печаль 1702

П е ч а л ь     1702

Варил обыкновенный кофе
в серебряной чашке.
Был август похож на сентябрь,
как все капли сегодняшнего дождя.

Был неподвижен огромный развесистый тополь,
как храм, за моим окном.
Отсутствие прямых линий
свидетельствовала
о собственной воле к Богу
деревьев и, может быть, даже
растущих в душе людей.

К нам небо спускается
не только каплями влаги
и низкими облаками,
не только ветром,
шатающим зелёные храмы,
но чем-то неповторимым,
когда становится ясно,
что душа – не пленница тела,
она всегда свободна,
но только когда живая.

Она не птица и не ветер,
не взгляд, срезанный окоёмом,
а лицо, когда грязь
перестаёт быть грязью.
И, главное, способность
говорить молча
и чувствовать не гримасой,
а внутренней стороной лица.
А главное – в этом мире,
где все платят кровавый ясак пустоте,
спиной прислониться к дереву
и вверх протянуть руки,
и место хотя б небольшое
отнять у пустоты.
Но, главное, - не жалеть
Жалости, если добра душа,
а жалость должна быть достойной,
без жадности униженья,
кто знает,
нам превосходство даёт
спокойствие и достоинство,
а не количество нами обманутых и поломанных
вещей и людей.
Стрелка часов велит солнцу
взбираться за тучами выше,
но за окном темнеет
тяжёлый дождливый день.
Это и есть превосходство
горы перед пропастью,
но присутствие Духа
подсказывает:
не мне назначено
сегодня идти на крест.
Мой путь – обочина столбовой дороги,
ведущей на край пропасти,
к подножию светлой горы
и рядом шагает и бьётся
миллиард сердец.
Но тем, кто идёт посредине,
труднее свернуть перед пропастью
и выбрать свою тропу.

Совсем другому назначено
встать на перекрёстке
и, руки раскинув,
к пропасти не допустить миллиард.

+++