Русская печка моя резиденция

    Начало здесь http://www.stihi.ru/2014/07/04/4320

      Себя помню лет с трёх-четырёх. Некоторые события прошлого запечатлелись достаточно хорошо, что-то вспоминается время от времени.
      Дом, в котором мы жили (фото), стоит до сих пор. Но, похоже, сегодня он необитаем. Жаль. Мне он нравился. Несмотря на тесноту (наша семья – отец, мать, сестра и я – занимали правую половину дома, два окна), в нём было уютно.
      Русская печка на кухне – моя резиденция. Там я играл, читал, рисовал, сиживал на горшке; нередко ел и спал. Там в потаённых местах хранились мои реликвии – фантики, стекляшки, железки, другие не менее «драгоценные» и милые сердцу штучки, без которых жизнь мальчишечья была бы скучна, однообразна и лишена всякого смысла. Частенько компанию мне составляли кот Барсик или пёс Шарик, размером не превосходящий кота. И если первый при желании мог сам забраться на печку, то второго нужно было доставлять туда и обратно «вручную».
      Печка располагалась рядом с входной дверью. Когда в дом заходил кто-то посторонний, Шарик высовывался из-за занавески и неистово заливался своим визгливым лаем. Несведущий гость шарахался в сторону, бывало, приседал от неожиданности – лай раздавался на уровне уха и понять, что это ещё не конец, что тебя ещё не съели, получалось не у каждого.    
      Но «приветствием» при входе дело не кончалось. Пробывший некоторое время в доме, уже забывший о конфузе гость направлялся, прощаясь, к двери. А бдительный Шарик уже был начеку! Второй раз оставить без ответа подобное хамство могли далеко не все. И в адрес Шарика направлялся очередной, как правило, короткий по форме, но ёмкий по содержанию эпитет.
      Когда дверь закрывалась, Шарик успокаивался и преданно глядел в глаза хозяину – мол, как я его? Любил, подлец, похвалу-то, очень любил. Между прочим, Шарик, карликовый пинчер по породе, прожил полных шестнадцать лет и ещё чуть-чуть.
      К концу жизни он совершенно ослеп, оглох и потерял обоняние; еле держался на своих тонких, как спички, лапках. На прикосновение знакомых рук реагировал крупной дрожью, поджимал уши и слегка приседал.
      Вторым укромным местом был, конечно же, чердак. Там вкусно пахло пылью, там по углам было навалено множество старых, отслуживших свой век вещей, каких-то приборов (радио-тарелка из чёрной плотной бумаги, полуразобранный ткацкий станок, тяжеленный угольный утюг и проч.). Старые газеты, журналы, книги, письма; предметы военного обмундирования (фуражка, ремень, сапоги, шинель), старомодные тряпичные и деревянные игрушки – всё это вкупе создавало неповторимую атмосферу неизведанного и таинственного. Огромное, как казалось тогда, окно открывало вид прямо в центр села. Для маленького человечка созерцание окружающей действительности даже с такой небольшой высоты круто меняло реальное восприятие. Дух захватывало от ощущения собственной недосягаемости; от сознания того, что проходящие мимо дома люди совершенно не догадываются о скрытом наблюдателе.
      Ещё, пожалуй, отцовский гараж. В этом неимоверно притягательном месте, как на восточном базаре, можно было найти любую вещь, любой предмет из когда-либо существовавших в мире. Во всяком случае, я в это свято верил. И всё дозволялось трогать-щупать-рассматривать. Что я и делал неоднократно и подолгу, всякий раз благоговейно изучая какую-нибудь новую железяку или деревяшку, совершенно не задумываясь об их предназначении. Ограничение было только одно – отец запрещал перекладывать вещи и предметы с места на место. Результатом нарушения запрета чаще всего была громкая ругань в никуда. Поэтому я, наигравшись, складывал всё по своему усмотрению – т.е., как придётся.
      Сегодня смысл этого ограничения представляется мне более чем разумным и правильным.

Ещё о Кушалино
«Побег из детского сада»  http://www.stihi.ru/2014/07/22/3589