нибудь на гарь я,
                Увижу превращённых их—в цветы,
                Чьи лепестки и сини, и желты.—

                LXXVIII

               --Двадцатилетней давности меня
                Ты помнишь?—Ну конечно.—Примириться
                Никак не мог, что ты—моя родня
                И долго продолжал ещё беситься.
                И лишь теперь я, голову склоня,
                Могу сказать, что ты—моя сестрица.—
                Но тут с размахом отворил он дверь.—
               --Встречай, сестра, жену мою теперь.—

                LXXIX

                Так, уз не зная кровного родства,
                Чернов испытывал при этом внове
                В подстрочном переводе на слова
                Что можно бы назвать, как голос крови.
                Но страсть, она была ещё жива,
                Та спутница печали и любови.
                И никуда не денешься от страсти,
                Когтями будет сердце рвать на части.

                LXXX

                Был поздний вечер, под конец пирушки
                Гостей пошатывал изрядно хмель.
                Все разошлись. И лишь Чернов с подружкой
                Всё оставался у родни досель.
                Вот Вика принесла для них подушки
                И постелила в комнате постель.
               --Тамара, выйду покурить,--сказал,
                Из дому вышел и…поехал на вокзал.

                LXXXI

               --К чертям! Уеду! Всё—к чертям!
                Не оскверню святую память.
                Что ж, было суждено цветам
                Иван-да-Марьи, знать, увянуть.
                Но не хочу, не стану там
                Любимую когда-то—ранить.—
                В чужом дому оставив женщину,
                Чернов уехал на Смоленщину.

                LXXXII

                Он слез с автобуса. До слёз и боли
                Растрогал лес лучиновый вдали,
                Перекати- куда-то гнало –поле
                В просёлочной растолченной пыли.
                На родину по перекатной голи
                Разбитые вели две колеи.
               --Я сын твой, Родина, заблудший,
                Не худший средь детей, но и не лучший.

                LXXXIII

                Но ты-то, Родина, хоть сына пожалей.
                Я был в судьбе своей неволен,
                И, вырванного из родных полей,
                Меня носило перекатным полем.—
                (Чем ближе подходил, тем тяжелей,
                Тем больше сдавливало горем).
                …
                …

                LXXXIV

                Всё в прошлом. Не вижу я здесь настоящего.
                Грядущее и не высматривай—нет.
                И белая лошадь пасётся ледащая—
                Апокалипсический тощий конь блед.
                Чернов, что задумал? И, плачуще:--Аще я
                В день седьмый, в ознаменованье побед
                На лошади белой подъеду?—Не сметь!
                Ты всадником будешь, чьё прозвище—смерть!—

                LXXXV

               --Но я не желаю с попутной машиной
                Иль пешим придти под родимую дверь.—
               --Уживчивым нравом, манерой ужиной,
                Ты не обладал.—Я был зверь.—
               --И, магу подобно, ты сам вызвал джинна,
                Но ты убоишься теперь:
                Давно затянулось травой пепелище,
                Где предков стояло когда-то жилище.

                LXXXVI

                Прочь, блудный сын! Ты больше мне не сын!
                Ступай к своим болотам и мерзлотам.
                Утешусь я и трепетом осин,
                И куликовым плачем по болотам
                Среди трухи орясин и трясин.—
               --Но я тебя жалею.—Э, да что там.
                Живи как знаешь. И вдали живи:
                Не надо мне жалеющей любви.

                LXXXVII

                Пора итожить: жизнь прошла,
                Несостоявшийся художник
                Вблизи родимого села
                Слезится в сухлый подорожник.
                Я много сил тебе дала,
                А ты их не сумел приложить.—
               --Куда идти мне? Я тоскою болен.—
               --Иди за перекатным полем.—

                LXXXVIII

                Был ветер северный, на противоположный
                Сменился и понёс куда-то вспять
                Смерч пыли по равнине односложной
                И перекатной голью гнал опять
                Чернова, кустик вырванный—по ложной
                Дороге, где не доведись шагать.
                Ведь чёртом данная обманная дорога,
                Та никого не довела до бога.

                LXXXIX

                Так тяжко, коль не могут понимать
                На родине или родная мать.
                Обиженные родиною не
                Заплачут о проклятом сыне.
                Уехал Константин Чернов к жене
                И там живёт. Не знаю, что он ныне?
                А мне куда уехать? Мне?
                Но одиночке всюду—как в пустыне.

                XC

                Ищу соперника. Кругом смотрю
                И никого не вижу, кроме
                Подвластного календарю
                Теченья времени, со мною вровень.
                Так лошади бегут, ноздря в ноздрю,
                Под свист и крик на ипподроме.
                Года идут в отшельничьем труде…
                И вспомнил я оленя в Теберде:

                XCI

                Глазами красными олень молил о звере,
                Тоска по схватке отражалась в них.
                Олень копытом землю рыл в вольере,
                Стояло рядом стадо олених.
                Что оленихи, если без потери,
                Без крови в битве он возглавил их?
                Соперника он звал на поединок,
                Но лес ответил трепетом осинок.

                XCII

                Я вспомнил неслучайно о марале.
                Какой-то альтруистский вздор
                В значении сомнительной морали.
                И встали б горы выше гор,
                Когда б нагромоздить скрижали.
                Но есть естественный отбор—
                Чтоб слабенькие в битве умирали,
                Не в силах оказать отпор.

                XCIII

                О, как торжествен взмах маэстро
                При первых звуках оратории
                И как послушна медь оркестра.—
                Так, прибегая к аллегории,
                Я начал мой роман. Уместно
                Признаться, что в лаборатории
                Его я начал, до того
                Постигнув древних мастерство:

                XCIV

                Я понял, почему когда-то
                Умелец, прежде чем ковать
                Клинок узорного булата,
                (О, тайны он умел скрывать)
                Ждал солнца красного заката
                И принимался раздувать
                Свой горн: по солнцу он сверял
                Нагретый докрасна металл.

                XCV

                Ни формул практицизма голого,
                Ни выкладок из длинных числ
                Вбивать я не старался в голову.
                Но я искал глубинный смысл
                В тех таинствах…Я взвесил олово
                Весами в виде коромысл,
                А после медь. Потом расплавил,
                Залил опоку и оставил.

                XCVI

                А утром колокол малинового звона
                Вознёс я высоко над головой.
                Звони, мой звонкий, как во время оно
                Звонил, зовя на битву, вечевой.
                (Пусть выше звук твой на два, на три тона,
                Но тот же по торжественности бой.
                Хоть стоило б немалых мне трудов,
                Отлил бы я и в тысячу пудов).

                XCVII

                Поэт Джордж Гордон Байрон, лорд,
                Он был октав великим князем.
                (Бездарных рифмоплётских орд
                Ассортимент однообразен).
                А я своим призваньем горд,
                (Простите мне оплошность в фразе),
                Но я своё факсимиле
                Навек оставлю на земле.

                XCVIII

                И всё же я октав царицей
                Татьяну Гнедич назову.
                И ей хотел бы поклониться,
                Да в годы я не те живу.
                Десятилетья и границы
                Поэтов разделяют двух.
                Чуть больше было их в стране,
                Чем населенья на Луне.

                XCIX

                Хорошие поэты, их убито
                Немало в той и этой стороне.
                Хорошие поэты есть элита,
                Но дрянь в демократической стране
                Им говорит с усмешкой неприкрытой:
               --А всё-таки ты равен мне.—
                Свободу, братство я могу понять,
                Но равенству—причина есть пенять.

                C

                Поэзия—лихое ремесло,
                Почище всех родео и коррид.
                Ты не для тех, кто хрупок, как стекло,
                Ты лишь для тех, кто крепок, как гранит.
                И то, что молнией твоей зажгло,
                Не потушить, пока не догорит.
                Прекрасна юность, где решил избрать я
                Поэзию, весёлое занятье.

                СI

               --С поэзией мы были век знакомы,--
                Когда-то так скажу, сведя к итогу.—
                Святой великомученик с иконы
                Так не служил, как я служил ей, богу.
                И, чтоб понять глубинные законы,
                Я призывал поэзию в подмогу.
                А в ней, при рассмотреньи строгом,
                Единственная цель—общенье с богом.            

                CII 

                Теперь, по прошествии срока,
                Я вспомнил, как было в начале:
                А было не так одиноко
                И не было столько печали.
                Но как это нынче далёко,
                Как много мы все обещали
                В дни юности…Что остаётся?
                Ушедший—назад не вернётся.

                CIII

                Любовь, ты—боль. Любовь, пусти.
                Ты давишь душу тяжкой лапой
                И хочешь душу извести,
                Нет сил терпеть с душою слабой.
                Так, под корою извести,
                Задавлено грудною жабой,
                Стенает сердце. Дочь, впиши
                Меня ты в поминальнике души.

                CIV

                Дочурка милая, Полинка.
                Былинка малая, пылинка…
                Я, по прошествии бурливых дней,
                Когда придут иные чередою,
                Увижу, может, ту, кого родней
                Мне нет. Ну хоть тогда увижусь с тою.
                Уже болезненный и старый с ней,
                Красивою и молодою.

                CV

                Полиночка, Полина Алексевна,
                Звучит—как дочь Приама, Поликсена…
                Я страха своего не скрою,
                Мне жутко от подобных анаграмм.
                Я не чета античному герою,
                Чтобы и дочь пожертвовать богам,
                Какую-то свою спасая Трою,
                Как это сделал некогда Приам.

                CVI

                Ещё вчера я зрел мою дорогу,
                Но выпал снег—и затерялся след.
                Куда идти?—я обращаюсь к богу,
                Но мне на мой вопрос ответа нет.
                И неоткуда ожидать подмогу,
                Лишь вдалеке маячит силуэт
                Того, кто здесь уже завязил ногу
                Тому назад почти полсотни лет.

                CVII

                Cтолетие пройдёт, по крайней мере,
                Покуда кто-то вслед за мной пойдёт,
                С печалью озираясь на потери
                Мои, что на пути моём найдёт.
                Путь истины и путь, ведущий к вере,
                И этот,--скажет,--страшный путь, и тот.
                Но ты,--добавит,--ты был мне предтечей,
                Твой голос долетает издалече:

                CVIII

                О, голод в пресыщеньи! Ясно вижу,
                И в будущем его не утолю.
                Я ненавижу жизнь. Но ненавижу
                Лишь только потому, что и люблю.
                Терзаньями уж лучше смерть приближу,
                Чем гнилостным покоем жизнь продлю.
                И был мне, как волнующий мотив,
                Категорический императив:

                а)

                О, как прекрасно утро вешнее
                И как заря прекрасна утренняя!
                Так что мне несвобода внешняя,
                Коль есть во мне свобода внутренняя!

                b)

                Любовь—великий созидатель,
                Любовь—великий разрушитель.
                Всю жизнь я той любви искатель,
                Я, кто благодаря ей, житель!

                c)

                Искус, а не искусственность—искусство,
                Стихи—стихия.—
                Так я сказал. Другим пусть будет пусто,
                Провозглашавшим лозунги другия!

                d)

                От формул пахнет хлороформом—
                С души сопрёт.
                От формул вознеситесь к формам
                Невиданных досель высот!

                e)

                Вот вывод первой теоремы,
                Что движет лучшие умы:
                Когда мы немы,
                То мы—не мы.

                f)

                Завидуйте, какое постоянство,
                С каким упорством истово служу
                Учению кожевниковианства!
                А в чём оно—я после расскажу.

                CIX

                Чёрт побери все литургии
                (И летаргии вещих снов),
                Не я, по мне её другие
                Пусть служат. А тебе, Чернов,
                Давно хочу отдать долги я,
                Счёт личных драм и катастроф
                Твоих ведя. Хочу понять,
                А не как должное принять.

                CX

                Что мой герой? Он в чём-то как медведь,
                А в чём-то слабость явит, как калека.
                Таким не от болезни околеть,
                Хотя могли бы жить и дольше века.
                И потому хочу проклясть-воспеть
                Ничтожествовеличье человека.
                Сужу я о Чернове по поступкам,
                Он как металл: где твёрдо, там и хрупко.

                СXI

                Клубок его противоречий
                Настолько общечеловечий,
                Что он—лишь малая модель,
                Лишь почка на огромной ветке,
                И всё, чем жил Чернов досель,
                В него заложено, как в клетке:
                И вид его, и жизнь, и цель,
                Потомки все его и предки.

                CXII

                В нём более всего меня прельщает
                И тянет неотступно, как магнит,
                Не «что» от всех Чернова отличает,
                А «то», что с человечеством роднит.
                Ведь так же он и любит, и прощает,
                И плачет, и страдает, и скорбит.
                У Иерусалимов всех и Мекк
                Да будет богом «Общечеловек».

                CXIII

                Он, чёрт возьми—достойный индивид,
                И общечеловеческое в нём,
                Всё то, что называют обще «вид»,
                В нём, жгя, не выжечь никаким огнём.
                Люблю—за то, что он принадлежит
                К тому, что человечеством зовём.
                Народ люблю, люблю отечество
                И мир, вместивший человечество.

      
                CXIV

                Серёжа из родного Тюлькубаса
                Джейранью тушку как-то мне привёз,
                Поджаренное с луком мясо
                Волной душистой ударяло в нос:
                Питательно настолько—нету спаса,
                Отведавших, простите мне, понос
                Преследует…А всё это постольку,
                Поскольку вы усвоите лишь дольку.

                CXV

                Я в августе Чернова бросил—это
                За ним не поспевал мой тихий стих.
                На Севере проходит быстро лето,
                Как юность у ровесников моих.
                На донце август, но хватает света
                У северных ночей, а у иных
                Чердак небес, как у пророка из Писанья,
                Подсвечен бледно красками сиянья.

                CXVI

                В день…как там?—Страшного суда
                Все судьи сядут в вышине,
                Чернов им скажет честно:--Да.
                Я изменял своей жене.
                Себе—ни в чём и никогда.
                И скажут судии:--Зане
                Грехи твои все и вину
                Мы возлагаем на жену.—

                CXVII

                (Эх, чую, скажут, что упорно
                Я проповедую стиль «порно»).
                Итак, я говорил уже,
                Жена к Чернову чувствовала злобу
                И жил теперь он в гараже.
                Но, чтобы не простыть с ознобу,
                Утеха хоть какая-то душе,
                Чернов завёл себе зазнобу.

                CXVIII

                Итак, его любовь, она была,
                «Как белый снег, лучиста и светла»,
                Нежней, чем пух лебяжьего крыла
                (Повторы всё, достойные осла).
                Вся—выпуклость, ни одного угла
                (Здесь мысль моя достаточно смела).
                И пусть эффект не будет преуменьшен,
                Когда скажу, что многие из женщин

                CXIX

                Ни в чём не уступают ей:
                Она не краше их и не нежней.
                И если подводить основу
                Под словом канцелярским «Итого»,
                То следует добавить, к слову,
                Что на каком-то ласковом арго
                Подружку Маргариту Королёву
                Звал нежно королевою Марго.

                CXX

                А глазки у неё синей
                В полях расцветших васильков,
                А груди—рыльца двух свиней
                И пятачки торчат сосков.
                И разделить так сладко с ней
                И пищу, и вино, и кров.
                (Эх, чую, скажут, что упорно
                Я проповедую стиль «порно»).

                CXXI

                Вот…если б вымерло живое
                (Представить тягостно уму)
                И в мире было б только двое—
                С ним женщина под стать ему,
                То род людской под звуки воя
                Не канет навсегда во тьму.
                В нём тождество и торжество
                Породы вижу я его.


                CXXII

                И, не принадлежа к сословью судр
                (Неприкасаемая каста),
                Она встречала с ним немало утр:
                Пока тепло стояло—очень часто
                То где-нибудь в глуши таймырских тундр,
                То в будке огородного участка.
                А так как стало холодно уже,
                Они теперь встречались в гараже.

                CXXIII

               --Я мог бы осчастливить женщин всей земли
                И каждой подарить по деточке,
                Лишь нужно только, чтобы разнесли
                Им всем по живчику в пипеточке
                И чтобы те пипеточки ввели
                На радость каждой яйцеклеточке.—
                Так рассуждал Чернов.—Но и одну
                Мне осчастливить не дано—жену.—

                CXXIV

                Чернов, ведь ты немало пожил,
                Пора бы знать, во всём поднаторев,
                Что лишь самоубийца (больше кто же?)
                Без вывода включает обогрев.
                Не вспомнил ты тогда (помилуй боже),
                Как гибнут «красной смертью», угорев.
                Но тут жена явилась за картошкой
                И вовремя, ведь опоздай немножко…

                CXXV

                (Серёжа Мамзин, помнишь ли ты Лену
                За всей, годов последних, коловертью?
                А помнишь ли ты про её измену?—
                Ей это обернулось «красной смертью»).
                Ну а Чернов?—Такому-то полену
                Неужто перешибленным быть жердью?—
                Он жив остался, выбравшись наружу,
                И выблевав немаленькую лужу.

                CXXVI

                Жена Чернову бросила:--Подлец.—
                В ней ненависть боролась с чувством долга,
                И, пересилив наконец,
                Долг верх взял. Думая недолго,
                Поскольку муж гулящий—не мертвец,
                А по Марго не плачут стены морга,
                На воздух вытащила ту, которую…
                И вызвала по телефону «скорую».

                CXXVII

                Их увезли на «скорой» очень быстро.
                И тут жена увидела головку
                Облезлой крысы, рядом с ней канистру
                С бензином, а потом и мышеловку,
                Ей хвост прижавшую…И гнусного регистра
                Раздался писк. Жена наизготовку
                Схватила прут. И весь остаток злости
                На крысу выплеснула (вместо Кости).

                CXXVIII

                Точней, не злость плеснула, а бензину.
                И подожгла. Но, с мясом вырвав хвост,
                С надсадным визгом прыгнув под машину,
                Упала крыса под передний мост.
                Огонь уже лизал резину
                И вскорости занялся в полный рост.
                Жена Чернова прянула назад
                И побрела, куда глаза глядят.

                CXXIX

                Чернов был выписан на следующий день,
                Марго—той приходилось хуже
                (Прозектор ведь не выдаст бюллетень),
                Но над Черновым небо было уже—
                Чуть более овчинки. И, как тень,
                К жене пришёл он виноватым мужем,
                Вину сознавшим. Но добавить надо,
                Она была не то чтоб очень рада

                CXXX

                Его спасенью, а наоборот.
                И что-то ёкнуло в его груди,
                Когда:--Уж лучше б умер,--шепчет рот,--
                Вот бог, а вот порог. Будь добр, уйди.—
                И грустно он:--Никто меня не ждёт,
                Ничто уже не светит впереди.
                Но я прошу тебя, будь так добра,
                Позволь мне здесь остаться до утра.—

                CXXXI

                Итак, итог: Чернов жене помеха,
                Марго в тяжёлом состояньи, он,
                Под стать испанскому кортехо,
                В любовной связи уличён,
                «Жигуль» сгорел, в карманах всех—прореха,
                Куда ни глянь—везде один урон.
                Ну ладно смерть кладёт всему предел,
                А если жизнь? Тогда кто будет смел,

                CXXXII

                Презренье выражающей ухмылкой,
                Встречать напасть, как делал мой герой,
                Закрывшись в комнате, за марочной бутылкой?—
                И это не было хорошею игрой
                Чернова, ни единой жилкой
                Не выдающего волненья. Но весь строй
                Душевный, жесты, взгляд изгоя
                Полны величья были и покоя.

                CXXXIII

                Привычной жизни наступил конец?—
                Так что с того? Потянем снова.
                Безумец?—Да. Но не глупец
                Он был в любви. И Казанова.
                Затянет прошлого рубец,
                А смерть не устрашит такого.
                Как говорил мудрец на тризне:
                Смерть есть лишь проявленье жизни.

                СХХХIV

               --О, я хочу взглянуть на смерть в упор,
                Так, как орлы, не божии коровки,
                Глядят на солнце. Что за страхи?—Вздор.
                Благопристойности последние уловки.—
                И клацнул металлически затвор
                Его малокалиберной винтовки.
                Прикладом в стену он упёр ружьё,
                Одной рукою взявшись за цевьё.

                CXXXV

                Что за восторг—пытать судьбу
                С смертельной бледностию щёк.
                Рука скользнула на скобу,
                Туда, где спусковой крючок.
                Он глянул в ствольную трубу,
                Где в глубине чернел зрачок
                Свинцовый. И по телу дрожь
                Напомнила, что ты живёшь.

                CXXXVI

                И посреди душевной смуты,
                Он это точно вспомнить мог,
                Был миг, не долее минуты,
                Когда он с лёгкостью курок
                Спустил бы, чтоб распутать путы,
                В узлы свалявшийся клубок
                Житейских дрязг. Поскольку Парки
                Сучили нить судьбы в запарке.

                CXXXVII

                Чтоб ощутить свой пульс теперь,
                Он ствол наставил на сосок.
                В грудную клетку бился зверь,
                Гоня по жилам жизни сок…
                Но тут жена ввалилась в дверь
                И по стволу, наискосок,
                Со страху вдарила, убыстрив
                Невольно прозвучавший выстрел.               
               
                CXXXVIII

                Чернов успел подумать:--Крышка?—
                При гуле выстрела,--Нет, жив.—
                Ствол торкнулся при выстреле подмышкой,
                Лишь волосы подмышкой подпалив.
                Две дырки просадили пиджачишко
                Величиною с косточки от слив.
                И тут соседку принесло, затычку:
               --В милицию!—кричит.—В психиатричку!—

                CXXXIX

                Две выбоины пуля рикошетом
                Прошила в потолке и на стене.
                Но что Чернов почувствовал при этом?—
                Гул после был. Почувствовал он не
                Ушами выстрел, нет. И вспышки света
                Не видел. Но узнал он по волне
                Ударной, что его толкнула в бок.
                И долго после был с женою шок.

                CXL

                Но, чтобы вышло всё иначе,
                Прощаясь с жизнью, жизнь любя,
                Припомнишь ли, светло заплача,
                И с дрожью ложе теребя,
                Что у винтовки—вверх отдача
                И что крючок не на себя,
                А от себя нажать? Ты знал?—
                Шанс на исход летальный мал.

                CXLI

                Пришла милиция:--Где взял винтовку?—
                Молчание.—В кого стреляли?—В тлю
                На том цветке.—Не лучше ли верёвку
                Намылить мылом и залезть в петлю?
                Иль тоже получилось бы неловко?
                Сорвался бы?—Верёвку уступлю
                Кому-нибудь из вас.—Заткни-ка пасть.
                В себя—и то—умишка нет попасть.—

                CXLII

                Чернова посадили в «воронок».
               --Куда везёте?—В тихую обитель.
                Она тебе понравится, дружок.—
               --Что за названье носит?—Вытрезвитель.—
               --Как? Разве я валюсь бессильно с ног?
                Не пьян я.—Подходящий посетитель.
                И за слова твои в милиции
                Дадут тебе опохмелиться и

                CXLIII

                Всё прочее…--Они вошли в приёмник,
                Где составлял сержант свой протокол,
                А за барьером посиневший скромник
                Сидел, колени сжав, почти что гол:
               --Там у меня был, помню, сороковник.—
               --Что? Напиши, не помню. Ишь, сокол.—
               --Пимы ишо. Совсем забыл про то.—
                Сержант поднялся за барьером:--Што?—

                CXLIV

               --Ну, шо ты мне: всё шо да шо.
                Оглох иль как?—Заткнись, питёха.—
               --Эх, жилось бы, скажу ишшо,
                До гибельного вздоха
                Людям хорошим—хорошо,
                Плохим людишкам—плохо.—
                Конвой Чернову указал на место
                И пригласил широким жестом:

                CXLV

               --Прошу в забытый богом уголок—
                В приют бомжей и прочей мрази.—
               --Но сказано: «Воскреснет бог
                И расточатся его врази»,--
                Ещё в Писаньи. Я продрог.
                У вас здесь дует.—Безобразье.
                Не нравится? За четвертак
                Для публики сойдёт и так.-- 

                CXLVI

                Чернова повели, а в коридоре,
                Ты невпервой их видишь, брат,
                Как типажи из аллегорий,
                Изображающих разврат,
                Сидели, с тупостью во взоре,
                В коре из туши и помад
                Оторвы. О, их лиц испитость
                И развращенья неприкрытость…

                CXLVII

                Таких найдёте вы в любой из наций,
                В любой найдётся пена и отстой,
                И даже в лучшей из цивилизаций,
                Где будут все условия—и в той
                Найдутся. И из всех стерилизаций
                Пригодней та, что, как морской прибой,
                Выбрасывает на берег всю гниль
                И в шторм, и в лёгкий бриз, и в штиль.

                CXLVIII

                Чернов-Чернов, отмыться как от грязи?
                Как дотянуть, голубчик, до весны?
                А эти все, да осознают разве,
                Как безнадёжно мерзки и грязны?
                Но вот вопрос: откуда взялись мрази,
                Исчадья эти, дети Сатаны?
                Вся жизнь их есть причина вырожденья,
                Запрограммированность до рожденья.

                CXLIX

                Ещё колпак небес раскупоросен,
                Едва сквозит в деревьях желтизна.
                Ещё не осень, нет, ещё не осень,
                Но далеко не юная весна.
                Ещё ты можешь шапкой грянуть оземь,
                От гнева распаляясь докрасна,
                И значит, что в душе ещё не осень,
                Но далеко не юная весна.

                CL

                Мне ль на судьбу мою роптать?
                Где надо—силы напрягу.
                Не доведись лишь испытать
                Всё то, что вынести смогу.
                Грех это было бы желать
                И ненавистному врагу.
                А то, что здесь я…что ж, возвысюсь,
                Как распятый с ворьём Иисус.

                CLI

                Когда вы мне испить даёте чашу
                Страданий, я, не поминая зла,
                Не на неё—гляжу на руку вашу,
                Которая её мне поднесла.
                При этом не нахмурю даже бровь я,
                Высматривать не стану в чаше дно,
                А гордо выпью за своё здоровье
                Мне данное страдания вино.

                CLII

                Закрылась за Черновым дверь в палате
                И некто, весь помятый и смурной,
                На четвереньки встав в кровати,
                Спросил:--Где это я? И что со мной?—
                Поскольку этот встал, чтоб поблевать—и
                Чернова потянуло. За стеной
                Вдруг зашумели и запели песни,
                Но лучше не было одной, хоть тресни:

                Эх, пить будем,
                Гулять будем,
                А смерть придёт,
                Помирать будем.

                А смерть пришла,
                Никого не нашла.               

               
                CLIII

                Ещё один пришёл из туалета,
                А если быть точней, из нужника.
                И через шмон пронёс он сигарету,
                Зажав меж ягодиц, и два бычка.
                Он засмолил, блаженствуя при этом,
                И заморил в утробе червячка.
                Чернов не стал смотреть на рожу щенью,
                Питая отвращенье к извращенью.

                CLIV

                (Что ж, бросьте золото вы в кислоту,
                В—высоких концентраций—щёлочь,
                В наиреакционную среду—
                Всё золотом останется. И в обруч
                Чернова закатайте, бросьте в ту
                Месильню, где раствором—сволочь,
                Всё вынесет он и самим собой
                Останется. Так сможет не любой).

                CLV

                Как пред Пилатом Иисус Христос,
                Стоял он, вызван на допрос.
               --Пиши, сержант: когда достигнет разум
                Вершин, интеллегибельные страсти
                Толкают всё покончить разом,
                Инстинкты подчинив железной власти.—
                Сержант поморщился презрительно:--Маразм.
                Всё это не по нашей части.

                CLVI

                Продолжим, гражданин, дознанье.
                В кого стреляли? (Пауза). В жену?
                Чистосердечное признанье
                Смягчает несколько вину…
                Надежда есть на оправданье,
                Допустим, если вы ревну…--
               --Поймите,--тут Чернов пресёк его,--
                Не смыслите вы, видно, ничего.—

                CLVII

               --Как прежде, значит, фраеришь?
                Но что ты скажешь в КПЗ?
                Ну, там-то ты заговоришь.—
               --Понятно было бы козе,
                Что не в жену стрелял, а в мышь.—
               --Ну да, по серой егозе,
                Что бегала по потолку.—
               --Добавить больше не могу.—

                CLVIII

                Ну как сказать сержанту, что жена
                Здесь ни при чём? И после, в свой черёд,
                Признаться, что себя пытал я на
                Готовность воспринять иной исход?
                Что не моя, моей жены вина
                В том, что винтовка выстрелила от
                Удара? Заключив, поверьте,
                В тот миг я не боялся смерти?—

                CLIX

                Ну нет. Чтобы меня он поднял насмех?
                Меня. И кто же? Он?—Да никогда.
                Причина в том, что всё случилось наспех…
                И как-то глупо, в этом вся беда.
                Ну так чего тогда хотел бы я с них?—
                Не пониманья, нет. Покоя?—Да.
                В позорном круге жизнь меня завертит.
                Но что мне жизнь?—Я не боялся смерти.

                CLX

                Его свезли под вой сирены
                Среди полночной тишины,
                Где серые сырые стены,
                Топчан из досок вдоль стены.
                Эх, жизнь даёт такие крены,
                И что там вдребезги штаны—
                О стену головой не дрызнь…
                Что смерть? Куда страшнее жизнь.

                CLXI

                По камере соузник белобрысый
                Не столько русый, сколько лысый:
               --Эх, жизнь…Теперь вот вкатят срок…
                Ухабы в жизни на ухабе.
                Сказать вам, как я одинок?—
                Жена, та в яростном осклабе
                Меня встречает, а сынок
                Из лагеря—и сразу к бабе.—

                CLXII

               --Да, в месте побывал он мерзком.—
                Сказал Чернов.—Да нет, он в пионерском
                Был лагере. Но вы понять должны,
                Как одиноко мне…--А что за баба
                У вашего сынка-то?—Мать жены.—
               --Тьфу, чёрт! Так, значит, бабушка? Неслабо.
                А я ж не то подумал. Ну, сильны.—
                И выругался в мать его похабно.

                CLXIII

               --Уж год прошёл, как был развод,
                В душе обидного осадка
                Скопилось множество. И вот
                Позавчера я три десятка
                Яиц с собою взял, их год
                Назад купил…и без остатка,
                Протухшие, все, как одно,
                Перешвырял жене в окно.

                CLXIV

                Теперь я здесь за хулиганку
                И присовокупили пьянку.—
                Тут щёлкнул ключ. Наизготовку
                Чернов вскочил. Втолкнули к ним
                С «Добро пожаловать в ментовку»
                Соузника:--Зачем гугним?
                Сержант, тащи свою мурцовку,
                А то мы тут совсем загним.

                CLXV

                Привет,орлы. Так чо, кранта
                Всё дожидаетесь в ментуре?
                А я мента пришил с винта,
                На хазе наширявшись дури.
                Ну чо ты пялишь два клифта?
                Век воли не видать. В натуре.—
               --И с этими,--Чернов подумал,--бремя
                Нести какое, чёрт те знает, время.—

                Песенка кутузников

                Кутузники-бутузники—
                Бубновая всё масть.
                Соузники-союзники
                Мне не дадут пропасть.

                Поддержат в пору гнусную
                (А лучшей не видать)
                И песню, песню грустную
                Мне станут подпевать.

                Живут, себя не мучая,
                (Куда ни кинь—тюрьма)
                И в ожиданьи случая
                Жизнь губят задарма.

                CLXVI

                У всякого, у всякого—
                Твоё, его, моё—
                Повсюду одинаково
                Казённое житьё:
                У Васьки ли, у Якова,
                У Кости ль—ё-моё.
                Щетиною зарос
                Чернов и вот допрос:

                CLXVII

                Его закрыли с капитаном,
                Тот встал и произнёс:--Итак,
                За задержанье в виде пьяном
                С тебя удержат четвертак.
                А как мне быть с твоим приданым,
                С винтовочкой? Тут срок—пустяк:
                Лишь год тюремного досужья
                За огнестрельное оружье.—

                CLXVIII

               --И это я…остался жив
                Случайно, лишь затем, чтоб, вшив,
                Сидеть в тюрьме?—Поздравить, что ль, с рожденьем?
                Ну что ты лаешь, как на лошадь шпиц?—
                Всех вас, с неадекватным поведеньем
                Несостоявшихся самоубийц,
                Положено сдавать на рассмотренье
                Психиатрических больниц.—

                CLXIX

               --Послушайте, нет, я не про Россию,
                Про весь наш мир хочу сказать о том,
                Что если б бог дал нового мессию,
                Его бы в сумасшедший дом
                Сначала упекли. –Эпилепсию
                Твою я понимаю лишь с трудом.
                Я позвонил и скоро психбригада
                Тебя свезёт, куда и надо.—

                CLXX

                И вот итог, перечеркнувший чаянья:
                Отчаянность переросла в отчаянье.
                Чернов-Чернов, терпенью у природы
                Ты научись в дни тягостной беды:
                Как тяжело у ней проходят роды,
                Как зреют медленно её плоды,
                Как медленно и долго точат воды
                Подножие у каменной гряды.

                CLXXI

                Хотите вы сперва смешать с дерьмом
                Его?—Ну что же, он повременит.
                А после—съесть? Вы дружите с умом?
                Вот тут-то вас как следует стошнит.—
                И это в лучшем случае, в другом
                Узнаете, в печёнках как сидит…
                Тут вскорости приехал санитар,
                Головка фигушкой и безнадёжно стар:

                CLXXII

               --Айдате чо ли?—Ну так чо, айда.—
               --Щас, тока вот захватим протокол…
                Ну, тронемся.—Ты тронулся?—Я? Да.—
               --И как же ты до этого дошёл?—
               --Ты чо плетёшь-та?—В том-то и беда,
                Я дурака валяю, ты—осёл.—
               --Ты чой-то смелый. Могет быть, для страху
                В смирительную затянуть рубаху?—

                CLXXIII

               --Ну, санитар, зачем же так?
                Я отношусь, уже здесь знают,
                К той категории собак,
                Что только лают—не кусают.
                Все беды прошлые—пустяк,
                Когда похлеще ожидают.
                Я много знал, лишь не был там.
                Что ж, покажи и свой Бедлам.—

                CLXXIV

                Он мысленно ругал себя:--Мазила.
                Каким теперь судьба направит галсом?
                Где твоя воля прежняя и сила?
                Вот ТО, чего ты сильно испугался.
                И что тебе трагедией грозило,
                Глупейшим обернулось фарсом:
                Быть меж убогих, беси изгонях,
                С безумьем, воющим в мозгах.

                CLXXV

                В кругу, судьбой очерченном, хотел
                Ты отыскать лазейки или бреши
                И невдомёк, что есть всему предел,
                Всему предел, его же—не прейдеши.
                Смирись, Чернов. Твой нынешний удел
                Посмешищем ходить среди посмешищ.
                Что толку им кричать, что ты не болен?—
                Бессилен ты теперь. Да и безволен.

                CLXXVI

                В неволе тягостно безволье,
                В тюрьме на рану сыпят солью
                И много лучших в схватке гибнут,
                Кто выжил, тот силён, как чёрт,
                И с корабля, чьё имя «Жизнь», не спрыгнут,
                С горящего, трусливенько за борт:
                Спасут корабль и берега достигнут,
                И приведут его в надёжный порт.   

                CLXXVII

                И чем теперь ты удручён?
                Ты знаешь, песенка есть в тон:
                «Эх, корабли вошли в затон,
                А моряки пошли в притон».
                Ну да, не блин, попавший в масло,
                Вся жизнь твоя, конца нет клиньям.
                Но только жить ты должен назло
                Врагам своим и прочим свиньям.

                CLXXVIII

                Стезю не оскверни и до конца
                Пройди по ней, не воротя лица.
                Да, жизнь твоя теперь—не сладкий пряник,
                Без той, былой, скоромной остроты.
                Ты, смертью пытанный, теперь позором—пленник,
                Возвысся и до этой простоты.
                (Раздваиваешься, как шизофреник,
                И сам с собой беседуешь на «ты»).

                CLXXIX
               
                Где та черта? Ты вспомнил, не забыл
                Тот эпизод у памяти на смете?—
                Однажды ты в лесу переступил
                Ползущую змею—и не заметил.
                Но, видя, ты бы вряд ли завопил,
                Всегда готовый ко всему на свете.
                Тогда, увидя, заворожена,
                Истошным криком вскрикнула жена.

                C                CLXXX

                Смотри, Чернов. Не отводи глаза.
                Не жмурься. Вставь меж век по спичке.
                Да, с образин не пишут образа.
                А что хотел ты зреть в психиатричке?
                Ты высоко ценил себя, но за
                Тебя теперь дадут немного. Кличку
                Ты знаешь? Что? Болит душа?—Не ной,
                Всё правильно, душевно ты больной.

                CLXXXI

                А вот пример—жизнь Свифта (Джонатана):
                Всю жизнь-то он трудился неустанно.
                И, сочетав умеренность с трудом,
                Он капиталом кой-каким разжился,
                И, выстроивши сумасшедший дом,
                Своим Бедламом искренне гордился.
                Но пожинал плоды уже потом—
                Когда под старость сам туда вселился.


               
                CLXXXII

                Скулишь в душе? Ты замонал.
                Тут подошёл к нему медперсонал:
               --Бросались жизнью вы из барства?
                Или из ложного гусарства?
                Равно на плаху и на царство
                Расчитывая?—Вот лекарство,
                Оно излечит от дикарства.
                Жизнь—достоянье государства.—

                CLXXXIII

                Чернову врач дал выпить нейролептик.
                А рядом, с видом жвачного скота,
                Сидел дебил, смотря, как эпилептик
                В припадке бьётся с пеною у рта.
                А мой Чернов, как всё познавший скептик,
                На них взирал. И рожи, та и та,
                Уже не вызывали отвращенья,
                Как некогда и это помещенье.
               
                CLXXXIV

                И значит, что снотворные таблетки
                Подействовали. В голове был гул.
                Он лёг на металлической кушетке,
                Едва задел подушку—и уснул.
                И росчерк тени от решётки
                Крест-на-крест лик его перечеркнул.
                Депрессию Чернова подавил
                Укольчик под названьем эглонил.

                CLXXXV

                Тебе здесь тяжело, я знаю.
                Но ты попробуй трезво взвесь:
                Смеяться будешь, вспоминая
                Всё то, что ты увидел здесь.
                Напасти, душу разминая,
                Твою здесь вытереблют спесь
                Так, как кострицу изо льна,
                Чтоб ты не покушался на

                CLXXXVI

                Себя. (Проснулся он). К нему с вопросом
                Подсел один, сказав, глотая слюни:
               --Как вас зовут? Я—Гитлер. «Барбаросса»--
                Мой план…Ага. Его я применю не
                Сейчас…Скажите мне, партайгеноссе,
                Когда его осуществить?—В июне,--
                Сказал Чернов,--числа двадцать второго.—
                Тут замычало что-то, как корова,

                CLXXXVII

                Потом заблеяло: головка с кулачок,
                Приплюснут череп и к макушке сужен.
               --Умрёт вот мамка,--плакал дурачок,--
                Кому тогда такой я буду нужен?.—
                И вдруг запел: «Эх, милка, мил дружок.
                Люби меня, ить я жених твой сужен».—
                Смеялся, после взвыл, когда обидел
                Другой его…Ты где такое видел?

                Песня о Гитлере
                (в исполнении Гитлера. Дежа вю—
                однажды слышанное, франц.)

                День за днём идут года
                В смене цифер, в смене литер.
                Но никто и никогда
                Не забудет имя Гитлер.

                Припев:

                Гитлер всегда живой,
                Гитлер всегда со мной
                В горе, в сомненьи и в радости…

                Гитлер в твоей судьбе,
                Гитлер в моей судьбе,
                Гитлер в тебе и во мне…и т.д.

                CLXXXVIII

                Чернов с укола выглядел прекрасно,
                Хотя кругом дебилов было рясно.
                Вот у ТВ расселись «видиоты»
                (Что за словечко—блеск, происхожденье
                От слова «видео» и слова «идиоты»),
                У этих времени препровожденье
                У телевизора не вызывает рвоты,
                Хотя и пичкаются всякой дребеденью.

                CLXXXIX

                Он вывел дуракам шкалу деленья:
                Дебил—тот в сумасшедшем доме
                (Дурак, как говорится, от рожденья).
                А вот иной: он в творческой истоме
                Общеизвестному придаст значенье
                Открытых истин им. И, кроме,
                Есть неизученный и неразведанный
                Тип дурака: Дурак. Но преданный.

                CXC               

                Но были здесь не только от рожденья
                Дебилы, здесь увидеть бы могли
                И соц.опасных, не без принужденья
                Кого за преступленья упекли.
                За слово лишь одно, за убежденья
                Из края в край известной мне земли
                Садили тоже. Это преступленье
                Есть первый признак, явный признак тленья.

                CXCI

                И с первой встречи Костя отвращенья
                Не скрыл при виде типа одного:
                Ему потом сказали, за растленье
                Ребёнка осуждён был, но его
                Сюда перевели и в отделеньи
                У хроников он с времени того
                Был санитаром. Всё он—от садизма
                До гомо- позволял –сексуализма.

                CXCII

                Однажды прорвало Чернова:--Лапоть,
                Не вздумай впредь кого-нибудь залапать.—
                Тот подступил с жестокостью в угрозе,
                Нагнать пытаясь на Чернова страх,
                Сжав кулаки в воинствующей позе.—
                И тут его Чернов ударил в пах.
                Тот скрючился, как опочивший в бозе,
                Но снизу, в челюсть, предвещая крах,
               
                CXCIII
               
                Удар настиг и выпрямил, сломя.
                Он так и рухнулся плашмя.
                Не сможет впредь насиловать детей
                И смертным боем колотить дебила.
                Тут врач вошёл и, как судья третей-
                ский:--Что, больной, в вас зверя пробудило
                Моё леченье?    --Вам видней.—
               --Пропишем впредь таблетки мажептила.

                CXCIV

                С него на мордобой не тянет сдуру.
                Пожалуйте к сестре на процедуру.—
                О, скованность. И тяжело.
                И набок челюсть кособочит.
                Плечо за ухо повело
                И так свело. Эффект побочный
                Наводит страх. И всё ушло,
                Всё, что сопротивляться хочет.

                CXCV

                В мозгу безумья дикий вой.
                Не лучше ль в стену головой?
                Но тут…случилось всё мгновенно,
                Чернов отёр лишь пот рукой:
                С разбегу бросился на стену
                И в стену врезался башкой
                Дебил…упал…увидел пену
                Чернов у рта…по цвету—гной.

                СХСVI

                Лоб хряснул при ударе. Жил
                Жгуты набрякли. Но он жил…
                Рассказывать…так ведь как в сказке,
                А в ней чем дальше, тем страшней.
                Того в кровать уложили на вязки,
                За руки приторочив к ней.
                И на лице наплыв какой-то маски
                Оттенка свёклы в срезе, но синей.

                CXCVII

                И было всё лицо наперекос.
                (В тот день был массовый психоз).
                Чернов, ты вспомни медицину
                И провокационный метод:
                Излеченному вводят вновь вакцину,
                Чтоб спровоцировать болезнь. И если этот
                С ней справится, то сукиному сыну
                Года прекрасной жизни светят.

                CXCVIII

                А если вновь под выстрел подведёт,
                То, значит, ты и вправду идиот.
                Он мысленно твердил: Кругом смотри.
                И да неужто это назиданьем
                Тебе не станет? Только изнутри
                Приходит исцеленье. Со страданьем
                Себя и свою душу примири.—
                Так сделай это, хоть и с опозданьем.

                CXCIX

                От гнусного побочного эффекта
                Избавила таблетка циклодола.
                (Рассказывал мне как-то некто,
                Что можно с помощью укола
                Лишать людей навеки интеллекта.—
                Да не взбредёт в башки сия крамола!
                А тем, кто б это сделать попытались,
                Укол им в зад, чтобы всю жизнь смеялись).

                CC

                Ну как тебе, Чернов под кровом новым?
                Отличен от казённых мест иных?
                Здесь тягостно бы стало и здоровым,
                Что говорить тогда уж о больных.
                А, впрочем, всё покажется суровым
                В решётках этих ржавлено-стальных.
                Но ты обязан, просто должен выжить
                (Не из ума), хотя б все силы выжать.

                CCI

                Ты должен с убежденьем жить таким:
                Необязательно, чтоб лучше, чем другим
                Жилось…Пойми, Чернов, совсем не этим,
                Не ради удовольствий и наград,
                Жить должен человек на белом свете—
                Есть вещи позначительней стократ.
                Пройди сквозь все злокозненные сети
                И череду печали и утрат.

                CCII

                Чернова вызвали. Измученной и бледной
                Жена предстала. Бедная жена.
               --Прости меня, но просьбою последней
                Хочу обременить…Хотя вина
                Не то, чтобы была бесследной…
                Но вызволи меня отсюда на
                Свободу…--Не прощают, разлюбя.
                Но это всё, что сделать для тебя

                CCIII

                Могу,--она промолвила,--к врачу
                Сегодня я ходила на беседу.
                И вот моё условье: я хочу,
                Чтоб ты уехал. –Ну так что ж, уеду.—
               --Чтоб насовсем уехал. –Укачу
                И даже не оставлю следу.
                Лишь вызволи. Иначе—я сгнию.—
               --Под личную ответственность мою

                CCIV

                Позволили…Сейчас вернут одежду.—
               --Спасибо, милая. Спасибо. Это луч-
                шее, что ты могла. Ты мне надежду
                Вернула…Что как если я беззвуч-
                но посмеюсь? Ведь правда можно? Между
                Двумя дверьми, запёртыми на ключ?—
                Так от волненья голос пресекался,
                От радости придурком он казался.

                CCV

                И вот свобода. Отчего ж при входе
                Замешкался? Ты взор свой обрати:
                Нет никаких препятствий  вроде
                При всяком выборе пути.
                Но та свобода несвободе
                Равна.—Куда тебе идти?
                Не даст хорошего исхода
                Нонвариантная свобода.

                ССVI

                Под стать глубоководной рыбе,
                Что на поверхность из пучин
                Извергнет и качает в зыби
                Ошмётья рваные личин—
                Так он терзал себя на дыбе
                Каких-то внутренних причин.
                Как носят воду в коромысле—
                Так он печаль нёс. Столько мысли

                CCVII

                В его движеньях…Он хотел
                Немалого, к чему лукавить.
                Но…чёрт возьми его удел,
                Да и одуматься пора ведь.
                И нынче положенье дел
                Он вздумал женщиной поправить:
                Марго, не так давно она
                В меня казалась влюблена.      

                CCVIII

                Марго!—(Ну что ж, ему решать,
                Нашлись бы выходы и кроме.
                По мне так—чтоб не оплошать,
                На лошадь всё на ипподроме
                Не стоит ставить. Чтобы ржать
                Все прочие не стали кони.
                Игрок же, всё зажав в горсти,
                Один поставит к десяти).

                CCIX

                И мой герой, замедля шаг,
                Подумал:--Бог ты мой,
                Ведь как отвязанный ишак
                Тащусь я к ней домой.
                Как тот заезженный лошак
                С повислой головой.
                Я много вынести смогу,
                Чего не вынести врагу.

                CCX

                Он к ней пришёл:--Как сильно я устал
                За все, с тех пор промчавшиеся дни,
                Когда с тобой мы виделись. Я сдал,
                Я очень сдал. Хоть ты не оттолкни.—
               --Ты опоздал, Чернов. Ты опоздал,--
                Она ему ответила, толк ни
                Получится у нас. Да и к тому ж,
                Ты для своей жены—законный муж.

                CCXI

                И что ты мог мне в прошлом дать?
                Ты, может быть, забыл? Напрасно.
                Мне часто приходилось вспоминать
                И помню я об этом слишком ясно.
                Так что же ожидать-то мне опять?—
                В какой-нибудь машине «смерти красной»?
                Я слышала, пришлось тебе, бедняжке,
                Побыть в смирительной рубашке?

                CCXII

                Бедняга. (Гладит). Волосы, как вехоть.—
               --Неплохо б от всего дерьма
                Отмыться. Но живи здесь век хоть—
                И всё равно не выведешь клейма.
                Я меченый. Мне следует уехать,
                Чтоб не попасться снова задарма.—
               --Когда-нибудь да надоест
                С насиженных сниматься мест.—

                CCXIII

                И он побрёл понуро по полю.
                И возле порта у реки
                Замедлил, подошедши к тополю.
                И с горестью на дело злой руки
                Взирал и думал:--Что за стропалю
                В живое тело ржавые крюки
                Взбрело вбивать?—И тополь тот безлиственный
                Упрёком был жестокости бессмысленной.

                CCXIV

               («Загинул явор цей напэвно»--я
                Припомнил выраженье «мовное»).
                А на лице гримаса гневная,
                И как своё воспринял, кровное,
                Чернов всё это.—Так душевное
                Перерастало в нём в духовное.
                Прожить хотел и чистенько, и гладко,
                Чтоб не запачкаться, да…ан не вышло.

                CCXV

                И жизни тёмная лошадка
                Эк, не туда воротит дышло.
                К реке спустился он. И с валуна
                Стал прыгать на валун. И блеск парчи
                Был на дорожке лунной. И волна
                Тиха в замёрзшей замершей ночи…
                Таблеткой мажептиловой луна
                Круглилась, бледная, под цвет мочи.

                CCXVI

               --Вы, люди, те, кого обидел,
                Кому я так презрительно грубил,
                Простите мне, коль я вас ненавидел,
                Так только потому, что и любил.
                Ведь я вас видел лучше, я вас видел
                Другими, но тому виной мой пыл…
                Лишь равнодушный к людям станет плесть,
                Что принимает вас, какие есть.

                CCXVII

                О, я-то знаю слишком ясно,
                Мне было наперёд известно,
                Что, истощив меня ужасно,
                Моя попытка, безвозмездно,
                Настолько выглядит прекрасно,
                Насколько вовсе бесполезно…
                Нанизана художника душа
                На кончик кисти и карандаша…

                CCXVIII

                Грек Сизиф наверняка,
                В гору вкатывая глыбу,
                Рассуждал примерно так:
               --Рыба съела червяка,
                Человек съел эту рыбу,
                Человека съел червяк.
                Рыба съела червяка…
                И так далее, века.