В языческом миру, как на пиру

В языческом  миру, как на пиру
Чумном, где  боги были так убоги,
Я сразу не пришлась ни ко двору,
Ни к дворику, где дети–бандерлоги
Чинили столь жестокую игру,
Что сердцу было вовсе не до смеха...
Как подросла, хотелось ехать, ехать,
Или застыть осиной на ветру
и всех жалеть. А нет – тогда себя.
Босые корни мыть в немой печали...
Чтоб ветер сильно ветви раскачал и
Вершили жизни горестный обряд
Июль, декабрь, март... – ах, всё равно!
Казалась жизнь чужим немым кино...

2

Смотреть там разрешалось, но не трогать!
Ни жизнь, ни радость. Яства на столе
Тотчас же исчезали – немо, строго,
Лишь спичке подожжённой догореть
Случалось. Коробок дрожал в руках
И таял очень быстро с каждым годом,
А лет так было мало – просто страх!
Да, страх кружил ночами  хороводом,
Потом садился йети на окно,
Сверкал глазами дико, охал, ухал
Единственный – в немом больном кино
Он был весом и различим для слуха.
Любил меня… пугать, окно и ночь…

3

Конечно, я давно, как умерла…
В забытой, непонятной всем эпохе.
Закончились все спички. Было плохо…
Смерть поразила сердце, как стрела,
Когда я родилась, на первом вздохе…
Что после было – скоро уж забуду,
Вот только допишу до края строчку.
На смену бандерлогам люди вуду
Пришли, и мир ужался сразу в точку.

4

Вы пробовали в точке долго жить? –
Весьма полезно, чтобы расширяться
Внутри, и стать философом, паяцем,
Ночами не бояться… Не смеяться.
Умеете кричать в себе, как выпь,
Неметь годами, по пескам скитаться?
Я после смерти долго прожила…
Мелькали полустанки, тени, судьбы,
Досрочно умирали дети, судьи…
Я жизнь вкушала с Божьего стола…
Для этого шла в небо до рассвета.
Страх поседел, исчез, как эти йети.

5

Страх горлом шёл по капле. Словно ртуть,
Катился из разбитой сердца банки,
Тот страх, который били дружно в баки,
Огромный спрут, в котором не уснуть.
В котёл бросали всё – разлуки, смерть,
А после: «Хорошо ль тебе, девица?...»
Да, много было сказок… Шоу в лицах.
И всё лишь для того, чтоб после сметь
Собою быть, заполнить все страницы
Мирами, не словами… Так вот треть
Я жизни провела, живя, как птица…

6

Ни строить, ни  копить, идти сквозь ночь…
Пусть завтра позаботится о завтра.
Я, сиротой родившись, словно дочь
Седого Адмирала, шла по картам
Забытых, мне неведомых миров.
Подальше берегов, чумных пиров.

7

Подальше берегов, чумных пиров...
Иные бы сказали: "Заблудилась!"
В любви я заблудилась!  Божья милость
Меня собой укрыла от врагов.
А за окном рождался новый век –
Немым,  мертворождённым, безыменным.
Текли больные воды по коленям,
Сгущалась тьма у воспалённых век.
Зажгли костёр... Бросали судьбы, жизнь
В огонь, где догорали книги, смыслы.
А я искала пядь земли ли, мыс ли...
Но слышала: «В течение ложись».

8

Так долго я плыла, что хаос, мгла
На берегу сложились в очертанья.
И на челах возникли начертанья,
Но их тогда прочесть я не могла.

Сейчас читаю...
                О, коварный век!
Из мертвого рождённого уродца
Ты стал божком пустот, иуд и скотства,
Зловонием смердит исчахлость рек.

9

Где крылья есть, там ветка или сук
Для птицы станет родиной и домом.
«Ошиблись Вы… Нет, нет, мы не знакомы…»
Я пряталась за дверь, услышав стук,
Лицо укрыв скрещеньем крыльев–рук.

– Что ж Вы, мадам? – Ах, нет, я не отсюда!
– Куда же Вы? – Как вам и рассказать..?
А вы, наверно, века сын, иуда?
– Пошла ты..! Чумовая, вашу мать!

10

Чума вовсю чадит в чужом краю,
Срывает и в огонь бросает лица.
А птице малой негде и напиться…
– Напьёшься и напляшешься в раю!

Затмение. Чума. Все – на  краю…