Иоанн Антонович. Триптих

Мы все живем на плоскостях,
а плоскости - на тех костях,
что резонируют в наш быт,
картину мира, как гранит
массирует строитель. Так
растет из почвы некий злак,
растут все церкви к небесам,
к церквям - дворцы, поля - к дворцам.
Я знаю, как пускаться в пляс
по граням куба, чей анфас
есть бог, антропоморфный бог,
но вместо мыслей - злак у ног.
Я путешествую. Мой путь
лежит не абы как-нибудь:
он хочет ритма, рифмы, слог -
слагать маршрут чтоб я бы мог.

Я прихожу туда, где миф,
одетый светом, гладит гриф.
Мальчонки маленького сны
он одевает в фей лесных.
Я прихожу туда, где соль
из глазок маленькой Ассоль,
смешавшись с пеной волн морских,
рисует светлый, новый стих.
Я прихожу туда, где боль
играет вдруг свободы роль,
где ранит мягкая кора,
текут Арагва и Кура...

I

Иван! Иван! услышь мой стих!
Иван Антонович затих,
пытаясь сидьмя покорить
свой ураган, свой смех и прыть,
и изничтожить их, разбить,
из комнаты не выходить.
За дверью возглас счастья - тлен.
Люби свой плен, не порть колен.
Но вот, когда пора бежать,
когда возможно воевать,
он ринулся. И в тот же миг
охраны крик его настиг.
Но поздно. Нет, не повернуть,
когда проделан этот путь
его душой, что говорить
о том, чтоб плоть остановить.
Он побежал. Он в первый раз
бежал - бежал, как дикий барс.
Он променял бы, если б смог
на эту полную тревог
своих две жизни - на одну,
и счастлив был бы даже дню.
Но вот земля откроет пасть,
и неча делать - лишь упасть.

На этой почве был казнен -
не весть за что, не знаю - кем -
немецкий парень Йозеф К.
Не дрогнув, палачей рука
им накормила шар земной,
тобой накормит, им и мной.
Ты слышишь? Ведь пока в горах
текут Арагва и Кура.

II

Мир близорук, а свет распят,
но я, не двигаясь назад,
ищу то место, где рожден
палач, копаю в год и в день,
когда он проронял слезу,
и примеряю ту стезю,
как примеряет тот доспех,
кто носит галстуки поверх
рубах кристально белых, как
столетний, мудрый снег в горах.
Я прихожу туда, где граф
Орлов, считая, что он прав,
готовя лжи и правды сплав,
княжну надеждой повязав,
любовь повесив и распяв,
лишает правду всяких прав.

Тот, кто стерег его во тьме,
Ивана, знал всю правду: те,
кто осторожен и умен,
все ж помнят про покойный сон.
Им снится вечер на холмах.
Им снятся замки. В этих снах
Саберия и Ангора,
текут Арагва и Кура...
Но он... ему как брат родной
несчастный мальчик. Он одной
стеной от Вани огражден,
при нем он рос и был вскормлен.
Страж был уверен: им видней,
на благо родины моей
как поступить. А я лишь страж.
Мой смысл - мираж, и грех - мираж.
Я верный сын (и тем горжусь)
отечества - так пусть же, пусть
я буду пешка, и пусть я
не знаю, чёрна ли, бела...
Но много стражу снилось снов
про Иоанна, много слов
им сказано себе впотьмах -
он старый, замкнутый монах,
и он же оказался барс,
не давший Иоанну шанс.
Как жаль: уже не повернуть,
когда проделан этот путь
его душой. Что говорить
о том, чтоб плоть остановить?
Поручик Чекин! Ты... был... там...
когда убит был Иоанн.

III

О, Шлиссельбург! Со всех сторон
тобою были и Бирон,
Бестужевы, Бакунин, Жук,
окружены средь многих мук.
Но нет жестокости страшней,
чем заточить того, ум чей
не обрамлен лязгом мечей,
социализмом, хрустом шей,
идеей голубых кровей
(ведь он никто, тогда - ничей).
Какого рода суховей
скрыл Ваню в сырости ночей?

Я прихожу туда, где в ров,
с улыбкой и без лишних слов,
малая Динка ставит шест:
где ист в себя вбирает вест.

Тот караульный, что склонил
часть гарнизона что есть сил
помочь Ивану. Ты творец
сей драмы - ибо, наконец,
ты сам свобода и палач,
ты смех Ивана - смех и плач;
ты клетка, страж, монах и барс.
Мирович создал этот вальс!


И никого не проклял ты,
не видев белые кусты
акаций. Слышишь, Иоанн?
Зачем ты дан? Кому ты дан?