Саууай

                Из нартских легенд.

Чтоб достойно праздник справить в честь победоносных предков,
       за' семь лет до поминанья стали собирать плоды
всех трудов своих Бората. Как три года оставалось –
       в каждый род, походом славный, с приглашеньем приходить

послан был от них глашатай: «Вас Бората извещают:
       праздник поминанья предков наш устраивает род.
До него ещё три года. Объявляем: будут скачки,
       окажите честь усопшим. Пусть готовится народ!

Выбрали для дела остров, тот, который меж морями –
       морем Чёрным, морем Белым. До начала скачек – знак:
кто, других опережая, вылетит на Площадь нартов,
       уж о том не пожалеет. Волю соберёт в кулак,

первым к знамени прискачет – долю главную получит:
       пленный юноша, то – доля победителя. Вторым
сможет стать – и завладеет пленной девушкой в награду.
       Драгоценности, оружье, скот – подарки остальным».

Так оповестил глашатай. Старый Кандз его услышал,
       тучей чёрною вернулся с нихаса к себе домой.
Столь сердито опустился в кресло из слоновой кости,
       что сломал его. Супруга озабочена: «О, мой

старший, отчего разгневан?» И пересказал, что слышал,
       муж, к сему присовокупив: «Разве бы от нас ушла
та награда? Конь мой лучший, – только некому доверить.
       Кресло треснуло, такая злость, что юных нет, взяла».

Что его старухе делать? Три медовых выпекает
       пирога и, ронг в кувшине захватив, идёт наверх.
С яруса седьмого богу шлёт горячую молитву:
       «Не оставь нас без потомства!» Подошёл на женин смех

старец, угостился ронгом, скушал пироги до крошки.
       Бог услышал и однажды сына Кандзу даровал.
В час, когда от ночи утро отделяется, супруга
       разрешилась мальчуганом. Саууай – так назвал

сына старый нарт. И что же: в ротик мать сосок вложила
       новорожденному – больно укусил её за грудь
зубками. Ну, пригласили лучшую из всех кормилиц,
       искусал и ей младенец груди. «Ты о нём забудь!» –

повелел отец мальчишку отнести высо'ко в горы
       и в расщелине оставить. Сделали, как приказал.
Волчья стая приютила несмышленыша людского,
       молоком его вскормила мать-волчица. Не пропал

мальчик, рос он по мгновеньям, выучился и охоте.
       А в селе три дня осталось до открытья скачек; сел
Кандз, досадуя, с размаху в кресло – разломал на части:
       «Чтобы подразнить, ребёнка бог послал мне», – ведь хотел

он победы. Но услышал нарт от пастуха о чуде:
       «Юношу в горах я видел среди дикого зверья».
То-то Кандз насторожился! Младшим приказал: «Подите,
       приведите в дом скорее паренька того!» Семья

сына увидала снова. «В чём печаль твоя, отец мой?»
       Кандз ему о поминанье и о скачках рассказал.
«Укажи, где конь твой, дада». – «Под землёю он, в конюшне.
       И непоен, и некормлен, удила грызёт. Слеза

набегает, – слишком стар я, где уж управляться с диким...
       Навести его, и если сможешь близко подойти
и дотронуться до холки – значит, мой ты сын взаправду.
       Кандз Саумароты должен вновь надежду обрести».

И в подземную конюшню Саууай устремился.
       Конь копытами лягаться задними! – схватил его
юноша за ноги, злюку оземь что есть сил ударил:
       «Посвящу тебя покойным! Здесь же нету ничего,

кроме конского навоза, ты в нем сгнить, ледащий, хочешь?»
       Конь зубами впился в руку, по настилу поволок.
За' уши поймал сын Кандза непокорную скотину
       и безжалостно о землю стукнул да о потолок.

«Или нет охоты выйти, ветер в ноздри набирая?
       Саууай я, сын Кандза, неужели не признал?»
«Как того не знать, доселе все дотронуться боялись,
       волосок в хвосте погладить не решались, ты же взял

за' уши меня, о землю колотил с немалой силой.
       Всадник для коня – нашёлся». Юноша ему сказал:
«Верным будешь мне отныне». У отца спросил он после:
       «А оружие припас ли?» – «Свой, сынок, отдам кинжал.

Меч стальной мой изогнулся в жажде боя, и вонзился
       в рукоять клинок, и синим пламенем пылает он.
Лук железными цепями к мощным прикреплен опорам,
       в жажде боя испускает пламя красное. Резон

передать оружье сыну, – руки Кандза ослабели...
       Солнышко, семью ключами двери отпирай подряд.
За седьмой найдешь оружье. Если сможешь овладеть им,
       ты вооружен; не хватит силы – сам и виноват,

от него тогда погибнешь». Без боязни открывает
       двери храбрый Саууай. За последней дверью вдруг
меч клинком вперёд на нарта кинулся, как враг лютейший,
       столб железный по дороге снёс, как будто был тут луг,

и щавель на нём он срезал беспощадною косою.
       Но успел поймать за рукоять летящий острый меч
расторопный Саууай: «Прицеплю тебя на пояс.
       Место 'здесь' твоё, запомни!» Лук хотел предостеречь

юноша от нападенья, но как пальцем прикоснулся –
       три стрелы слетели с лука, к небесам рванулся он,
еле выдержали цепи, коими к столбам железным
       был прикован. Саууай справился и с ним. Времён

то оружие преславных, и его забрав, героем
       вышел нарт из оружейной. К нартской быстрой Дзых-реке
он повёл коня напиться в час, как ночь и день прощались.
       Это час молитв Шатаны. Поднималась налегке

мудрая на крышу башни и осматривалась – видно
       всё оттуда, что случалось на земле, на небе. Ей
и счастливые событья, и несчастные известны.
       Попоить коня пригнали. «Ах, припомнить бы скорей,

где я видела красавца-скакуна? Да то конь Кандза!
       У него во лбу сияет ярко Бонварнон-звезда».
Торопясь, она спустилась, известила Урызмага:
       «Старший мой, победы в скачках, кажется, не увидать:

Кандза конь у водопоя. Кто привёл, не разобрала».
       Разбранил жену, сердясь, он: «Всем известно, что в живых
юных нет в семье у Кандза. Кто коня поить водил бы?
       Не его скакун, ошибка!» Недостаточно таких

слов Шатане – убедиться на другое утро вышла
       вновь на крышу, рассмотрела неизвестного коня.
И опять не распознала, рядом кто. Но убеждает
       Урызмага, тот не верит: «Ох, неправды не унять!»

И на третий день Шатана в тот же час взошла на башню.
       Очень зорко поглядела: только Кандза мог он быть,
конь таинственный. И даже повод недоуздка виден,
       только в чьих руках он, тайну не сумела разрешить.

Не смогла и Урызмагу доказать свою правдивость.
       Вещий сон открыть решилась в подтверждение она:
«Снилось окончанье скачек, Площадь игр. А ты заспорил –
       никому не уступлю, мол, долю первую. Стена

тут горы отвесной встала, – Уаскупп-горы вершина.
       И когтями чёрный ворон впился в камни на горе'.
Вдруг на Площадь игр спустился, на тебя напал, о муж мой.
       Урызмагу девять рёбер поломал. О той поре

шёлковым платком Шатана обвила больного мужа,
       старший, на плечах скорее понесла тебя домой.
На кровать слоновой кости уложила Урызмага,
       неотлучно днём и ночью исцеляла. Пеленой

взгляд затянут был, страданье силы у тебя точило.
       Будто ты и на поминки не пошёл к Бората: то,
что второму обещали победителю – девицу –
       Урызмагу не досталось. О, не забывай простой

сон Шатаны!» Время скачкам начинаться, Саууай
       Кандзова коня седлает и оружие берёт.
«Дада, подскажи повадку: как ты выезжал в походы?»
       «Через верхнее окошко дом я покидал». И в лёт

юноша коня направил, взвился тот, подобно мухе;
       через верхнее окошко, что под самым потолком,
вынес молодого нарта на бескрайнюю дорогу.
       Держит путь на остров скачек, чтоб явиться с холодком

утренним как раз к началу. По лесам и по равнинам
       едет юный нарт, оленей убивает, диких коз
и на тонкие полоски режет добытые шкуры.
       Ночью прибыл к месту скачек. Взял, подальше перенёс

от гостей привал. И спящих не будя, бесшумней тени,
       сам уздечки им да сёдла починил. Своё седло
положил он в изголовье, потник подстелил, укрылся
       тёплой буркою андийской и уснул. Уж рассвело,

конь его купался в море. Мирно спящий Саууай
       пропустил начало скачек. К знамени стремятся все,
Площадь игр открылась. Словом, понял конь, что дело плохо.
       «Эй, хозяин, просыпайся! Поскачу во всей красе».

Конь блестит после купанья, как белком яичка смазан.
       Что есть духу Саууай полетел на нём вдогон.
С яруса седьмого башен молодые наблюдают,
       знать желают, кто на скачках побеждает. «Ай, ай!.. Вон

Урызмага и Хамыца кони первыми бок о бок
       к Площади договорённой подскакали. Сзади шаг
конь Сослана стелет, ярясь, а Сырдонова скотинка
       после всех. Смеются нарты: «Оттого конёк зачах,

что поклажа неподъёмна!» Вдруг увидели: какой-то
       конь быстрее ветра мчится, обгоняя остальных.
«Это Кандза конь!» – а кто там управляет, непонятно,
       да ещё и так искусно, скакуном. Так мал, что их

разгорелось любопытство. А Сырдон трещит: «Конечно,
       странно, что моя лошадка так медлительна. Куда
поразительнее всё же видеть иноходца Кандза.
       Он, как сокол, покрывает расстоянье, и звезда

у него во лбу сияет. О, несчастье для Сырдона,
       уха правого, смотрите, моего лишил коня!
А сейчас нагнал и ваших скакунов, и отрывает
       уши правые, швыряя их налево. И принять

вам придётся пораженье, не видать вам первой доли,
       как ушей коней хвалёных!» Тут не вытерпел Сослан,
он взглянул из-под ладони. Только своего заметил
       скакуна, как полетело ухо прочь, потом и сам

конь Хамыцев стал без уха, а за ним Арфана ухо
       правое исчезло. Кони до судейства донеслись.
Саууай, словно коршун, знамя выхватил. Награду
       хочет взять, Бурафарныгу говорит: «Пошевелись,

долю первого давай мне!» Злобно Урызмаг вмешался:
       «Ах, ослицы сын! Такому первой доли не давай!
Молоко пускай обсохнет на губах его». – «Прощаю
       за седины, нарт, но только молодого не замай

сына Кандза! Победил я, и мою отдайте долю!»
       Палкой пригрозил с досады Урызмаг ему. Стерпеть
как такое оскорбленье?! Разогнал коня сын Кандза,
       на' гору Уаз взлетел он, точно ворон. Снова плеть

хлещет скакуна лихого, и с горы на Урызмага
       наскочил, от гнева буен, и толкнул, переломав
девять рёбер. Подбежала к старому его Шатана,
       шёлковым платком стянула бок больной. Отвары трав

приготовила к леченью, на кровать слоновой кости
       дома мужа уложила, никуда не отходя.
«Сон мой вещим был!» – твердила. Начался без Урызмага
       у Бората поминальный праздник. Нартов усадя,

вдруг Бурафарныг услышал то, что Саууай хочет:
       «С пленным юношей ведите долю Урызмага мне –
с пленной девушкою будет в доме Кандза веселее».
       Возражать ему опасно, на своём увёз коне

их обоих. Гордо молвил: «Дада, сын твой – победитель.
       Главной долею владею, – юношу тебе привёз.
Долю и вторую отнял, силой, – вот она, девица».
       Саууаю ответил Кандз-отец: «Исчез вопрос.

В сыновья годишься, имя: Саууай ты, сын Кандза».
       Так они объединились, Саууай и отец.
Много дней прошло. Скучая, сын решил: «В поход поеду».
       Тяжело на сердце Кандза, словно в грудь вошёл свинец.

«Что ж, иди, сынок, но лучше ты бы чем другим развлёкся.
       Урызмаг с роднёй узнают, что отправился один,
нападут и одолеют, десять братьев так сгубили,
       сыновей... осиротеет снова Кандз». – «Непобедим

я для них, не опасайся, мой заботливый, за сына.
       Накажу обоим пленным веселить, отец, тебя.
Старый Урызмаг ни силой, ни умом, уловкой хитрой
       справиться со мной не сможет, сердце злобой ослепя».

Юноша отца покинул и на Площадь игр уехал.
       Крикнул, голос напрягая: «Урызмаг, пойдём в поход!»
В Урызмаговом жилище сажа с потолка слетела.
       Снова возглас ужасает – потолка сломал испод,

вниз упали доски. В третий раз от крика-грома нарта
       кровля дома обвалилась. «Погоди-ка, мой старик,
выйду я сама сначала», – и на Площадь игр взглянула
       возмущённая Шатана. «Так ли уж тебе горит

на' ночь ехать? Снаряженье до утра готовить надо».
       Саууай слез на землю, потник расстелил, седло
как подушку приспособил, под андийской буркой сладко
       до утра заснул. «О, как бы я по первое число

всыпала тому мальчишке! Он приносит нам несчастье,
       только, муж мой, отвязаться от нахала не смогла,
и тебе придётся ехать. Будь настороже, и младших
       ты возьми, их помощь будет и нужна, и не мала».

В путь собрался, и Сослана, и Хамыца взял в поход он.
       Плеть оставил дома старый, будто бы её забыл.
Прибыли на Площадь нартов. Крепко спит юнец, и даже
       слышно громкое храпенье. «Эй, вставай-ка! – разбудил

Урызмаг его, – и едем». Оседлал коня проворно
       Саууай, поскакали. Старший вдруг проговорил:
«Плеть свою не взял в дорогу, и придётся возвращаться.
       Поезжайте, догоню вас!» Хоть его и не просил

Урызмаг за плетью съездить, Саууай рад услугу
       оказать седому нарту: «Эту плеть могу и сам
привезти», – и вскачь пустился в путь обратный к башне рода.
       Конь домчал его мгновенно. Понадёжней привязал

скакуна, вошёл в покои для гостей и сел на лавку.
       С рукомойником и тазом выслала Шатана дочь.
Умывается приезжий, воду льёт ему на руки
       девушка, и говорит он: «На тебя взглянуть не прочь

гость любой, да, хороша ты, только жаль – нога хромая!»
       С плачем девушка вернулась к матери: «Никто не смел
надо мною издеваться, – он меня назвал хромою!»
       Дочь утешила Шатана, обувь осмотрела. «Дел

эдаких не пропустил он, – в башмаке крупинка проса.
       По походке и заметил – не свободно ты идёшь!
Стыдно, как недосмотрела? Отнеси-ка фынг и яства
       гостю, дочь моя, за зоркость». Но опять насмешка: «Ждёшь

девушки красивой образ, хороша и ты, да малость
       кривобока, сразу видно: правый бок слегка опух».
Девушка, вернувшись, горько матери своей сказала:
       «Кривобокою назвал он дочь Шатаны! – еле дух

переводит от обиды, – бок опух, мол, правый, нана».
       Расстегнула мать застёжки платья дочкиного, нить,
не оборванную сразу, вынула из-под одежды:
       «Фынг пустой прибрать сходи-ка. Не умеешь ты следить

за собой, и если снова в чём тебя наш гость осудит,      
       расскажи мне». Вот приходит девушка, чтоб фынг убрать,
с изумленьем слышит: «Эх, эх!.. Девушка, хоть и красива,
       но крива на правый глаз ты». Как обиду передать

девушки невиноватой? Плача, фынг она уносит,
       оскорбительные речи матери передаёт.
Осмотрела глаз Шатана и поправила ресницу,
       угодившую под веко. «Ах, какой! Не устаёт

гость наш недостатки видеть! Ты на выданье девица,
       а смотреть не научилась за собой. Ему снеси
плеть отцовскую». И с нею девушка опять предстала
       пред придирой. Похвалил он дочь Шатаны: «Я красы

никогда такой не видел, и родителям для счастья
       расцветай, а выйдешь замуж – бесконечно много лет
радуй мужа. Ты прекрасна так собой, что и не встретишь
       лучше девушки на свете». Плеть забрал, повёз. Уж свет

меркнет дня, привал готовить попросился Саууай.
       Урызмаг, Сослан с Хамыцем замышляют погубить
сына Кандза. Конь Сослана, Дзындз-аласа, был подарком
       от чертей ему, и знал он, по какой дороге скрыть

можно хоть коня, хоть башню, знал пути до края света.
       Хорошо ему известны и подземная страна,
и небесные просторы. «Саууая погубит
       конь Сослана», – так решили нарты. И уже видна

им поляна для привала. Юноша косуль, оленей
       настрелял, шатёр поставил из оленьих прочных шкур.
Шкурами косуль устлал он пол в шатре, костёр зажжён им,
       шашлыков нажарил вкусных. Урызмаг поел, но хмур

оставался: «Ты, как младший, ночью будешь караулить
       лошадей». Служить согласен Кандза сын. Ложатся спать,
наказал Сослан тихонько верному коню: «Ты должен,
       Дзындз-аласа, притаиться, чтоб не смог он отыскать,

где пропал стальнокопытый конь Сослана». Все заснули.
       Саууай караулил, но решив – опаски нет,
наземь тоже спать улёгся. Хитрый конь стальнокопытый
       края света стал держаться. Кандза конь, предвидя бед

много от его проделки, спать хозяину мешает:
       «Поднимайся, Саууай, и за Дзындз-аласа мчись.
Если скроется за краем света, ты его не сыщешь,
       и позором омрачится вся твоя большая жизнь».

За коварным Дзындз-аласа Саууай вслед пустился.
       Только конь стальнокопытый ноги в пустоту простёр
на краю земли, – был пойман юношей за хвост роскошный.
       Он от злости Дзындз-аласа чуть о камни не растёр.

А Сослан коня ругает утром: «Что ж не притаился?»
       Приказал уйти под землю ночью следующей. Конь
с неохотой согласился – как хозяина не слушать?
       На вторую ночь сын Кандза встал на караул, и он

вновь решил: «Спокойно ночью», – и улёгся спать. А верный
       конь увидел: Дзындз-аласа в щель земли забрался. Стал
Саууая будить он: «Конь дрянной стальнокопытый
       скоро под землей исчезнет!» Юный нарт его догнал,

за' уши схватил; столь сильно колотил его о землю,
       что и рёбра поломались, конских крепких два ребра.
Был хозяин утром в гневе: «Почему в стране подземной
       ты не скрылся, Дзындз-аласа?» – «Да задача-то хитра.

Понял я: от сына Кандза никуда уйти нельзя мне».
       Приказал Сослан: «Попробуй ускакать на небеса».
Как с хозяином поспоришь? Спрятаться спешит на небе
       грустный Дзындз-аласа. Верный начеку скакун: «Лиса,

а не конь, стальнокопытый! Торопись, пока на тучи
       не вскарабкался, негодный!» За' ноги его поймал
и со злостью сдёрнул с неба бедолагу, беспощадно
       колотил коня о землю и хребет ему сломал.

«Ты когда-нибудь утихнешь? Вот сейчас бежать попробуй!»
       Обратился Саууай утром к Урызмагу: «Нас
в ту страну веди, где раньше побывать не доводилось».
       «Меж двумя морями, нарты, есть земля, один лишь раз

в молодые годы был там, воевал, но безуспешно.
       И Арфана жеребёнком всё оттуда же привёл».
«Задержитесь на привале, старшие мои, да дичью
       угощайтесь. На разведку я б до той страны дошёл».

«Трудно добираться будет: через море нет дороги,
       пропадёшь ты, Саууай», – Урызмаг предостерёг.
Не остановить горячку! Скоро пыль от нартов скрыла,
       точкой еле различимой виден он вдали. Пролёг

путь его и через море – как посуху, перебрался.
       В той стране все кони были пегие, как сам Арфан.
Заарканил жеребёнка, пегого трёхлетку. Вывел
       для себя его, а после весь табун погнал. Обман

обнаружили, тревогу вмиг хозяева забили.
       Всех, кто кинулся вдогонку, Саууай истребил.
На привал табун пригнал он. Как обрадовались нарты!
       К Урызмагу обратились, чтоб добычу разделил

мудрый старший. Отказался Урызмаг, и после споров
       порешили: кто угонщик, тот и должен поделить.
За работу непростую взялся Саууай смело.
       Пегого трёхлетку сразу привязал отдельно. Вид

скорого раздела нартов растревожил не на шутку:
       пять частей пред ними. «Видно, нас желает оскорбить
самою обидной долей! – Урызмаг от гнева красен. –
       Уж давно пора прикончить этого юнца!» – «Убить

просто, и всегда успеем. Не спеши, давай посмотрим,
       как преподнесёт в делёжке эти доли». Так раздел
начал юноша: «О старший, – обратился к Урызмагу, –
       для тебя в знак уваженья доля первая. Ты смел,

мудр, товарищ нам хороший, и за то – вторая доля».
       И Сослану, и Хамыцу, – каждому по доле дал.
Долю собственную тоже на две части поделил он,
       поровну вознаградил их. А себе одно лишь взял – 

пегого трёхлетку. Тихо объяснил Сослану: должен
       подарить его Шатане. Матери невесты дар –
конь горячий, благородный. Как тут не понять Сослану:
       зятем Урызмага хочет Саууай стать. Разгар

страсти юношу толкает поскорей в село вернуться,
       к Урызмагу в дом помчался нартов маленький отряд.
И Сослан с Хамыцем нартам рассказали о достойном
       юноше, о сыне Кандза, о его отваге. Сват –

сам Сослан – шепнул Шатане: «Рода девушка достойна
       лучшего из лучших нартов, сам Уастырджи хотел
в жёны взять сестрицу нашу, но не получил согласья
       от неё. А Саууай ей подходит. Как горел

он любовью, мы видали». – «Если он таких достоинств
       с юных лет, согласна дочка», – и на пир гостей зовёт
Урызмаг. Три дня, три ночи на пиру сидели нарты,
       с чашею Уацамонга Саууай встал, и вот

все увидели, что чашу осушил жених до капли.
       Пир кончается, решает побывать он у отца.
«Ждите год меня, считая от сегодняшнего пира.
       За невестой я приеду». Нарт легко сбежал с крыльца

и домой к отцу вернулся. Как не радоваться было
       Урызмагу, что засватал дочь его такой храбрец!
Только жил в тревоге старый, что не знает час приезда.
       Есть откормленный барашек, что ж не едет молодец?

Глядь, совсем другие гости наслаждаются бараном.
       Год кончается, и очень Саууай возмужал.
Опушился волосами молодыми подбородок.
       О засватанной невесте он ещё не рассказал

старикам своим. Слукавил – мол, уже в поход собрался,
       отпустил отец. Ну как же к Урызмагу не спешить!
В гостевой покой явился, сел и ждёт. Как раз совпало:
       всех мужчин Ахсартаггата пригласили посетить

пир в дому Бурафарныга. Дома с дочкою Шатана.
       Нарт один сидит, скучает. Увидал: фандыр висит,
развлечение Сослана. И под пальцами запели
       все двенадцать струн фандыра: «Ах, тоска в груди горит!

Вам пропасть бы, нарты! Вижу, до какого вы позора
       дожили, что без присмотра гость сидит у вас в дому».
«Дочь, фандыр у нас играет!» Слуг Шатана посылает:
       «Разузнайте, кто приехал в гости». – «Что-то не пойму, –

говорит слуга. – Приезжий – весь обросший волосами
       неизвестный путник». – «Нужно для него поставить фынг».
И холодные остатки пищи положили гостю.
       «Дровосек я, что ль, голодный, жир бараний весь застыл!»

Фынг из золота, обидясь, так толкнул ногой, что пулей
       тот по улице пронёсся, разломался на куски.
Отнесли обломки фынга слуги матери-Шатане.
       «Ай, какое оскорбленье! Он до гробовой доски

помнить будет дом наш!» – строго наказала великану
       пленному: «Поколоти-ка этого невежу, он
поступить себе позволил, как в сём доме – Урызмага! –
       никому не разрешалось». Поручением польщён,

тот схватился с гостем дерзким. Саууай великана
       лбом хватил о стенку сильно и убил. Послала мать
вестника тревоги к нартам: «Торопитесь на подмогу!»
       Урызмаг остановил их: «Надо бы сперва узнать,

кто заехал в башню, ждём-то дорогого, нарты, гостя.
       Может, он и есть?» Отборной молодёжи группа в дом
во главе с Сосланом входит. В гостевом покое слышат:
       «Эй, пропасть бы их семейству! Не приветить гостя в нём,

а еды объедки вынесть, словно дровосек я бедный», –
       выговаривают струны под рукою жениха.
Тут увидел Саууай, что Сослан шагнул к порогу,
       отложил фандыр в сторонку, скромно стал у двери. «Как

встретила Шатана зятя?» – мать спросил Сослан сердито.
       Стыдно стало ей и дочке: никогда так оплошать
не случалось раньше, даже утешать Сослан их начал.
       Затевают пир, и выкуп стали вместе назначать:

«Сотню скакунов отдаст нам, снаряжение к походу
       подготовит, как ведётся: сбрую, бурки, башлыки,
и оружие доставит. И пригонит пусть по сотне
       из породы каждой дикого зверья». Да, нелегки

Саууаю условья, но иначе породниться
       невозможно с Урызмагом. «Как что нужно, соберёшь,
так и увози невесту». Саууай согласился,
       за добром скорей поехал. Ох, и выкуп был хорош, –

очень быстро всю добычу Урызмагу в дом доставил.
       «С дружками прибуду к вам я. Но, коли опять меня
примут, как теперь случилось, не прощу вам больше, знайте».
       В дом родительский вернулся: «Мой отец почтенный, я

девушку засватал рода наших кровников, и выкуп
       за невесту внёс. Теперь уж ничего не изменить,
нужно за моей невестой посылать людей». Но сына
       Кандз не стал корить, напротив, указал, как дальше быть:

«Духи светлые восхода, духи тёмные заката
       нам достойны стать сватами. Старшим сватом ты возьми
покровителя охоты, благородного Афсати».
       Саууай всех объехал дауагов, пригласил

их в сваты для сына Кандза. И хотя не открывался
       перед ними, те узнали, чей приехал с просьбой сын.
«Кандз Саумароты женит Саууая!» Под вечер
       в те места, где жил Афсати, выбрался. Сидел один

повелитель туров, был он изумлён, когда увидел
       на коне огромном Кандза незнакомца. «Кто же смог
совладать с таким горячим скакуном?» – но догадался:
       побратима сын приехал, и тогда вскричал: «Сынок,

уж тебе не откажу я!» Старшим сватом быть согласен
       сам Афсати – честь большая. И на свадьбе увидав
властелина туров гордых, мать-Шатана догадалась:
       зять их – Кандза сын. Что делать? Помнит – экая беда! –

Урызмаг с отцом их зятя были кровники. За фынгом
       Саууай поднял чашу: «Пусть помирятся они,
кровники, между собою, с нынешнего дня семьею
       Кандз Саумароты будет с Урызмагом. Не вини

сына своего, отец мой, – хочет Саууай мира!»
       Примиренье состоялось – ничего другого быть
не могло – и на свирели звучно заиграл Афсати,
       дичью двор большой заполнив, окончание вражды

ознаменовав. А свадьба заиграла и запела,
       хорошо попировали. Нежную Шатаны дочь
Саууай в дом отцовский перевёз. «Отец твой, милый,
       стар совсем, и нана тоже, но печали эти прочь

прогоню», – их искупала в молодильных водах, сразу
       оба и помолодели, хоть куда, глаза блестят.
Век до старости в любови Саууай жил с женою.
       Не нарадуются люди, в доме Кандза мир да лад.