Ксилограмма...

Метрессы чтут оксюмороны,
кутю, бетонные перроны,
крупнокалиберны патроны,
хоть мелкотравчаты стрелки;
шумовки не причастны шуму,
чума не родственница чуму,               
страшишься дум – пополни Думу,
суду рассудка вопреки.

Ножи и грозные стамески
несут насилия обрезки,
в отличие от тихой фрески
угрюмость чёрного штриха
не пиететствует почтеньем,
в угоду надобным прозреньям
в крови насилуют прочтеньем
жрецы чужие потроха.

Тиха как смерть, суха как скатерть
слепоглухонемая паперть,
в её распахнутости заперт
свободы отчужденьем смерд;
как хорошо под звёзд мерцаньем,
смирясь, баюкать под бряцаньем
подков омегу, прорицаньем
тревожа живность полумер.

Шлифуем доски раз за разом,
дерзай, щеночек робкий, разум,
дай лапу связности, рассказам
не верь, но чтенье не бросай;
бечёвки сушат иммортели,
но в мир распахнуты отели,
ведь мы же этого хотели,
когда чернеет полоса

под спектром вязов и неврозов,
щеночка нос и мокр, и розов,
доска несёт в себе угрозу,
пусть умозрения гравёр
взрезает плоскость инструментом,
мы все уловлены моментом,
как янтарём, сидим под тентом,
а тень вползает на ковёр.

Что весу в ней, ни миллиграмма,
на нотной папке монограмма,
из тесных стен гостиной гамма
не может вырваться ничуть;
в упрямство рам стучатся ноты,
диез опутал переплёты,
бекар в предчувствии зевоты
понизил выступы ключу.

Не по плечу, но по предплечью
прорезать шум гортанной речью,
украсить праздники картечью
и кровь разбрызгать по цветам;
фонтаны бьются, как в падучей,
долину накрывает тучей,
попали мы в ручей и случай,
что шли за нами по пятам.


Soundtrack: Pierre-Yves Plat, Ludwig, Sonate au clair de lune.