из Донбасских рассказов разных лет

Королева Каменных могил - легенда

Прочитал сегодня на Фейсбуке: «Убедительная просьба отфрендится от меня всем, кто троллит страницу Sergio Popov и даже не лайкать меня». И понял, что капля камень точит – нужно поливать гранитные глыбы дождём, обдувать ветрами и спасётся язык Гоголя и Чехова.

Густые красные дымы мариупольских заводов утонули в сумерках. Ночь заглянула в глаза Меотиды. Но та не дрогнула перед лицом вечности. Небо очистилось и заблестело звёздами, раскрылось чёрным зонтом – куда ни глянь, ты в центре мира.

Прохлада наполнила майскую приазовскую степь. Вечер вздохнул чабрецом и полынью. Мишка гнал Тойоту на Бердянск – мы хотели до полночи заночевать в кемпинге за Мелитополем, чтобы по утренней зорьке пройти Чонгарский мост и обедать уже балаклавской барабулькой.

Но степная дорога в ночи обманет, не спросит – до сих пор не знает Мишка, где мы повернули не туда, а я и не пытаюсь понять, потому что хорошо ориентируюсь только на карте, но не на местности.

Как бы там ни было, но дорога сначала застучала бугорками и ямками, зашипела гравием, а вскоре превратилась в грунтовку, и стало ясно, что надо возвращаться искать потерянную трассу.
Здесь Мишка ошибся уже сознательно, пытаясь срезать угол, который отразился в его мысленном навигаторе и мы через полчаса упрямой гонки «вперёд и только вперёд» окончательно заблудились в ночной степи.

До этого мы обогнали пару легковушек, которые должно быть тряслись где-то позади, и я предложил остановиться, чтобы дождаться местного жигулёнка и спросить дорогу.

Ночная степь Приазовья ранним летом за пару минут наполнит тебя до краёв таким пряным воздухом и ритмичным стрекочущим звуком, что забудешь и Северский хвойный лес и даже приморской йодистый Крым – нет такого больше нигде.

Пятнадцать тысяч лет назад ледник застрял посерёдке донецкой степи – не добрался до этих мест, и южные суглинки спокон веков дышали свободно – не знали ледяного панциря.

За четверть часа никакие признаки цивилизации позади нас не обозначились, зато впереди мигнули огни, которые в ночной степи могут быть чем угодно: от фар длинномера-грузовика Coca-Cola до посёлка с универмагом, школой и стадионом, а теперь, после возврата к корням – и церковью.

Проехав три километра, мы обнаружили пересечение хоть и не с трассой, но с маломальской уже дорогой и придорожную шашлычную «У Сулеймана», где к нам вышла совсем не сонная, а наоборот приветливая женщина средних лет в длинном платье до пят и косынке.

Я уговорил Мишку выпить чая за столиком на улице под острыми короткими стрелами близко мигающих звёзд.
Хозяйка, ничуть не расстроившись малому заказу, не спросив, подала мёд и тонкие пресные лепёшки-лаваши.

«А где же сам Сулейман», – спросил я, не рассчитывая на результат, а только чтобы завязать разговор с улыбчивой женщиной.
«Дед», – позвала она, и из темноты вышел на свет фонаря высокий седой старик с узкой бородой.

Показав направление на Бердянск, старик охотно согласился выпить с нами чай.

«Далеко ли мы заблудились от Каменных могил», – спросил я, вспомнив об этом странном месте поблизости: выступающем прямо в степи довольно большом нагромождении гранитов и песчаников, словно кто-то хотел вырваться здесь наружу из толщи земных пород, но так и не смог, а был удержан в заточении, и где никогда не досуг было мне побывать.

«Вы во второй круг забрались, – непонятно, но бодро ответил Сулейман, – в первый круг перед Ивана Купала не пройти, – добавил старик».

Сулейман пояснил, что вокруг Каменных могил существует первый и второй круг захоронений-курганов и вот наибольший – второй внешний круг более-менее доступен для случайно заблудших незадолго перед мифическим цветением папоротника.

«Скифские курганы?», – захотелось мне блеснуть перед Мишкой.
«Нет, – задумчиво глядя куда-то мимо нас в степь, ответил старик – скифы здесь мало царей оставили, а так все понемногу хоронили: сарматы, языги, роксоланы, ясы – как встанет над всеми великий вождь, так после в круге ему насыпают курган и в курган кладут».

«А вы давно здесь живёте?», – спросил я.
«Мы? Мы – всегда», – ответил старик и подслеповато глянул на меня.

Непонятные фразы старик говорил так, как говорят их президенты – как само собой разумеющееся; продолжать разговор в таком русле можно, только если предполагать иную реальность, как иную местность, где есть дорога, но её ещё надо найти.

«А что же папоротник – правда, цветёт?», – спросил я.
«На Могилах каждый год, говорят, цветёт, но королева не отдаст его людям во второй раз, пока не уговорит её Справедливо избранный Президент степной, лесной, морской, речной, озёрной, каменной и земельной страны укрывшихся айнов – Украйны», – немного нараспев объяснил Сулейман и, увидев в моих глазах желание, бежать не расплатившись, рассказал легенду.

Отец мой Дауд рассказывал, что в стародавние времена стояли здесь между миром и морем сильные города полные счастливых ремесленников и богатые сёла умелых хлеборобов и скотоводов. И была справедливость на Земле, но не вечно ей быть, потому что мир старше Добра и Зла, и они сменяют друг друга, как день сменяет ночь, а между ними сумерки.

«Избирательное правосудие», – брякнул я, забывшись, что говорю с полусумасшедшим.

Сулейман Даудович с интересом взглянул на меня и продолжил.
Ушла справедливость из этой земли, и пришли в упадок города и сёла, а земля и море – нет, потому что старше они Добра и Зла, а значит сильнее.

Но говорили люди, что в Каменных могилах раз в год на Ивана Купалу цветёт папоротник, и сторожит его королева.

Когда настанет час, отдаст королева могил цветок людям, если её справедливый уговорит и зацветёт опять страна Меотия.

Многие уходили на Ивана купала просить у королевы цветок, но никто не вернулся обратно, и нельзя было понять – подвиг ли это, уйти и не вернуться, а если подвиг, то в каком мире он признаётся подвигом.

В 18-м веке царица Екатерина селила здесь, на пустых землях, много разного народу: православных крымских греков, расказаченных запорожцев, немцев и голландцев непризнанной секты менонитов.

Менониты, дословно следуя Евангелию, отвергали суд человеческий, любые присяги и клятвы и отказывались идти на войну даже под страхом смерти.

«Так Лев Толстой не изобрёл велосипед», – не выдержал я, и опять Сулейман глянул на меня внимательно из-под бровей, но продолжил.

В одном приазовском посёлке менонитов родился и вырос сильный и красивый юноша, который пожелал идти за цветком папоротника.
Не могли его отговорить, как ни старались и отпустили со слезами, попрощавшись.

Дальше легенда не знает, а лишь догадывается, потому что, скорее всего, нашёл юноша цветок и сумел уговорить королеву и овладел цветком.

То, что случилось потом есть предположение – единственное словесное объяснение, а не легенда и тем более – правда.
Королева Каменных могил сказала юноше, что нельзя нести цветок папоротника перед собой, а только за спиной и нельзя до прихода в селение показывать цветок людям.

Что по дороге всякая нечисть будет пугать и обманывать юношу, и только от него самого зависит, как распознать истинные пропасти и тропы от мнимых пропастей и троп.

Но обошёл юноша все преграды и вышел утром к селению, где его уже оплакали родные.

Навстречу юноше гнали пастухи стадо, и, завидев юношу, не поверили, что это он, а решили, что призрак ночи.

Приказали пастухи юноше остановиться и не идти в селение, а он прорывался сквозь стадо к людям и одной ногой уже ступил за черту селения, а вторая нога ещё в степи осталась.

И в таком двусмысленном положении протянул юноша цветок папоротника людям, и восстали в степи между миром и морем сильные города Мариуполь, Бердянск и Мелитополь и богатые сёла, но из-за второй ноги, оставшейся в степи, дымят мариупольские заводы красными густыми дымами, в Бердянске нехватка пресной воды, а асфальт в Мелитополе полопался и как его не чини, ничего не помогает, но проехать можно, хотя не быстро.

Замолчал старый Сулейман. Молчали и мы с Мишкой, пока нам не вынесли счёт за чай. Божеский вполне счёт, а мёд так и вовсе даром получился.

«А будет ли справедливость в степи?», – спросил я, всё еще находясь внутри легенды.

«Когда Сталина поменяют на Хрущёва. Я имею в виду памятник в Запорожье», – поспешил уточнить Сулейман, заметив мой испуг.

Но разве нашему миру не грозит гибель от этих дымов, от нехватки воды, от всего, что так страшит», – спросил я.

«Сколько себя помню, мир стоит на краю пропасти, и вожди призывают идти вперёд», – ответил Сулейман.

«Мне рано вставать, – вежливо перебила нас женщина в косынке, – суп в холодильнике, котлеты на плите, а смысл жизни в служении гуманистическим идеалам человечества».

Мы попрощались с хозяевами и уехали в ночь, а на следующий день, если не обедали, то ужинали балаклавской барабулькой прямо у памятника Куприну.

Вдруг тень забытого сна осенила меня: «Сулейман сын Дауда, Сулейман ибн Дауд, Соломон сын Давида – царь мудрости и справедливости».

Ирония Донецких степей, складка на старом армяке, пыль дорог менонитов.

Когда-нибудь все отфрендятся от меня, но может быть будут хотя бы лайкать, как я сегодня лайкнул Куприна, вспоминая его «Листригонов».

На фото памятник Куприну в Балаклаве.



Прометей, огонь несущий

Рассказ

Памяти Анатолия Андреевича Коваленко, моего главного учителя в этой жизни, организатора Донбасской промышленности, погибшего вчера 70-ти лет за рулём в снежном заносе под Мариуполем.



Будучи двадцать пять лет женат, мариупольский грек Прометей Громов боялся своей жены.

Но не жены как таковой, а некоторых проявлений её характера.

Странное дело, веселье и радость Люды вызывали в нём соответственно веселье и радость, досада Люды – глухое раздражение и недовольство собой сродни досаде, грусть и печаль жены заставляли Прометея грустить, а вот гнев жены вызывал у Прометея не ответный или попутный гнев, а страх.

Удивляло ещё то, что гневалась Люда сравнительно редко – не чаще одного раза в месяц, исключение – два, но если бы Громов спросил себя какое главное чувство питает он к жене, ответом бы стала  боязнь.

Спросил бы себя – а что же любовь?

Из-за неё же весь сыр бор!

Для женщины имеют значение свойства вещей, которые для мужчины пусты или их даже
совсем не существует.

Мало того, для женщины имеет значение не только само свойство вещи, которого для мужчины не существует, для женщины важно то, как стоит или лежит эта бессильная и бесславная вещь, куда она повёрнута, эта вещь, как сориентирована в пространстве.
Но опять же, не по сторонам света, к примеру, не по горизонтали окно-дверь или вертикали стол-люстра, а в совершенно непредсказуемой зависимости даже от самой точки начала отсчёта в условных координатах Декарта и направления числовых осей.

Взять, к примеру, Луну. Обыкновенное рядовое космическое тело – спутник планеты Земля.

В зависимости от точки эклиптики Луну с Земли видно целиком или частично опять же в зависимости от местоположения наблюдателя на планете Земля. 

Или – сосульку, обыкновенную сосульку, застывшую и намерзавшую отвесно вниз в силу Ньютониановского закона на водостоке пятиэтажки за время оттепелей, которые в Украинском Приазовье в начале 21-го века стали часты зимой по причине глобального потепления.

Взять, короче, Луну и сосульку.

Возвращаясь недавно субботним вечером по лёгкому морозцу с крестин внука друзей, Люда с некоторым вызовом, впрочем, не предвещавшим беды, произнесла: «Когда ты меня в первый раз поцеловал, Луна была выше и полнее, а сегодня ты меня ни разу не поцеловал».

Размышляя о том, как Луна может быть выше или ниже – причём Громов мог бы поклясться, что Люда до этого в небо не смотрела – а также о том, в какой логической связи находится:
• Луна, поцелуй,
• а также смысловые конструкции Людмилиной фразы между собой,
Громов, уже слегка начиная бояться гнева жены, вперился вверх и увидел сосульку.

Люда тоже, нехотя подняла голову и сообщила: «Длинные сосульки – к затяжной весне».

Громов справедливо заметил, что прогноз погоды более чем на две недели невозможен в принципе, чем, кажется, окончательно вызвал гнев жены.

Громов, пытаясь вырулить, объявил, что строго говоря, прогноз на сто лет может оказаться точнее прогноза на месяц, но это будет уже не прогноз погоды, а прогноз климата, но поезд всё равно тронулся.

Гнев Людмилы, будучи вызванным, не имел свойство проявляться мгновенно.
Так японское цунами: на просторе океана цунами есть крупная, но не опасная волна.

Для катастрофы ей нужен берег.

Прометея качнуло, и теперь он знал, ЧТО грядёт на береговую линию, а удержаться в открытом море не выйдет – нужно причаливать.

В отличии от цунами, гнева Людмилы избежать было нельзя.

Сколько бы Громов ни дрейфовал, гнев Людмилы  дожидался его на берегу, слегка потрясывая то сына, то дочь. Гнев Людмилы мог даже обрушиться на детей, но всегда отражённой волной настигал Громова.

С годами Громову иногда удавалось предвосхищать семейное, и уходить в командировки.

Благо, последние десять лет Прометей сам себе их выписывал – стал директором небольшой, правда, но настоящей фирмы.

К началу третьего Миллениума, совпавшего с информационной эпохой и эрой Водолея, фирмы в Украине разошлись на две неравные группы.

Беря условно слева направо, первая многочисленная, занималась окучиванием государственного кошта, а вторая маленькая – пыталась производить из местного сырья товары и услуги по американским учебникам на китайском оборудовании.

Фирма Громова пыталась.

Окончив в конце 80-х в Днепропетровске горный институт, который за двадцать лет впоследствии, растеряв собственно академиков, как бы в отместку или по закону сохранения стал академией, Громов не возвратился в столицу Приазовской Эллады – Мариуполь, а попал на угольные шахты Восточного Донбасса, где за три пятилетки сумел дорасти от начальника участка до небольшой, но собственной с тремя партнёрами обогатительной фабрики.

Надо сказать, что для Приазовских греков, которых на Донбассе полмиллиона из семи миллионов жителей, тяжёлая индустрия и горное дело давно стали свойскими.

А начиналось всё, конечно, с Екатерины, Потёмкина и освоения Крыма.

После того, как Потёмкин-Таврический поставил на Белой Горе спиной на край пропасти под жерлами русских мултуков две сотни татарских мурз, смиренно попросив принять присягу на верность императрице, выяснилось, что с одной стороны под гнётом Хана прозябает крупный православный греческий анклав, а с другой стороны пустуют степи Приазовья, где в свой час проскакали сарматы-хазары, сплясались половецкие пляски, постояли на рейде генуэзские галеасы, откуда аристократы из рода Гизольфи затягивали дипломатическую партию между Блистательной Портой и Иваном Третьим Васильевичем (тем самым).

Здесь же, в Приазовье, была впервые одомашнена лошадь, ставшая в античности ядерной бомбой и термоядерным реактором одновременно.

Греки принесли в Приазовье культуру выращивания лучших в мире твёрдых сортов пшеницы, без которых не было бы итальянских спагетти – вот же вращает маховик «история-география» – успевай ротозейничать.

Освобождённые Екатериной от воинской службы и податей, бледнолицые кареглазые шатены, коренастые низкорослые  греки Приазовья накормили своей пшеницей полмира и дали ему же, миру, кое-какого ума в виде знаменитых адвокатов, учёных, а непосредственно Москве даже одного мэра.

Сухой, жадный в степи огонь греков Приазовья один раз ярче-яркого полыхнул на весь мир – в полотнах сапожника Куинджи и вновь ушёл в тяготы труда.

Прометей Громов был уверен, что тоже послан в угольное обогащение не просто так.
От стариков на фабрике Громов узнал об экспериментах с горением воды.

Заинтересовался: если вода это кислород плюс водород, которые сами по себе горят, то почему вода не может?

Пошло поехало. Появился Интернет – быстрее поехало.

Кое-кто в мире опередил Громова: китайцы, американцы, два посёлка в России, но Громов знал своё: нужны отдельные инженерные решения для каждой марки углей, а угли Восточного Донбасса уникальны – в мире больше таких нет.

Прометею Громову вообще в этой жизни везло многажды. Хорошая жена, здоровые дети, историческое имя, подтолкнувшее соединить воедино цель и мечту всей жизни Прометея Громова – водоугольное топливо – в пять раз дешевле природного газа в пересчёте на единицу тепла – калорию.

Прометей потратил на ВУТ десять последних лет жизни и миллион денег своих детей, которых жальче себя и жены и верил, нет, точно знал, что результат близок – осталось подобрать параметры розжига для местных марок углей и дело в шляпе.

Как бы ещё пояснить один аспект везения Громова?

Громову в этой жизни страшно везло с любовницами.

Влюблялся громов один раз в пять лет с перерывом на пять следующих. То есть – трижды. На самом деле Громов влюблялся четырежды, но дважды в одну и ту же, если это понятно.

Любовницы Громова были терпеливые, по крайней мере, терпеливее Людмилы  и самоуходящие.

Поглядим на Прометея Громова. Сидит в кабинете за рабочим столом. На столе диаграммы, графики, таблицы. Засмотрелся в окно. Рабочий посёлок, за бортом минус двадцать пять, дымит труба угольной котельной.

Несущий огонь задумался: ещё ничего не принесено, а уже побаливает печень…

Вся сложность рассказа о Прометее Громове в том, что рассказ о Прометее Громове, огонь несущем, нельзя дописать – его нужно дожить.

Доживи до огня, до орла, Прометей!

Увидимся ещё!