Глава восьмая. И это тоже - плод свободы...

            ГЛАВА    ВОСЬМАЯ.

                И это тоже – плод свободы,
                И мыслей вольных – тоже плод…

                1.

Но в Петербурге заниматься
Никто поэтом не хотел –
Царь вновь был должен разбираться
С министром всех духовных дел –
Хоть близок был ему Голицын,
Но в министерстве укрепиться
Под доброй княжеской рукой
Сумели те, с кем согласиться
Не мог ни батюшка простой,
Ни постник, духом умудрённый,
Ни аккуратный богослов –
Там возмутители умов
Под видом истины законной
Уже не раз ходили в бой
Подспудный с церковью святой.


                2.

Чем это Родине грозило –
То понимал митрополит,
И Аракчееву  не милым
Был этих деятелей вид,
И был не мил им князь Голицын,
Однако, твердо с ним сразиться
Ну не могли они никак!
И кто-то должен был решиться
Другой на серию атак…
И человек такой явился! –
Вернее, он близ трона был,
Он  князю прежде говорил
Не раз о том, чтоб прекратился
Учителей лукавых крик,
И ток чужих по духу книг.


                3.

Я полагаю, угадали
Вы человека наперёд –
Игумен Фотий был в печали
За православный свой народ,
Но он в печали не рыданьям
Любил предаться – он страданья
Умел в движенье превратить,
Стремясь о Божьем наказаньи
Всех по пути предупредить –
Он и Голицына немало
Насчёт грехов предупреждал,
И никогда не угождал,
Не льстил ему, не прятал жала,
Чтоб это жало вдруг вонзить,
И князя подло поразить.


                4.

Друзья! Есть час предупрежденью,
И порицанью есть пора,
А есть еще – конец терпенью,
И эта истина стара.
Тогда, в апреле, князь Голицын
Надумал раз благословиться
При встрече с Фотием, но тот
Его суровою десницей
Лишил Божественных щедрот,
И объяснил, за что наказан
Голицын, князь и кавалер –
За то, что множит злой пример,
Плодит духовную заразу,
И ей, заразе ьлй, чужды
отцов духовные труды.


                5.

А государь с митрополитом
Тогда встречался… Серафим
Ему о тайне, плохо скрытой
Спокойным голосом своим
Твердил, при этом рассуждая
О том, что пагубна чужая
Худая поросль, что она
Растет повсюду, угрожая
Стране, и церкви, и цена
Ошибки царской непомерно
Теперь быть может велика –
Указа царского строка
Должна пресечь истоки скверны -
И в берега наверняка
Вернется шалая река.


                6.

И царь не мог не согласиться
С митрополитом – тот был прав,
Пришла пора определиться.
И отказаться от забав,
И неудачных попечений
Насчёт развития учений,
От коих русской стороне
Грозит немало огорчений
Пройти и в буре, и в огне.
При новой встрече был и Фотий,
И он упорно утверждал,
Что час решительный настал,
И время действенной заботе
Теперь явиться, и пора
Отставить нечисть от двора.


                7.

Еще чуть позже князь Голицын
Пришел к Орловой, и при всех
Весьма серьёзных важных лицах
Был проклят Фотием за грех.
Сия анафема имела
Большой успех, и Фотий дело
Продолжил сразу, и послал
Царю письмо. В письме пределы
Он обозначить предлагал –
Предел Голицыну в работе,
Предел в изданьи новых книг,
Предел тому, кто свой язык
Перенапряг в большой охоте
Ученье церкви изменить,
Стремясь в ней святость очернить.


                8.

Царь погрузился в размышленье –
Он в иереях прозревал
Ума и чувств ограниченье,
Но он уже и понимал.
Что только верою спасётся
Его страна, и что даётся
Бог в откровении одном –
У трех хозяев развернётся
На части крепкий старый дом.
А вдруг их пятеро найдётся?
А шесть? А восемь? Что  тогда?
От духа прежнего следа
Тогда в стенах не остаётся –
И сын разделит с чужаком
Свой родовой наследный дом!


                9.

Помимо логики к решенью
Царя невидимой рукой
Вело подспудное движенье
Его души – стези иной,
Стези сиятельной и главной,
Помимо веры православной
Уж для себя не видел он,
И хоть заботою державной
Он был изрядно утомлён.
Ещё никто освобожденья
Ему от дела не давал.
Царь это ясно сознавал.
И принял трудное решенье:
Он министерство упразднил,
Хоть был ему Голицын мил.


                10.

Здесь я обязан уклониться
Немного в сторону, друзья –
В ту зиму юная девица
Ушла в небесные края.
Девицу Сонечкою звали,
И царь любил её едва ли
Не больше всех. Росла она,
Не зная горя и печали –
Пусть мимо брака рождена.
И вот, Нарышкина София
Сошла в могилу… Царь скорбел,
И сердцем горестным презрел
Дела амурные любые,
А в смерти девы грех винил,  –
Свой грех, который он творил.


                11.

Я эту весть сюда добавил
К тому, чтоб вы могли понять,
Зачем набор своих же правил
Вдруг государь решил менять,
И что тому причиной было –
Царю молитва мир открыла,
Дала сознание того,
Что крест – единственная сила,
И для спасенья на него
Любой из нас взойти обязан
Когда не телом, то страстьми,
И должен как-нибудь людьми
Быть за добро своё наказан –
Таков причастия закон,
И неизменен будет он.


                12.

Покуда к трудному решенью
Царь в Петербурге дозревал,
Пока свое постановленье
Он о Голицыне издал,
Пока он с князем объяснился,
Чтоб тот особо не сердился,
Покуда вновь обрел покой,
Граф Воронцов остановился
В стремленьи пушкинской судьбой
На новый лад распорядиться –
Граф был политик, и умел
Узнать о ходе важных дел
(Как понимал он их) в столице,
И он умел где надо – ждать,
И нужный час не упреждать.


                13.

А вскоре время подоспело,
И повод  графу подоспел
Подвинуть пушкинское дело
Туда, куда он так хотел
Его подвинуть поскорее –
На юге кроме суховея
Была бедою для полей
И саранча… И что подлее –
Иль саранча, иль суховей –
Никто не смог бы вам ответить!
И саранча явилась вдруг,
И содрогнулся в страхе юг,
Не зная, как несчастье встретить,
И в расширении его
Не понимая ничего.


                14.

И что же граф? А граф в сраженьях
До саранчи не раз бывал,
И важность верного движенья
В бою прекрасно понимал:
Есть долгий бой, и скоротечный,
Но бой не может длиться вечно,
А значит, надо успевать
Во время острой схватки встречной
Чужую слабость раскрывать,
И со своею разбираться –
Всегда, всегда среди своих
Есть или тот, кто слишком лих,
Иль глуп, иль любит задаваться –
Так почему бы не привлечь
Его на поле под картечь?


                15.

Бывали случаи, конечно,
Когда такие удальцы
Шли сквозь любой огонь кромешный,
И им на головы венцы
Цари со славой надевали,
Но случай с Пушкиным медали
Никак поэту не сулил –
Ему у графа предписали,
Чтоб он в степях определил,
Где саранча брала начало,
И до каких дошла сторон,
Какой внесла она урон,
И вся ль она уже пропала,
Иль может выплодиться вновь,
И съесть капусту и морковь?


                16.

Поэт, конечно, взбеленился,
Когда услышал сей наказ,
А у него ещё случился
И юбилей тогда как раз –
Свой двадцать пятый день рожденья
С друзьями в добром настроеньи
Он славно встретить  замышлял –
А тут такое назначенье!
Герой  раздумывать не стал,
И день рожденья всё же встретил –
За край Одессы ускакал,
И в доме друга пировал,
Не помышляя об ответе
На предписанье – до поры
Возврата в графские дворы.


                17.

Вернулся он через неделю,
И написал такой отчёт:
Летели стаи, в поле сели,
И съели весь зеленый всход…
Отчёт был подан Воронцову.
Граф стал сердит – письма такого
Не  ожидал он в адрес свой –
Отчёт был хамский, и бредовый,
Но если в этом видеть бой –
А бой там был, то к сожаленью,
Хоть честь свою поэт не сдал,
Но бой, бесспорно, проиграл,
А Воронцов явил уменье
Фигуру с шахматной доски
Снимать движением руки.


                18.

Теперь у графа всё сходилось –
Осталось только донести
О том, что тут поднакопилось,
Как говорится, по пути,
И он отправил донесенье
О том, как Пушкин порученья
Его по службе выполнял,
И как безбожные сомненья
Свои в беседах укреплял
С одним английским атеистом…
Теперь, когда Голицын пал
Сей факт в доносе заиграл,
Как бриллиант работы чистой,
И государь уже не мог
Не взгреть писателя чуток.


                19.

Поэт конечно догадался,
Что перемен не долго ждать,
И об отставке постарался
Скорей прошение подать,
Всем прихоть эту объясняя
Не побуждением лентяя,
И не презрением к чинам,
А тем, что рифмы сочиняя
Имеет доступ он к деньгам.
Герой  в раздумьи строил планы
О том, как примет вольный вид,
И жизнь в Одессе превратит
Ну, пусть не в рай благоуханный,
Но в нечто сносное весьма
И для любви, и для письма.


                20.

Ну, и в его любви с графиней
(Когда любовью это звать)
Пошли просветы. Он их принял,
Как принимают благодать.
Те, кто не ценят наблюдений,
Вольны решить, что это гений
Ему его теперь помог,
Открыть с надеждой и томленьем
В желанном сердце уголок,
Но что воистину таится
На сердце женщины – о том
Нельзя узнать мужским умом,
Хоть всяк из нас к тому стремится,
И временами в мыслях их
Мы видим отблеск чувств своих.


                21.

Графиня, может, плохо знала
Что кто кому куда послал,
Зато прекрасно понимала
То, что никто не понимал:
Что есть предел в размолвках с мужем –
Он ей до смерти будет нужен,
Но и нельзя всегда молчать,
И если им ответ заслужен –
Нельзя ему не отвечать,
И что важнейшие ответы
Должны быть в тайне рождены,
И там же их сохранены
Должны быть главные приметы,
А следом всё уйдет в дела
Без раздражения и зла.


                22.

Раевский долго утешеньем
Служил графине, и она
Была, без всякого сомненья
В него изрядно влюблена
Но циник рано или поздно
Цинизмом женщину серьёзно
Не раз сумеет зацепить,
Душе иной внимая розно
Возможно ль душу ту любить?
И та душа потом смятётся,
И огорченье ощутит,
И взгляд холодный не простит,
И непременно отвернётся,
Скорбя о том, что в прошлом дне
Всего не видела вполне.


                23.

Так Воронцова постепенно
В Раевском сущность поняла,
И отдаляться, несомненно.
От прежней связи начала,
И в душу графа ревность тенью
Вошла, и с явным подозреньем
Он на Раевского взирал,
И результаты наблюденья
В уме по крохам собирал,
Его, и Пушкина равняя,
Обоих числя в подлецах,
Обоим где-нибудь в концах
Большой империи мечтая
По уголку отгородить.
И в кельях мрачных поселить.


                24.

Вниманье Пушкина сначала
Графине льстило, и она
Ему вниманьем отвечала,
Но очень часто холодна
При этом сердцем оставалась,
А  жизнь стремительно менялась –
Поэт в Одессе стал гоним,
К концу весны не сомневалась
Графиня в том, что  нечто с ним
Должно бесспорно приключиться –
Ей был известен мужа нрав –
Никак не мог сердитый граф
От цели взятой отступиться –
Поэт ушел бы всё равно –
Когда не в дверь – тогда б в окно.


                25.

И Воронцова пожалела,
Как может женщина жалеть
Раба, который взором смелым
Свою оглядывает клеть,
И жить, и чувствовать стремится,
Не понимая, что случиться
С ним обязательно должно…
Тут может женщина решиться
На то, за что ей суждено
Потом изведать злое мненье.
Но чувства в женщине сильней –
Мужчины, может быть, умней,
Но как кургузы их решенья,
Как коротки, как неполны,
И страсти часто лишены!..


                26.

А жалость – страсть, и в ней немало
Порой любви заключено.
Графиня Пушкина встречала
Наедине, и мне грешно
В детали как-то углубляться:
Они могли там целоваться,
И чем-нибудь еще могли.
Как люди взрослые заняться,
Но нам о том не донесли,
А вот Раевский взревновался,
И на одесской мостовой
В потеху публике честной
Спектакль устроить постарался –
Графине ставил он в вину
Связь неприличную одну…


                27.

Июля первая декада
Не утомительной была –
Сама в себе она отраду
Сияньем солнечным несла,
Черешней, вишнею отборной
Базар наполнился задорный,
Клубника вся не отошла,
И торг смородиною чёрной
Болгарка бойкая вела…
Живи, душа, и наслаждайся!.-
Бери земли чудесный плод,
Смотри, как женщина цветёт,
Лежи, гуляй, пиши, купайся –
Прими судьбу, как благодать –
И станет не за чем страдать!


                28.

Поэт наш был тогда не ровен –
То благодушен, то остёр,
То он с охотою злословил,
То вел приятный разговор –
Как ни крути, а ожиданье
Его своею острой гранью
Никак не тронуть не могло –
Он знал, что хмурится под дланью
В раздумьи царское чело,
И совесть чувства в нём смущала,
А дух противный возбуждал
В поэте жёлчь, и он вскипал,
Хватал свое кривое жало,
И упражнялся с ним в строке,
Иль просто в устном языке.


                29.

А в первый день декады новой
Из Петербурга был ответ:
Царь внял желанью Воронцова,
И внял тому, что наш поэт
К идее Бога не склонился,
И службой так отяготился,
Что об отставке попросил,
И государь определился –
Поэт отныне должен был
В село уехать родовое,
И под надзором там пожить,
Он не обязан был служить,
Ему обилие покоя
Предоставлялось, и проезд
Назначен был  до нужных мест.


                30.

Весть эта Пушкина застала,
Когда на даче он гостил.
Поэт никак в себя сначала
Придти не мог – он бледен был,
Без шляпы к Вяземской помчался
(Он с нею часто совещался
Насчёт душевных дел тогда),
И там дотоле задержался,
Доколе новая беда
Не приняла в его сознаньи
Какой-то зримый оборот,
И полон тягостных забот,
Свое нежданное страданье,
Достойное безвидных слёз,
В постель ночную он унёс.


                31.

Граф ликовал, но ликованье
Под маской хладною скрывал,
А наш поэт своё страданье
В иные формы облекал –
Он эпиграммой разразился, -
В ней граф читателю явился,
Как пол-герой и пол-подлец,
Который шанса не лишился
Стать гадом полным наконец,
И пол-невеждой Воронцова
Он в эпиграмме обозвал –
Видать за то, что граф признал
В нем лишь чиновника дрянного,
А весь его дворянский род
При этом был уже не в счёт.


                32.

Что тут сказать? Коль мы в России
В сей жизни жить обречены, -
Мы нравы русские простые
Принять за правило должны:
Талант и ум у нас почтенья
Не вызывают, к сожаленью,
Верней, талант у нас почтут,
И ум почтут под настроенье,
Но жить на этом не дадут,
А века прежнего заслуга,
И лет прошедших старина…
Кому у нас она нужна,
Коль прошлый день всегда поруган
У нас для выгод новых дней,
И вдруг явившихся людей?


                33.

И эти люди торопливо
Спешат к довольству и чинам,
В них знанье правильное живо
Цены пришедшим временам,
И правда их лежит в уменьи
Брать без особого сомненья
Всё то, что в руки может плыть,
И пребывать всегда в презреньи
К тому, что можно так прослыть
И подлецом, и негодяем,
Им срам – не дым – глаза не ест,
И со своих доходных мест,
Мечтою сладостной терзаем,
Никто не думает из них
О судьбах правнуков своих.


                34.

А зря! Духовного здоровья
Такие люди не блюдут,
И вдруг меняются условья,,
И новички бесстыдно прут,
Чины и званья выдирая…
Чтоб дети жили не страдая, –
Запасов хватит, а потом
Пора приходит не простая –
Грех бьет виновника кнутом,
И счастлив он, когда ответит
За всё при жизни как-нибудь –
Иначе горестно вздохнуть
Не раз придется в жизни детям,
И внукам-правнукам – закон
Сей на скрижалях утверждён.


                35.

И может быть, Россия наша
Не так отчаянно глупа –
Что память подлости вчерашней?
Что память  грязного столпа?
Хранить ли их с благоговеньем,
Иль воды вялого забвенья
Пускай их в Лету унесут?
Ответ уж есть, и есть решенье,
А вы ему дадите суд,
Но жаль, что с подлостью былою
Мы забываем кровь и труд
Того, кто жил и сеял тут
И семя Божие Святое,
И пониманье красоты,
И вёл в грядущее мосты.


                36.

Поэт, известьем удручённый,
К княгине Вяземской ходил,
И ей о том, что ночью чёрной
В Стамбул отправится, твердил.
Она ему главой кивала,
И в бегстве тайном обещала
Герою как-то помогать,
Но в то же время понимала
И то, что Пушкин понимать
Иль не умел, иль не пытался:
Барчук столичный, сибарит –
И вдруг – он в Турции сидит,
Иль дальше, в Грецию подался –
Без денег, знаний, твердых дум –
Вот так, с горячки, наобум?..


                37.

Герой о том же с Воронцовой
Не раз успел поговорить,
Она, как Вяземская, словом
Его умела подбодрить,
И тоже помощь обещала,
И тоже мудро промолчала
Насчёт финансов и трудов,
К которым Пушкин очень мало
На самом деле был готов.
А время подлое летело,
Как может время улетать
У тех, кто должен ожидать
Минуты скорого расстрела,
Но если честно – и запал
К побегу в Пушкине спадал…


                38.

К концу июля он смирился.
Кой с кем от сердца погулял,
Понятно – кое с кем напился,
А кое с кем – и переспал,
Но тут – не ждите уточнений –
Пусть тайны этих отношений
Умрут в глубокой тишине –
Ну, обнимался с кем-то гений…
Что это вам? Что это мне?
Важнее нам, что он тогда же
Собрал нехитрый свой багаж,
И сел в дорожный экипаж…
В начале августа, без стражи,
Конечно – с грустью наш герой
Простился с южной стороной...