И чубом бунчужным, лиловей, чем ирис...

Лиман



Здесь влажному ветру склоняются плавно
дремучие плавни, дремотные плавни,
и чубом бунчужным, лиловей, чем ирис,
играет певучий казачий папирус.
Здесь тайные ямы азовских лиманов
живят низколобых сомов-уркаганов,
и стонут обжорливой свадьбой сазаньей
прогретые отмели знойной Кубани.
Азартная ловля, свирепая ловля -
младенческий век, тростниковая кровля,

истёртые вёсла, смолёная лодка,
курень камышовый, дымящийся кротко
на том берегу, где ракушечьи души
спрессованы в хрупкую жёлтую сушу...
Здесь - сладкие связки просоленной рыбы
и снасти рыбацкие, колом и дыбом,
здесь сам чешуёй обрастаешь за месяц
вдали от забытых петляющих лестниц.
Шуршало паучье премудрое племя,
что в клейком пространстве зациклилось время,
но над циферблатом лимана парили
прицельного коршуна чуткие крылья...





* * *



Окунается окунь в чернила заката-лимана,
окунается с радостным плеском, срываясь с крючка!
От турбазы доносится песнь про гульбу атамана,
песня тоже пьяна – хоть проверь, хоть поверь с кондачка.
Вот вернусь в халабуду – и сам отхлебну из бутылки,
ибо крови моей отсосало стакан комарье!
Засолю окуньков и развешу на леске, на жилке,
чтобы зря не пропало рыбацкое счастье мое.

Ну, и темень же здесь, на вечернем азовском заливе!
Называется «Лотос» турбаза. Атос и Портос
из растрепанной книжки глядят, и в едином порыве
комариная свора решает свой шкурный вопрос.
А с утра хорошо! По песку разогретого лета
с шестилетнею дочкой идем босиком на канал.
Караси-кругляши в золотые чешуи одеты.
Ну, тащи его, милая! Вот он в траве засверкал…