4. Как квартирный вопрос испортил Булгакова

МИХАИЛ БУЛГАКОВ, ЧЛЕН МАССОЛИТА
Автор "Мастера и Маргариты" как прототип Миши Берлиоза

Начало здесь - http://www.stihi.ru/2014/08/06/3892
Предыдущая глава здесь - http://www.stihi.ru/2014/08/06/4529
..............


4.Как квартирный вопрос испортил Булгакова

НО УЖЕ 1 ОКТЯБРЯ 1934-ГО ГОДА МИХАИЛ АФАНАСЬЕВИЧ обращается с письмом к ответственному секретарю Союза Советских Писателей А.С. Щербакову, где описывает свою новую, ещё как следует не обжитую квартиру как  чуть ли не камеру пыток средневековой инквизиции:

«Уважаемый товарищ!
Проживая в настоящее время с женою и пасынком 9 лет в надстроенном доме Советского Писателя (Нащокинский пер., №3), известном на всю Москву дурным качеством своей стройки и, в частности, чудовищной слышимостью из этажа в этаж, в квартире из трёх комнат, я не имею возможности работать нормально, так как у меня нет отдельной комнаты.
Ввиду этого, а также потому, что у моей жены порок сердца (а живём мы слишком высоко), я обратился в РЖСКТ Советского Писателя с просьбою о том, чтобы мне, вместо моей теперешней квартиры, предоставили четырёхкомнатную во вновь строящемся доме в Лаврушинском переулке, по возможности, невысоко».

Действительно ли условия в доме писателей были настолько невыносимыми? Не сомневаемся, что неудобства, конечно, имели место. В том числе и плохая звукоизоляция. Однако напомним, что именно в этих условиях Булгаков более чем плодотворно работал в течение ещё шести лет (квартиру в Лаврушинском ему так и не дали). Кроме того, есть основания считать, что писатель, мягко говоря, сгущает краски, описывая свои невзгоды. Особенно забавно звучит пассаж о доме, «известном на всю Москву дурным качеством своей стройки». Создаётся впечатление, будто вся Москва только и делала, что обсуждала, как плохо живётся несчастным писателям в изолированных квартирах с газовыми плитами и ванными.

На самом деле ларчик открывается просто. Дом в Лаврушинском преподносился как чудо современного градостроительства. Согласно проекту, он должен был стать образцовым: не только с телефоном, ванной, газовой плитой, но и с холодильным шкафом, отдельными комнатами для домработниц. Часть средств на строительство была выделена правительством по ходатайству М. Горького, другая — писателями-пайщиками РЖСКТ «Советский писатель», в который входил и Булгаков. Как только стало известно о строительстве этого комфортабельного жилища, писателю с супругой мгновенно стало тесно и душно.

Впрочем, не ему одному. Как только писатели узнали о предстоящем строительстве, они тут же бросились умолять и требовать новые квартиры в очередном доме. Причины были примерно те же, что и у Булгакова. Всеволод Вишневский жаловался на то, что «при создавшихся бытовых условиях моя творческая и общ.-полит. работа крайне тормозится».

Кроме того, драматурга донимала сырость и моль (!), а также сосед-композитор, который играл с утра до вечера. Пошла в дело и болезнь жены, которой из-за отсутствия лифта трудно подниматься на верхний этаж. Как и Булгаков, Вишневский просил выделить ему в Лаврушинском переулке четырёхкомнатную квартиру.

На заседании Секретариата ССП от 4 августа 1936 года был составлен список на заселение ещё не сдан¬ного в эксплуатацию дома. В нём 19 семей писателей должны были получить двухкомнатные квартиры, 38 — трёхкомнатные, 15 — четырёхкомнатные, 5 — пятикомнатные (семьи К. Федина, И. Сельвинского, И. Эренбурга, Н. Погодина и Вс. Вишневского), а семье Всеволода Иванова выделялась шестикомнатная.

Только не надо думать, что в Лаврушинском переулке качество квартир было лучше, чем в Нащокинском. Ничего подобного! В 1939 году группа писателей, переехавшая в «элитное жильё»,  обратилась с жалобой к Александру Фадееву, возглавлявшему Союз писателей. Писатели сообщали, что дом был сдан с серьёзными недоделками, которые за два года так и не были устранены: двери рассохлись, балконы не достроили, здание буквально трещало по швам... Зимой произошло более двадцати аварий, не считая мелких поломок, которые жильцы дома ликвидировали своими силами. Точно так же никто не гарантировал бы Булгаковым тихих соседей. Это зависит не от дома, а от людей. Другими словами, объективных причин для перемены жилья у семьи Булгаковых не было.

НАДО  ЗАМЕТИТЬ, ЧТО  КВАРТИРЫ  писателям  предоставлялись  не  бесплатно.  Речь шла о жилищных кооперативах. Двухкомнатное гнёздышко площадью 50 квадратных метров стоило 10 -12 тысяч рублей, из которых половину писатель оплачивал до въезда, а на остальную сумму предоставлялась длительная рассрочка. Однако эти условия многим казались обременительными. И то сказать: чтобы собрать необходимую сумму, обычному советскому обывателю в 1932 году надо было выложить свыше четырёх годичных зарплат, а инженеру каменноугольной  промышленности (высокооплачиваемому специалисту) пришлось бы отдать всю свою зарплату за полтора года.

Впрочем, государство то и дело шло навстречу «инженерам человеческих душ». Руководствм Союза писателей постоянно принимало решения о помощи литераторам. Так, 10 октября 1936 года группе писателей из одиннадцати человек были выделены деньги для внесение взносов (от 5 до 12 тысяч рублей), 29 января 1937 года еще одиннадцать «письменников» получили суммы от 2 до 5 тысяч рублей. В конце концов выплату паёв вовсе отменили.

Булгакова, впрочем, подобного рода материальные проблемы не беспокоили уже к концу 1932 года. Именно тогда  - всего через два года после полуголодного существования, в то время, когда ещё не были разрешены к постановке «Турбины», – Булгаков сетует в письме к Павлу Попову по поводу неблаговидной роли Всеволода Вишневского в своей судьбе:

«Этот Вс. Вишневский и есть то лицо, которое сняло “Мольера” в Ленинграде, лишив меня, по-видимому, ВОЗМОЖНОСТИ КУПИТЬ ЭТИМ ЛЕТОМ КВАРТИРУ (выделено мною. – А.С.)».

То есть вместе с гонораром и отчислениями с «Мольера» Михаил Афанасьевич мог бы купить себе отдельную квартиру. По тем временам – роскошь невероятная. Кстати, и при внесении пая на строительство дома в Нащокинском переулке писатель переплатил лишние 5 тысяч рублей, которые находились затем в распоряжении кооператива около пяти лет.

МНЕ МОГУТ ВОЗРАЗИТЬ: ПИСАТЕЛЮ НЕОБХОДИМЫ особые условия для творчества! Почему же Булгакову нельзя было их улучшить? Да кто бы против… Я лишь против того, чтобы изображать Михаила Афанасьевича «униженным и оскорблённым», ютящимся по каморкам папы Карло.

Да, писатель играл в жизни роль своего персонажа, профессора Преображенского: ему дела не было до пролетариата, который жил в бараках. Булгакову нужен был кабинет, а всё остальное его не касалось. Я нисколько не протестую против подобного мировоззрения. Но оно мало вяжется с обликом страдальца.

Надо признать, что квартирный вопрос испортил не только москвичей в целом, но и самого писателя – в частности. Немалую роль в этом, конечно, сыграли расшатанные нервы и подорванное здоровье. Но стремление к улучшению квартирных условий в последние годы жизни приобрело у Булгакова просто маниакальный характер. В этом смысле он фактически ничем не отличался от своего гонителя Всеволода Вишневского. Истерики последнего по поводу новой квартиры вынуждена была сдерживать его жена, которая писала мужу 27 декабря 1936 года:

 «И ты, и я переживали в жизни гораздо худшие невзгоды, чем неприятности, связанные с нашей квартирой. Очень прошу: возьми себя в руки… Я всё вижу и понимаю, но, к сожалению, в данный момент лишена возможности замкнуться в своей комнате. Я вижу, что ты в работе, и рада этому... Мне кажется, что если ты подумаешь хорошо, то ты поймёшь, что ты непомерно требователен и капризен. Можно внушить себе всё. И так же, как ты внушил ненависть к этой квартире, — можешь и должен внушить себе необходимость стараться не замечать её неудобства».
 
Очень тонкое замечание: писатель сам себе внушил ненависть к квартире! К слову сказать, Вишневский жил с супругой (театральным художником) в трёхкомнатной квартире площадью 50 квадратных метров, и сетовал на то, что не может забрать из Ленинграда сына, так как для него не было комнаты (в то время, когда большинство населения городов проживало в коммуналках и бараках).

Да, дело именно в самом человеке. Ни Булгаков, ни Вишневский, ни многие другие писатели не задумывались о том, насколько морально в обстановке тех аскетических лет требовать апартаменты. Они сравнивали своё положение не с общей массой народа, а с представителями высшей «социалистической аристократии», к которой, несомненно, относили и себя. И свято боролись за свои права.

В связи с этим интересно вспомнить одну из сцен черновых редакций романа, где на общем собрании писателей рассматривается вопрос о предоставлении квартиры некоей Беатриче Григорьевне Дант:

 «-Дант?! Да что же это такое, товарищи дорогие?! Кто? Дант! Ка-ккая Дант! Товарищи! Безобразие! Мы не допустим!
…-Я! — закричала женщина, страшно раздирая рот. -Я - Караулина, детская писательница! Я! Я! Я! Мать троих детей! Мать! Я! Написала, - пена хлынула у нее изо рта, - тридцать детских пьес! Я! Написала пять колхозных романов! Я шестнадцать лет, не покладая рук... Окна выходят в сортир, товарищи, и сумасшедший с топором гоняется за мной по квартире. И я! Я! Не попала в список!..
-Товарищ председатель, - играя змеиными переливами, заговорил бузотёр, - не откажите информировать собрание: к какой писательской организации принадлежит гражданка Беатриче Григорьевна Дант? Р-раз. Какие произведения написала упомянутая Дант? Два. Где означенные произведения напечатаны? Три. И каким образом она попала в список?
“-Говорил я Перштейну, что этому сукиному сыну надо дать комнату”, - тоскливо подумал председатель.
Вслух же спросил бодро:
-Всё? – и неизвестно зачем позвонил в колокольчик.
-Товарищ Беатриче Григорьевна Дант, - продолжал он, - долгое время работала в качестве машинистки и помощника секретаря в кабинете имени Грибоедова.
Зал ответил на это сатанинским хохотом…
-Товарищ Дант, товарищи, - говорил председатель, - входит в одно из прямых колен известного писателя Данте, и тут же подумал: “Господи, что же это я отмочил такое?!”.
Вой, грохот потряс зал. Что-нибудь разобрать было трудно, кроме того, что Данте не Григорий, какие-то мерзости про колено и один вопль:
-Издевательство!
И крик:
-В Италию!!..
-Товарищи! - кричал председатель безумно. – Будьте благоразумны. Она - беременна!
И почувствовал, что и сам утонул, и Беатриче утопил.
Но тут произошло облегчение. Аргумент был так нелеп, так странен, что на несколько мгновений зал закоченел с открытыми ртами. Но только на мгновения.
А затем - вой звериный:
-В родильный дом!..»

Как ни забавно это звучит, но нечто похожее было разыграно в пьесе под названием «жизнь». Да, такой случай произошёл с самим писателем. Причём на этот раз Михаил Афанасьевич не выступал в роли жертвы. Скорее, наоборот. Режиссёр Евгений Габрилович вспоминал о собрании пайщиков жилищного кооператива:

 «Первым в списке называют Б-на. Булгаков тянет руку. "Что сделал тов. Б-н? в чём его заслуга перед литературой?" — "О, его заслуги велики, — отвечает председательствующий. — Он достал для кооператива 70 унитазов"».

На собрании по распределению квартир в Лаврушинском переулке накал страстей был куда сильнее. Александр Афиногенов записал в своём дневнике:
 
«Писатели, большие и уважаемые, собрались обсуждать жилищные дела и перессорились, начали говорить колкости, пошли намеки, потом без обиняков стали друг на друга валить некрасивые поступки. Председатель - бородатый смирный писатель  -говорил баском, уговаривал, разводил руками - "Товарищи, ну что это, ну — так нельзя, это же ерунда получается, ну товарищи."».

СЛЕДУЕТ ОТМЕТИТЬ ОСОБОЕ ПОЛОЖЕНИЕ Булгакова среди коллег по «писательскому цеху». Было бы неправильным представлять ситуацию таким образом, что-де все «акулы пера» пользовались одинаковыми благами из сталинской кормушки. Это далеко не так. Большая часть писателей жила не лучше или ненамного лучше, чем обычные москвичи – обитатели коммуналок и бараков. Так, литературный критик Абрам Гурвич писал редактору журнала «Новый мир»  Владимиру Ставскому:

«...За 6 лет моего пребывания в Москве все организации, которые нас за это время опекали, знали о совершенно невозможных условиях моей жизни и тем не менее, они не изменились. Я живу (с женой) в общежитии театра Моссовета, в комнате размером в 12 кв. метров. ...В моей комнате соль через сутки покрывается водой. Один чемодан с книгами отсырел, превратился в сплошную кашу. У меня туберкулез 3-й степени. По сути дела, я дышу одним легким. У жены моей туберкулез 1-й стадии. В нашей комнате вдобавок мы заболели ревматизмом».

Писатель Николай Адуев располагал жилой площадью размером около 35 квадратных метров, состоящей из двух комнат. Но они были настолько сырыми, что пришедшие туда в солнечное майское утро представители групкома драматургов с трудом провели там полчаса. Все вещи в комнатах оказались влажными, книги отсырели, клавиши у пианино отваливались от сырости, по стенам с отставшими обоями ползали мокрицы. В нескольких семьях соседей писателя по коммуналке было семеро маленьких детей, которые постоянно бегали, вопили, рыдали, что создавало соответствующую «творческую обстановку».

 Вот как описывает условия своей жизни Правлению Союза писателей С. Вашинцев:

«Я с семьёй (6 человек), из них трое маленьких детей, живу в двух комнатах, в общей многонаселённой квартире, без удобств. ...Все дети у меня музыканты (учатся в Центральной детской музыкальной школе при консерватории), с утра до позднего вечера скрипка сменяет виолончель, виолончель рояль».

Еврейская писательница Хорол с больным ребенком жила за городом в диких антисанитарных условиях. Писательница Смирнова с новорождённым ребенком, мужем и матерью жила в одной комнате на площади 16 квадратных метров. Не слишком жаловала власть и куда более крупных писателей.  Лев Кассиль с женой и годовалым ребенком жил в одной комнате. Аркадий Гайдар с семьёй из пяти человек занимал тоже одну комнату, разделённую деревянной перегородкой.

Не лучше обстояли дела и у Мариэтты Шагинян. В 1936 году жаловалась на свои жилищные условия:

«Фактически год и два месяца я живу в одной комнате с сестрой, тяжёлой душевной боль¬ной — это знает тов. Щербаков, и когда он говорит, что помогает мне, т. е. мне обещана квартира в пространстве и достройка дачи в пространстве, а дача не достроена, квартира не дана, и это положение длится год и два месяца, и всё-таки я в это время заканчиваю книгу, выполняю общественную работу и не жалуюсь».

9 августа 1938 года ответственный секретарь ССП Павленко и председатель Правления Литфонда Ляшко сообщили Владиславу Молотову, что немало членов Союза писателей из Москвы и Ленинграда (около 150 человек) не обеспечены жилищными условиями, необходимыми для творческой работы. Многие из них вообще не имели собственного жилья,  проживали у родственников или у посторонних людей. В очередном письме, направленном Молотову уже от имени Президиума ССП, приводились другие цифры. Только в Москве оказалось более 200 писателей, нуждавшихся в улучшении жилищных условий, 40 из них не имели собственной площади.

Вот в какой обстановке писатель Михаил Булгаков требовал от Союза писателей четырёхкомнатной квартиры для троих человек взамен трёхкомнатной. Елена Сергеевна фиксирует это в своём дневнике:

«Дмитриев опять о МХАТе, о том, что им до зарезу нужно, чтобы М. А. написал пьесу, что они готовы на всё!
— Что это такое — «на всё»! Мне, например, квартира до зарезу нужна — как им пьеса! Не могу я здесь больше жить! Пусть дадут квартиру!».

НА ФОТО:
писательский дом в Нащокинском переулке - "дом Булгакова"

ОКОНЧАНИЕ ЗДЕСЬ - http://www.stihi.ru/2014/08/06/4959