Поэма о носовом платке. В двух частях. С прологом

Пролог: Деревня. Полдень.

Часть первая.

На скамейке я торчу, как на острове,
Вертикально, и  - рычу! Что-то острое
Мне впилось туда, чем я, сидя, думаю.
Хлещет пыльная струя – каракумою.
 
Как в пустыне, пусто все, нет отдушины.
Лишь замки продели пальцы в проушины,
У соседок в кухнях щи душно варятся,
Юных дев ищи-свищи… в банях парятся.
 
Жизнь угрюмую влачу я на лавочке,
В магазине вянет сыр на прилавочке,
Дед клыкастый, с бородой, все ругается –
Мол, тебе за это штраф полагается!
 
Ведь сиденье до тебя было чистое…
Бесконечно изреченье речистое –
А теперь попрал его ты ботинками,
Видно, связан ты того… с осетинками!
 
Террорист ты городской, злоумышленник!
У меня был предок – скотопромышленник,
Да и тот себя держал подобающе,
А не так, прости меня, вызывающе.
 
Ну-ка, скоренько сойди со скамеечки,
Ишь, изладил пылью-грязью все реечки.
Что за люди – ничего им не стояще.
Доставай-ка утиральник, убоище!
 
Эка! Что ты там извлек, рукосуище!?
Замахал руками дед протестующее.
Носовой платок таким не бываючи-
Говорил он головою мотаючи.
 
Лучше спрячь его скорей, не выпрастывай.
Слышал, в Индии-стране – статус кастовый,
Но и там, у самых нищих, у париев –
Я уверен, нет таких рудиариев!
 
В чем изгваздал ты его, окаянный мой?!
Молодым я был – ходил по Руси с сумой,
Но свой нос увещевал чистой тряпочкой,
В крайнем случае – вот этой культяпочкой.

 
Отдохни, читатель!!! Тайм-аут-пауза!!!

 
Часть вторая.

Деревня. Смеркалось уже.
 
Речи старого клеща мне не по сердцу,
Прописал ему прыща в переносицу,
И, замурзанным платком утерев свой грех,
Со скамейки я упал на глазах у всех.
 
Загремевши, как утес, в море с берега,
Я расквасил себе нос, и истерика
Овладела мной внезапно, как женщина,
Зарыдал я, как при немцах Смоленщина.
 
Все толпою утешать меня ринулись,
Кто валялся с перепою – подвинулись,
Уложили, с носа лишнее сбросили,
На головку мне платочек набросили.
 
Полежал я так какое-то времечко,
Только, чую – стало липкое темечко.
Это, братцы, результат неопрятности.
От неряшества – одни неприятности.
 
Да и даже не одни, а во множестве.
Бог считает мои дни, но в убожестве
Пребываю я досель, как в гареме шах,
В голове моей кисель, или даже прах.
 
Но зато стал посещаем я музами,
За стихи они мне платят арбузами,
Мякоть сочную, как тать, не устал кусать,
И от этого, я чай, так хочу писать!
 
И рождаются стихи от визитов тех,
Мы, поэты – петухи, мы клюем орех,
Тот орешек не простой – под скорлупкою
Извивается глистой сущность глубкая.
 
Это смысл бытия и наития,
Рифмы звонкая струя, и события,
Это вольности пейзаж, это ночь и день,
Это нежность и кураж, это резвость-лень…
 
Это черная печаль, радость светлая,
Ночью к берегу причаль – там, под ветлами,
У Наяды гребешок, как смычок в руке…
Камнем тонет злой слушок в тихом ручейке.
 
И торчит поэт, как штырь, на скамеечке,
Рубль мыслей копит он по копеечке,
И, наверно, что-нибудь сочинит, злодей.
Не поймет стихов тех суть большинство людей.
 
Эпилог: Все! Конец поэме!