Глава десятая. Да, можно, - можно и привыкнуть...

ГЛАВА    ДЕСЯТАЯ.

                Да, можно, - можно и привыкнуть,
                И можно что-нибудь найти…


                1.

Теперь, друзья, об этом хватит…
Что ж наш поэт насочинял.
Пока с пером в своей кровати
С утра в Михайловском лежал?
Одессы милой начинанье
(Да, он теперь воспоминанья
О юге милыми считал)
Поэт заканчивал – с желаньем
Цыган историю писал,
И продолжал главу романа,
(Напомню, третью) – сельский быт,
Который прежде не был скрыт
Пред ним, но как бы из тумана
Перед поэтом выступал,
Теперь его судьбою стал.


                2.

На первый взгляд, сейчас со скуки
Он непременно должен был
Легко извлечь из лиры звуки,
Но – нет! Поэт не находил
В себе истоков вдохновенья, -
Холодных помыслов движенье,
Как оказалось, не привык
Он обращать в стихотворенья.
Полей расслабленных язык,
Язык белёсой паутины,
И леса желтого молву,
И неба! – неба синеву,
И облаков густых седины –
Он их душою понимал,
Но слиться с ними не желал.


                3.

Любил ли Пушкин полениться?
А кто рискнёт сказать, что нет?
А мог ли, силясь, он трудиться?
Вот тут не всякий на ответ
Сумеет сразу же решиться…
Ну разве тратит силы птица?
Она летит себе, летит, -
Сама собой туда стремится,
Куда душа её манит,
Но  о конях того не скажут –
У тех всё, вроде б, тяжело,
А то, что легкое крыло
Худые ветры духом вяжут,
И что полет есть тоже труд –
Того иные не поймут.


                4.

Поэт в Михайловском томился,
Но знал, что есть конец всему,
Что сколько б ссылки срок ни длился,
Настанет время и ему
В местах приличных оказаться…
Там нужно будет одеваться.
Там нужно будет банк метать,
В театре часто появляться,
В домах гостиных ночевать,
И деньги будут постоянно
Ему нужны, а свой доход –
Уж это знал он наперед –
Иметь он мог с поэм, романов,
И стихотворных прочих пьес,
К себе влекущих интерес.


                5.

Итак, с душой холодноватой
Две крупных вещи наш герой
Писал, в постели сидя смятой…
Цыганка, вольная душой,
В поэме выбор совершала –
Без мысли, чувствами решала
Она – что жизнь ее и путь,
И острым лезвием кинжала
Была её пробита грудь.
Поэт, пожалуй, сам Земфирой
Немного был, но не судил
Того, кто вдруг её убил,
И не судил законов мира,
В котором чувства сторона
Всегда хоть чем-то, да грешна.


                6.

Герой наш духом на высоты
Духовных мыслей не взлетал,
Святых отцов он без охоты,
Конечно, как-то полистал,
Но что тому греха познанье,
Кто строит чувств ретивых зданье?
Отец святой ему – не друг,
Но гений чувствует дыханье,
И сердца трепетного стук,
И передать их в слове может,
Умеет лишнее убрать,
И в наблюденьях не соврать,
И может, что всего дороже,
Остановиться в нужный миг!..
И Пушкин в тайны эти вник!


                7.

Двух гордых душ пересеченье
Поэт дописывал с трудом –
Юг вызывал в душе томленье,
И он себя на юг пером
Переправлял… И на страницах
Тетради строчек вереницы
Рисунок часто обрывал –
Поэт друзей и женщин лица
Пером в раздумьи рисовал,
И к морю в мыслях возвращался,
И иногда пейзаж простой
На стороне листа пустой
Изображал… И вновь пытался
Вернуться к рифмам, чтобы в них
Дух страсти жгучей поутих…


                8.

Я дал вам тут засомневаться
В моих концепциях предлог,
Но он в стихах и возбуждаться,
И успокаиваться мог –
Душа полна противоречий,
И  то, что ранит – то и лечит
Нам раны эти в миг иной,
И сердце жаждет с чувством встречи –
Сердечный труд, как труд земной,
Ведёт в итоге к утомленью,
А в утомленьи сам собой
Блажен становится покой…
Вот так, друзья мои, решенья
Возможно тем из вас искать,
Кто хворь души не хочет знать.


                9.

С романом было чуть попроще –
В его главе очередной
Река, леса, долины, рощи,
Усадьбы осиповской строй,
И даже пушкинская скука
Служили доброю порукой
В труде, размеренном судьбой…
Надежды сладостную муку
В душе Татьяны молодой
Писал он, тут же поминая
И стол, и медный самовар,
И углей в нем веселый жар,
И песню девушек вставляя,
Как благодушный сладкий зов
Промежду мерных четких строф.


                10.

На Иоанна Богослова
(Хоть этот праздник для него
В себе особого такого
Не обозначил ничего),
Он завершил писать «Цыганов»,
Чуть раньше – третью часть романа
(А коль угодно вам – главу)
Он дописал, и в ней Татьяна
В любви решилась наяву
Перед Онегиным открыться…
Письмо, написанное ей,
Известно всем, кто школьных дней
Забыть не хочет, и стремится
Родимой речи красоту
На лебедином знать лету.


                11.

От невозможных устремлений,
От горьких чувств он сочинил
Десятка два стихотворений.
Из них десяток – чуден был,
Другой десяток – был не хуже –
Герой наш так стал с лирой дружен,
Что стих короткий в двадцать строк
Иначе, как набор жемчужин
Уже он выписать не мог –
И черноморские восторги,
И воздыханье о страстях,
Альбомный искренний пустяк,
Речь с продавцом о книготорге –
Всему его подвижный мозг
Умел придать особый лоск.


                12.

Творенья, впрочем, не спасали
Его от тягостных минут,
Когда отцовские морали
Перетекали в нудный суд.
Конечно, он сопротивлялся,
Со всей душою препирался.
Конечно, спорил горячо…
Отец, конечно, возмущался,
Ну, и к несчастию, еще
Родитель вздумал согласиться
У сына почту открывать,
Чтоб достоверно узнавать:
На что он думает решиться,
И в планы новые его
Какое вкралось плутовство?..


                13.

А письма Пушкину писали,
И он их – множество писал,
И допустить, чтоб их читали
Глаза отца – он не желал.
Ему писала Воронцова…
Он письма эти под покровом
Великой тайны открывал,
И обо всём в столице новом
Он из посланий узнавал.
Он комментировать старался
В своих ответах жизни ход,
Умел подметить анекдот,
И в выраженьях не стеснялся,
И, согласитесь наконец –
К чему в делах таких отец?


                14.

Его изрядно выручало,
Что письма многие его
Вдова в Тригорском получала,
Но сообщения всего
Он там не мог сосредоточить,
Чтоб головы не заморочить
Тем, кто его там покрывал,
А жизнь в Михайловском упрочить
Отец герою не давал.
Он попрекал его развратом,
Неподчинением властям,
И тем, что к пакостным страстям
Он приведёт сестру и брата
Его он тоже попрекал,
И рос в словах отца накал...


                15.

В конце концов до обвиненья
Меж них дошло насчёт того,
Что сын затеял избиенье
Отца родного своего.
Герой, сраженный клеветою,
Решил  с горячей простотою
У губернатора просить,
Чтоб за стеною крепостною
Ему досуги проводить
Тот без семьи ему позволил.
Письмо, по счастью, адресат
Не получил – никто не рад
Был через день вознёй такою
Промеж детей и их отцов
Потешить древний город Псков.


                16.

Осадок горький от скандала
Никто не мог с души стереть,
И младший брат с сестрой сначала
Решили больше не смотреть
На бесконечные страданья –
Отца и брата состоянье
Их не могло не задевать.
Вослед за ними к пониманью
Того же двинулась и мать,
Ну, а отец, хоть петушился,
Зато уже не говорил,
Что сын его рукою бил,
А говорил, что бить решился…
Смешно? Пожалуй… Но запал
Отца всерьёз ослабевал.


                17.

Я о соседях вам поведал,
Я рассказал вам о родне,
Но наш поэт водил беседы
В одной избушке… В стороне
От дома барского стояла,
Она,  и нянька обитала
Там – нянька прежняя его,
Она уже старухой стала
Но Сашу! -  Сашу своего,
Как прежде, ласково любила,
И он ей тем же отвечал,
 И если вечером скучал –
Частенько  шёл к старушке милой –
Нельзя ж в Тригорском каждый день
Девичью слушать дребедень.               


          18. 

Одною важной стороною
Поэт был в жизни одарен:
Понятье, людям дорогое
Умел в беседе личной он
Окрасить собственным вниманьем,
Свое, пусть малое, познанье
Умел в беседу привнести,
И в собеседнике желанье
Раскрыться мог произвести.
Порой он это для науки,
Для пользы дела совершал,
А иногда – чтоб не смущал
Его унылый демон скуки,
Но – неизменно добрый след
Итогом этих был бесед.

               
             19.
 
Так он к старушке вечерами
На чай с гостинцем заходил,
 И с ней беседы вел часами, -
Вернее, речь он не водил –
Он только спрашивал умело,
А няня песни тихо пела,
В чудную быль далеких дней
Без всякой хитрости смотрела,
 И говорить могла о ней
С улыбкой детскою наивной…
А сказки!  Сказки без числа
Она рассказывать могла –
И уморительных, и дивных
И прочих разных повестей
Известны сотни были ей!               


                20. 

Конечно, память ослабела –
Не всё, что было в закромах,
Теперь достать она умела,
Но всем на старческих умах
Дано носить печать забвенья,
И наш поэт без сожаленья
Старушкин возраст принимал,
И, как ребенок, повторенья
Любимой сказки чаще ждал,
И о приметах ждал рассказов,
И о гаданиях чудных
(Он с детских лет поверил в них),
О колдунах, о порче, сглазах –
Об этом слушал он всерьёз,
Хотя порой и морщил нос.               


                21. 

Не знаю, что ему Арина
О Боге высказать могла…
Конечно, что-то говорила.
Какая вера в ней была –
Того не ведаю, не знаю…
Крестьянка русская простая – 
И так спасибо скажем ей
Уже за то, что Русь родная
Поэту сделалась милей,
Милей, понятней, и яснее…
За то спасибо, что она
Поэта нашего сполна
Любовью тихою своею
Дарила…  Тут и есть залог
Того, что был с Ариной Бог.

               
                22. 

Не то ноябрьская година, 
Не то – какой-то дух с небес,
Не  то – всё вместе, но за сыном 
Следить  активный интерес
Отец писателя утратил,
И на михайловской кровати
Всю зиму долгую лежать
Не захотел, и очень кстати
С женой решился уезжать.
Куда? Конечно же, в столицу!
Поэт нисколько не грустил –
Отцовы страсти он простил,
Но понимал, что примириться
Под крышей дома одного
Не даст покуда им родство.               


                23. 

Так наш поэт один остался,
Вернее – с нянею. К нему
Монах с проверками являлся.
 Сказать, что светоч по уму
Монах сей был – я не рискую,
Но чтобы отповедь лихую
Из чьих-то уст не получить,
Замечу: самую простую
Задачу должен был решить
Монах любым своим явленьем:
Узнать – блудит, иль не блудит
Тот, кто в Михайловском сидит,
И как являет он смиренье…
Заданье было по плечу
И не духовному врачу.               


                24. 

Монах, конечно, в искушенье
Героя нашего вводил
Ещё и тем, что, к сожаленью,
Вино зелёное любил,
Любил и красным баловаться,
Да только часто ль попадаться
Могло оно в псковской глуши?
А Пушкин, чтобы отвязаться
Винца налить ему спешил.
Монах духовным наставленьем
Тогда уже не докучал,
Понятно – сидя, не молчал,
Но всё же делу ускоренье
Вино давало, и поэт
Вином спасался от бесед.


                25. 

Ноябрь, декабрь, предзимье, скука
С одной являлись стороны,
И одиночество – не штука,
И это вы понять должны,
Но где характер есть кипучий, 
Там даже в месяц невезучий,
Иль в невезучий даже год
Его владелец к жизни лучшей
Пути какие-то найдёт,
Иль будет как-то к ним стремиться –
И наш поэт друзьям писал,
В сюжеты новые вникал,
И книг несчётные страницы –
Своих, и осиповских книг
Он перечитывать привык.


                26. 

Но он бы не был сам собою,
Когда б надумал соблюдать
С утра до вечера в покое
Одну простую благодать – 
Он снова взялся за границу
В своих мечтаниях стремиться,
Из грязи пошлой и дрянной
Туда надеясь просочиться, 
Как Вульфа спутник крепостной.
Поэт Языков, славный малый,
В Тригорском в те поры гостил,
И дух побега подкрепил
Свободно выпитым бокалом,
Потом опять бокал налил,
И вновь идею подкрепил.


                27. 

Поэт различные посланья
Из Петербурга получал,
Почти на все с большим желаньем
И интересом отвечал,
К одним всерьёз адресовался,
С другими – в шутках упражнялся,
Но чаще всё же пополам
Смешное с умным он старался
Отправить почтою друзьям.
О всех событиях важнейших
Он что-то как-то узнавал,
И комментарии давал,
В которых вид мужчин и женщин,
Причастных к делу, был порой
Гротескной выписан рукой.


                28. 

С веселым жанром эпиграммы
В деревне  он не порывал,
И колкий опус своенравный 
Не раз в столицу отправлял
Друзьям, чтоб те его читали,
В салонах разных обсуждали,
Чтоб имя Пушкина никак 
Промежду дел не забывали
Ни добрый друг, ни подлый враг.
Кого в своих посланьях новых
Он с наслажденьем зацепил?
Тут Воронцов, понятно, был,
На пару с Фотием – Орлова…
Голицын-князь – попал и тот 
У стихотворца в анекдот.


                29. 

Сказал Христос, чтоб не судили
Мы никого судом своим,
И на себя не наводили 
Последних дней огонь и дым.
Поры тех дней никто не знает,
А  жизнь несчастных нас терзает,
А люди пакостны и злы,
И так порою подмывает
Кому-то всыпать горсть золы
В глаза бесстыжие пустые!
Так подмывает уколоть
Чужую душу, или плоть,
Слова найти, быть может, злые,
Но справедливые вполне,
А то – вдвойне! А то – втройне!


                30. 

Я сам нередко утверждался
Подобным способом, друзья,
И в правоте не сомневался,
И, взглядов резких  не тая,
Любил их высказать открыто,
Когда – гневливо и сердито,
Когда – с ирониею злой!
А сколько мыто-перемыто
Костей заглазно было мной –
Того уж я не сосчитаю!
Но славы мне Господь не дал,
И я стихов не написал,
Врагов своих при всех карая
Публично признанной строкой…
Тут спас меня Хранитель мой!


                31. 

При чем, спросите, тут Хранитель?
При том, что он меня хранил,
А мой любимый сочинитель
В стихах Орлову заклеймил, -
С монахом Фотием в постели
Соединил её – на деле
Навряд ли это было так,
Но ведь слова-то – полетели!
И до сих пор любой чудак,
Раскрывши книгу, прочитает,
Чем Фотий Спасский занят был,
И как Орлову он любил –
Мол, он – на ней, она – летает,
И всем, конечно же, смешно
Быть в этом случае должно.


                32. 

И тут – ответственность поэта! –
Она немножечко сродни
Тому, кто водку с сигаретой
Юнцу подносит в наши дни –
Юнец, быть может, развратиться
Без вашей помощи, стремится
Он сам  в геенну угодить,
Но если горькую водицу
Из ваших рук начнет он пить –
Беда, беда вам! – трепещите,
И доброй участи себе
В загробной будущей судьбе
Без покаянья не ищите –
Об этом я уж вам писал,
Когда о Вульфе размышлял.


                33. 

Итак, уж двести лет Россия
Читает бодрые стихи,
В которых образы лихие
И окаянные грехи
На честь покойников ложатся.
С грехами теми соглашаться
Не знаю – будет ли судья,
Перед которым распластаться
Еще должны и вы, и я.
И вот вопрос: коль клеветою
В своем посмертьи мертвеца
Я унижаю без конца,
Как этот страшный грех покрою
Я на суде? Мои дела
Чем тут очистить до бела?


                34. 

И вновь вернемся к покаянью,
И забежим чуть-чуть вперёд.
Поэт менялся, и сознанье
Его порой меняло ход,
И жизнь его не раз сводила
С людьми, которых оскорбило
Его перо, и видел он,
Что человек довольно милый
Был зря им, в общем, уязвлён,
Но даже если примиренье
Происходило, никогда
Он не давал себе труда
Вдруг сочинить стихотворенье,
И в нём с ошибкою своей
Расстаться с искренностью всей.


                35. 

Когда-то, будучи в столице,
Он стих «Деревня» написал,
И в нём крестьянскую девицу
Несчастной жертвой представлял
Рабовладельческого тлена. –
Труд был правдивым несомненно, -
Ну кто в России не слыхал
О крепостнических гаремах,
И кто об этом не вздыхал?
Труд получился! Славы бренной
Поэт плоды тогда пожал –
Глазами строки пробежал
Сам Александр Благословенный, -
И он не спорил, и признал,
Что честно стих поэт писал.


                36. 

И вот теперь в своем именьи
Поэт на девок крепостных
Не раз  глядел, и острым зреньем
Вдруг  оценил одну из них –
Повадка, грация, фигура,
Жива, внимательна, не дура…
Сказала – Ольгою зовут,
И наш поэт стрелу Амура
Пустил без умысла и тут,
Вернее – умысел известный
В итоге сам собою всплыл,
А значит – чувственник хранил
Его в каморке сердца тесной,
Хранил, а только стал питать –
Ничем не смог его сдержать.


                37. 

И тут не меньше, чем с Аглаей
Поэт ошибку допустил, -
В тот раз – жена была чужая,
Теперь – девицу развратил
Он утонченным обхожденьем –
Никто бедняжке райским пеньем
О жизни нежных слов не пел,
Никто простое разуменье
Её возвышенно не грел,
И вдруг – любовь и ожиданье
Чего-то лучшего при ней,
Конечно – всех её парней
Превосходил он обаяньем,
И девка мучаясь, боясь,
Легко, однако же, сдалась.


                38. 

И вот теперь он  мог трудиться! -
Теперь, когда вблизи была
В него влюблённая девица,
Работа новая пошла! –
О продолжении романа
Он думал, пусть не непрестанно,
Но ежедневно, и глава
Уже четвёртая, туманно 
Сперва представила права,
Сознаньем стала наполняться,
Потом явились контур, тень,
И, наконец, настал тот день,
В который формой облекаться
Пошли понятья! – Сей закон 
Уже отлично ведал он.


                39. 

Как стихотворца, театрала,
Героя нашего давно
За пьесу взяться подмывало –
Ещё на юге решено
Им было делать диалоги,
Но поэтические боги
Ему тогда не помогли –
Под вкус взыскательный и строгий
Сюжет от родины вдали
Придумать он не догадался,
Хотя трагедии читал,
В Шекспира кое-как вникал –
В английском он не разбирался,
Но и французский перевод
Давал его понятьям ход.


                40. 

Что ж понял он? Да то, что в сцене
Условность царствует одна,
И что реальность Мельпомене
И недоступна, и вредна,
Но открывать обязан гений
На сцене правду отношений,
Характер должен открывать,
И, как художник, светотенью
Его в объеме подавать,
И если это удаётся –
Выходят «Гамлет» или «Лир» -
Выходит господин Шекспир,
А если что-то не срастётся,
И выйдет плоскость – Жан Мольер
Явит нам плоскости пример.


                41. 

Я говорил вам, что за чтеньем
Поэт немало проводил
Тогда часов – свои воззренья
Он и поднял, и укрепил,
К французской Библии стремленье
Он проявил – на этом чтеньи –
Мы помним – к Богу царь пришел,
Но Пушкин мёда, к сожаленью,
Не взял в трудах библейских пчел
И то – не всякого Ньютона
К познанью яблоко ведёт –
Кто просто яблоко сгрызёт,
А кто – встряхнётся полусонно,
На плод зелёный поглядит,
И прежний примет скучный вид.


                42. 

Однако Библией одною
Себя поэт не занимал, -
Тогда же многое другое
(Я говорил вам) он читал –
К Карамзину он вновь вернулся,
И с наслажденьем окунулся
В его последние тома,
И тут вдруг Пушкин встрепенулся! –
И тема новая сама
Пред ним явилась в одночасье:
Царь Годунов, его венец,
Убитый царственный юнец,
Распоряженье полной властью,
И Смута!.. Смута! – Результат
Не верно пройденных преград.


                43. 

И тут увидел совпаденье
Поэт со временем своим:
И Александра возвышенье
Над гробом, с виду дорогим,
Стремленье править справедливо,
Дать людям мир, покой, и ниву,
Стремленье общий дать закон,
Унять коварных и строптивых
И укрепить надолго трон…
Но что есть кровь при основаньи
Любого дела? Что народ?
С умом ли он в ярме бредёт? 
И каковы его желанья?
И как их можно воплотить
Тому, кто стал народ водить?


                44. 

Насчет движения народов
Под чьей-то мудрою рукой
К земному счастью и свободам
Тогда в сомненьях наш  герой
Немалых, кстати, находился –
Ещё на юге удивился
Он духу греков, хоть сперва
Немало ими восхитился,
И благородная молва
Их на него весьма влияла –
Наш сочинитель был готов 
От турок греков, как рабов,
Спасать движеньями кинжала,
И от того за косность всласть
Хулил тогда родную власть.


                45. 

Но при ближайшем рассмотреньи 
Всё оказалось чуть не так,
И грека нервное горенье
Под винный выдох и табак
Оттенок странный получало:
Да, всякий грек хотел сначала
Для бедной родины свобод,
Но тут же как-то жизнь мешала
В патриотический оплот
Ему по мере полной влиться –
Он жил, работал, торговал,
С женою дома ночевал,
А насмерть с турками рубиться
Мог сполупьяну -  языком, 
Под настроенье вечерком.


                46. 

Поэт увидел низость в греке,
И слабость… Что же говорить
Тогда о русском человеке,
Который свой язык острить
Не мог никак под небом южным,
А должен был пахать натужно,
И книжной грамоты не знал,
И сколь ему свободы нужно –
О том почти не помышлял –
За горло крепкой взят рукою,
О чём он думал? Чем дышал?
Какую мысль себе внушал,
В чём видел смысл, а в чём – пустое?
Кто был – пророк ему живой,
А кто – мучитель записной.


                47. 

Так за трагедию он взялся,
Предполагая некий план,
В котором царь Борис старался
Укрыть убийство и обман,
Что смутой кончились великой,
Когда расплылся безъязыкий,
Во всём запутанный народ,
И кто кого тогда не кликал
На перепадах бурных вод!..
Ну, и поэта подмывало,
Чтоб царь был кем-то обличен
В глаза, при всех, под перезвон
Лицом, быть может, с виду малым,
Но облеченным правом несть
Любой душе любую весть.


                48. 

Мог обличитель быть юродив,
Мог быть еще каков-нибудь,
Но наш поэт в подобном роде
Воображал себя чуть-чуть,
И над сюжетом размышляя,
Людей и сцены представляя,
Он начал время проводить,
При том никак не забывая
В Тригорском чай подолгу пить,
Стихи читать, и забавляться
В кругу знакомых женских лиц –
Вдовы и нескольких девиц,
Которых чопорно смущаться
От первых дней он отучил,
Поскольку вечно весел был.


                49.

Но вы о выходках читали,
А между ними наш герой
Корана звучные морали
Тогда свободною рукой
Переписать решил, не глядя
На тексты сур, а шутки ради,
И чувства ради своего –
Он до того не раз в тетрадях
Уже приписывал родство
Своих творений неким лицам –
Порою псевдоперевод
Был нужен, как удачный ход,
Чтоб от упрёков откреститься,
А иногда в костюм шута
Рядились стиль и высота.


                50. 

Так «Подражание Корану»
Он написал, и Магомет
Стихам дивился б несказанно,
Прочти он хоть один куплет
Из этих самых подражаний –
Не знаю я, что мусульмане
Иные скажут нам насчёт
Поэта нашего стараний,
Но русский, ежели прочтет
Те подражанья – восхитится –
Иначе вряд ли может быть –
Средь минаретов нам не жить,
А тут – поет родная птица,
Язык – восточный у неё,
А понимание – своё!


                51.

«Коран» в Тригорском вслух читался,
И был там принят на «Ура!»  -
Тем паче, весь он посвящался
Хозяйке дома и двора –
Прасковьи Осиповой имя 
Увидит всякий и доныне,
Когда со скуки  вечерком
Рукою мягкой с полки снимет
Стихотворений милых том. 
Да!..  А в Михайловском порою
Поэту нянюшка была
Нужна для сердца и тепла,
А иногда – совсем другое
Он вместе с Ольгой обретал,
Когда в тиши ее ласкал…