Собрание нартов

  Собрание нартов, или кто из нартов самый лучший.

                Из нартских легенд.

Именитые сидели в изукрашенных резьбою
       креслах на собранье чинном. Замечается раздор
между нартами – кручина для заботливых старейших:
       «Настоящими считали нартов только до тех пор,

гром пока не смело небо им на голову обрушить;
       и когда они умели умирать за свой народ,
страсти сдерживали. Правду говорили. Только правду!
       Незабвенна эта память. Настоящим назовёт

нартский люд, кто видит: гордо головы они вздымают
       и ни перед кем не склонят. Дверь высокую всегда
ставим, чтобы не сгибая шеи, в дом входили нарты:
       боги не должны подумать, будто кланяемся так».

Слово взял второй старейший: «Да, соседние народы
       нартов до тех пор ценили, славу разнося о них
по мирам земным, покамест соблюдали воздержанье
       люди в пище, ронга в меру пили на пирах своих.

Ведь обжорству и разгулу предаёмся мы сегодня
       и теряем стыд и разум от чрезмерного питья!
Пьяный нарт лишён отваги!» Третий выступил старейший:
       «Что у нас творится, грустно, боль о том сильна моя, –

если младший уважает старшего, к нему с почётом
       обращается, народ наш будут нартским называть.
Нарты мы, пока друг друга слушаем в горячих спорах,
       и когда любому мужу совести нельзя терять

из-за женщины. Достойным жить бы человеку нартов!»
       Тут старейшины велели три куска сукна внести:
«Для потомков гордых предки эти ткани сохранили».
       Урызмаг сказал, подумав: «Многих бы пришлось честить

нам сегодня... Так поступим: это первая награда
       младшему, кто отличился разумением большим,
благородством и отвагой. Кто сокровище решится
       взять из рук моих?» Молчанье. «Как, никто у нас таким

перечнем не обладает?» Из-за спин Хамыц выходит:
       «Эта ткань моя по праву». – «Ну и шутка! Так честна –
тени собственной боишься и в глаза взглянуть не смеешь, –
       зашумело всё собранье, – и твоя прошла весна:

словно уголёк последний, тлеет и вот-вот потухнет».
       «Нет, не стану с вами спорить. Мне похвастать нечем здесь.
И прощения прошу я за невольную нескромность.
       Но известно всем: Хамыцу небо дало радость, – есть

сын Батрадз, отрада сердца. Кто сравнится с ним в отваге?
       И на чести у Батрадза нет ни пятнышка, не даст
никому при нём поступок подлый совершить». Согласны.
       «Ткань вторая лишь такому предназначена из вас,

кто всегда воздержан в пище и питье, и кто прославит,
       как судьба бы ни сложилась, имя-символ: человек».
«Дар второй возьму я тоже», – огорошил, не запнувшись,
       нарт Хамыц. «Да ты ж обжора! Мы не видели вовек,

чтобы тост последний поднял за обилие и первым,
       как старейшему пристойно, вышел бы из-за стола.
И всю жизнь провёл в пирушках, не насытившись ни разу.
       Нам не по' сердцу решенье ткань т е б е отдать». – «Хвала

Сафа, знаете Батрадза. Именем его беру я
       дар чудесный. Недовольны? Кто ещё умерен так
в пище и в употребленье нашего хмельного ронга?»
       И рассерженные смолкли. Снова вышел Урызмаг,

в руки взяв кусок последний драгоценной ткани. «Третий
       дар тому из младших вручим, о каком бы каждый знал:
обращается учтиво и с безмерным благородством
       с женщинами нартов; кто бы и супруге уступал,

снисхожденьем был приметен и её не осуждал бы».
       «И его мне передайте, превосходное сукно!» –
в третий раз Хамыц воскликнул. «Вот бессовестный-то, люди!
       Всем известно: у Хамыца зуб Аркыза, и одно

нужно сделать – улыбнуться, чудодейственно заблещет,
       обвораживая женщин. Жертв насчитывает зуб!..
Ты сквозь щель в стене пролезешь, чтобы женщину чужую
       соблазнить. Жену-лягушку, Быценон, хотя неглуп,

всюду приносил в кармане. Столько дерзости откуда?» –
       говорили нарты в гневе. «Верно, справедлив упрёк.
Но скажите: кто же больше честности и благородства
       выказал для наших женщин, чем булатный мой сынок?»

                ***
Взял Хамыц подарки. Нужно доблесть испытать Батрадза.
       Возвращался из похода нарт прославленный. К нему
и направили навстречу сотню всадников с оружьем,
       чтоб его в засаде ждали. Невозможно одному

войско победить большое. Кинулся отряд на нарта,
       но назад коня погнал он, будто страх его объял.
Улюлюкая, помчались, кони разные под ними,
       и одни других быстрее поскакали. Подождал,

да, пока одною нитью вытянулись эти люди
       по дороге. Тут внезапно он послушного коня
повернул и – бог избавит нас от эдакой напасти! –
       одолел поочерёдно каждого. Его кляня,

все израненные, горцы разбежались по подворьям.
       Так в глазах народа, смелый, он отвагу подтвердил.
Дальше нарты пир собрали. Угощались днём и ночью,
       а Батрадза посадили – в рот ему не угодил

даже крошечный кусочек, и ни одного напитка
       сын Хамыца не пригубил, не тянулся, хоть и мог.
Весело он пел со всеми и плясал непревзойдённо.
       Так второе испытанье выдержал Батрадз. Увлёк

в симде нартов за собою. А пока их танец длился,
       часть сельчан подговорила верную его жену
притвориться, что Батрадза тайно с парнем обманула,
       молодым красивым нартским пастухом. И тот уснул

рядом с нею. В дом вернувшись, увидал Батрадз картину:
       юноша с его женою, голова её лежит
на руке красавца-парня. Осторожно он поправил:
       вытащил мужчины руку, а потом и подложил

ручку нежную Аколы так, чтоб спать ему удобно
       было, в изголовье парню; сам на собственном дворе
бурку подостлал, улёгся, а седло – под головою,
       до восхода солнца даже и не шевельнулся. «Грех

думать, что ревнив он, люди! – так старейшины признали. 
       – Право на наследье предков сын Хамыца получил».
Но не разошлись по башням, не смолкая говорили,
       и узнать решили, как же сделался таким. Открыл

тайну воинской смекалки им, смеясь, Батрадз булатный:
       «О, не удивляйтесь так уж, лучшие из нартов, но
у охотничьей собаки я отваге научился.
       Как-то выехал с охоты, было это уж давно.

Вместе с верною собакой заплутал в село чужое.
       Бедную и окружила свора разъярённых псов.
«Разорвут её», – подумал. Но гляжу: моя малышка
       изо всех силёнок мчится прочь от вражеских зубов.

Псы, преследуя беглянку, стали отставать помалу
       друг от друга, растянулись по длине дороги всей.
Тут собака повернулась, их, напав, поодиночке
       и перекусала. Понял я тогда: совсем-совсем

страха не должно быть в битве. Если возжелал победы –
       уничтожь врага сплочённость, силу раздроби, потом
справишься легко с ним». Нарты: «Где умеренности в пище
       и питье ты научился?» – «Тут всё дело было в том,

что ещё, в младые годы, нас послали за водою
       старшие, и я споткнулся на дороге о комок
сморщенной, невзрачной кожи. Подобрали мы мешочек, –
       пригодится для воды-то, – а увидев родничок,

со скалы струящий воду, стали наполнять кувшины.
       После найденный мешочек поместили под струю.
Диво дивное! – чем больше катится воды, тем больше
       он растягиваться начал, не наполнившись. Даю

старшему мешок с водою: «Что же мы такое взяли?
       Без предела оказался, льёшь и льёшь в запас воды».
И людей бывалых слово выслушав, навек запомнил:
       «То желудок человечий. Сколько класть в него еды,

столько наберёт, бездонный!» – «Лютая чума – чрезмерность», –
       я сказал себе и начал свой желудок закалять.
На четыре части хлебец разломаю, а съедаю
       только три, смотрю, что будет. Вижу, можно оставлять

пищи ровно половину, – оказалось, что полхлеба
       так же голод утоляет, как и целый нартский хлеб.
А питьё мозги туманит, речи от него безумны».
       «Изумились поведенью, объясни, – уж так нелеп

случай: видел ты измену, ничего жене не сделал».
       Строго посмотрев на нартов, рассказал Батрадз: «Везло
нам в походах очень часто, но попали раз в пустыню,
       там ни деревца, ни тени. И не наше ремесло –

воду выискать в пустыне. Обессилели от жара,
       лишь когда завечерело, стало легче. Смотрим, свет
вдалеке зажёгся, едем на него, а там селенье.
       Никого не видно. Вышла женщина из дома: «Нет

здесь мужчин, мы одиноки, но гостей всегда приветим,
       как велит людской обычай: гостя в дом направил бог».
Меж собой переглянулись: в дом войти, где нет мужчины?
       Но измучились настолько, что остались. За порог

перешли, коней отдали младшим для ухода, сами
       сели ужинать с хозяйкой, с дочерью она была.
После ужина постели женщины стелить нам стали,
       меж собой по-хатиагски говорили. И лилась

их тоска в словах печальных, – этим языком владею, –
       понял, каково несчастным жить без ласки, без любви.
Вот и дал себе я слово, что обманывать не стану
       никогда супругу, нарты, и она не разозлит

никакой ошибкой, вовсе упрекать её не должен».
       Счастлив был Хамыц за сына, и с Батрадзом он ушёл.
Подытожив для потомков важное, что прозвучало,
       разошлись домой к хозяйкам, ужин ставящим на стол.
         
                ***
Долго нартам не живётся без большого выясненья,
       кто достойнейший. И снова нихас, будто лес, шумит.
Спор никак не прекращался. С ними не было Сырдона.
       «Спросим-ка его, – в решеньях кто ещё так знаменит?»

Он как раз и появился, подошли к нему с вопросом.
       Поразмыслил и ответил: «Лучший? А пожалуй, тот,
кто займётся джигитовкой, подтянув подпруги, в Доме,
       что Большим зовётся, – ласточкой проскочит в дымоход.

И того я самым лучшим назову, чей конь оставит
       на большой равнине нартской, называемой Кугом,
след глубокий, след, подобный борозде стального плуга.
       Кто сумеет Божьим полем проскакать и там притом

дочку бога выкрасть, чтобы взять её себе в супруги».
       Даже и одно деянье не берутся совершить.
Стальногрудому Батрадзу тоже выслали известье
       о словах Сырдона. «Можно попытаться, чтобы быть

самым лучшим!» – человеком слыл Батрадз большой отваги.
       Подтянул коню подпруги, хорошенько разогнал
скакуна и, джигитуя по Большому Дому нартов,
       подскакал к окошку хода дымового. Исхлестал

плетью вороного; словно ласточка, к окошку взвился
       конь его, наружу вынес. По долине проскакал,
по Кугом, – она огромна. Конским следом-бороздою
       землю прочертил до края, отмечал, где проезжал.

Вдруг пещеру обнаружил – в ней жилище уаига.
       «Здравствуй, человек из нартов! И какой же бог привёл?»
Рассказал Батрадз подробно о задаче не из лёгких.
       «Жаль тебя, – сказал хозяин. – Хуже дела не нашёл?

Девять братьев, парень, было нас, один сильней другого,
       тоже этого искали – и погибли, только я
жить остался, но без глаза. Лучше в дом вернись отцовский.
       Молодой, а зря погибнешь!» – «Испытать хочу себя, –

говорит Батрадз, – прошу я указать на Божье поле
       трудный путь; что дальше выйдет – разве нам определить?»
«Ну тогда послушай, солнце, – так и едь ты по дороге.
       Степь безводную увидишь – доведётся слёз пролить!

Станешь умирать от жажды, и коню несладко будет.
       Если выживете всё же, попадёте вы в страну,
где, пылая, катит солнце прямо по земле, сжигая
       жаром огненным живое, почва в трещинах. В одну

из таких огромных трещин запросто с конем ты канешь.
       Либо жгучим солнцем будешь заживо испепелён.
Ежели и там спасёшься – выедешь на берег моря,
       а оно, малыш, безбрежно. Кто в пылу, разгорячён,

переплыть его пытался, погибал бесповоротно.
       И орлу-то не под силу через гладь перелеть.
А опять случится чудо, за' море переберёшься, –
       с птицей встретишься огромной. Крылья всюду сеют смерть,

свет небесный закрывают. Беспощадное созданье!
       Но чего на свете только не бывает! Если ты
и от птицы увернёшься, то не миновать преграды:
       две горы вроде баранов сталкиваются, и стыть

крови в жилах, если вспомнить, сколько храбрецов погибло
       между этими горами. Исхитришься, 'там' пройдёшь,
лишь тогда-то на небесной и окажешься равнине.
       Дальше думать я не смею. Остальное сам возьмёшь».

Благодарен уаигу, нарт поехал по дороге.
       И сначала до пустыни он добрался, там с конём
долго умирал от жажды, но плохое всё ж не вечно –
       худшее его сменило. Скачет чёртовым путём

к той стране, где солнце катит по земле, паля живое.
       Жутких трещин видел бездну, от жары дышать не мог.
Силы были на исходе, вороному он взмолился:
       «Как нам в этой печке выжить?! Помоги же мне, конёк!»

«О коне не беспокойся, – всаднику скакун ответил. –
       Сам – крепись, терпенье нужно, воля у тебя как сталь».
Наконец преодолели жаркий ад, пробились к морю.
       Безграничная прохлада, сказочно лучится даль.

Конь обрадовался очень: «Раз мы в трещинах не сгибли,
       нечего теперь бояться!» И по волнам он поплыл
быстроходнее, чем рыба. Как за море перебрались,
       новое пред ними чудо: высь небесную закрыл

силуэт огромной птицы, в полдень темнота, как ночью.
       Даже малый лучик света не проникнет, слышен гром –
это хлопают, взвиваясь, крылья, облаков обширней.
       Тетиву отвёл он, метко выстрелил. О, как орлом

раненым она вскричала! Оземь грохнулась, разбилась.
       Наконец донёсся всадник до сшибающихся гор.
«Как же проскочить меж ними?» Конь сказал ему: «Хлестни-ка
       что есть сил меня по ляжке, так хлестни, чтоб – не в укор –

на подошву к арчи шкуры оторвалось, и с ладони
       кожи бы сошло немало, лишь тогда я проскочу
в промежуток меж горами». Только горы расходиться
       стали, как стрелой он взвился. «Пролетим, я так хочу!»

Вот оно и Божье поле, за опасными горами,
       Посреди равнины светлой сказочный стоит дворец.
Но нигде не видно входа. На ночёвку нарт остался
       у стены, коня отправил попастись. А на заре

в зеркало отца взглянула дочка бога. Увидала,
       что творится в разных странах. Посмотрела на Страну
нартов: на Кугом-равнине след, на борозду похожий,
       появился, и доведен до дворца её. «А ну,

посмотрю-ка я получше, надо же, смельчак нашёлся!» –
       и заметила Батрадза. Счастью не было конца!
Девушка спустилась к нарту, позвала войти в покои.
       Зажили как муж с женою, полюбили их сердца.

Собиралась дочка бога с мужем дорогим остаться
       под крылом отца, – Батрадзу жизнь без нартов не мила.
И супруга согласилась, наконец, с Батрадзом ехать.
       Да, обратная дорога хороша у них была.

А за подвиги такие признан был Батрадз булатный
       лучшим среди лучших нартов. Большей доблести вовек
и не видывали люди, хоть прославленных героев
       их Страна рождала много. Богу равен человек!