Звёзды Конона 2. Фиалки

Казалось, в сотый раз он вскинул левую руку и посмотрел на часы. Звонка от Стефании всё нет и, пожалуй, не предвидится в ближайшее (или не ближайшее) время...
Конон сидит за столиком кафе на старинной до почтительного трепета набережной, под обширнейшим тентом, в соседстве с унылой четой американских туристов-пенсионеров и дюжиной пальм в пластиковых кадках, и пьёт пятую чашку кофе, наблюдая, как тяжёлое итальянское солнце проваливается в серовато-синее море. Вновь и  вновь по матерчатой крыше начинает побарабанивать лёгкий дождик, и тогда в просветах дрейфующих тучек появляются сегменты радуги. Вечер пропал, и ничего с этим уже не поделать… 
По большому экрану телевизора, расположенному над стойкой бара, непрерывным потоком идут всемирные новости, проскальзывая сквозь сознание как ветер через «москитку», не оставляя никакого следа. Всё та же суета, что была вчера – и будет завтра, как тысячи лет назад. Главное известие уже получено человечеством однажды – но усвоено ли? А второе, когда грядёт, никого не минует.
Вдруг скучную монотонность прерывают резкие звуки русской матерной речи. Бьют по нервам. Сюжет ТВ: солдаты в замусоленных донельзя бушлатах, с чёрными от копоти лицами тащат куда-то тяжеленные снарядные ящики, надсадно перекрикиваются, сталкиваются, месят разбитую танковыми траками землю. Вероятно, ребята в первый раз под огнём, ещё не обвыкли…
 Смотреть на это вот так, в благополучной Европе,  больно и обидно, как на публичное унижение близкого человека. Хочется встать и крикнуть всем: « Рано хороните, эти заморыши ещё выбьют зубы любому зверю!»
 Конон украдкой оглянулся на соседей. Те продолжали так же сосредоточенно поглощать свою пиццу и, похоже, события, происходящие в далёкой России, волнуют их не больше, чем судьба какого-нибудь криля на дне Марианской впадины.
Конон встал, немного более громко, чем требуют приличия, потянув  стулом, сунул мгновенно  подоспевшему официанту купюру с лихвой – «на чай», подхватил плащ на локоть и, провожаемый недоумевающими взглядами, вышел на свет Божий.
Город лоснился умытым камнем, стеклом и зеленью щедро-пышных магнолий. Взгляд остановился на большой красивой вывеске над фронтоном ампирного особняка: «Муниципальная художественная галерея».
« Под сенью муз найдём отдохновенье?»
Высокий мрачного вида служащий галереи настороженно принял от Конона карточку Visa, словно прочёл на ней: «Внимание, сибирская язва!» и пробурчал, что закрываются через час.
- Я быстро, - ответил Конон и с программкой в руках двинулся на осмотр. При всех восторженных эпитетах рекламного буклета было очевидно, что знаменитых шедевров и громких имён в местных залах не сыскать, но живопись сама по себе всегда интересовала Конона, и он рассчитывал хоть немного развеять своё тягостное настроение.
Не слишком удачные копии античной скульптуры миновал скорым шагом. Немного задерживается в собрании старинных католических икон.  «Перед ними тоже молились, - подумал он, - может быть, тысячи, которых давно нет».
В зале раннего Возрождения было очень светло от огромной венецианской люстры, свисающей с высокого сводчатого потолка, а закатный пожар, полыхающий за драпировкой окон, придаёт всему тревожный багрянистый оттенок. Но картины, выставленные здесь, полны наивной радости, хотя и не лишены ещё определённого примитивизма. Конон  обошёл их неспешно, не останавливаясь ни перед одной. И вдруг словно натолкнулся на невидимую преграду. В самом незаметном углу скромно висит небольшое полотно.
Молодая женщина в зелёном бархате на фоне простого пейзажа. Профиль: детский выпуклый лоб, голубые глаза, изящный носик. Золотистые волосы собраны под прозрачной вуалью. На губах – лёгкая улыбка, в руке, поднесённой к лицу, -  какие-то цветы.  Конон с трудом разобрал подпись: «Неизвестный автор. Фиалки».
Конечно, фиалки!
Сладко-щемящее чувство воспоминания и грусти овеяло его сердце. Этот чистый профиль, эти весенние непритязательные цветы…

Когда она появилась в их классе, или была в нём с самого начала, Конон абсолютно не помнит. Только знает, что однажды увидел её.
Встречаются иногда девочки, от младенчества, кажется, несущие на себе печать некоего женского совершенства. В каждой своей черте, в каждом члене – никакой угловатости, тем более, ущерба развития. Являются миру лебедем, минуя стадию «гадкого утёнка».
Вера Лебенцева. Тихая красота освещала её изнутри, делала все движения плавными, жесты – благородно-естественными, а глаза и улыбку наполняла какой-то неведомой никому, кроме самой Веры, тайной. Конечно, она была такой же, как все, но словно из другого теста, феномен параллельного мира.
Конон смотрел во все глаза и  не мог понять, как не замечают её особенности другие люди. А может быть, никакой загадки и нет (ни для кого, кроме меня) – думал он иногда.
Короткая синяя  юбочка сидела так славно на ней, что строгие завучи и классные руководители с линейками в руках (не короче 10 см выше колена!) плавно обтекали вокруг неё, словно щепки мимо гладкого камешка, не придираясь, видимо, интуитивно признавая за ней какие-то особые права.
Однажды Конону нестерпимо захотелось разбить этот странный невидимый ореол вокруг девчонки, сделать что-нибудь обычное в их ребяческой среде – и вызвать обычную на то реакцию.
Морозным январским утром он подкараулил её на крыльце школы и «залепил» снежком с расстояния не более пяти шагов. Промахнуться было невозможно, вдобавок  снаряд попал (нечаянно) живой мишени прямо в лоб, рассыпавшись на сотню белых брызг и сбив её шерстяной беретик на землю. Конон так и замер, ожидая негодующего крика, слёз и, может быть, даже хорошей оплеухи. И действительно, когда Вера отняла руки от лица и присела поднять берет, в глазах её что-то блеснуло, но это не были слёзы обиды, или даже боли, а какой-то обрывающей душу грусти и – недоумения: «зачем?» И вновь эта почти неуловимая, понимающая улыбка. Она прощала…

Конон отвёл взгляд от картины и вернулся в сегодняшний день. Сквозь проём не задёрнутой до конца шторы видно, что солнце совсем скрылось и окрасило абрис сгустившихся туч алой каёмкой. На часах – без четверти. Где-то в дали музейных залов слышатся шаркающие шаги. Наверное, долговязый страж идёт выгонять чужестранца. Пусть, ещё есть несколько минут.
Накануне восьмого марта, как и всегда, сильная половина 6 Б решала на «тайном совещании», кто кому будет вручать подарки. Вопрос был деликатный, случалось, дело доходило до рукопашной. Но на этот раз совершенно неожиданно Конон без всякого спора получил «свою» Веру. Стало даже как-то обидно, что никто не захотел оспаривать его выбор. Неужели они не видят, что она лучше всех?
Дома он, в который раз, бережно перелистал приготовленный подарок: книжку Джейн Остен «Гордость и предубеждение», в красивом праздничном переплёте, купленную по совету мамы. Как же её подписать? Может быть: «В день 8 марта Вере от Конона?» Слишком обычно. Или: «В. От К.»? Надо спросить опытного человека.
Софья Павловна занималась приготовлением «фирменного» ягодного  пирога, но внимательно выслушала сына.
- Пожалуй, более корректно будет вложить открытку с пожеланием чего-нибудь хорошего от  всего сердца, - мама вытерла руки о кухонное полотенце и потрепала Конона по густым (тогда ещё) волосам, - кого же ты собираешься поздравлять, если не секрет, конечно?
- Да нет, Веру Лебенцеву…
Мама улыбнулась, почему-то вздохнув при этом, и добавила:
- Знаешь что, подари ей букетик фиалок…
- Вот ещё, мам, никто у нас цветов девчонкам не дарит!
- А ты стань первым, увидишь, Вере будет приятно.
- Куда же она их денет, у нас четыре урока потом! 
- Ну, это не проблема, - мама достала откуда-то уже приготовленный букет в маленькой коричневой вазочке. Глаза её искрились добрым смехом…
Служитель добрался, наконец, до Кватроченто и принялся преувеличенно старательно поправлять  и без того как по линейке расставленные стулья, осматривать полотна, словно опасаясь не обнаружить какое-нибудь на месте, задёрнул полностью шторы.
- Всё, всё! – Конон  в шутливом успокаивающем жесте поднял обе руки, бросил последний взгляд на картину и отправился вон. Прощай, полтысячи лет живущая на холсте незнакомка с чистым детским профилем; прощайте и вы, неувядаемые как память фиалки…
За полчаса до начала уроков пацаны закрылись в классе и, таинственно шурша пакетами, разложили подарки по партам. На учительской кафедре был водружён большой букет мимозы и тюльпанов – для химички. 
Наконец-то дверь распахнута, и чинно, как придворные дамы на приёме, будто бы совершенно не замечая мужскую половину, девочки стали заходить и рассаживаться по своим местам. Парни тоже держались независимо, лишь искоса поглядывая на действия одариваемой стороны. Раздался всеобщий шелест раскрываемых свёртков, послышались первые преувеличенные, а иногда почти разочарованные: «Ах!» Конон уже прямо и не скрывая волнения,  смотрел на Веру. Её необъяснимо невыразимо таинственный профиль, лёгкая улыбка, глаза…
Вера каким-то легчайше бережным жестом раскрыла свой пакет, достала книгу, открыла первую страницу. Конон знал, что прочитает она  в открытке и повторял мысленно вслед за её губами: «На память от всего сердца. Конон». Вера почти нежно отложила книгу на парту, и в этот миг в ладони у неё возник  букетик фиалок. То, как поднесла она его к лицу, с каким скромным, и в то же время – полным блаженством вдохнула аромат, как закрылись её глаза, словно от счастья, как будто это были не обычные фиалки, а цветы из горнего рая, принесённые ангелом – всё это навсегда отпечаталось в сердце Конона, заставляя и сейчас его биться  чаще.

«Нет, никто и никогда не принимал от меня ничего (цветов, подарков, знаков внимания) так, как тогда эта удивительная девочка, - думал Конон, выходя из галереи на широкую площадь, - но что же это было, и было ли что-нибудь? Любовь? Скорее – утреннее пробуждение чувств, ещё не ведающих страстей. И всё-таки, всё-таки…»
Уже вспыхнули  ослепительным бисером фонари, но и бордовая заря ещё не дотлела, и всё это играло во множестве луж, соперничая с прихотливыми фантазиями рекламы.
Чуть наискосок  светился изнутри ярким дневным светом, словно аквариум летнего изобилия, цветочный магазинчик. Молодая девушка, почти подросток, скучала в нём в ожидании конца смены. Непогода, да и не сезон…
Что-то заставило Конона войти внутрь. Девушка оживлённо обратилась к нему, явно обрадованная хоть какой-то человеческой душе. Она принялась расхваливать на все лады, приближаясь тоном к апофеозу, действительно прекрасные образцы подопечной флоры, при этом немилосердно жестикулировала, словно переводя свою речь на язык глухих.
Конон прервал её почти невежливо:
- Простите, у вас есть фиалки?
Девушка сконфуженно запнулась, но лицо её осветилось детски застенчивой улыбкой.
- Конечно, сеньор. У нас большой выбор, - она указала на полку, прямо кипящую букетами самых разнообразных форм и оттенков, все в комбинации с фиалками.
- Нет, просто фиалки.
- Понимаю… - юная фея цветов нагнулась за прилавок и достала оттуда небольшую картонную коробку, а в ней – те самые настоящие, лиловато-фиолетовые, кудрявые, в обрамлении тёмных глянцевых с бледными разводами листьев…

А потом Вера Лебенцева перешла в другую школу (кажется, её семья поменяла квартиру). Это случилось так внезапно, что Конон и глазом не успел моргнуть. Был рядом человек – и вдруг не стало. Как будто не было никогда.
Через год, снегом на голову, Вера появилась в классе – на несколько минут – «повидать друзей». Она весело болтала с подругами, находчиво отвечала на шуточки, была мила и смешлива. Но что-то изменилось в ней, может быть, даже надломилось. Словно она переступила некую черту, порог (до которого они, по сути - дети, ещё не добрались) и то, что постигла она там, её не обрадовало. Всё так же чист был её профиль, нежны голубые глаза, но что-то потерялось, облетев, как пыльца с крыльев бабочки… Конон ещё подумал со сжавшимся сердцем: «Вера без веры. Бедная Вера».

- Сеньор выбрал что-нибудь? – голос итальянской девушки звучит встревожено.
- Вы любите фиалки? – улыбается Конон в ответ.
- Конечно, кто же их не любит?
- Тогда на ваш вкус – какие хотели бы для себя…
- О, это трудно! Они все такие красивые, - продавщица наморщила лоб, старательно перебирая букеты, - ну, пожалуй, этот… Уверена, он понравится вашей девушке!
Конон усмехнулся про себя. Почему-то в Италии все уверены, что девушка должна быть у каждого. Ау, мои боевые подруги, радость молодости и утешение зрелых лет, где вы? Та, единственная, из школьной юности – сияет недостижимой звездой среди биллионов галактик, вне человеческих надежд и желаний. Другая, ставшая женой и принёсшая счастье единения души и тела, и радость детского присутствия в жизни, и смысл ежедневного труда, которую не смог (не захотел?) удержать – за тысячи морских и прочих миль, рядом с другим…
- Сеньор?..
- Да, простите. Вы очень похожи на одну милую даму из местного музея…
Недоумение во взгляде, потом рассмеялась колокольчиком:
- Знаю, знаю, о ком вы… «Фиалки», моя любимая картина. Много раз ходила её смотреть. Жаль только, что автор неизвестен.
- Это неважно, главное, известно, кто на ней изображён... Принимаете Visa? 
- Конечно.
После нехитрой операции оплаты Конон вернул букетик удивлённой итальянке.
- Это вам, будьте молоды и красивы!
Он повернулся, и словно растворился в уже окончательно ночном городе. Девушка пожала плечами и улыбнулась каким-то своим мыслям, ставя фиалки в коричневую округлую вазу.

…И только выходя, Вера оглянулась и бросила быстрый взгляд в его сторону, и столько было в нём почти мольбы, немой жалобы, что Конон содрогнулся, но тотчас увидел  лёгкую тончайшую улыбку всепонимания. Исчезавшую навсегда…
«Да, она всё понимала, - думал Конон, идя по набережной и ёжась от вновь зачастившего дождя, - что как бы ни была велика жизнь, как бы много в ней не было бы встреч, каждый человек – уникален, и каждое расставание с каждым – навеки. Больше такого же, как он, не встретишь…  И чем дольше идёшь – беднее мир, потому что самое важное уже позади».
Конон остановился перед огромным католическим собором, словно плывущим над землёй в лучах прожекторов подсветки.
«А что будет с нами потом? Сможем ли мы все встретиться там, в месте окончательного определения, сможем ли как-то узнать друг друга, пообщаться? До того ли будет нам, и что останется от этих нас – земных, с таким вот чего-то хотящим телом, с мыслями всегда обо всём (ну, например, о давным-давно распавшемся на атомы букетике фиалок, который держала в руке девочка с невыразимо чистым профилем, ясными голубыми глазами и душой, обнимающей весь мир)?