Звёзды Конона 4. Вечные, холодные, точные

В камине уже отпылали с треском поленья, превратившись в мерцающие трепетными огоньками угли. Глубокая ночь и тишина были за окнами дачи, затерянной среди соснового редколесья Русской равнины, а внутри, на огромном мохнатом ковре, лежали двое.
Конон и его молодая (жена? невеста?) Ирина, расписавшиеся несколько часов назад в городском загсе №1, ещё не сменившие брачных одежд, молчали, наслаждаясь наконец-то наступившим покоем и «одиночеством вдвоём». По стенам и потолку комнаты висело множество цветных воздушных шаров (немыслимых оттенков и форм) какие-то смешные намекающие плакаты, на столе громоздилась разнообразная посуда – продолжение  ресторанного банкета, в общем, картина типичная для «приюта молодожёнов».
- Кон, я до сих пор не верю, что всё позади, и у меня даже фамилия другая!
- Всё, да не всё! А кое- что ещё, самую малость?
- Да ну тебя… - сквозь вуаль фаты, которую Ирина набросила на лицо, были видны её улыбающиеся губы, - лучше сыграй что-нибудь… Ну пожалуйста! 
Конон поворчал немного, что не нанимался играть на свадьбе (тем более – своей) но всё же поднялся и снял со стены висевшую на гвозде гитару. Потом снова уселся на ковёр, спиной к  дивану, пробежал пальцами по струнам.
- Что вашей душеньке угодно?
- Про любовь…
- О, как это своевременно, сударыня!
Конон взбрызнул аккордами и, начав небрежно, но всё более увлекаясь, сыграл и спел некое собрание лирических песен на нескольких языках. Голос его не был очень силён, но с приятной (Тото Кутуньо!) хрипотцой, и нравился девушкам.
Он прервал сольный номер, чтобы подбросить в камин пригоршню щепы, а когда она разгорелась, несколько поленьев посуше. Сразу стало светлее.
Ирина тоже поднялась, с милой неловкостью справляясь со складками белоснежно-воздушного платья.
- Что-то я проголодалась… На свадьбе не могла есть, зубы дробью стучали. Только шампанское и цедила…
- Да ты, жёнушка моя, должно быть, пьяна как сапожник?
- Ни в одном глазу!
Они совершили массированный налёт на позиции пищевого воинства, выхватывая мгновенными уколами то кружок сервелата, то ломтик языка, то золотистую рижскую шпротину, а то зачёрпывая полной ложкой пресловутого «Оливье».
-Ты не боишься запачкать этот шедевр белошвейного искусства?
- Нисколько, господин профессор, я никогда его больше не надену.
- А вдруг – на серебряную свадьбу? Слабо?
Ирина посмотрела на мужа совершенно серьёзными глазами, почти с упрёком.
- Не надейся, я ни за что не смогу влезть в это «узилище» через такую тьму времени… Нечего и думать об этом.
Утолив наскоро прямо волчий голод, они отошли, взявшись за руки, на середину комнаты и вдруг -- словно впервые увидели себя в отражении большого старинного зеркала, установленного (не в брачную ночь будет помянуто!) под ветвистыми оленьими рогами.
- Кон, а, правда, мы – хорошая пара? Так все говорят…
- Лучше всех! – бодро ответил Конон, едва удержавшись от остроты по поводу рогов.
- Знаешь, давай потанцуем, пока мы «при параде»…
Конон нашёл на полке бобину с «медленной» музыкой, поставил её на магнитофон, щёлкнул тумблером. Грустно заговорил Джо Дассен, начиная своё «Индейское лето».
Конон повернулся, с поклоном подошёл к жене-невесте.
- Позвольте вас пригласить, сударыня…
- Извольте, господин профессор…
- Будем точны, пока только ассистент...
- Ты – мой профессор…
Они кружили по комнате довольно долго, пока не кончилась лента, и бобина шумно зашелестела, обозначая конец музыкального действия, и успокоилась от переключения на «стоп».
Ещё некоторое время свежеиспечённые супруги стояли  прижавшись друг к другу, прислушиваясь к деликатному потрескиванию полешек в камине. Ирина произнесла со вздохом сожаления:
- Ну, пора и честь знать. Одену что-нибудь попроще. Отвернись-ка…
Конон отошёл к окну, уже наполовину посеребрённому январским ночным морозом. Причудливые арабески и растительные узоры сплелись в густые джунгли, а над ними яркими вспышками ЗГУ сверкали звёзды. Конон прижался лбом к жгуче-ледяным кристаллам. Что-то странное и колкое теснилось под сердцем, но он противился этому.
«Красивая и добрая жена, что ещё нужно человеку, чтобы спокойно встретить старость!»
- Ты там не примёрз случайно? – в голосе Ирины звучат нотки иронии и, пожалуй, лёгкого разочарования (нужно было обернуться гораздо раньше). Она уютно устроилась на диване, закутавшись с ногами  в пушистый небесно-лазоревый халат, подарок кого-то из родни «молодым». Волосы, отпущенные на волю, растеклись пшеничным потоком по плечам и на спинку дивана.
- Глазам не верю! В халате ты ещё красивее!  Жаль, нельзя было в таком виде идти в загс…
- Как же! Ещё скажи – в купальнике.
- Прекрасная идея! В следующий раз…
Увернувшись от пущенной подушки, Конон прошёл к шкафу, аккуратно повесил пиджак на «плечики», стянул с облегчением галстук. Несмотря на научно-преподавательский имидж, сей предмет респектабельного облика так и не стал для него привычным. «В армии хотя бы ясно, почему нужно застёгивать все пуговицы и крючок – Устав, форма одежды… А это… Но и здесь – свои нормы, своя форма».
На пол выкатилась забытая между плащами военная панама. Конон поднял её бережно, отряхнул, даже обдул пылинки, чтобы потом водрузить на голову, заломив лихо, по- дембельски. Ирина засмеялась:
- Таким ты бы точно произвёл фурор!
- Полагаешь? Герои нынче не в моде…
- А ты бы расстрелял их всех из автомата!
- Нет уж, увольте… Ни в кого я больше не стреляю. Да здравствуют любовь и семейный очаг!
Камин тем временем, пережегши свою порцию топлива, почти угас. Конон хотел подбросить в него дровишек, как внезапно выскочившая из-за тучи иссине-полная луна осветила комнату чудесным до неправдоподобия, словно неоновым светом. Молодые дружно повернули лица в её сторону и несколько минут зачарованно всматривались, как будто впитывали всеми порами души это небесное молоко.
- Луна – super! Кажется, можно без телескопа различить все кратеры и горы, правда?
- Иллюзия, милая. Но выглядит старушка и впрямь «на все сто»...
- А знаешь, что? Я всю жизнь мечтала прокатиться по ночному лесу на лыжах! И вот такой случай… ну!
- Действительно, когда, если не в брачную ночь?..
- Кон, любимый, не будь букой, для этого у нас целая жизнь впереди, а первая ночь – одна! Я хочу запомнить её…
- Что ж, я – за! Ведь ночные марш-броски укрепляют дух солдата,…а весной нас найдут – среди подснежников…
Увернувшись от второй подушки, Конон вновь оказался у шкафа – переодеваться.
Ещё минут через пятнадцать они выходили по скрипучей утоптанной дорожке за пределы участка. Где-то там, впереди, за огромной раздвоенной сосной проходит местная «олимпийская» лыжня.  Конону и страшновато, и весело, и немного досадно на жену.
«Вот чемпионка – Кулакова!»
Всё сияло и искрилось кругом, кроме угольно-чёрных стволов деревьев и их фиолетовых теней, а небо просто полыхает отражённым светом «ночного светила» и ещё мириад различных космических тел.
Они встали на лыжи, защёлкнув крепления на железных рантах ботинок, потоптались немного, потыкали палками хрусткий наст.
- Ну что, поехали?
- Айда!
Лишь первые минуты их ночная гонка велась на равных. Скоро различие в опыте и классе определилось горькой явью. Ирина бежала споро, уверенно работая палками, отталкивалась мощно, «от души». Подъёмы она брала на одном дыхании, скользила вверх «ёлочкой», а потом стояла там, пританцовывая, нетерпеливо подбадривая Конона, старательно, но медленно -  «лесенкой» поднимавшегося за ней.
Несмотря на мороз, они скоро изрядно упарились. Даже при бледном лунном свете было видно, что лицо «спортсменки, комсомолки» горит румянцем.
- Правда, здорово! А ты не хотел…
- Да уж, чистое здоровье! Только меня не предупреждали о таком свадебном обычае…
- А как же!? На нашем острове жених должен догнать невесту и привезти её в вигвам на руках!
- На вашем острове я обречен быть вечным холостяком…
- Это  не на кафедре стоять - указкой в небо тыкать, не студентов бедных мучить!
- Если это месть за всех отпетых двоечников, то она исполнена! Где твой милосердный кинжал – добей…
Они скользили уже неспешно, вполне успокоив дыхание. Лес обступил их со всех сторон мощными снежными фигурами, причудливо играющими светом и тенью. Приходилось быть внимательными, чтобы не сбиться с наторенного пути. Но всё же в один прекрасный момент идущая впереди Ирина скользнула чуть в сторону и с отчаянным визгом и треском ломающихся сучьев ухнула куда-то в ложбину. Конон мгновенно сбросил лыжи и прыгнул следом. Ирина барахталась в глубоком сугробе, но, слава Богу, имела голову и все члены тела в целости и сохранности. Когда они выбрались наверх, отряхнулись и разобрались в снаряжении, тоже оказавшемся в порядке, Конон позволил себе пошутить:
- Ну, кажется, и профессура в расчёте…
Ирина всё ещё часто дышала, опершись на лыжные палки, и не захотела улыбнуться.
- Кон, я действительно… очень испугалась. Поехали домой…
Назад, по знакомому уже маршруту, бежалось гораздо легче. Да и лыжня теперь шла в основном на спуск.
Дача встретила их обиженной тишиной и потухшим камином. Не делая попыток его оживить, Конон включил, «ничтоже сумняшеся», многохрустальноламповую люстру. Вспышка света ударила по глазам и, одновременно, взбодрила нервы. Было тепло (особенно после ночного морозца) – спасибо покойному деду, герою войны, лётчику, получившему эту дачу с электрокотлом и водяным отоплением. Но всё же они поспешно, почти не стесняясь, по-товарищески, сбросили с себя спортивное одеяние, и что под ним, и натянули всё сухое и тёплое. Ирина с ногами забралась на диван, и даже нос спрятала в халате.
Конон наполнил водкой две объёмистые стопки и решительно подошёл к жене.
- Ты что?! Я не хочу, не буду пить эту гадость!
- Задержи дыхание – и употреби одним махом. Я научу вас, сударыня, Родину любить! Ну…
Она опрокинула в себя спиртное, словно бросаясь с моста в реку, судорожно глотнула и, с отчаянной гримасой, замотала головой. И только с хрустом уничтожив солёный огурец, заботливо предложенный Кононом, смогла произнести:
- Ну, Кон, один – ноль в твою пользу!
- Зато никакая зараза теперь не страшна. И чаёк вдогонку…
Пока он хлопотал с электрическим чайником (искал куда-то запропастившийся шнур) готовил заварку, кружки, накладывал на тарелки разные сладости, жена его покойно устроилась на диване, подложив под голову большущего плюшевого медведя и, сладко зевая, собралась уже отправиться в страну грёз.
- Ир, ты чего, а чай?
- Милый, мне так хорошо! Давай чай завтра попьём… вернее, утром… а лучше – днём…
Конон развёл руками, с грустной иронией вздохнув, подошёл к дивану, имея внутри противоречивые чувства.
- Кон, здесь есть ещё местечко. Только потуши, пожалуйста, это хрустальное солнце! Пусть будут свечи, с ними гораздо романтичней…
Конон послушно зажёг пару «крупнокалиберных» новогодних свечей на резном из дуба подсвечнике, выключил свет. Когда он вернулся к жене, та уже вовсю посапывала, укрывши лицо волной своих светлых волос. Конон снова вздохнул, осторожно поменял медведя на подушку, укутал Ирину лёгким пледом и прилёг рядом. Жена вдруг приникла к нему, поместив голову на плечо.
- Кон, расскажи что-нибудь. Я люблю слушать твои истории…
- Всё в нашем мире – история… -  он начал рассказывать о чём-то наобум. Потом увлёкся. Спохватившись через некоторое время, замолчал. Она спала…
Конон лежал на спине, полный каких-то воспоминаний, мыслей, слов. Луна уже сменила свою позицию за окном, и теперь только одни огромные звёзды смотрели на людей свысока: вечные, холодные, точные…


Резкий трезвон междугороднего вызова прервал дремоту. «Кто бы это мог среди ночи? – недоумевал Конон, разглядывая несколько секунд светящуюся дисплеем телефонную трубку, словно это был инопланетный артефакт, внезапно оказавшийся у него на столе. – Лос–Анжелос? Что-то с детьми?»
- Да… - наконец-то ответил он нетерпению «турецкого марша».
- Здравствуй, Кон! Прости, я, наверное, разбудила тебя?
- Здравствуй. Ничего, я почти не спал. Что случилось?
- Прости, прости! Просто не смогла удержаться, чтобы не позвонить в такой день, вернее, ночь. Всё же юбилей – пятнадцать лет, как-никак. Помнишь?
- Помню… - Конон приподнялся на спинку дивана, устраиваясь поудобнее, оглядел сумерки комнаты. «Шары и плакаты, куда вы девались, ау!»
- Тебе привет от всех! Ты знаешь, Серёжа получил золотую школьную медаль за знание языков…
- Да, он звонил пару недель назад…
- Так он теперь в Европе, поехал от штата. Италия, Швейцария, Австрия – двухнедельный тур; правда, здорово?
- Замечательно…
Речь Ирины совершенно англизировалась, то есть приобрела характерные темп и интонации, и даже намёк на акцент. «Американка!»
- Пашка сейчас в школе, то есть, как у нас говорили, «на секции». Увлёкся боксом, ну, ты в курсе, и ходит с синяками, но терпит, молодец! А Мери, знаешь, что выдала недавно? Показывает на твою фотографию, которая у Серёжи в комнате висит, и заявляет: «Это наш русский папа!» Ну не смех?
«Обхохочешься», - подумал Конон, разглядев-таки в темноте зелёные цифры будильника. Два – сорок.
- Как Джон?
- Ему всерьёз обещают лабораторию – так он с работы и не вылазит, Мери не видит его совсем. Ещё над книгой корпит, полагает – университет издаст…
- А здоровье?
Ирина чуть слышно вздохнула за тысячи вёрст на другом континенте.
- Всё также – нервы никуда. По ночам кошмары – бежит по каким-то лестницам, кричит. В лифты боится заходить, бородатые люди – табу…
- Постстрессовый синдром, классика! Я сам тут, после нашего сентября – в Беслане, маялся  жутко: как засну, всё ползу по камням в полной выкладке, а «духи» по мне с десятка стволов лупят. И детишки в трусиках на руках у солдат, а будто наши Серёжа и Павлик, когда маленькие были… Стихи сложились, в сороковой день…
- На русском?
- Да. Слишком русская боль… И у Джона это как ожёг.
- Но три года уже с лишним!
- Ничего, мужик он крепкий, выдюжит, Бог даст…
- Ну а ты как? Что со сборником?
- Предварительно – апрель, май. Даже авансом ублажили.
- Ещё бы, Стефания…
- А что Стефания, Ир? Она – друг, была и будет. И какое это, вообще, имеет значение?
- Да, прости… - голос Ирины прозвучал совсем глухо и потеряно. Некоторое время она молчала в трубку, словно справляясь с волнением. – Снега много в Сороках, завалило, небось?
- Уж хватает! Я накануне пробежался по нашей лыжне, правда, днём – ночью бы не решился. Красотища! Только та ложбинка, в которую ты «ушла», превратилась в серьёзный овраг с обрывом, так что теперь мы не отделались бы одним испугом… Ты всё так же в спортивной форме?
- Только не в лыжной! Фитнесс, бассейн – как все тут… Стопроцентная американская домохозяйка… - она вновь выдержала паузу. – «Универ» наш часто вспоминаю: аудитории, высокие коридоры, знаменитая лестница… Друзья… А ещё ту каморку, ну, за вашей лаборантской, где мы с тобой от всех прятались… Эх, не ведал про то комсомол! Профессор и студентка!
- Я был тогда ассистент.
- Какая теперь разница…
Конон не нашёлся, что ответить, и они промолчали довольно долго, то ли не зная, о чём ещё говорить, то ли не решаясь задать друг другу по-настоящему волнующие их вопросы.
- Ну ладно, Кон, ещё раз прости, что разбудила. Спокойной ночи. И счастья…
- Пока…
Конон пролежал добрых минут пятнадцать, слушая короткие гудки в трубке, о чём-то думая, словно в оцепенении, то хмурясь, то улыбаясь, а в окошко смотрели на человека всё те же огромные звёзды: вечные, холодные, точные…