Cajovna

                Чаёвня.

– Мам, пойдёшь со мной в чаёвню? Я научу тебя курить кальян. Поболтаем. Кажется, хандрю.
Моя двадцатилетняя дочь умеет курить кальян. А я – нет. Я даже не знаю, хорошо это или плохо, опасно/безопасно, полезно/бесполезно. Я плохая мать. А хорошая – это как? Я вот своим детям даже посоветовать ничего толком не могу, осoбенно, если совет касается чего-то, чего в моей жизни не случилось. Ну разве я могла лезть со своими советами по поводу, когда лучше сдавать экзамен по римскому праву – весной или осенью? Мы ведь не выбирали: сроки экзаменов были установлены без нашего участия и обсуждению не подлежали.
И ещё я не умею от детей «добиваться своего». Сын, например, захотел получить высшее образование в Москве. Мне бы настоять на своём: учись в Праге. Не настояла. А теперь вот живу между Прагой и Москвой: сын в Москве, дочь в Праге.
– Ну что, идём?
– Куда? Ах да, кальян. А это прилично?
– Что именно?
– Ну, ты с мамой. Туда же молодёжь без родителей ходит.               
– Мам, ну, во-первых, ты выглядишь гораздо моложе своих лет, а, во-вторых, ты выглядишь, как la femme fatale, а уж им-то всё можно.
– Фам фаталь, говоришь?
Я превратила дугу спины в хорду. Хрустнуло. Воoбще-то, я всегда считала, что мой тип – «травести». Формы, правда, могли бы быть поскромнее – и как травести, значит, не удалась.
– Ну так что? Идём?
– Да.
Договорились, что дочь моя посвятит утро, чудесное субботнее пражское утро, всё тому же римскому праву, а в два часа мы встретимся на отстановке Чернинова улица, где и находится чаёвня.
У меня было достаточно времени, чтобы пробежаться по магазинам, но приехав на Намнести Републики, я решила прогуляться.
Целетная улица. Прашна брана. Дом у чёрной панны. Педагогический факультет Карлова университета: кафедра англистики – по лестнице, на третий этаж, налево и ещё раз налево. Вспомнился профессор Халупский, читал нам английскую литературу (замечательно читал). И Кристинку вспомнила. Она преподавала фонетику. Мы её так и звали, за глаза – Кристинка: была моложе нас, всех, получавших кто второе, кто третье высшее.
На Старомнестском Намнести было обычное столпотворение. Туристы: группы, парочки. А я вот опять не удалась: одна. Впрочем, пожалела я себя очень быстро: вспомнила о своей повадке «ортодоксального индивидуалиста». Ну ни парами, ни группами мне не ходится. Даже из поезда обычно выхожу последняя – чтобы не в толпе. Почему не первая? Не люблю и не умею «расчищать себе дорогу»: локти слабо развиты. И ещё: первый лишён возможности наблюдать за происходящим как сторонний наблюдатель.
Дворами я добежала до Палладиума: магазины и магазинчики, кафе и кафешки, рестораны, антикварные лавки, бутики, бельгийские пралинки.
Быстро сделав необходимые (и ненужные) покупки, я расположилась в одном из размещённых на территории торгового центра кафе. Официантка принесла капучино и малиновый пудинг. Капучино был отвратительным, пудинг – так себе. Я заглянула в пакеты с покупками: баночки и тюбики с кремами, ночная сорочка на узеньких бретельках, в пол, короткий халатик с трогательными рюшечками по вороту, два свитера. Травести, ей-богу, травести. Ни малейшего намёка на фам фаталь. Дочь ошиблась.
На этот раз жалеть себя времени не было совсем: чтобы оказаться ровно в два в назначенном месте, надо было поспешить на автобус. Опаздывать я не люблю (королевские привычки изживаются с трудом).
Приехав на Чернинову улицу я поняла, что по наследству передаётся всё: цвет глаз и волос, профессия, даже само наследство, только не королевские привычки.
Выйдя из автобуса, я, увешанная пакетами с названиями популярных торговых марок, простояла минут десять в ожидании дочери. Одна, как перст. Торговец овощной лавки разглядывал меня с тоской и нахальством. Вспомнился случай в одном из супермаркетов городка, где мы живём: два пана «бальзаковского» возраста (этим я хочу сказать, что джентельменам было слегка за пятьдесят) так же внимательно разглядывали меня. Тогда, правда, обошлось и без тоски, и без нахальства. Один из упомянутых джентельменов подошёл ко мне и, извиняясь и раскланиваясь, как это умеют делать, наверное, только чехи, произнёс: «Я прошу прощения, милая пани, дня доброго вам желаю прежде всего, если позволите, только не обижайтесь, я не имею в виду ничего плохого. (Ну же, ну выдави уже из себя!) Мы с другом, то есть, хотели вам сказать, что вы очевидное подтверждение того факта, что недаром говорят, что чешки самые красивые женщины на свете.»
Ну наконец-то, изрёк.
– На чужой могилке плачете, панове.
Нет, ничего плохого я не имела в виду. Просто воспользовалась идиомой, понятной каждому чеху, которая означает примерно следующее: не по адресу обращаетесь, господа хорошие. В общем, пришлось объяснить, что я русская. Надо было видеть эти лица. Ну что ж, господа, это вам за то, что русских не любите. Хотя, справедливости ради, надо заметить, что русофобией страдают далеко не все чехи. Однако сложилось впечатление, что хроническая русобоязнь непременно должна значиться в анамнезе претендента на роль члена чешского правительства, если оный не на шутку жаждет им стать.
Ну наконец-то! Вдалеке появился выразительный силуэт: фигуристая, волосы длинные, с рыжинкой, высокий каблук (это при больной коленке!). Идёт с достоинством, не торопится.
– Извини, пришлось вернуться: забыла документы, кошелёк и зонтик.
Ещё перчатки и часы могли быть среди забытых (не обязательно дома) вещей. Да, это тоже наследуется. Смысла злиться нет.
Идём в чаёвню: дочь – с достоинством, я – с сумками.
Заведение находилось во дворе, плотно окружённом высотными зданиями, построенными, вероятно, в первой трети прошлого столетия. Тяжёлая стеклянная дверь покорилась не сразу. Винтовая лестница – вниз. Свет – приглушённый. Музыка – приятная.  За барной стойкой – молодой человек. На лице – удивление: гостей здесь в этот час не ждали.
Диваны и диванчики, кресла, подушки с восточным орнаментом, на полу – ковры. Мы выбираем уютный уголок в конце зала, отделённый от общего пространства сколоченной из реек ширмой: два дивана, между ними – приземистый стол. Ковры, подушки. Надпись: Предпочтительно для групп из 4-6 человек.
– А кальян? – забеспокоилась я.
– Принесут.
– Тогда предлагаю выбрать язык общения.
Мы часто так делаем: переключаемся с одного языка на другой, ради забавы, используя русский, английский и чешский, иногда французский ( это дочь, я по-французски не говорю, немного понимаю)
– Английский для начала, – сказали мы в один голос.
Заслышав английскую речь, хозяин заведения, сменив удивление на приязнь, приблизился к нашему убежищу. Заказ – кальян со вкусом мандаринов и корицы, чай «масала-йоги» – был сделан на чистейшем чешском, после чего мы перешли на беглый русский, окончательно заморочив голову молодому человеку.
Потом уже под кальян, который я научилась курить не сразу, мы долго говорили о своём, о девичьем и бабодурьем, теперь уже по-английски, чтобы вернуть доверие хозяина чаёвни.
Я смотрела на дочь, которая прищурив глаза наблюдала за пузырьками в кальяне, время от времени выпуская изо рта колечки дыма.
Подумалось: а, может, умение «настаивать на своём» – не самое важное? Важнее выслушать своего, пусть взрослого, пусть самостоятельного ребёнка (да кого угодно), показать свой искренний интерес к его взрослой-самостоятельной жизни. Надеюсь, я это умею.
А ещё я теперь умею курить кальян.

Cajovna |чайовна|,чеш. - написано без диакритики (над С должна быть "галочка")



август, 2014