Бабочка Набокова

Совершенное письмо, идеальную стилистику, безупречную поэзию Владимир Набоков видел только на крыльях бабочек и в стихах Пушкина. Автором неподражаемых линий на крыльях бабочек мог быть только сам творящий абсолют. Каждый поэт мечтает сравняться с ним, сжигая в этой мечте всю свою жизнь.
Набоков по всему миру ловил бабочек, дремавших на цветах. Цветы были красивее бабочек, а бабочки были красивее цветов. И им не нужна была посредница-поэзия, но они были нужны поэзии.
Однако бабочки, пойманные Набоковым, умирали, а мертвые бабочки не являли собой совершенства. Хотя и говорил Набоков о том, что его интерес к бабочкам – «исключительно научный», но «наука», умертвлявшая насекомых,  противоречила поэзии, которой нужны только живые бабочки – как образ совершенства.
Будто мертвая бабочка прилетела и в литературу Набокова, определила собой – убитой писателем, сущность этой литературы, а не живая, шелестящая бабочка с цветов, растущих на горной вершине. Живая бабочка нежно порхала над рукописями Пушкина, узревшего в мире «чистейшей прелести чистейший образец».
Набокову нужна была идеальная бабочка, которая ранее нигде ему не попадалась на ландшафте мира, на травах и деревьях континентов. Набокову нужна была бабочка с великими, сияющими линиями, проведенными на ее крыльях самим Набоковым.
И Набоков попытался поймать такую бабочку – в девочке Лолите.
Лолита – тоже бабочка, пойманная Набоковым и лишенная естественного пространства, цветка жизни, счастливой судьбы. Кажется, Набоков судьбу Лолиты переписал так же, как он ловил и умертвлял бабочек, прикалывая иголкой к холодному стенду, лишая их судьбы, предписанной им Богом.
Набоков поступал почти так же, как Эрнест Хемингуэй, убивавший львов, тигров, зебр, леопардов, Богом выпущенных на вольный ландшафт – для собственного созерцания красоты.
Переписывая судьбу изначального природного совершенства – девочки Лолиты, Набоков поместил ее в затхлое, губительное пространство, скорее всего, темного, глухого, потаенного угла своих страданий – потусторонних джунглей сердца и разума.
Набоков намеренно столкнул совершенство с убожеством – страданиями и страстью старого, больного и грешного человека. А там, где совершенство девственно доверчиво, а убожество безоглядно жестоко, страдает совершенство и торжествует убожество.
И когда Набоков называл это сочинение «романом о любви», он вновь был подобен Хемингуэю, который видел красоту в корриде, когда истекало кровью жестоко обманутое доверчивое животное, будто совершенство истекало кровью. И мучительная гибель совершенства радовала гордое сердце, не сумевшее постигнуть совершенство – живым.
Набоков всегда называл «Лолиту» своим самым лучшим и любимым произведением. Сочиняя, навязывая в глазах мира уродливую судьбу невинному ребенку, Набоков, прикрывшись именем художественной литературы, пользуясь вседозволенностью вымысла, уродовал совершенство, непокорное ему. 
Набоков не смог уподобить свое письмо неподражаемым линиям на крыльях бабочек. Он не смог стать вровень с совершенством, потому он сделал вызов совершенству – исказив его замысел.
Но если мир будет устроен только так, как вдохновенно описал его Набоков в своей «Лолите», то мир, не узнавая в таком бытии Божью волю, разрушится. А если в мире будет так, как описано Пушкиным в его поэмах, то мир будет продолжаться, потому что не будет изуродована гармония благоразумного и благочестивого естества. 
Набоков много думал и писал о Пушкине, чьи стихи по сверкающей тонкости были как раз подобны росчеркам линий на крыльях бабочки. Набоков и в пушкинских стихах ловил солнечных бабочек совершенства, но они были неуловимы. И чем мог Набоков ответить Пушкину, которым был уже описан «гений чистой красоты»? Набоков своим переводом «Евгения Онегина» на английский язык и подробными комментариями к тексту романа по буквам, звукам и прозрачным оттенкам звуков постигал стихотворное совершенство Пушкина. И чем мог ответить Набоков на порыв Татьяны Лариной: «Но я другому отдана; я буду век ему верна»? Набоков Пушкину мог ответить только смиренным молчанием или же «Лолитой».
Набоков, судя по всему, только «Лолитой» мог ответить и всей русской литературе, которая у родной природы, просвещенной Богом, училась естественной красоте благочестия, гармонии между сердцем и разумом. Только «Лолитой» Набоков, отвергнув Россию, отказавшись от имени русского писателя, мог ответить Лермонтову, Тургеневу, Есенину, Блоку, Фету,  Тютчеву. Потому что Набоков знал о себе: «Моя личная трагедия состоит в том, что мне пришлось оставить свой родной язык, родное наречие, мой богатый, бесконечно богатый и послушный русский язык, ради второсортного английского». Может быть, судьбой человека, отвергнувшего метафизическое естество, была продиктована «Лолита».
На цветке совершенства сидела бабочка, ставшая Лолитой, явленной миру Набоковым. И пострадала природа так, как она всегда страдает, когда срывают из ее сердца цветок, ловят бабочку на цветке, убивают льва, бегущего к Богу по «зеленым холмам Африки». 
Но так о Набокове я написал, должно быть, только потому, что мне самому было бы очень скучно ловить бабочек. И я бы постеснялся всевидящей стихии в себе, чтобы под видом сочинения о любви описывать совращение ребенка старым, похотливым человеком. Черное в природе не бывает белым, ночь не бывает утром, зло не бывает добром.
Набоков говорил: «Настоящий писатель должен внимательно изучать творчество соперников, включая Всевышнего». Соперничество со Всевышним рождает только судьбу Лолиты, соперничающую с гармонией…