Халва и хлеб

- Эй! Нам два рома, пожалуйста.
Я скривился.
- Я не собирался пить.
- Брось: так редко видимся. Я, друг, так счастлив – непременно хочу пить! А ты вялый – тебе полезно будет.
Я поддался. Подобная уступчивость не тяготила меня. Мы пили: весёлое настроение быстро захватило меня.
- Вчера приехала Элеонора, - сообщил он.
- Элеонора?
- Да, Элеонора – звезда моя. Я вижу её три дня в каждое полугодие, в течение которых я и жив, и молод, и счастлив, и беззаботен – словом, эти три дня дают мне колоссальный импульс к моему дальнейшему существованию в последующие долгие шесть месяцев… Она не живёт здесь. Приезжает иногда якобы к подруге, которой на самом деле давно нет в живых… Я её люблю. Да, друг, старый циник Виктор способен любить. Благодаря ей я до сих пор не анархист и не маньяк.
- А что же Мария?
- О, я женат на Марии уже десятый год: она мне давно наскучила. Она не умеет развиваться и не хочет развиваться, а я страсть как не люблю людей законсервированных.
- Не обязательно развиваться – достаточно просто быть хорошим человеком. Постоянно.
Виктор скривился. Я поспешил спросить:
- Элеонора – противоположность Марии?
- О да. Это поэтическая душа – но ничуть не ранимая! Дерзкая, импульсивная, чёрт знает какое новое увлечение поглотит её в очередной промежуток нашей разлуки.
- Что же ты не разведёшься с Марией?
- У нас, друг, дети…
- Вы ведь нечестны ни друг перед другом, ни перед самими собой, к чему же тянуть... Повторю: почему бы вам не развестись? Ты бы женился на Элеоноре…
- Э, нет. Тут видишь ли такая штука: Элеонора для меня десерт. К примеру, я очень люблю халву, но ешь я её каждый день – и она станет для меня хлебом, понимаешь? Пропадёт и вкус, и желание. Разумеется, халва не изменится, не станет вдруг невкусной, поменяется только моё отношение к ней. Я не желаю, чтобы такое случилось с Элеонорой, ведь это давно уже произошло с Марией… Слава Богу, Элеонора это понимает и не требует от меня развода.

Мы распрощались – была уже ночь, - и я пешком отправился домой. Чувство неприязни, оставшееся после нашего разговора, заставляло меня морщиться. Я старался о нём не думать, но, как это всегда бывает, чрезмерная усердность отогнать мысль лишь укрепляла её. Слова Виктора колесом вертелись в моём мозгу: «Ешь я её каждый день – и она станет для меня хлебом». Правда, проглядывающая через цинизм размышлений моего друга, жалила меня и заставляла грустить. Много раньше я думал об этом, но лень побеждала мои размышления, а я и рад был ей поддаться. К тому же я приучил себя к мысли, что все мои действия обоснованные и правильные, вдобавок к этому «всё предрешено судьбой», так что нечего грустить, жалеть, мучиться, менять и так далее. Разговор же моего друга здорово повлиял на меня, ведь в его откровенности я увидал себя, и я себе не понравился.
С Тамарой я живу уже двенадцать лет. Страсть, восхищение, поклонение, беспокойство и нежность быстро ушли, так быстро, что наступившее после чувство я в страхе воспринял за холодность и хотел бежать от этого, с дрожью предполагая недавние свои яркие чувства обманом, но Тамара спокойно объяснила мне, что эйфории всегда приходит конец, но этот конец вовсе не означает окончания отношений; она оказалась мудрее меня и впоследствии сумела – уж не знаю, где нашла она столько терпения – превратить отсутствие любви в дружбу и крепкую привязанность. Хотя про отсутствие любви я не прав: она любит меня, я знаю, и знаю также, что она приучила себя не стеснять меня этим. Она создала уют моей безбашенной и нервозной жизни, и потому я живу с ней. Я откровенен с собой и знаю, что без неё не проживу, не сумею справиться и непременно плохо кончу. Чувствую также, что никто не сможет заботиться обо мне так же, как это делает она. Уважаю я её за это? Наверное, уважаю. Но я никогда не говорю ей об этом и даже в своих мыслях не употребляю это слово, это я сейчас расшевелил себя и смог сформулировать…
Я не изменяю ей телом, но я до дрожи падок на красивых женщин и тешу ими довольную мою фантазию. Но ведь измена в душе – то же самое, что и измена в действительности? Значит, я много, много ей изменял…
Я любил её только пьяным. Она не терпела алкоголь, но очень хотела нежности, поэтому даже с благодарностью сносила мои грубые ухаживания. Какая же я сволочь.
«И она станет для меня хлебом».
Тамара… как же я любил её. А ведь она не изменилась, она до сих пор та нежная, воздушная девочка и огромными доверчивыми глазами, только сейчас она – моя Тамара, мудро и бескорыстно подстроившая свою жизнь под меня. Господи, что же мне надо? Почему я не видел, не думал об этом раньше? Виктор и Элеонора, вы растолкали меня спящего.

Я зашёл в спальню; разумеется, она спала. Я был пьян, я много курил, я решил не беспокоить её, поэтому не лёг в постель, а сел рядом. Сквозь неплотно задвинутые шторы пробивался блёклый лунный свет и падал на лицо Тамары. К чуть влажному её лбу – было жарко – прилипла русая прядь, я осторожно заправил её за ухо. «Как она красива», - вдруг подумал я и задрожал. Я вспомнил, как двенадцать лет назад я бодрствовал по ночам, любуясь ею спящей, как усмирял своё дыхание и неистовый стук сердца, чтобы не разбудить её. И сейчас – алкоголь ли, разговор или эта коварная луна – смешивали два времени, прошлое и настоящее, и я терялся в них, утопал и как беспокойный влюблённый мальчишка упивался женщиной, что лежала передо мной.
Я прошёл в другую комнату и лёг на диван, укутавшись в плед. Я не умею быть благодарным. Самая лучшая в мире женщина принадлежит мне и любит меня, а я мало того, что не ценю её, но порой даже позволяю себе раздражаться и кричать на неё. А она сносит. Господи, она ведь всё сносит… Я плакал. Я непременно должен учиться жить заново, ведь не зря же я всё прочувствовал и понял этой ночью! Не зря же столько она мучилась со мною. Она должна быть счастлива. И я хочу быть счастлив вместе с нею, общим счастьем. Нет, не любовь во мне умерла, а разум мой оказался затушёван мнимыми потребностями и природной агрессией моего характера.

Встал я поздно. Помимо пледа, оказался укрыт ещё и одеялом. Значит, она вставала ночью. Наверное подумала, что я простужен, беспокоилась, чтобы не мёрз… На кухне я обнаружил
маленький чайник имбирного чая с мёдом и лимоном и записку от неё: «Подогрей его. Не болей, пожалуйста». Я почувствовал, что у меня щиплет глаза и покалывает в носу. Я убрал квартиру – сколько лет я этого не делал? – и провёл весь день в беспокойном ожидании её. Поздним вечером Тамара пришла с работы; я встретил её цветами и молча поцеловал. Это было впервые: всегда целовала она – на прощание, при встрече, поздравляя с праздниками – а я лишь принимал. Видел я, как задрожали её губы и стали огромными влажные глаза, но она сдержалась. Моя мудрая, терпеливая, любимая женщина…

Я растворён в ней, я верю... нет, я почти уверен в том, что я изменился. И мы будем счастливы вместе.

17. 02.12